5. Казара и музланы

Вдоль Сакмары дремучий лес,
Края из густого тальника, река Сакмара,
Проехал я вдоль долины Сакмары,
Песни пев, высказал думы народа.
 
Изгибаясь, текущая Сакмара
Выходит из наших берегов, река Сакмара,
Растут ивы вдоль Сакмары,
Плаваю и плаваю в воде Сакмары.

БАШКИРСКАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ (подстрочник).

          «Любо братцы, любо братцы мне
          Место у Сакмары, у реки», -
          Атаман Арапов говорил.
          Поддержали батьку казаки.

          Любо сердцу дорого смотреть,
          Лес кругом, да вольные поля,
          Любо братцы, любо братцы шибко мне
          Место у Сакмары, у реки.

          СТАРИННАЯ ПЕСНЯ ЯИЦКИХ КАЗАКОВ.
    
     О том, что жители села Сакмара, районного центра в Оренбургской области, делятся на два скрытно противостоящих друг другу лагеря – казару и музланов, – я узнал, наверное, в первый же день после нашего приезда в это старинное уральское село. Объяснил мне это, кажется, мой двоюродный брат Валера, сын тети Мани Барсуковой, после того, как меня попытались побить какие-то соседские мальчишки. Да что там попытались, меня действительно побили… Так я впервые столкнулся с тем распространенным русским обычаем – бить новеньких.
     Но сначала – немного о том, как мы доехали до Сакмары из Оренбурга.
     Был конец марта, и когда мы уезжали с Донбасса, там уже вовсю цвела весна. Может, поэтому, мамка наша упаковала все теплые вещи на самое дно какого-то из узлов, забыв о том, какая погода бывает в такие поры на её родине… В общем, в Оренбурге было холодно, срывался мокрый снег, а когда мы, пересев на станции в пригородный поезд, отправились к нашему пункту назначения – станции Сакмарская, он уже валил вовсю. Может, из-за холода, а может, из-за того, что зубы мои уже были испорчены пристрастием к леденцам, они у меня и разболелись. И вот, сидя на жесткой лавке в вагоне, я раскачивался из стороны в сторону в такт качаний поезда, стонал и ревел белугой от боли. Конечно, никаких лекарств от боли у нас не было, поэтому пришлось воспользоваться советом какой-то сердобольной попутчицы – накапали на ватку тройного одеколона и положили на зуб. Это мало помогало, поэтому какой-то мужик предложил моей маме пустить мне на больной зуб махорочный дым. Кто-то сказал, что дым нужно во рту подержать, чем я и занялся, затянувшись от самокрутки того мужика…
     В общем, ехать всем со мной было весело, скучно никому не было. А вагон пригородного поезда тогда был интересным. Внутри вагона перегородок не было, а лавки стояли как вдоль стен у входов в вагон, так и поперек вагона в его середине. У входов же были железные круглые печки с горящими углями, стояли большие цинковые баки с питьевой водой с прикованными на цепочках алюминиевыми кружками. У печек же мужики и курили. Около них примостился потом и я… И вся эта катавасия продолжалась немногим более часа, потому что станция Сакмарская оказалась совсем рядом с Оренбургом, там и тридцати километров нет, ежели по прямой. А уж от станции до села, до домика тети Мани, младшей маминой сестры, это примерно четыре километра, нас на телеге довезли…
     Про махорочный дым и одеколон во рту.
     Ватку с одеколоном на своем зубе я терпел с трудом. Мало того, что спирт одеколона нещадно жег мне десну, так и вкус с запахом были мне так противны, что меня едва не стошнило. А вот дым махорочный… Да чего уж там! Не буду скрывать, знаком я уже был к тому времени с табаком. Еще в Сичи приучили меня друзья и родной старший брат к этому зелью. А дело то было так…
     Хата наша в хуторе стояла на краю неглубокой и совсем неширокой балочки, служившей, во-первых, естественной межой для нескольких усадьб колхозников, а во-вторых, - водотоком для вешних вод от таяния снега на верхних полях хутора. По этой балочке весной в Гайчур бежал довольно-таки бурный ручеек. Летом же по балке люди натаптывали тропу к колхозному саду и к реке, к камышам и плесам, где ловили рыбу, а еще к водонасосной станции, которая куда-то качала воду – то ли на ферму, то ли на тракторную станцию, то ли на полив, не помню уже.
     Через балочку ту, как раз у нашей хаты, был перекинут мостик, соединявший два плеча автодороги от правления колхоза к фермам и дальше – к станции Гайчур. А под тем мосточком была у нас, местных пацанов и девчат, хованка, то есть убежище, укрытие. В той хованке собиралась детвора, играла в разные игры, ну а мальчишки курили, естественно. Вот когда я, семи лет от роду, первый раз попал в ту хованку, там и увидел, что братишка мой, Петя, с важным видом курит самокрутку из самосада с вишневым листом, запах дыма которого был мне уже знаком из опыта общения с дедом Пенькиным и другими хуторскими мужиками.
     «Ага, - закричал я, глупый, брату, - смалишь?!»
     Меня, конечно, сразу взяли в оборот. И чтобы я гарантировано ничего не смог рассказать маме, мне сунули в зубы не что-нибудь, не «бычок» или самокрутку, а самую настоящую папиросу – «Прибой». Прикурили и, для убедительности поднеся к носу чей-то явно не детский, а подростковый мосластый кулак, сказали: «Тягны в сэбэ!» Я и «потягнув»…
     Так я стал курильщиком и сосал табачный дым потом еще целых 19 лет. Бросил курить уже после армии, когда учился в техникуме и собрался жениться. Чтобы мои будущие дети были здоровы, я и решил тогда бросить курить…
     Ну вот, стали мы жить в Сакмаре. Купили хатенку, даже не хатенку, а почти землянку, настолько она была маленькой, до половины вросшей в землю. Но мне тогда это было все равно, я ничего еще не понимал ни в имущественном разделении людей, ни в благах цивилизации. И жизнь в Сакмаре, мое там взросление, как раз и давало мне первые главные уроки, учило познанию мира и самого себя в этом мире…
     Казара – это и самоназвание уральских казаков, и уничижительная кличка казаков, данная им неказаками. А музланы – наоборот – кличка всех так называемых иногородних, неказаков.
     Меня «проклятая казара» сразу невзлюбила, не знаю за что: может, за украинский говор, может еще за что. И хотя я и пытался убеждать всех, что я местный, оренбуржский, из Орска, что предки мои тоже были яицкие казаки, - было бесполезно, мне почти каждый день приходилось с кем-нибудь драться. Я постепенно приходил в отчаяние и однажды, в ожидании схватки с парнем, который был явно сильнее меня, я так перевозбудился, что на перемене, едва начав драться во дворе, за школьным туалетом, впал в исступление и, как рассказывали мне потом одноклассники, бросившись на противника, впился ему в глаза пальцами и пытался, рыча, как звереныш, прокусить его горло зубами. Нас еле расцепили… После этого случая цеплять меня стали гораздо меньше, но нельзя сказать, что отстали совсем. А я понял тогда, что для того, чтобы победить в драке сильного врага, надо впасть в исступление…
     Жили мы по интересному адресу: Сакмарский район, село Сакмара, улица Сакмарская. Наш «дом» был номер 6. Из соседей рядом жили Усковы, Касаткины, неподалёку – Акимовы, Никулины, Потехины…
     Наша улочка вела прямо к реке, и по ней мы ходили купаться летом, а зимой – к проруби за водой. Воду носили в ведрах на коромысле. Летом воду брали также у соседей из колонки, которую надо было качать руками. Эта вода была солоноватой, поэтому её мы использовали только для полива и для стирки. А для питья и готовки воду носили или из речки, или от водопроводной колонки с соседней улицы на горе (дом наш стоял под горой), до которой было метров двести-триста.
     Вообще, река и лес на её берегах были моим любимым местом, где я мог быть днями и ночами. Я уже забыл многих людей, с которыми общался в те годы в Сакмаре, но прекрасно помню все изгибы реки Сакмары, все её стремнины и плёсы, места, где брал голавль, где водились сомы, где клевал ерш или лещ, где ловились на хлеб плотвички, все песчаные мелководья, где тыкались мне в ноги, покусывая между пальцами, наглецы-пескари…
     В 1961 году, 12 апреля, в космос полетел Юрий Гагарин. В школе только недавно началась четвертая четверть, все (ну или почти все) готовились к контрольным и экзаменам. И тут по радио объявили о полете первого человека в космос. Отлично помню ощущение восторга и какого-то победного ликования. Мы победили!!! Ура-а!!!
     Кого победили?.. В чем?.. Зачем?..
     В эти же годы, чуть раньше, мы услышали о Кубе, об Острове Свободы. А в апреле 61-го начал разгораться Карибский кризис и мы стали щеголять словами «барбудос» и «гусанос», в 1962 году запели песню «Куба, любовь моя».
      Куба оказала важнейшее влияние на жизнь многих советских людей. Партия и правительство ради каких-то своих высоких целей отправляло далеким кубинским друзьям (и не только им одним, но Куба больше всего была на слуху) караван за караваном судов с хлебом и другим продовольствием, заставляя собственный народ туже затягивать пояса. Вот частушка того времени: «Ладушки, ладушки, Куба жрет оладушки, а мы черный хлеб едим и как лошади п*рдим!».
     В это время мы жили в Сакмаре только с мамой и братом Петей, которому доходил уже семнадцатый год, и он собирался после школы поступать учиться в какое-нибудь техническое училище. А средняя наша сестра Нина после окончания школы пошла служить в армию, хотя по её школьным успехам вполне могла рассчитывать на поступление в институт. Но… Чтобы учиться, надо было иметь какую-то материальную поддержку. Взять же её было неоткуда. Ну а служба в армии сразу давала ей элементарное материальное обеспечение и какую-никакую профессию (она стала связисткой), открывала какую-то жизненную перспективу…
     В армии Нина нашла себе мужа и уехала потом с ним на Украину. Семейная жизнь у неё с первым мужем не задалась, и она вскоре развелась, не успев завести детей.
     Петя после окончания школы уехал из Сакмары в Новотроицк, выучился там в училище, после чего его направили на работу в город Аркалык, что в Казахстане. Там-то он и попал в беду: за участие в групповой драке, в результате которой один человек сильно пострадал, попал под суд и был приговорен к восьми годам лишения свободы…
     Вот так мы с мамой остались в Сакмаре вдвоем.
     Здесь, на Оренбуржье, в одной из крупнейших житниц страны, нарастал продовольственный кризис. Хрущев увлекся кукурузой, этой «королевой полей» занимали почти все пахотные земли… Помню пустые полки магазинов Сакмары, за хлебом очередь надо было занимать с 3 часов утра. Хлеб «давали» кукурузный. Он был достаточно вкусным, но после нескольких часов хранения буханка каменела, и ее невозможно было разрезать ножом, хлеб просто раздробляли на куски. И вот за таким-то хлебом были страшнейшие очереди. Однажды мне в ней так стукнули по голове, что меня отливали водой. Это был очередной, но не последний, поучающий меня удар судьбы…
     Мама наша сразу же по приезде в Сакмару пошла работать: ей помогли устроиться в местный лесхоз. Работа в лесхозе давала кое-какие привилегии: нам выделили землю на лесном участке под огород и бахчу, выписывали горбыль (обрезки после распиловки бревен на доски) с пилорамы на дрова и другие нужды, разрешали нам и самим заготавливать сухостой в лесу на дрова.
     Помню, как мы первый раз с братом отправились на заготовку бревен. Мне тогда было 12 лет, брату – 16. Так как своего транспорта у нас не было, и платить за наем телеги или машины тоже было нечем, то решили рубить сухостой, поднявшись вверх по течению Сакмары. Прошли мы по левому берегу Сакмары километров пять вверх, нашли несколько сухих деревьев, стоявших на берегу, и срубили их. Немного обрубили сучья, распилили стволы на две-три части (чтобы их вес был нам по силам) и стащили их в воду. Согнали стволы по воде все вместе и связали, как смогли, в плот. На нем и поплыли.
     Боже, до сих пор чувствую, какое это было удовольствие! Чистая и теплая вода реки мягко несет нас на себе, солнце ласкает наши обнаженные лежащие на стволах тела, мы подгребаем немного руками, направляя плот в нужную сторону, и мурлычем или громко выкрикиваем слова каких-то песен…
     Плот на берегу у села мы потом разобрали, стволы еще попилили покороче и перевезли чурбаки домой на ручной тележке, которую взяли у нашего доброго соседа дяди Саши Ускова.
     Старший Усков всегда старался нам чем-нибудь помочь, уж такая у него душа была. У него была лодка-долбленка, и на ней он переправлял нас через речку, когда маме нужно было на огород или бахчу. Он делился с нами рыбой, которую время от времени ловил на переметы или на удочку-донку. Он давал инструменты для домашней работы, точил ножи и мотыги, позволял пользоваться водой из колонки. В общем, золотой человек, Царство ему Небесное!
     У Ускова был сын Володя, ровесник нашего Пети, с которым тот и подружился. Эти два друга тоже сыграли в моей жизни заметную роль…
     Впрочем, да мало ли кто какую роль играет, даже не осознавая своей роли!
     Когда мне было 12 лет, умерла наша бабушка Ульяна, на похороны которой в Сакмару съехалось много родственников. Приехал и наш дядя Вася, один из старших маминых братьев, из села Нижне-Озерное Краснохолмского района, где он работал тогда директором школы. И вот, после похорон, я напросился к дяде Васе в гости, чтобы побывать на реке Урале (Нижне-Озерное как раз на берегу Урала стоит), да познакомиться со своими двоюродными братьями, сыновьями дяди Васи.
     И вот в дороге в то село, которая была довольно длинная, обедая в одной из столовых по пути, дядя Вася, сам угощаясь пивком «с прицепом», купил и мне кружку бочкового пива. Я пиво до того случая никогда не пробовал, естественно, пробу с нового для меня напитка снял, и мне пивко понравилось. Да так, что пил пиво я после этого еще 46 лет, пока в 58-летнем возрасте не остановился! Вот и такая роль бывает. Но я дядю Васю не виню ни в чем: не он, так кто-то другой предложил бы попробовать…
     А Володя Усков с нашим Петей такую роль сыграли. Как-то разболелся у меня зуб в очередной раз, да так сильно, что хоть на стенку лезь. А какие в те годы были в деревнях стоматологи? Так что лечились многие от кариеса подручными средствами.
     Вот и я, то тройной одеколон на ватке в дупло запихивал, то чеснок, то дым папиросный во рту держал – ничего не помогало. Пошел к соседям за таблетками анальгина (это лекарство и тогда было). А у соседей дома только Вова да наш Петя, сидят вдвоем, яичницу едят. Вова таблетки не нашел, поэтому подумал и говорит – попробуй, мол, зуб оглушить. А чем – да водкой! Выпей стопку и всё пройдет. Я отнекивался, да больно уж зуб болел, а ребята уговаривали всё: дескать, чего, дурачок, мучаешься, не умрешь ты от ста грамм той водки…
     Я и решился. Выпил сто грамм без закуски, только запил чем-то. Посидел, а зуб и вправду затих. Ну, ребята мне и предложили еще выпить, чтобы закрепить лечение. В общем, не помнил я больше ничего. Очнулся только ночью, дома, на своей постели, с безобразными следами от съеденной яичницы на полу и на одежде. Мама, конечно, меня ругала страшно, даже стукнула пару раз чем-то, да что толку: что проскочило раз, проскочит и в другой. Так началась сорока четырехлетняя эпопея моей борьбы с водкой. Не любил я её, проклятую, никогда, но всё же пил, из-за чего делала моя жизнь порой весьма причудливые зигзаги…
     Мама в лесхозе работала не очень долго. То ли по здоровью, то ли еще почему, но она оттуда ушла, а потом её приняли на работу уборщицей в типографию, где печаталась местная районная газета и всякие разные бланки. В этой же типографии работала и наша сестра Нина, которая к тому времени уже успела вернуться из своего «замужа» с Украины.
     После ухода мамы из лесхоза и отъезда Пети в Новотроицк, заготавливать дрова на зиму мне стало не с кем и негде. А печку-то топить зимой надо! Выход нашелся: мама выпросила разрешение носить домой обрезки бумаги из-под гильотины (это такой станок в типографии для разрезания рулонов на листы нужного формата). Бумага укладывалась после размотки и предварительной обрезки рулона на стол гильотины толстой пачкой, прижималась прессом, и края спрессованной пачки обрезались острейшим мощным ножом с электроприводом. Я набивал обрезками мешок и уносил его домой, тащась со своей ношей через всё село, мимо школы, кинотеатра и парка, где гуляла молодежь. Вслед мне нередко летели едкие насмешливые реплики. Я молча тащил свой крест, а сам мысленно бормотал – «ничего-ничего, вот вырасту, выучусь, вот тогда и посмотрим!».
     Так, подрастая, глотая обиды и набирая силы в руках и ума в голове, я и прожил-перевалил через зиму 1964/1965 года, когда власти в стране начали какие-то новые перемены, «освободив от занимаемой должности по состоянию здоровья» бывшего дорогого и любимого, а в ту пору уже «безответственного волюнтариста» Никиту Сергеевича Хрущева.
     Назревали крутые перемены и в моей жизни. Но об этом – на следующей страничке моего «альбома».
----------   
     На снимке: параллельный класс на последнем звонке в 1967 году. Одна из девчонок – ныне моя родня: жена двоюродного брата Александра Соловых, Валя Васильева. Она и прислала мне это фото.
     Вот как она его подписала:
     «На фотографии наш класс: кроме четверых, всех помню. Если интересно, всех перечислю. В нижнем ряду слева первый пацан с периферии - не помню, дальше по порядку - Агапова Таня, Кудрявцева Валя, Ашихмина Валя, Бедулина Надя, Петр Степанович - физик, Комиссарова Лена, я, Беспалова Валя, Правдина Люба, Егорихина Лида».