Не сказка о детстве полностью

                Не сказка о детстве.
               
                Глава первая  «Смешная и злополучная».

           Из окна на седьмом этаже  открывался бесподобный вид. Двор и лавочка, на которой  заседали старушки-соседки, были как на ладони. Мне это нравилось. Я тогда совершенно не боялась высоты. Вообще в Самом Начале окно и балкон были моим царством.
           И так интересно было сбрасывать в окно вещи и смотреть, как, например, планируют коврами- самолетами, крылато развернувшись в полете , стучащие рулоны гладкой бумаги.
           Я далеко свешивалась на улицу, а бабушки на лавочке поднимали головы вверх и что-то мне кричали. Но они были такие маленькие сверху и так тихо звучали, так невнятно : «……ёш! ……ёш!!» Упадешь, наверное. Было трудно  разобрать.
      А вот с балконом вышла неприятность. Мы жили в старом доме, и пол балкона был покат, а в ограждении прямо у пола имелись большие дыры. Кто-то положил на балкон десятикилограммовую гантель. И вот я играла там, одна, естественно, друзей у меня не было, и задела гантель ногой. Этого было достаточно, чтобы она покатилась по наклонному полу и  выкатилась в дыру. Со свистом летел этот снаряд с седьмого этажа. Меня ругали страшно : «ты что, не понимаешь, что могла убить человека»?!
Вторая неприятность вышла с окном. Я скинула вниз большого игрушечного петуха. Потом бабушка долго ругалась :»Он упал на женщину и разбил ей голову». До сих пор  не знаю, была ли это «педагогический этюд», или я  и вправду «человек, калечащий петухами».
             Пару раз меня отругали, запретили подходить к окну и снова оставили в покое. Теперь я ковыряла стенку под гобеленом с оленями. Белые оленьи задницы  маскировали дыру в стене. Я уверенно пробивала ход в соседнюю камеру.
            На меня не  обращали внимания. Подарили куклу в коробке, я отогнула крышку, сделав ее плоской, и за это меня шлепали. Я падала, поднималась и снова подставлялась. Мне казалось, что битье – это какая-то обязательная процедура, вроде душа или чистки зубов.
            Когда меня учили чистить зубы, изо рта у меня шла кровь, и я рыдала от ужаса, а мать слегка наподдавала мне по затылку и говорила басом:»давай, давай, ишь распустилась, а ну заткнись»! От этого я рыдала еще громче.
         Но потом все пошло как по маслу, я стала чистить зубы в ванной, только в зеркало  старалась не смотреть, уж очень комическая рожа там виднелась, глупенькая, добренькая, мягонькая. Я была себе отвратительна.  В три года я, что называется, осознала себя - увидела себя в зеркале, и увиденное мне не понравилось. Мое лицо показалось мне таким нелепым. Где злобная гримаса? Почему ее нет? Я хуже  всех вокруг, у меня нелепое доброе лицо! И я стала репетировать, стараясь истребить все человеческое в выражении своего лица.
Я знала, что когда вырасту, буду очень сильной, как моя мама, я буду бить детей и проклинать родителей, я обязательно стану сильной. И еще я стану умной как  моя мама, и буду всем говорить гадости грубым голосом.
           Диванчик, на котором спала мать, стоял у стенки, за которой была ванная. Видимо, сырость прошла насквозь и образовала на обоях огромное пятно плесени. Когда зачем-то отодвинули диван, я увидела пятно и похолодела, решив, что это мамина душа. Я страшно напугалась и еще больше поверила, что моя мама – очень сильная, с такой-то душой! Я еще больше почувствовала себя слабой,  постыдно и отвратительно, квашня, мямля, беззлобная лягушка! Такие как я не должны жить!

            Когда появилась моя сестра, первое, что я помню, был нечеловеческий визг и отвратительный запах, потом разговоры на кухне о том, что моя сестра Вика должна была родиться двадцать второго, а родилась двадцать третьего, что она провисела сутки между здесь и там, и у нее был инсульт.
          Я из всего этого поняла только одно, что дальше  ничего хорошего не будет. Больной ребенок стал центром всей жизни. Ему дарили дары и приносили жертвы.  У нее подозревали опухоль мозга, потом церебральный паралич, потом шизофрению, потом слабоумие.
            Я ее не любила, я ее опасалась. Казалось бы, должна была автоматически возникнуть родственная привязанность и тому подобное.
             Терпеть я ее не могла почему-то. Что-то черное и визжащее круглые сутки. Она постоянно испражнялась, а уделав свои игрушки, тянулась к моим. Взрослые говорили : «отдай ей, она маленькая»! Отбирали у меня, и она гадила уже на мои игрушки. Особенно жаль было плюшевого медведя, которого постоянно стирали, пока он не рассыпался на куски.
         Да тут еще как назло нас сфотографировали. Я вышла ужасно – настоящая свинья - карлица. Огромная рахитичная голова, толстые щеки и курносый нос-пимбочка. Эта фотография постоянно мне попадалась, и я ненавидела себя все больше и больше.
         Я знала, что такая я не нужна никому. Когда мать брала меня с собой в магазин, чтобы я заняла очередь и потом тащила на себе картошку ( мне было сказано. Что у мня –широкие кости. И я просто создана для переноски тяжестей, настоящий битюг и дылда), то я, стоя в очереди, смотрела за выходом, чтобы мать не сбежала, бросив меня в незнакомом месте.
         Зато Вику называли красавицей, видимо, это как-то компенсировало то,что она –калека. Только в три года она стала ходить, пережевывать пищу и произносить звуки, отдаленно похожие на человеческую речь. Я была при ней переводчиком. Когда скандалящие мать и бабка визжащим клубком вкатились в нашу комнату, Вика сказала очень по-своему:» вы пьнесъи васы зуости»! ( Вы принесли ваши злости).
«Какие еще Зоськи»? –пожали плечами взрослые.
Вика была чернявой, смуглой, с длинным лицом и прямым носом. Я почти на всю жизнь уверовала в то. что я –уродина и даже хотела сделать пластическую операцию. Но речь сейчас не об этом.
        Постоянно битая, зашуганная и курносая я боялась, что меня просто выбросят на свалку. Кстати, как невыносимо зрелище выброшенных кукол на помойке –будто выбросили детей, не угодивших чем-то родителям! И выбросили их голыми –одежки содрали и отдали правильным, нужным сестренкам и братишкам . А этим –голышом гнить!
 
        Только в Валентиновке был Свет и Воздух. Там можно было спокойно побыть с Бабушкой. Я любила бабушку так, что если она говорила о смерти, я начинала рыдать, будто нажали кнопку. Вот только что было спокойное лицо, секунда,  и  оно уже все в слезах.
 Мое желание уехать из нашей квартиры на лето в Валентиновку было таким сильным, что причиняло мне физическую боль. Ломило над солнечным сплетением.
       У матери были какие-то дела в Москве, и на даче мы большую часть времени проводили с бабушкой и дедушкой. Я собирала малину, а из кухонного окна слышался веселый звон посуды и бабушкино пение:»
Матросы мне пели про остров,
Где растет голубой тюльпан…».
   Значит, мать была в Москве, а сестра находилась в дальнем конце участка, иначе уже прибежала бы с криком :» перестань петь»! И не успокоилась бы, пока не заставит замолчать. Этот Зверек не выносил пения.
       Но дача в Валентиновке – это летом…Поле с клевером, высокие сосны рыжими свечами, зажженными во славу синему небу, речка Клязьма, как я ее называла, «речка Клизьма» и яркое солнце.
Здесь, на даче, в семилетнем возрасте я совершаю первую попытку самоубийства. В этот день кто-то решил, что я поеду с матерью в Москву. Не помню, зачем, но почему-то так было нужно. Я уже крутилась возле калитки, пока мать с бабушкой доругивались в кухне.
       Время шло, а скандал только разгорался. По всему поселку разносился визг. Пахло смертоубийством. Что –то вылетело из окна в заросли малины. Визг перешел в свист, а свист – в проклятия. Птицы слетели с деревьев и долго заполошно кружились, расселись снова, но тут раздался новый визг. Птицы снова снялись и улетели совсем.
     Я с ужасом думала, как я с ней поеду, как останусь с ней один на один, что мне некуда бежать, некуда бежать, некуда…Эта мысль заменила все остальные, и я наклонилась за грибом-поганкой. Надо убить себя, иначе так будет вечно! Я пережевывала поганку, потом чего-то испугалась и выплюнула остатки. Подошла мать с расширенными зрачками и багровым лицом. Мы вышли на улицу. Дальше провал. Ничего не помню. Что-то было в том грибочке.
        Вторую попытку я совершу через год, первого сентября. Чтобы больше никогда не ходить в школу, я попытаюсь удавиться. И снова что-то отвело меня от края. Самоубийство равносильно побегу. Значит, жизнь –концлагерь, жизнь - наказание. Если за самоубийство наказывает на том свете, страшно наказывают, это все равно что сбежавшего заключенного ловят и добавляют срок.
          Тогда я еще не думала об этом, только о том, что у меня есть всего один выход – на тот свет. Убить себя, убить свино-мартышку, глупую, слабую, «смешную и злополучную физиономию, на которую следовало бы надеть штаны», иначе так будет всегда.
         Будильник, холодный пол, крики :»быстрей, копуша»! Дорога в школу, как на казнь, чьи-то рожи, смеются, отбирают вещи, ругань и побои дома, страшные сны, я начала заикаться. Порой говорить было совсем трудно, почти невозможно. 
        Сестра, кстати, тоже заикалась, она не могла говорить лет до пятнадцати. Раскрыв рот и выпучив глаза, она стрекотала как кузнечик, пытаясь сказать что-то, например:»ты». Казалось, в горле у нее спазм :»тттттт-тттт-ттттттт». Это могло продолжаться несколько минут подряд, затем она делала вдох и все начиналось сначала:»т-т-т-т-т-т»!
        Спазм в горле был  и у меня, поэтому наши с ней попытки говорить  выглядели похожими на запор. Иногда спазм при разговоре так меня душил, что я мотала головой и сучила ногами.
        В школе я говорила не своим. Тоненьким голоском, но никогда не заикалась. Спазм душил меня только дома.
            Мать злобно кричала :»если ты говорить не можешь, ты пой, пой «АААА»! Сестра, которой можно все, которую жаль всем. Если я убью «смешную и злополучную» себя, будет лучше для всех.
          Если бы я знала, за какую такую страшную провинность меня родили на свет?! В чем я виновата, что живу? За что???
           Да еще с таким лицом и такими ногами. В семилетнем возрасте я уже считала себя жирной свиноматкой и вымеряла пальцами, сколько нужно отрезать от своих ног, чтобы они приобрели пристойные очертания.
          У нас во дворе  был мальчик Вася, который однажды мне заявил:»у меня нормальная сестра, а у тебя – незнамо что, идиотка какая-то». Он мог и промолчать, я и так уже была убеждена, что я хуже всех на свете. Ведь я уронила гантель с балкона, я не хотела все отдать сестре, плохо училась, сутулилась, заикалась…Такие не должны жить.

Продолжение http://www.proza.ru/2012/02/07/1633