катамаран Лобачевского глава 12

Глава 12
Мужчина покорно заговорил:
-…….. Поздравляю себя – я, покинутый мамой, еду в зеленой машине, названной «перевозка» в дом ребенка. Я уничтожен, я не нужен, я брошен.  Как это могло случиться, что так случилось?
Родителей не выбирают, но и родители не бросают. Иначе, какие же это родители. Свиньи, генетические уроды. А мама? Я, конечно, ее реабилитирую потом, приведу тысячу доводов за то, что меня нельзя было взять и что мне так лучше. Но это будет потом, я маленький жалкий ребенок, «перевожусь» в дом ребенка и не знаю плохо это или очень плохо?
И эту дилемму мне оставила моя родная мать.
Я видел как она смотрела на меня в последний раз. В ее глазах было облегчение. Она умывала руки и чем быстрее все это кончится, тем  лучше. И поцелуи, и клятва взять меня, как только все устроится. Все это было очень суетливо и нервно-смешаще. И медицинский персонал кивал, как будто соглашаясь с материнскими словами, но все отводили глаза, а взгляд врача-пьяницы  меня испугал- в них были тоска и пустота. Зрачок- погребальная яма, и я испугался  еще сильнее.
В голове – перепалка персонала, по поводу того,  что места в доме малютки нет и меня нужно поместить в изолятор для акклиматизации.
«Иммунизации, -процедил врач-выпивоха, - пока не переболеет всем местным букетом болезней».
Я хотел ему возразить-« еще посмотрим» , но подумав, согласился. « до, свидания, родильный дом- мое первое госучреждение, где сразу не повезло.
« Здравствуй, детдом!», - и может быть здесь поможет мне удача, буду надеяться.   И не надо мне говорить о законе парных случаев.
… Несли меня долго, осматривали тоже долго, затем писали, а есть не давали вечность.
И разговоры- бесконечность.
Из всего, мною прослушанного, меня заинтересовало, что через неделю придут брать в « дети», поэтому привести меня нужно в приличный вид, т.е. провести предпродажную подготовку.
Кормили меня на убой, правда, этот заменитель грудного молока с грудным молоком никакой конкуренции  не выдерживал, но я понимал, что выбора у меня нет,  и на мой крик грудь не явится. Режимный объект с режимным питанием.
После кормления ко мне приходил массажист и начинал свое  полезное действо, и все силы свои я клал на то, чтобы на меня не выплеснулось все, что я только что наел.  Держался я ровно десять минут, но он так ловко меня встряхнул, что затычка отлетела и я рыгнул, рыгнул как надо -на себя, на пеленку и на этого костолома. Он долго чистился  и эта длительная пауза меня привела в благостное  настроение, и моя  победа над грубым вторжением в мой послетрапезный  отдых,- обрадовала. И только потом я понял, что массажист может обидеться, если захочет. Но этот не захотел. Честь ему и хвала. И массаж стал делать до еды.
Меня взвешивали каждый день, иногда даже два раза в день, или чаще. Самое глупое действо с весами происходило, когда хотели узнать сколько я съедаю за один раз. Для этого взвешивали меня до кормления и после. А так как я съедал  ровно бутылку, меня всегда подмывало посоветовать им взвесить лучше пустую и полную бутылку, раз и навсегда запомнить результат. Но я не смог говорить, не имел возможности подсказать, и поэтому просто удивлялся глупости про себя.
Потом я понял, что это не глупость- просто в бутылку еда иногда не доливалась.  Но самое главное и самое страшное впечатление произошло на третью ночь моего пребывания. Перед этим меркло все. Теперь все по порядку.
Сначала в темноте я услышал легкое шуршание, потом неуловимое движение тел на полу, потом слабое попискивание, царапание по дереву и как апогей кошмара- крысиная морда с акульими глазками лунной подсветки.

Мне в голову лезет еще другое. Есть в Алмазном фонде самородок «Мефистофель» , но сколько я на него не смотрел, мне видятся только свиные  рыла- большие и маленькие, а тут- тихий ужасающий своей  неторопливостью и безысходностью зла грызун  ассоциировался с Сатаной,  легко, без напряжения, впорхнул в одежды, на лету сшитые, и вел себя соответственно- величаво и вальяжно, выбирая жертву  только     по ему известным критериям, вершил суд без   упоения властью, а как само собой разумеющееся.
Вставало из-за горизонта черное солнце, испепеляя своей холодностью, пузырило кожу своим ужасом,  сводило конечности.
Гленчер замораживал  нас и завораживал, заставляя мгновенно потерять мысль о противлении ему, делал  баранами, идущими  на заклание.
И выбор его был долог, и каждая секунда на огромных часах отдавалась во мне резким щелчком, и когда была вычленена жертва,  великая радость оставшихся целыми, заглушила стоны истязаемого, и мысли их оправдывали себя за свое  злорадство, и что пытаемый никогда им больно  не нравился и что был, между нами, …. «не очень»-   человеком плохим, отталкивающим.

Я думал об этом, потому что рот мой был занят  криком, а щеку мою грызла крыса.  И не было стыда и все такое. Мне было очень больно и все. А когда боль доминирует – уже не хочется думать о том, как все это выглядит со стороны. Сильная боль подразумевает сильный крик, сильную реакцию. Запрячешь ее внутрь- разорвутся внутренности, а если и не разорвутся, то раздуются так, что потом будут похожи на сдутый воздушный шарик- вялый, не жизнеспособный.
И поэтому я ору, деру глотку на перспективу. Лучше надорванные связки, чем усталое сердце.
Грызли меня недолго. До первой крови. Не думаю, что у этих тварей     в чести старый кодекс уличных  драк, скорее им запах моей крови не понравился, а может моя вторая  положительная им не подходит, или у них питание тоже по группе крови, не знаю. Но меня оставили в покое, перешли к другим, пробуя многих.  Крик и стон стоял всю ночь, дежурные сестры спали, а нас ели.
Сначала выбирали как в мясном ряду –тыкали пальцем в понравившийся кусок, крутили его, осматривали, а потом- удовлетворенно кивали- взвесить и завернуть.
Странно быть говядиной. У пушечного мяса хоть какой-то шанс, а тут – полное отсутствие фавора судьбы.
Потери после ночного кошмара исчислялись моей щекой, четвертью уха и кончиком  частью носа. Мы были подавлены, медсестры тоже, но их не жалко. Жалко главного врача-маленькую худую светловолосую женщину. Ужас в ее глазах не уходил даже тогда, когда она отчитывала подчиненных.
Что можно сказать теперь, когда ухо и щека перевариваются в крысином желудке. Конфуз на лицо, вернее- на лицах. И чтобы не говорили, что враг напал без объявления , вероломно. Это все слова. И теперь по нашей доброй традиции начинается веселая игра:«Найди стрелочника».  А те, от кого хоть что-то зависело начинают испаряться, пропадать.
А самые ушлые не испаряются, а нападают.
-Да мы докладывали.
- В письменной форме?
-Нет, устно. 
-  Где ваша докладная?
- Да мы устно.
- Значит, докладной нет.
-Да мы…
- Значит не доложили, скрыли факт, не проявили настойчивость, инициативу. Все на «Авось» .
- Да мы вам говорили.
- Когда? Где? Не помню.
И это все от самой маленькой до самой высокой шишки.  Все одно и тоже.
Как только стрелочник найден, доставляется пресса, где черным по белому указан виновник. И давай писать, губерния!
Потом собираются все вместе  и устраивают публичную порку.
Чиновник всегда умел отбиться, всегда находил жертву. И если в древнее время пытали, то сейчас пытка современная, она же моральная включает в себя  общественное мнение и  прессу. И если раньше отрубали голову, то теперь отрубают путь по карьерной лестнице- чем не смерть?
Ну, да бог с ним.
У них своя обида
У нас своя буза.
Жертвы были госпитализированы. Я попал в палату хирургического отделения, где решался вопрос: делать или не делать прививки от бешенства. Если бы я мог говорить, то объяснил бы, что моя истязательница признаков бешенства не проявляла: воды не боялась, слюну не пускала, и вообще, вела себя спокойно, не суетилась. Но я не мог этого рассказать, поэтому был немым свидетелем дискуссии по поводу крысиного здоровья. За всю свою жизнь крыса не интересовала врачей так сильно. Она, наверное, очень бы удивилась – как за ее самочувствие переживают люди. А может и знает. Они все про нас знают. Эти твари, прожившие с человеком так долго и знающие его досконально,- неуязвимы, неистребимы. И они должны быть таким, чтобы выжить. И они именно такие. Бессмертные герои  сосуществования с человеком. Значит и нам они нужны. Иначе нет смысла. Вот только для чего?  В чем наша в них нужда?
А может быть нам нужно существо, на которое мы всегда покажем пальцем. Есть животные хуже нас. И человек будет прав. Они хуже, вот только мы все ближе к ним приближаемся, наши дела и поступки все больше и больше напоминают крысиные- ледяные, циничные, безжалостные, без учащения сердцебиения – с сердцем метрономом. Нет, не найдется другого лекала.
Решили колоть от бешенства. И я рад. Теперь мне не грозит буйное помешательство, только- тихое, медленное схождение с ума, как по лестнице, тихо. Ступенька за ступенькой.
Минет меня взрывность характера, неоправданное буйство. Хочется чтобы в жизни было все тихо  и правильно. Конечно, я понимаю, что все что иллюзия, что вакцина убережет от бешенства, а не от бесовщины. Но движение к идеалу- это уже хорошая траектория.  И если меня приучают к пользованию ножом и вилкой за столом, я уже никогда не буду чавкать и пугать отрыжкой окружающих.