Хуфидж

Ранним утором в начале лета, когда солнце только-только начинало разогревать горный воздух, мы с другом Мехриддином собрались в кишлак Хуф. Обулись в удобные кроссовки и взяли с собой рюкзаки.
  - Водичку бы взять с собой, - попросил я Мехриддина. Он удивлённо посмотрел на меня, не понимая, что я сказал. И с искренним удивлением спросил у меня:
  - А зачем?
  - Попить, дорога то дальняя, - уточнил я. Он смотрел на меня, как на инопланетянина, затем тихо добавил:
  - Мы всю дорогу будем идти вдоль речки, да и горные источники тоже будут попадаться по пути.
  - Ах, да, извини, я не подумал об этом, - согласился я с ним.
  Моя красавица свояченица, Ниссо, положила нам в рюкзаки по банке пай (шугнанский язык, кислоё молоко) и свежие лепёшки.
  - Подождите чуть-чуть, - сказала она, и открыв деревянную калитку забежала в огород, откуда вернулась с едва покрасневшими свежими помидорами, с небольшими огурцами, и со стеблями зелёного чеснока. Быстро ополоснув их в чистом ручейке, протекавшим прямо во дворе, она положила овощи в целлофановый пакет, и протянула пакет мне.
  - Положи в рюкзак, поедите по пути.
  Мы не стали отказываться, до кишлака Хуф примерно восемь километров, и всё время надо идти вверх, на самом деле пригодятся.
  - Спасибо, Ниссо.
  - Передайте привет, дедушке Ремаку, - добавила она
  Мы с Мехриддином направились в Хуф. Сначала дорога была пологой, и мы шли вдоль шумной и быстрой речки Шарвидодж, от которой веяло прохладой. Вдоль дороги росли, вперемежку, тутовые и ореховые деревья. Вскоре кишлак Пастхуф остался позади и мы оказались на залитым солнцем горной дороге.
  Если я сейчас напишу: "кругом была такая красота, красивые горы, свежий воздух... и так далее", это не передаст даже и сотой доли той прелести естественной природы вокруг. Но я постараюсь описать эту дорогу - дорогу в высокогорный кишлак - Хуф. Дорога проделана на склоне горы. Она длинными зигзагами постепенно поднимается вверх. Та речка вдоль которой мы шли вначале, потихоньку, на глазах превращается в тонкую белую полоску, и вы перестаёте слышать шум речки. Кажется, что вы смотрите на неё с самолёта набирающего высоту. Всю дорогу вы вдыхаете аромат тысяч трав и цветов разогретых утренним солнцем.
  Нет, вы не вдыхаете, а пряный воздух сам вливается в ваши легкие, и становится легко-легко. Говорят же, горный воздух лечит, и это наверное правда. В синем небе проплывают белые-белые облака. А за облаками видны высоченные пики, покрытые вечными снегами. Кажется, что они находятся где-то вблизи. Но это обман зрения. Они очень далеки. Человека приехавшего из города, в первую очередь, удивляет тишина. Нет машин, нет сигналов, нет городского шума. Слышны лишь голоса птиц.
  Мехриддин шёл немного впереди, глядя себе под ноги. А куда ему ещё глядеть, он тут вырос, и каждый день видит эту красоту, и ни что его уже тут не удивляет. Наоборот, его удивляю я. Когда я останавливаюсь и долго гляжу на какую ни будь снежную вершину на противоположной стороне горного ущелья, он удивлённо смотрит на меня своими темно-синими глазами, медленно переводя глаза то на меня, то на вершину. И наверняка думает: "Чудаки, всё таки, эти люди из города". Если, я слишком уж долго засматриваюсь на что либо, он просто отходит от меня. Садится на какой ни будь валун, и внимательно разглядывает свои кроссовки, то расшнуровывает их, то снова зашнуровывает, и терпеливо ждёт меня. Горцы вообще народ терпеливый, и спокойный.
  Так мы шли около часа. Слева от нас был пологий склон горы покрытый травой и разноцветьем, а справа местами пологий скат или резкий обрыв. Ближе к Хуфу, (там, где написано "Хуш омадед", то есть "Добро пожаловать") справа, стали появляться тополиные рощи. И мы решили немного отдохнуть у свежего источника (чашма). Мехридин присел на травку, под кустом чёрной смородины, развязал рюкзак, достал оттуда свежие лепёшки с паем и помидорами, и взглянув на меня весело сказал:
  - Обед готов.
   
  Я тоже присел к импровизированному дастархану. Взяв кусок лепёшки макнул в пай. Ни в каком ресторане не бывает так вкусно, как поесть свежий пай с лепёшкой на памирской природе. Смородина только начала цвести, поэтому был слышен гул пчёл вокруг куста над нами. Выпив водички прямо из источника Мехриддин, соорудил из рюкзака подушечку и прилёг. Я тоже последовал его примеру. Высоко в небе светит яркое солнце. Цветёт смородина, гудят пчёлы, пахнет травой. Идиллия.
  Я взглянул на дорогу, по которой мы поднимались. Горные дороги сурово красивы, и не предсказуемы. В любой момент камнепад (тарма) может разрушить эту дорогу, и кишлак может быть, надолго, отрезан от внешнего мира. Эта дорога ведь единственная связывающая кишлак со внешним миром. В старину так и бывало. Запасались едой летом, а потом, люди всю зиму жили в совершенной изоляции, до весны...

  Глядя на эту дорогу я вспомнил случай, который произошёл в этом кишлаке.
   
  ... Это было давным-давно. То ли в конце девятнадцатого или в начале двадцатого века.
  Стоял жаркий августовский день. Около дюжины всадников-афганцев быстро, украдкой поднимались, по дороге в Хуф (по той самой дороге, по которой только что поднимались мы с Мехриддином). Руководил этой группой известный афганский бай Саидбек. Он ехал на рыжем коне впереди группы, и оглядываясь назад, часто повторял:
  - Не шумите, болваны.
  Всадники поутихли. Они очень боялись своего предводителя. Саидбек был очень свирепый и безжалостный человек. Он был одет в черный шерстяной зипун. На голове у него был небольшой тюрбан темно красного цвета. Чёрная густая борода ниспадала на грудь. От постоянного курения банга, белки его глаз всегда имели красноватый цвет. Когда он разговаривал, можно было заметить, что у него не хватало двух передних зубов.
  Когда они подошли близко к кишлаку, чтобы их не было видно, они спешились и вели своих лошадей за уздечку.
  - Даврон, держи мою лошадь, - злобно крикнул Саидбек на худого и длиннолицего парня лет двадцати пят, который постоянно находился рядом с ним.
  - Музаффар идёт со мной, остальные все ждите здесь, и без моей команды не двигаться, - свирепо добавил он
  - Итоат Соиб, итоат Соиб, - послышались тихие и робкие голоса афганцев. И они переговариваясь шёпотом, присели у своих лошадей.
  Саидбек и Музаффар, парень с совершенно обритой головой, пригнувшись, и прижавшись к склону горы воровато направились в сторону кишлака.
   Саидбек, старый волк, хорошо знал, что сейчас в кишлаке мужчин нет. В это время, в середине августа, все мужчины были на сенокосе. Спрятавшись за небольшой горный выступ, и прищурив свои красноватые глаза, он стал рассматривать кишлак, как волк выискивая себе добычу. На крыше ближайшего дома, какая та старуха перебирала сушенные ягоды тута. Во дворе плакала маленькая девочка. В небогатом огороде, к яблоне, была привязана белая коза, с полным выменем молока. На крики плачущей девочки, из чида (дома) выбежала красивая женщина, на вид лет тридцати пяти.
  Она, видимо, готовила еду, так как держала в руках деревянный половник. Из под памирской тюбетейки выбивались совершенно рыжие волосы.
  У Саидбека загорелись глаза. Мысленно он уже наметил себе цель, и составил свой злодейский план налёта на кишлак. Он обратил внимание, что все дома располагались далеко друг от друга. И почти в каждом доме была на привязи домашняя скотина. Во дворах работали женщины и молодые девушки. Мужчин не было видно совсем, если только не считать седого старика, сидевшего на бревне, у дальнего дома, и ножом вырезавшего деревянные ложки.
  Саидбек взглянул на Музаффара, и плетью указал на дальние дома, затем той же плетью указал на него, что, скорее всего означало: "Дальние дома твои".
  Парень молча кивнул головой
  - Назад, - тихо проговорил Саидбек. Музаффар, подобострастно повиновался ему.
  Когда они вернулись к группе, главарь быстро им всё объяснил, кому что делать.
  Все сели по коням, и по команде Саидбека, все разом с дикими криками, неожиданно налетели на кишлак. Своими действиями, афганцы, чем то напоминали дикие татаро-монгольские орды.
  В кишлаке поднялся дикий крик и плач женщин. Налётчики, как волки сновали между домами и своими саблями разрубали верёвки у скотины. Хватали молодых девушек, и всё что попадалось под руки: казаны, посуду, мешки с мукой и сушенным фруктами. Самой ценной добычей считались деревянные кадки с топлённым сливочным маслом.
  Старика сидевшего на бревне, кто то пнул ногой, он упали, и не мог привстать, и лишь приговаривал:
  - Э мардум, гас макинаф (о, люди, не делайте этого) (хуфский диалект памирского языка), и слёзы катились по его морщинистым щекам. Но, на него ни кто не обращал внимания.
  Злодеи, боясь, что мужчины могут вернуться из сенокоса, трусливо оглядываясь в сторону гор, спешили побыстрее убраться отсюда.
  - Назад, вниз, - послышался грозный голос Саидбека, который плетью начал стегать своих же сотоварищей. Поперёк его коня лежали набитые мешки. К стремени коня он привязал ту самую рыжеволосую женщину, которая выбежала на крик плачущей девочки, когда он оглядывал кишлак. Другие налётчики тоже на привязи вели молодых девушек и женщин.
  Среди девушек были и десяти-двенадцати летние девочки, которые горько плакали, приговаривая "моди, моди", "па, па" (мама, папа). Но бессердечные налётчики не проявляли ни малейшей жалости к бедным хуфцам. Они плетью, как стадо овец, погнали пленниц вниз.
  - Едем в Вамар, - крикнул своим беззубым ртом Саидбек. - Гургбачча, Шикамба, - позвал он, видимо обращаясь к ним по кличкам, двух мужиков с ружьями в руках.
  - Останетесь здесь на пол часа, на случай, если будет погоня за нами. Затем возвращайтесь в Вамар. Мы будем в доме у Мирзобека, у речки.
  И вся свора воров-налётчиков направилась вниз, погоняя коров и коз, вместе с бедными горько плачущими пленницами. Больше всех плакала рыжеволосая пленница.
  - У меня остались маленькие дети, пожалуйста отпустите меня, - плакала она. Но вместо сожаления, она получила удар плетью по спине, и смолкла, смиряясь с судьбою. Группа всё дальше и дальше удалялась от кишлака. Плач утихал. Погони не было.
  С вашего позволения, дорогие мои читатели, я остановлюсь на этом месте, и мы с вами вернёмся в опустошённый кишлак Хуф.
  У старика высохли слёзы, хотя он продолжал беззвучно всхлипывать. Не доструганные ложки лежали вокруг него. Плачущие старушки и маленькие детки столпились вокруг него, как цыплята вокруг курицы, когда возникает опасность. Старик пытался всех утешить, сам понимая какая эта неутешная боль настигла его односельчан...
  - Зафар буц, - подозвал он к себе белобрысого мальчишку, лет восьми, - беги на вверх, позови мужиков. Мужики вернулись только к вечеру, некоторые из них из дали заметив, что на их кишлак был совершен набег, побежали к своим разграбленным жилищам.
  Я не буду описывать, что творилось с мужчинами. Видеть безутешно плачущих мужчин - это очень печальная картина...
  Среди плачущих особенно выделялся молодой, крепкий парень с рыжими, можно сказать даже с красными волосами. Его звали Садриддин. Оказалось, та самая женщина, с рыжими волосами, которую увёз с собой сам Саидбек была его матерью. А седая старушка на крыше дома перебирающая тутовник, была его бабушкой.
  - Моди! - ворвался он в дом, и застал своих трёх плачущих маленьких сестричек, самой старшей из которых было лишь пять лет. Они онемевшие от страха не могли говорить, а лишь своими маленькими ручонками указывали в сторону дороги ведущей вниз. И только старшая из них приговаривала: "Моди, моди..."
  Старушка безучастно сидела у "кицора" (очаг в доме-чиде) и что то шептала себе. Она была вне себя от случившегося.
  Садриддин тоже присел к "кицору", и безутешно заплпкал. Заплаканные сестрёнки с растрёпанными, белокурыми волосами прижимались к нему. Парень не знал как их утешить. Девочки всегда верили, что их брат самый сильный и смелый человек на свете. Они с неописуемой тоской и мольбой смотрели ему в глаза, как бы прося: "Ты ведь сильный, пожалуйста верни маму". Садриддин не выдержал эти взгляды, у него что то перевернулось внутри, и глаза его засверкали.
  - Гулчин, присмотри за сестрёнками, - обратился он к старшей из девочек, и резко встав выбежал из дому.
  Узнав, что налётчики ушли в сторону Вамара, он не слушая ни кого побежал по дороге вниз. Он бежал долго. Поздней ночью, он нашёл дом Мирзобека у речки, в Вамаре.
  Это было легко, так как ещё издали было слышно, что в этом доме идёт пир горой. Были слышны крики и песни под удары бубна.
  У ворот дома стояли два наукара с саблями и ружьями.
  - Пустите меня в дом, - обратился он к ним.
  - Ты, мальчишка, ты хоть знаешь, кто в этом доме отдыхает сейчас. Сам Саидбек из Султан-Ишкашима. Гроза округи. Если тебе дорога твоя голова убирайся отсюда побыстрее.
  - Именно он мне и нужен, я его и ищу, - смело ответил парень
  - Кто там так шумит, - послышался голос со двора. Охранники услышав этот голос вытянулись в струнку и доложили ему о странном парне спрашивающем о самом Саидбеке. Спрашивающий оказывается был хозяином дома, Мирзобеком, и предвкушая, как Саидбек расправится с жалким выскочкой, крикнул охранникам впустить парня.
  Садриддин шагнул во двор.
  - Ну, что же пойдем, смельчак, хрипло произнёс толстый Мирзобек, с удивлением разглядывая хуфиджа.
  Они вошли в дом.
  - Саидбек Сохиб, к тебе гость, - вежливо произнёс хозяин дома.
  - Этот дом твой, Мирзобек, и гости приходят к тебе, - пьяно произнёс главарь налётчиков, пережёвывая жирный кусок баранины.
  - Извини Сохиб, но он просит встречи именно с тобой, - продолжал Мирзобек
  Саидбек перестал жевать, приоткрыв свой беззубый рот, и уставился на хозяина дома.
  - Веди его ко мне, - скомандовал он
  После положенных приветствий, Саидбек уставился на Садриддина, и произнёс:
  - Что тебя привело ко мне о безумный юноша?
  - Если я оказался перед тобой, Саидбек, значит на то была сильная нужда. Ты сегодня увёл много пленниц из моего кишлака, и среди них моя мать. И я пришёл обменять себя на мою мать. Я молодой и сильный парень принесу тебе больше пользы чем женщина.
  Саидбек не верил своим ушам, слушая дерзкие слова хуфиджа. Он привык, что все его всегда боялись! Он чуть не потерял дар речи! И это было для него новым. Он долго и молча разглядывал Садриддина. Что творилось у него в голове, это загадка. Но иногда, вот такие вот свирепые люди на какой то миг прозревают, и в эти моменты жизни, они могут совершить непредсказуемые поступки.
  Вокруг все замолчали, все перестали жевать, ожидая, что скажет их предводитель. Большинство с радостью ждали казни.
  - Нет, ты мне не нужен, я отпущу твою мать, только отрубив тебе голову, - медленно произнёс афганский бай.
  - Если сдержишь слово, как мужчина, то я согласен, - спокойно добавил Садриддин, вспомнив глаза своих сестрёнок...
  Тут произошло неожиданное.
  - Как зовут твою мать, - удивлённым голосом спросил Саидбек. Садриддин назвал имя матери.
  - Приведите её сюда, - повелел он своим слугам. Её привели довольно быстро.
  - Пуцик (сынок), - бросилась она на грудь сына, и её плечи затряслись от беззвучного плача. Садриддин нежно гладил рыжие волосы матери, но ничего кроме "моди, моди..." сказать не мог.
  - Бери свою мать, смелый юноша, и иди вместе с ней домой...
   Вот так закончилась эта история, которая давным- давно произошла в кишлаке Хуф. Парень вернулся в кишлак с матерью. И потом долго пересказывали эту историю из поколения в поколение...
   
   
  Я оторвал взгляд от дороги, и взглянул на Мехриддина, мирно посапывающего под смородиной. Будить его не хотелось. Я снова взглянул на старую горную дорогу. Именно по этой дороге вернулись домой Садриддин и его мать.
  Через пол часа Мехриддин проснулся. Мы продолжили свой путь в кишлак. По пути нам встретились двое молодых парней, спускавшиеся вниз. Они оказались знакомыми Мехриддина. Мы поздоровались, поговорили о том о сём, пошли дальше.
  Когда подъём закончился, и прямо у входа в кишлак началась ровная пологая дорога, нам встретились мальчик и девочка, примерно лет десяти-одиннадцати. У них были совершенно рыжие волосы. И я подумал: "А ведь они могут быть прямыми потомками того самого Садриддина". Во всяком случае, в этом кишлаке, точно, проживают, самые близкие родственники того смелого парня...
   "Красива - Хуфская долина..."

23 декабря 2009 года
Джурахон Маматов