Не сказка о детстве полностью гл. 3, 4

                Глава третья. Дорогие мои пауки

           Внутри кухонного стола, точнее, снизу в столешнице жили пауки. Добрые, круглые, упитанные домашние пауки. Я считала их лучшими друзьями. Были еще пауки другой породы, но тех я никогда не брала в руки. Их заостренное тельце вызывало у меня опаску. Казалось, у них и жало есть, там же, где у пчелки.
           Помню свое горе, когда большой толстый паук сорвался со стенки в ванну, разбился и лопнул, как воздушный шарик с белой жидкостью внутри. Он вытек из своей оболочки и погиб. Я плакала, смывая его.
          Пауки были хорошими друзьями. Спокойные, я почему-то уверена, что умные существа, скорее всего это действительно так. Они не причиняли мне зла. Пожалуй, только от них в нашем доме не  исходила опасность. И с ними мне никто не запрещал дружить. И это хорошо, что я их не боялась, не подскакивала с визгом и не пыталась раздавить. Через некоторое время будет ясно, каким подарком судьбы для меня были мои друзья из-под стола.

           Вообще паук – чистое существо, которое не пачкает, не воняет и не издает мерзких звуков. Я стала проводить время либо в платяном шкафу, либо под столом , все чаще.
         С тех пор, как мать толкнула дедушку, так, что он пробил головой наше окно на седьмом этаже, и бабушка лечила и заклеивала пластырем его окровавленную лысину, я наладила с пауками прямой телепатический контакт. И все чаще думала, как же моя мать все-таки неизящна. Просыпаясь утром, она потягивается и громко мычит, она чешет в голове и нюхает пальцы, скотина! А паучок чист и интеллигентен. Я начала видеть разницу. А она и не знала, что пауки свергли ее с пьедестала.

                ***
           У меня есть фобия. Мне кажется, что если тронуть пальцем мой пупок, то он развяжется, и выпадут кишки. Мне было пять лет, а Вике, сестре – три года. И вот ее оставили на мое попечение, и ушли куда-то дружно все. Она начинает гоняться за мной, оглашая окрестности своим хохотом механической куклы.
       В конце концов, она меня догоняет, разворачивает к себе лицом и втыкает мне в пупок заточенный карандаш, как хулиган – финку. Я зашипела от боли и полезла на шкаф, где и просидела весь день до вечера. Защищаться было запрещено, ведь я могла причинить ей боль. Этого бы мне не простили.
Не обижай сестричку, она маленькая и больная, а ты – здоровая дылда! – бабушка грозит мне пальцем, бабушка…Знала бы ты! Знала бы ты, что ждет тебя!
                А в шесть лет я пошла в школу. У меня появился поклонник, чего я тогда не понимала. Просто ходит за мной как приклеенный, такой щекастый и сопливый, Денис. Как-то мы сидели в актовом зале, не помню, конечно, по какому поводу. В углу возле сцены стоял гипсовый бюст Ленина. Неожиданно Денис  гордо подбоченился и заявил : «хочешь, для тебя плюну Ленину в глазик»? Рыцарь, господи меня прости, Ромэо-диссидент!
Я всполошилась и замахала на него руками, как пожилая курица :» даже не думай! Не смей!».  У детей в шесть лет отличное  чутье и никакой политической близорукости.
                Но это позже, а пока год 1989, я ношу октябрятскую звездочку. Если кто-то не в курсе, сначала принимали в октябрята, а потом в пионеры. Октябрята носили приколотую  к школьной форме звездочку с профилем Ленина, который там маленький, с кудрявой головой. И вот я после школы захожу дома в туалет, чтобы спустить воду, мне нужно дотянуться до бачка, и в этот самый момент кудрявый профиль Ильича выпадает и планирует аккурат в унитаз.
               Не стану подробно объяснять, как я его оттуда выуживала руками, как потом их отмывала, и как никому не сказала о происшедшем, справедливо опасаясь избиения. Ведь воспоследует комментарий, что я – растяпа и разиня, после чего схватят за шиворот и поволокут в коридор, к холодильнику, о который так удобно бить головой. Так уже было, когда одноклассник сорвал у меня с косичек бантики и зашвырнул их куда-то, за кучу сломанных парт. Ох, и влетело же мне тогда от матери!
      В школе меня снова сфотографировали, и большая фотография стояла за стеклом книжного шкафа прямо напротив моей кровати. Каждое утро я видела себя – гибрид мартышки со свиньей.
      Но страшнее всего было, когда мать и сестра встречали меня из школы вдвоем. Хоть мать и одергивала сестру, мол, Вика, потише, да «Вика, перестань», все это слабо помогало. Сестра орала, ржала как лошадь, выкрикивала и визжала, получив, наконец, увесистый материнский подзатыльник. Я их слышала из класса, со второго этажа школы.
     Когда прозвенел звонок, все рысью побежали вниз. Мне торопиться было некуда. Держа в руке дневник с обличающей всю мою негодяйскую сущность четверкой по русскому языку, я понуро спускаюсь с лестницы. Одеваюсь в свое полосатое пальтишко.
           Мать берет разгон, начиная со слов:»да что ж это такое, а? Четверка по языку! В семье потомственных филологов, а»? И вот наша процессия хрустит по снегу, в те времена в декабре всегда был снег. Я иду впереди, сгорбившись и опустив голову. За мной вскачь несется Вика, на сей раз она молчит.
         Мать замыкает процессию, она уже разогналась и несется по взлетной полосе своего красноречия:» разгильдяйка! Что из тебя вырастет!? Лестницы будешь мыть! Плевки сифозные! Харкотина!» После каждого отрывистого выкрика Вика, не произнося ни слова, коротко бьет меня кулаком по спине. Так они и шли за мной, одна зачитывала приговор, другая немедленно приводила его в исполнение. С тех пор я горблюсь…


                Глава четвертая. Шмон и античность
   
            После Нового Года матери надоело таскать за собой обезьяну на веревочке, я хотела сказать – Вику. Обезьяной в школе прозвали меня. Мать встречала меня одна и била по сутулой спине, рыча басом, хотя у нее обычно визгливый голос:» распрямись, распрямись, кому говорю»!
Потом встречать меня ей  надоело. Теперь я приходила домой сама, а мать с порога подвергала меня тщательному обыску. Карманы она не проверяла, но перетряхивала все содержимое ранца. Четверки сменились тройками, тройки скоро стали двойками, подзатыльники  ручные превратились в «подхолодильники- железные». В город пришла весна…
       Я извлекла из книжного шкафа «Мифы древней Греции», с иллюстрациями. Много-много голых античных статуй с фиговыми листками на известном месте.
- «Не читай эту книжку» - сказала мне бабушка.
- «А почему»?
- «Деточка, там неприличные картинки, там дяденьки голые»!.
Я прочла ее от начала до конца. Так у меня появились признаки классического образования.
             А обыски почему-то прекратились. Теперь мать просто спрашивала, как дела, мол, и уходила по своим. Кто-то ей звонил, она говорила по телефону на кухне, смеясь со звуком «тхы-хы-хых» и поигрывая туфлей на ноге.
               Я своим политическим чутьем почуяла ветер перемен и однажды сказала, что получила пятерку. Мать радовалась. Потом еще и еще. Мать насторожилась и устроила новый шмон, чего давно не было.
             Не обнаружив ни одной пятерки, она схватила меня за волосы   и стала возить лицом по коридору : пол, дверной косяк, холодильник, снова пол, холодильник…кажется, тогда она и сместила мне носовую перегородку.
- «О чем ты думала»? – Рычала она. – «О Чем Ты Думала»?!
Летая  кругами и  держась за голову, я судорожно пыталась вспомнить все свои мысли. Потом ее оттащила от меня бабушка. Но мать схватила меня за шиворот и выкинула  за дверь :»пошла вон»!
               Я чувствовала себя куском мяса, который вырвали из собачьей пасти. Я все еще была лишена чувства гордости  и  все еще не умела сопротивляться. Мне запрещалось плакать и говорить «нет».
        Но, наверное, там, на лестничной площадке, когда я размышляла о том, куда теперь идти, в платье по морозу, во мне начал расти паучок-убийца. «Спокойно. Ты отомстишь»! – сказал он, и я начала взрослеть. Мне нужно пройти весь путь, не поднимая глаз. А когда я вырасту, я привяжу маму к дереву и выпущу ее внутренности. Мне шел девятый год. Я уже дважды пыталась убить себя.
               
Продолжение http://www.proza.ru/2012/02/09/656