Обида

Дмитрий раздражённо захлопнул за собой дверь и быстро сняв куртку бросил её на старенький стул, одиноко стоящий под тусклым настенным светильником.

- Нет, но каков наглец! – возмущенно повторял он, меряя комнату быстрыми широкими шагами, – А я его лучшим другом считал. Как он мог так со мной поступить? Не могу поверить!

Продолжая расхаживать от одной стены к другой этот высокий, худощавый юноша был похож на циркуль-измеритель, применяемый по назначению. Его длинные ноги широко и монотонно отмеряли пять шагов до окна, светящегося ярко красным закатом, а потом после резкого поворота, те же пять шагов обратно к входной двери.

- Постой, Диман, а не торопишься ли ты с выводами? – вдруг замедлив шаг, обратился мысленно к себе встревоженный молодой человек. – Ведь, по сути, что произошло?  Ну, назвал меня Олег несерьёзным, а разве это не так? Он мне рассказывал, что прочитал в Библии один классный совет, а я перебил его и что-то про марки стал рассказывать, про своё последнее приобретение - набор бразильских марок про Пеле, не марки, а мечта поэта. Вот он и вспылил, назвал меня чуть ли не глупцом. Нет, но каков наглец! – и Дмитрий вновь зашагал по комнате в прежнем ритме.

Обида рвала сердце на куски, гордость подбадривала её и кричала: «Такое не прощается, забудь его, такие друзья тебе не нужны. Кто ему позволил называть марки о Пеле глупостью, да ещё при Рите и Антоне? Нет, такому нет прощения!».

И только тихий и настойчивый голос любви к лучшему другу из разбитого сердца настойчиво шептал: «Вспомни, что он тебе рассказывал! Вспомни! Это важно!».

Дмитрий остановился, и присев на громоздкий диван стал вспоминать слова Олега: «О чём же он мне говорил? Он, как стал изучать Библию с этими сектантами, постоянно мне про Библию талдычит, свихнулся прямо на ней. Вот и сегодня, что-то про какую-то нагорную проповедь Иисуса говорил, я только запомнил, что она у Матфея записана где-то в 5 главе, что ли? Дай-ка, взгляну, ради интереса, что там такого классного, что даже марки про Пеле глупость на этом фоне? Нет, ну каков наглец!».

Бурча под нос нелестные фразы в адрес друга Дмитрий подошёл к книжному шкафу и достал бабушкину Библию в толстом кожаном переплёте с теснённым крестом на обложке. Найдя нужную страницу, он стал читать, пытаясь понять суть написанного, но клокочущая внутри обида не давала сосредоточиться. Так ничего толком не поняв, он прочитал целую страницу, и вдруг увидел такие строчки: «Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака", подлежит синедриону; а кто скажет: "безумный", подлежит геенне огненной. Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. (Матфея 5:21-24)»

Присев снова на диван молодой человек ещё раз пробежал глазами только что прочитанные строчки, - О, как у Бога всё серьёзно! А я поношу тут своего друга из-за каких-то марок. Да, но он тоже хорош, где же этот праведник? Можно подумать, это я его при всех чуть ли не «дураком» обозвал.  Хотя, я тоже, что то брякнул ему не подумавши, когда уходил. Нет, надо пойти извиниться. Марки марками, а дружба важнее».

Положив книгу на столик, Дмитрий медленно встал, как будто ему  за этот вечер годков тридцать к возрасту накинули, и слегка согнувшись побрёл одевать куртку, валявшуюся на одиноком стуле под светильником. Поправив скомканный рукав, он повернул ручку и открыл входную дверь.
 
Олег стоял с протянутой рукой к кнопке звонка, когда дверь перед ним открылась, и хмурый Дмитрий застыл в проёме, закрывая своей худосочной фигурой багряные отблески окна с картиной заходящего, где-то далеко за башнями многоэтажек, солнца.