Современники о художнике

http://proza.ru/2013/07/29/478
 
Современники о И.И.Шишкине

Ф.А. Васильев – А.С. Нецветаеву

                Ялта. 4 февраля 1872 года

От души рад, что наш Иван Иванович расходился и по-старому нарохтился написать достойную себя картину, как Вы пишете. Целую моего племянника (1), передайте это им. Не забудьте сказать также Ивану Ивановичу, чтобы он хорошенько поналёг на картину: 1000 рублей – штука хорошая (2), а потому Клодт (3) и Саврасов не пожалеют труда заработать её, а Иван Иванович, к его несчастью, во 1-х, всегда очень поздно начинает писать, а во 2-х, всегда очень легко относится к живописи. Это последнее – самый большой пробел у него, а между тем он может его поправить без труда. Это не фразы, а сущая истина, которую я познал своим долголетним опытом.

(1) В 1871 г. у Шишкина родился сын Владимир (умер в 1872 г.).
(2) Речь идёт о конкурсе в Обществе поощрения художников.
(3) Клодт Михаил Константинович (1833 - 1902) – известный пейзажист. Учился в Академии художеств (1851 - 1858). В дальнейшем занимал здесь должность профессора пейзажного класса (1871 - 1886).   

И. Н. Крамской – Ф. А. Васильеву
                Спб. 22 февраля 1872

Недели две тому назад И [ван] И [ванович] Шишкин работает, т.е. заканчивает у меня свою картину на конкурс… К тому же он начал большую вещь, очень большую. Вы его знаете очень хорошо и можете представить себе, что он сделал, если я скажу, что он написал вещь хорошую до такой степени, что Шишкин, оставаясь всё-таки самим собою, до сих пор ещё не сделал ничего равного настоящему. Это есть чрезвычайно характеристическое произведение нашей пейзажной живописи – конечно, принимая во внимание, что школа наша не бог весть что такое…
Теперь опишу Вам картину Шишкина.  Вот она как расположена: величиной она вместит четыре Ваших на своей плоскости – почти. Лес глухой и ручей с железистой, тёмно-жёлтой водой, в котором видно всё дно, усеянное камнями. На левой стороне – большая, упирающаяся в раму сосна, берёзка – и за ними глушь. Внизу под ними – коряга, мхи и папоротники. Направо, по пригорку, - сосновый лес, уходящий влево. Под соснами, на пригорке, два медведя, один очень мило умильно поглядывает на улей, привязанный к дереву на благородную дистанцию, другой охаживает около – это выражено. Направо, на пригорке, - сломанное дерево с вывороченным корнем. Всё освещено солнцем. Правый берег – осыпающийся песок с камнями, опутанный корнями. Голубое небо с белыми облачками. Картина имеет чрезвычайно внушительный вид: здоровая, крепкая и даже колоритная. Всего лучше вода и вся правая сторона, и что удивительно – небо, действительно светлое и лёгкое небом – словом, картина хорошая и производит впечатление здоровое. Но, как всегда, скорее более рисунок, чем живопись. Лучшей вещи он не писал.

Речь идёт о картинах «Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии» И.И.Шишкина и «Мокрый луг» Ф.А.Васильева.


И.Н. Крамской – П.М. Третьякову
                [Петербург]. 10 апреля 1872

Иван Иванович Шишкин, как Вы увидите, сделал в своей картине много даже перемен – и всё к лучшему, по моему мнению; впрочем, Вы увидите сами. Сколько я могу судить, картина его – одно из замечательных произведений русской школы.

Картина – «Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии».


И.Н. Крамской – Ф.А. Васильеву
                [Станция серебрянка]. Усадьба Снарской 5 июля 1872

Шишкин нас просто изумляет своими познаниями, по два, по три этюда в день катает, да каких сложных, и совершенно оканчивает. И когда он перед натурой (я с ним несколько раз пытался садиться писать), то точно в своей стихии, тут он и смел и ловок, не задумывается: тут он всё знает пейзаж учёным образом, в лучшем смысле, и только знает. Но у него нет тех душевных нервов, которые так чутки к шуму и музыке в природе и которые особенно деятельны не тогда, когда заняты формой и глаза её видят, а напротив, когда живой природы нет уже перед глазами, а остался в душе общий смысл предметов, их разговор между собой и их действительное значение в духовной жизни человека и когда настоящий художник под впечатлением природы обобщает свои инстинкты, думает пятнами и тонами и доволит их до того ясновидения, что стоит их только формулировать, чтобы его поняли. Конечно, и Шишкина понимают: он очень ясно выражается и производит впечатление неотразимое, но что бы это было, если бы у него была ещё струнка, которая могла бы обращаться в песню. Ну, чего нет, того нет: Шишкин и так хорош. Удовольствуемся… он всё-таки неизмеримо выше всех взятых вместе до сих пор, не более, но и не менее. Все эти Клодты, Боголюбовы и прочие – мальчишки и щенки перед ним. Но дальше нужно другое. Что? Вы, надеюсь, понимаете. Шишкин – верстовой столб в развитии русского пейзажа, это человек – школа. Но ведь после школы наступает жизнь, и хотя тоже школа, но другими приёмами, чем прежде, передаваемая, - это он, как и следует ожидать, отрицает: вечная история. Впрочем, что ж, что я приношу приговоры? Ведь Шишкин до сих пор ещё не перестал расти, и чёрт его знает, до каких пор он вырастет, а что он растёт – это несомненно.

И.Н. Крамской – Ф.А. Васильеву
                Серебрянка. 20 августа 1872

Шишкин всё молодеет, т.е. растёт – серьёзно. И знаете, хороший признак, он уже начинает картину прямо с пятен и тона. Это Шишкин-то! Каково – это недаром, ей-богу. А уже этюды, я Вам доложу, - просто хоть куда, и, как я писал Вам, совершенствуется в колорите.

Ф.А. Васильев – Е.А. Шишкиной
                [Ялта]. 30 августа 1872

Что делает Иван Иванович? Мне Иван Николаевич писал, что он всех поражает быстротой и прелестью своих этюдов. Пусть он хорошенько потрудится, потрудится на этот раз для конкурса, пусть не тратит времени, прошлый конкурс – обязывает его написать так же хорошо, да ведь и относительно денег стоит трудиться – 1000 р [ублей] на полу не поднимешь, а для него, чтобы Иван Иванович налёг как следует, то передай ему, что я со своей стороны употребляю всё старание на то, чтобы написать на конкурс что-нибудь действительно порядочное и вышлю картину только в том случае, если буду ей доволен. Если Иван Иванович считает меня конкурентом несколько опасным – то пусть примет к сведению. Да во всяком случае нужно ему постараться если не ради денег, то ради первого места, которое он легко может занимать в небольшой семье пейзажистов, занимать его всегда, а не только тогда, когда он захочет. Это моё крайнее убеждение и дружеское пожелание.

И.Н.Крамской – Ф.А.Васильеву
                С.-Петербург. 1 декабря 1872

О Шишкине сообщу Вам, что он, право, молодец, т.е. пишет хорошие картины. Конечно, чего у него нет, того и нет. Но он, наконец, смекнул, что значит писать, - судите, может одно место до пота лица, - тон,, тон и тон почуял. Когда это было с ним? Ведь прежде, бывало, дописал всё, выписал, доработал, значит, и хорошо. А теперь – нет: раз двадцать помажет то одним, то другим, потом опять тем же и т.д. Проснулся. Пейзаж сгрохал в 3 аршина, 1 вершок, внутренность (болотистая) леса, да ещё в сумерки, како-то серое чудовище, а ничего – хорошо. Другую, облачную, светлую поляну, под отвесными лучами солнца.

Речь идёт о картинах «Лесная глушь» и «Полдень. Перелесок» (Иркутский областной художественный музей).

И.Н.Крамской – Ф.А.Васильеву
                С.-Петербург. 2 января 1873

Конкурс отложен до марта, как я сказала выше. Я думаю, что Вы успеете. Шишкин хотя и намерен, кажется, писать, но едва ли что сделает. Со своими двумя большими пейзажами, о которых я Вам писал уже, он так устал и измучился, что, как он говорит, - голова пуста. Один из них вышел очень хорошо – лучше прошлогодней конкурсной. Академия его покупает. Другой же – «Полдень» - вышел ординарным. Но всё-таки лучше его прежних неизмеримо – в тонах.

Крамской сопоставляет картины «Лесная глушь» и «Сосновый бор. Мачтовый лес в Вятской губернии».

Ф.А.Васильев – Е.А.Шишкиной
                Ялта. Февраль 1873

Мне Крамской в каждом письме, которых очень много, описывает подвиги Ивана Ивановича, которым я по родству, во1-х, и по художественной связи, во 2-х, душевно радуюсь. Иван Иванович очень, очень много может сделать только бы убедился в необходимости и возможности достигнуть цели, чего он часто не хочет сделать, почему – бог его знает. Крамской пишет, что эти его картины ещё лучше прошлогодней конкурсной, особенно заметна выработка тонов, что Иван Иванович считал обыкновенно лишним. Поздравляю его со всей горячею к нему моею привязанностью и из глубины души желаю как можно чаще слышать о его подвигах, которые в других поднимают, конечно, не совсем схожие с моими чувства: эта лучшая мерка успеха.

И.Н.Крамской – К.А.Савицкому
                С.-Петербург. 26 августа 1874

Иван Иванович живёт в верстах в трёх и какой-то стал шероховатый, окружён своей прежней компанией, занят фотографией, учится, снимает, а этюда и картины ни одной. Не знаю, что будет дальше, а теперь пока не особенно весело. Впрочем, это натура крепкая; быть может, ничего.

Имеется в виду станция Сиверская по Варшавской железной дороге, где в то лето Крамской жил с семьёй на даче.
Шишкин незадолго до этого похоронил жену.

И.Н.Крамской – П.М.Третьякову
                [Петербург]. 12 марта 1875

Я, к сожалению, картины Шишкина не видал больше недели ещё перед Вами, а потому не могу судить, как она была тогда, но должен сказать, что в настоящее время это едва ли не лучшая вещь на выставке; такой силы, рельефа, красок и гармонии у Шишкина было мало, да, пожалуй, и совсем не было; и, несмотря на это, поэзии всё-таки нет. Да он, впрочем, о ней и не заботится. Немного неровное исполнение, именно второй план налево больше выписан, чем ему быть следует, особенно по сравнению с землёй на первом плане, но и только, больше я ничего сказать не могу.

Речь идёт о картине «Родник в сосновом лесу» (частное собрание), экспонировавшейся на IV передвижной выставке в Петербурге. На полях письма Третьяков набросал текст телеграммы по поводу этого пейзажа: «…если Шишкина картина не приобретена, попросите подождать я приеду ответ Толмачи уплачен. Третьяков». Однако картину приобрёл Ф.А.Терещенко.

В. М. Максимов – К.А. Савицкому
                [Петербург]. 29 января 1877

Шишкин делает превосходные выпуклые офорты, сейчас иду к нему учиться «травле», тоже хочу работать.

И.Н.Крамской – И.Е. Репину
                Спб. 26 марта 1878

Я хотел Вам писать о выставке и потому пишу. Я буду говорить в том порядке, в котором (по-моему) вещи по внутреннему своему достоинству располагаются на выставке. Первое место занимает Шишкина «Рожь». Уже из одного этого Вы можете судить, что такое выставка; потому что все мы знаем, что от Шишкина требовать нельзя поэзии и того захватывающего душу настроения, которое озаряет пути для художников и производит сенсацию в публике (оговорюсь, впрочем: все мнения, здесь высказанные, суть моя личная точка зрения, нисколько не обязательная, к счастью, ни для кого). Потом второе место – Репин и Ярошенко, двумя этюдами: «Дьяконом и «Кочегаром» […]. Шишкина «Рожь» - одна из удачнейших вещей Шишкина вообще. Я думаю даже, что если бы она стояла каким-нибудь чудом в Салоне, то… (а впрочем, чёрт его знает!).

И.Н.Крамской – П.М.Третьякову
                Спб. 15 апреля 1878

Возьмите Шишкина. Это ли не учитель? Вам, может быть, покажется это даже смешно, но я утверждаю, что Шишкин чудесный учитель. Он способен забрать 5, 6 штук молодёжи, уехать с ними в деревню и ходить на этюды, т.е. работать с ними вместе. Ведь это только и нужно. 5, 6 штук человек! Это не шутка, когда подумаешь, что в 10 лет из Академии вырвется один, наполовину искалеченный.

И.С.Остроухов – А.И.Мамонтову*1
                [Петербург. 1882 - 1883]

Давно уж собирался я с Ильёй Ефимовичем*2 побывать у Шишкина, но всё как-то вместе не удавалось. Шёл я сегодня из Академии, проходя мимо дома, где живёт он, мне пришла мысль, дай зайду один. Скажу, что так, мол, и так, хотел быть у Вас с Репиным, но до сих пор не пришлось, потому рискнул на авось представиться сам. От мысли к делу – и я позвонил. Шишкин в довольно растрёпанном виде, с грязными руками, с взъерошенными волосами, ровно старая крепкая сосна мохом поросшая, отворил дверь. Я объяснился. Ему такая форма визита очень понравилась. Он стал меня усаживать, и мы начали беседу. Через несколько минут я спросил – не отрываю ли я его от работы. Он сказал на это, что работа, за которой я застал его, пустая, и просил не стесняться. Я предложил ему продолжать своё дело, на что он перевёл меня в свою мастерскую, где уселся среди чудесной мебели, превосходных этюдов и картин в рамах и разного брик-а-брак atelier на кресло и принялся за свою прерванную работу – засучил рукава, вытащил из-под стола грязный самовар и стал его скоблить и чистить. Такая это фигура чудесная была, что сегодня я несколько раз пробовал на память зачертить её, но ещё крылья коротки… Вообще принял меня сразу так по-питерски радушно, что я с первой же минуты очутился в своей тарелке.
-Так Вы хотели поступить в Академию? Оборвались? Отлично. Это счастье. Академия, знаете, как я смотрю на неё, на Вашу Академию? Это вертеп, в котором гибнет всё мало-мальски талантливое, где из учеников развивают канцеляристов, где чёрт знает что делается; откуда всё путное уходит, раз почуяв, что это за помойная яма; а сколько гибнет там, сколько гибнет, если бы Вы знали! Отлично, что оборвались, очень рад, я слышал о Вас раньше, по физиономии (!) Вы малый путный, нрав у Вас свежий (!!)  весёлый  (!!!) работайте, работайте, только плюйте и плюйте на Академию!*3
Это первые слова его.
Я стал говорить и репинские доводы.
-Репин, Репин! Не знаю, чего увлекается он так Академией? Разве по себе он не ругает её? Ведь не будь у него кружка тех протестантов, которые отказались от золотой медали, и его забила бы она. Удивляюсь ему – сам так ругает её, а молодёжь шлёт туда и шлёт! Серов*4 вот: какие надежды подавал, а теперь, я уверен, готов голову прозакладывать, засушит его Академия.
-Он лучше работает, Ив[ан]  Ив[анович], если же суше сколько, так без этого нельзя делать школьную работу.
-Не верю теперь в него. Убьёт его Академия. А какие надежды он стал было подавать…
И чем дальше, тем всё злобнее и злобнее об Академии.
Я истощил все свои доводы за неё, наконец, перешёл напрямик и спросил его, разве не все наши худ[ожники] прошли её школу?
-Строго говоря, ни один, кроме Репина, Поленова и ещё нескольких, но этим как-то удалось работать там более или менее самостоятельно. Остальные числились только в ней или бросили её в самый короткий срок. Я, например, скажете, был в Академии, что имею и профессора, и медали и прочее? Да, я четыре года числился в ней, и за это время четыре раза ходил в классы! Бросьте, бросьте эту проклятую мысль и т.д.
Такого горячего, страстного озлобления я даже не ожидал встретить у него, хотя и слышал, что он кое-что имеет против Академии.
Очень порадовался, что поступил в школу.*5
-Вот где можно работать. Там другие условия, совсем другие. Вот откуда вышли Крамские, Васильевы. Только вс ё же без школы они больше работали. Делайте и Вы так. Работайте дома так, как сердцу захочется, не стесняйте Вы себя этими (…) рецептами. Свободному искусству – работа свободная должна быть. Я птица старая и много на веку видел – поверьте мне, что слова мои искренни, и только участие к гибнущему человеку говорит во мне. А скажите, какую специальность Вы избрали себе в живописи?
На это я высказал свой юный взгляд, что не признаю специальности в искусстве, что не понимаю, как человек может замкнуться в пейзаже, например, не выходить из него, как бы другое ни интересовало его.
-Непременно должен замкнуться, и чем уже, тем лучше.
-Т.е. на всю жизнь ограничить себя изображением, положим, ржаного поля?
-Это немного крайне, но, пожалуй, что и так.
-Мы не можем понять друг друга. Вы уже зрелый, полный художник, я начинающий ученик, и до тех пор не соглашусь с Вами, пока не приду сам к тому же.
-Вы придёте к тому, помяните моё слово. Что Вы делаете теперь, кроме школы?
-Копирую в Эрмитаже. Рисую гипсы в музее Академии.
-Бог знает, что Вы делаете. Что Вам дался гипс? Бросьте его, изучайте живое тело…
Привожу Вам наиболее характерные отрывки нашего разговора, но сколько интересных деталей опускаю за невозможностью передать всю беседу.
Я пробыл у него больше двух часов. Назавтра он просил непременно принести этюды и альбомчики мои. Только ради бога не гипсы, не то затошнит!
На другой день пришёл к нему с этюдами и альбомами. Смотря их, он стал похваливать, и чем дальше, тем больше. Отлично, превосходно. Вам уже немного остаётся сделать. По альбомам вижу, что Вы и на жанр надежды подаёте. Что ж, работайте, работайте. Вчера я только советовал бросить Вам Академию, теперь я говорю Вам прямо – она не нужна Вам. Вам остаётся немного – годик, другой – и Вы художник. Только поприлежней работайте. Мне нравится в Вас этот зуд. Работайте в альбомчиках, пишите этюды, копируйте фотографии, компонуйте картины. Я советую Вам обработать вот такой мотив – обработайте и принесите показать. Не то оставьте Ваш адрес – я буду заходить к Вам… Вообще, наговорил кучу любезностей, извинялся, что вчера так напугал меня разными вопросами, объяснял это тем, что не видел моих этюдов, говорил, что помнит такой момент в развитии своей покойной жены, после которого она срисовала пяток фотографий и уже вполне овладела рисунком и техникой. Нашёл в некоторых этюдах много техники относительно, конечно, небольшого времени, как я занимаюсь, одним словом тррр.
Потом разговорились о Питере, сошлись в основных взглядах на искусство, художников, жизнь, он показал мне этюды, подаренные ему товарищами. Просил бывать у него, обещал показать альбомы покойного Васильева и жены, когда приведёт в порядок свою квартиру… Одним словом, очаровал меня совсем. Что за чудесный, простой человек!

*1 Мамонтов Анатолий Иванович (1840 - 1905) – брат известного мецената С.И. Мамонтова, владелец книжного магазина и типографий в Москве, издатель. В доме его постоянно бывали художники, писатели, артисты.

* 2И.Е.Репин.

*3 Подобные высказывания не свидетельствуют о полной объективности Шишкина в отношении Академии художеств как школы, где многие передвижники получили профессиональную подготовку. Сам Шишкин спустя двенадцать лет пришёл в академию в качестве профессора – руководителя пейзажной мастерской, понимая, как важно молодёжи получать с юных лет прочную основу профессиональных знаний и мастерства.

* Имеется в виду демонстративный уход из академии в ноябре 1863 года четырнадцати выпускников и деятельность образованной ими С.-Петербургской Артели художников. Репин был постоянным участником рисовальных вечеров Артели.

*4 Особую симпатию к В.А.Серову Шишкин пронёс до конца жизни, назвав именно его своим любимым художником.

*5 По поводу своей неудачи с Академией художеств и поступления в Рисовальную школу Общества поощрения художеств Остроухов писал Сурикову: «…я в Академию не поступил: в этом году было до 200 претендентов на 40 имеющихся вакансий – ну куда уж нам! С горя поступил в Школу Общества поощре[ния] художеств, которой очень доволен». В том же письме Остроухов сообщал: «Познакомился я, между прочим, с Шишкиным и просто влюбился в него – такой он простой, тёплый человек! Он очень расхваливал мои этюды последнего лета, и сделал много, много хороших указаний».


Из книги Иван Иванович Шишкин Переписка Дневник Современники о художнике