В тени каштанов

- Мне нравится, что у меня нет свободного времени.
 
- Почему? - удивилась женщина, сидевшая напротив со сложенными на коленях руками.
 
- Пропадает ощущение жизни. Такое чувство, будто за тебя живет кто-то другой. А раз так, то умрет именно он, а не я.
 
- Ты часто думаешь о смерти? - она чуть наклонила голову и отбросила с виска прядь смоляных волос.
 
- Нет. Я слишком занят жизнью. Когда я был юн, то продумал о смерти насквозь почти весь мозг. Позднее я понял, что между ними - почти нет никакой разницы.
 
- Нет разницы?! - переспросила дама и её тонкие брови взлетели вверх, а по лбу, словно по глади озера, пробежала рябь морщин.
 
- Конечно. Ведь они обе наполнены пустотой.
 
- Я не согласна с тобой.

- Я тоже с собой не согласен. И умирать придется обоим: и тому, кто тратит время на необходимую ерунду и мне, выкраивающему время для ерунды не слишком необходимой.
 
- Что ты называешь "не слишком необходимой ерундой"?
 
- Наши встречи.
 
- Разве они ничего для тебя не значат?
 
- Для меня они - десерт. То есть то, без чего, при случае, можно всегда обойтись, - он сделал небольшую паузу и когда женщина метнула в него холодную сталь посеревшего взгляда, с улыбкой продолжил: - Однако, мы пришли в этот мир в надежде на десерт. Только к сожалению, правила хорошего тона требуют, чтобы мы набили себе желудки так называемыми первыми и вторыми блюдами и, лишь затем, приступили к самому вкусному. Незаметно, человек привыкает обходиться без десерта. Мало того, он теряет к нему всякий вкус настолько, что когда на столе его жизни вдруг появляется настоящий delicatesse, он либо отталкивает тарелку в страхе, либо моментально, будто собака, глотает его, так и не оценив кулинарных достоинств. 
 
- "Пустыня" на английском, звучит именно как "десерт", - задумчиво произнесла дама и дымчато-графитовые глаза её поблекли, утратив оливковые искры.
 
- Но родина этого слова - язык французский. Блюдо "расчищающее стол" - desservir. Англичане, ввозившие пряности и сладости из своих колоний, объединили эти два понятия в одно - и "пустыню", и "десерт". Они вообще обожают образность. Вот взять хотя бы их словечко "кошмар" - nightmare. Night - ночь, mare - кобыла. Нелепица? Отнюдь. Дело в том, что в языческие времена колдуньи насылали на спящих энергетические атаки. Враждебное вторжение в сны жертв осуществлялось в виде призраков лошадей и наносило урон, сравнимый с порчей.
 
- И всё-таки, слух резануло твоё высказывание о том, что наши встречи - ерунда.
 
- Если бы они являлись для тебя жизненной необходимостью, мы бы не расставались.
 
- Не упрекай меня. Мы миллион раз говорили на эту тему.
 
- Я не упрекаю тебя. Это моя манера оправдываться. Если бы я считал тебя своим воздухом, то дышал бы только тобой. Вцепился бы в тебя своими клешнями и не отпускал бы. А так...то ли сил у меня уже недостаточно для счастья, то ли просто трушу.
 
- Но без тебя моя жизнь оскудеет, - её лицо на миг приняло скорбное выражение.
 
- Оскудеет? - мужчина скептически улыбнулся и добавил: - Скорее, тебе станет чуть более скучно, чем обычно. Нам интересно вместе. Нам доставляет утонченное удовольствие ходьба по краю - ведь, испытывая сильное притяжениие и, тем не менее, сопротивляясь ему, мы лишь выигрываем, в отличии от тех любовников, которые поедают один другого и через полгода теряют всякий аппетит к личности, одно лишь присутствие каковой, не так давно, меняло мировосприятие.
 
- Я не хочу обманывать того человека, с которым живу. Я так не могу, - женщина побледнела и её лицо молниеносно помрачнело, словно октябрьское небо подёрнутое сизым занавесом туч.
 
- Но ведь тебе приходиться ему лгать, что ты то на семинаре, то в спа-центре, в то время, когда мы находимся вместе?
 
- Это иная ложь, - опустив глаза, тихо заметила она и нервно одёрнула край платья, несмотря на то, что в этом не было никакой нужды.
 
- Слабоградусная? Как пиво? - он не отрываясь смотрел на неё и замечая, как она нервничает, как прикусывает нижнюю губу и машинально поправляет прическу, как ёрзает на месте и растерянно поглядывает на снующих взад-вперед официантов, вдруг ощутил прилив какого-то отцовского чувства: ему захотелось обнять её и, прижав к себе, промолвить, наклонившись к маленьким ушкам: "Всё пустяки! Сущие пустяки! Ничто не стоит твоего смятения! Нет ничего, ради чего бы ты могла так изводить себя тревогой!"

Она не ответила, только посмотрела в сторону, будто там, в тени каштанов, на другой стороне улицы, через дорогу от кафе, в котором они сидели, и был скрыт настоящий ответ.
 
- Никто не поверит, если узнает, что мы, встречаясь год, ни разу не добрались до подушек с простынями. Я не агитирую. Не сетую. Я поражаюсь нам. Не только тебе. Больше - самому себе, - проговорил он и улыбка тронула его рот, чуть искривив верхнюю губу: - Это настолько странно, что кажется мне фантастичным.
 
- Но мы ведь с тобой - иные. Зачем нам быть такими, как все наши знакомые?
 
- Ты боишься меня?
 
- Возможно, - она бросила на него беглый, острый и в тоже время испуганный взгляд, как-будто он задел что-то в ней очень хрупкое, разгадал нечто такое, что было совсем для него не предназначено и что она желала бы оставить надежно сокрытым, - Но скорее, обратное - я боюсь себя. Боюсь, что не остановлюсь. И всё пойдет крахом. 
 
- Хорошо. Бойся. Я тоже буду подрагивать мелкой дрожью. За компанию.
 
Она надменно взглянула на него и в глазах её вспыхнул огонь улыбки, хотя губы оставались напряжёнными:

- Меня гложет любопытство. Мне нравится фантазировать на тему какой ты можешь быть в постели.
 
- Я могу быть всяким, - устало произнес мужчина выцвевшим голосом.
 
- Этот ответ меня не удовлетворяет.
 
- Удовлетворение - не наша с тобой стезя. Возможно, мы встретились лишь затем, чтобы научиться его избегать, - он мягко улыбнулся и, без всякого перехода, добавил, - У тебя роскошная задница. 
 
- Ничего себе! - женщина засмеялась, откинув плечи на спинку кресла, - Неожидала от тебя подобных откровений.
 
- Я решил таким образом разрядить обстановку. Впрочем, данная часть твоего тела действительно гипнотизирует. И, смею уверить, не меня одного. Я подумал: раз уж она для меня недоступна, то хоть скажу тебе о том, что я её фанат.
 
- А мне нравятся твои глаза. И их лукавый прищур. Вот как сейчас, когда ты на меня смотришь.
 
- Глаза? Надо же! А я вот твои - на дух не переношу!
 
- Я не встречала собеседника интереснее тебя. Каждый раз я не перестаю удивляться твоей....разнообразности, что ли. Эрудиция - это само собой, её у тебя не отнять, но есть в тебе нечто другое. Ты многослойный. С тобой невозможно заскучать.
 
- У меня было время для того, чтобы сделаться интересным, - ухмыльнулся мужчина.
 
- Мне так хорошо, когда ты рядом, - печально произнесла женщина. - И так спокойно. Хотя, в то же время, я всегда внутренне взволнованна. Как странно...всё это. Я убеждала себя в том, что наши встречи бессмысленны. Что они никуда не ведут. Только сеют смуту в моем сердце. Но максимум - я смогла протянуть два месяца без того, чтобы не увидеть тебя вновь.
 
- Я тоже убеждал себя в абсурдности нашей дружбы. Это же дружба, наверное, да?

- Да! Мы - друзья! - воскликнула она с озаренным молнией вдохновения лицом.
 
- Ну, так вот...у меня получилось не думать о тебе. За эти два месяца я уговорил-таки себя в том, что мне следует избавиться от тебя, как от вредной привычки. Жало вырвал. Но яд, нечаянно-специально впрыснутый тобой, ещё гуляет по моей лимфосистеме.
 
- Яд? 
 
- Не знаю как именовать вещество, которое заставляет меня в твоём присутствии то с неожиданной чёткостью слышать поступь времени, - обычно ступающего по-кошачьи бесшумно и просачивающегося между пальцев, словно проточная вода, - то неожиданно, уже вдали от тебя, ощущать боль при взгляде на нечто совершенно заурядное и расхожее, будь то склонившаяся над собственным отражением пожелтевшая ива или полуразрушенная стена ветхого, оставленного под слом дома.
 
Женщина молчала и не сводила с лица собеседника внезапно потемневшего, приобретшего вдруг мрачную глубину, взора. 
 
Её отливающий свинцом, будто озёрная гладь в лунную ночь, взгляд, влажно касался губ говорившего, а рот, слегка приоткрылся и казалось, она вот-вот перебьёт оратора, скажет нечто важное, что-то такое, что уже давно собиралась ему сказать, да так и не решилась на это.
 
- Мне нравится это воспаление. Это недомогание. Я даже уверен, будь мы когда-нибудь вместе, или, допросись мы наконец у неба друг друга, - как заполучают угощение от дрессировщика, прилежно и долго пробалансировавшие на одних хвостах, отчаянно машущие плавниками тюлени в океанариуме, - со временем, мы почти выздоровели бы, сердце вернулось бы к своему привычному ритму, дыхание нормализовалось бы, мир перестал бы сверкать нездоровым перламутром и твои глаза утратили бы этот лихорадочный, пьянящий меня, блеск. Сожительство и брак - кремация и излишне затянутые похороны всего истинного, честного и чистого. Ненастоящая - жизнь, которая начинается сразу же после того, как мы, попрощавшись, окунаемся в монотонность повседневности, лишь эпизодически высовывая из неё свои носы. Вот она - подлинная реальность: твоя заиндевевшая, примёрзшая к лицу в разгар лета, горестная полуулыбка, которую я обожаю! О существовании этой реальности знают лишь два человека на всём чертовом земном шарике - ты и я. Поэтому мы - нереальны для остальных людей и всё, что происходит между нами, только наше достояние и с точки зрения обыденности - является почти фантастикой, близкой к вымыслу параллельной микровселенной. Мы вскоре опять, взглянув на часы, вернёмся к своим скучным обязанностям, к пыльному миру чисел, заботы и пустоты, но наша хрупкая связь, наш мучительный секрет, будет просвечивать сквозь туман каждодневной суеты, отупляющей нас, заменяющей снотворное и помогающей нам быстрее двигаться дальше - вперёд навстречу смерти. 
 
Она порывисто поднялась и, неловко отодвинув кресло, сделала движение в его сторону.
 
Её спутник, поймав взгляд женщины, чуть приподнял брови, то ли удивляясь её порывистости, то ли испытывая замешательство и не зная как вести себя дальше.
 
Несколько долгих секунд они смотрели в глаза друг другу, словно два внезапно столкнувшихся в лесной чаще хищника.
 
Наконец она, с той же решительностью, с какой до этого покинула своё место, вскинула руки к его лицу, захватив в ладони голову и сжав её в них.
 
Приблизив плотно сжатые губы вплотную к его щекам, она что-то напряженно принялась высматривать в зрачках мужчины, тревожно сдвинув брови. 
 
Он обмер и не отрываясь, не видя никого и ничего более, почти не дыша, наблюдал за ней.
 
Время, притормозив, остановилось.
 
Когда она пришла в себя, то поняла, что целует его лицо.
 
Завораживающе медленно.

С присущим, лишь тщательно настоявшейся и выдержанной нежности, педантизмом.
 
Методично расставляя невидимые маркеры поцелуев на скулах, подбородке и веках.
 
Захватив его верхнюю губу, она слегка, - будто для дегустации, - потянула её к себе, а потом отпустила и провела по ней языком.
 
Он ошеломлённо прислушивался к происходящему. 
 
Всё ещё не доверяя реальности, он отрешённо взирал перед собой, будто ожидал, что вот-вот, с минуты на минуту, всё разом исчезнет: и это небольшое кафе, и её внезапная нежность, и это быстротечное лето, и даже тень от каштанов, отвесно падающая на пыльный тротуар прогретой солнцем улицы.
 
Распирая грудь и раздвигая рёбра, нечто невыразимое, алчно требовало свободы и просилось из него на волю.
 
Жаркая волна, ударив в солнечное сплетение и в голову, бросила его к возлюбленной так, как морской шторм, вволю наигравшись ветхим яликом, в конце концов, швыряет его на прибрежные скалы.
 
Находясь в состоянии невесомости, не чувствуя ни рук, ни ног, он безвольно кружил в водовороте хрупких плотских ощущений от соприкосновения с её руками, грудью, языком и, утрачивая адекватное восприятие собственного тела, тонул в невыразимых волнах её внетелесного "Я", в том неописуемом, что именуют, в зависимости от обстоятельств и настроения, то духом, то душой. 
 
Приникая к чуть дрогнувшим в мягкой улыбке карминовым устам и не до конца ещё захлебнувшись сознанием в исходящим от её шеи тонком аромате, он, будто за соломинку, ухватился за возможность поцелуем передать все грани неутолимой по ней тоски, мучительную и бесприютную радость ощущать вкус её дёсен, всю полноту своего нанизанного на боль счастья.
 
Когда она отпрянула от него, он увидел её наполненные слезами глаза.
 
Попятившись назад, она замотала головой и прикрыла ладонью рот, продолжая какое-то время смотреть на него с просвечивающей сквозь боль нежностью. 
 
По её щекам уже потекли слёзы, но в выражении лица было нечто просящее, как-будто она умоляла его не пытаться идти за ней.

Сделав неопределённый жест рукой, передавший как стремление попрощаться, так и красноречиво свидетельствующий о её смятении, она резко повернулась и двинулась прочь. 
 
Несмотря на то, что она убыстрила шаг, а затем и вовсе перешла почти на бег, он успел заметить как содрогаются от рыданий её спина и плечи.
 
Разношерстная и безликая толпа в мутных волнах которой быстро растворялся её очаровательный силуэт, текла мимо него, а он, отупело провожающий взглядом призрак её белого платья, всё продолжал неподвижно стоять на одном месте, словно нелепый памятник воздвигнутый посреди улицы.
 
 
 
Он больше её никогда не видел.
 
На звонки она не отвечала, а через какое-то время, сменила номер телефона.
 
И как сложилась её дальнейшая жизнь, ему было неизвестно.

Ослепительные краски, яркими мазками густо нанесённые вокруг её фигуры размашистой кистью июля, их разговор под сенью разбрасавшего свои лапообразные листья старого каштана и тот, один-единственный поцелуй, что случился между ними - вот и всё, что у него осталось на память о ней.
 
 
 

                18.02.2012г.
 
http://www.youtube.com/watch?v=VfVqOZQVcJQ&feature=related