Пожар. Отрывок из повести

 Братья расположились у Диминых боков за круглым столом, на который в это раннее утро скатились не один чугунок картошки, не одна крынка молока, не один каравай хлеба, не один батон копчёной колбасы. И много чего ещё из солений и домашних закруток.
  - Хорошо у брата, - выдохнул Механошин.- Ты, Дима, давай налягай. Я от такой еды всегда пьянею.
  Заглянула в горницу Пелагея, крупная женщина, и глаза, как сливы. В отличие от засаленного супруга очень чистенько и празднично одетая: белая блузка с мелкой вышивкой и безрукавка из светло-коричневой кожи тоже с вышивкой, но крупной. Оголённые локти скрестила под пышной грудью, кивнула Диме: «Не слушай никого, парень, кушай, тело поддерживай. А Василию – нервенный человек - еда не в прок.  Казёнными харчами себя травит». И опять отлучилась к домашним заботам.
  О многом могли бы поговорить родственники, да время поджимало. Только и выложил Василий, что здесь проездом в Белград. Николай не понял, что за казённая надобность и где этот город. Много у него вопросов образовалось. Почему Белград не в Югославии, а Сербии? Откуда в Европе взялись американцы и зачем им нужно бомбить – как ты сказал? - Белград? Если это война, то почему без Украины и России? И кто пустит русских на войну с мукой и одеялами под завязку? Не лучше ли для себя приберечь?
  Дима слушал и удивлялся. У человека  мировые проблемы лет семь-восемь под боком, а он ни в зуб ногой, как будто только что народился. Не того братья Клёновы и другой Николай тёмным назвали? А этого как после Диминого невежества величать? Не поверилось Диме, что при такой живописной природе, на таком просторе с излучиной реки, которая вместе с серебряным блеском, Луной, Венерой и всей Вселенной в душу просится, можно жить с куцым кругозором, без широты душевной, без простеньких понятий о том, что в мире делается. Картошка с луком и салом, конечно, великая еда, но зачем же ради неё ломаться? А, Василий Иванович? Так хотелось спросить, а напросилось другое: «Мы не опоздаем, а, Василий Иванович? Светает за окном во всю».
  На вышитых занавесках играли и золотом отливали зарницы, прочерчивали потолок золотистыми лучиками
- Рановато для рассвета, - возразил Николай. Его поддержал Василий, проверив на своих, на командирских время. Потом братья, как по команде, взглянули друг на друга и перекинулись через стол к окну, едва не нырнув за занавески. В низине на крыше ближайшего к террасе продолговатого двухэтажного здания полыхало щедро, стремительно, с самого края.
  - Не иначе, как общага занялась, - прошептал на выдохе Николай и грузно припечатался к табуретке.
  - Что сидим, почему не едем? – Дима переглянулся с прапорщиком, и они рванули из хаты. Механошин оказался проворнее, потому что знал эти места, каждую тропку, каждый поворот и, конечно, главное направление - террасу с её спусками, виражами, препятствиями и короткими выходами на их цель, на мирно посапывающее, не ведающее бед общежитие.
  Дима доверился ему и увязался за ним. Мелкий и сухонький прапорщик в свои 40 или 45 лет развил поразительную скорость. Колобком скатывался по тропинке, асфальтовым катком врезался в высокие заросли крапивы и репейника, тяжело, но уверенно скакал по кочкам-ступенькам овражистого склона. Этот паркур с обрыва был подобен езде на мотоцикле. Правда, на пассажирском сидении, за спиной  командира, который, помимо прыти, показал высокий класс скоростного слалома. Или фристайла?
  Таких виражей, такой смены поворотов и скоростей Дима ещё не проделывал. Они катились вдвоём под уклон, но Передельцева не покидало чувство, что его подбрасывает на виражах и он приземляется, с трудом выравнивая руль, чуть ли не вышибая подножки. Уж не детский ли это сон, в котором что ни эпизод, то полёт, что ни взмах рукой, то восторг набора высоты? Не сытная ли, пьянящая еда, от которой предостерегал Василий, виновата в том?   
  На грешную землю два райдера слетели на бэтмановских плащах, с оранжево-синей эмблемой-звездой, обтянутые тёмно-синим эмчеэсовским трико, а вступили в пропылённой форме, обвешанные предсказуемой наградой этой гонки – репейником. Разом оба выскочили слева и справа к двум подъездам этого почерневшего от времени деревянного строения с такой же чернотой окон. Там безмятежно спали под нарастающий треск огня.
- Ты – сюда, я – туда, - скомандовал, задыхаясь, Механошин. Он израсходовал всю дыхалку в этой сумасшедшей гонке и в новом фестивале экстрима себе выбрал крайний левый, где и полыхало на крыше. Дима рванул в свой, ставший за этим мгновения гонки родным подъезд, наткнулся на детский трёхколёсный велосипед, пнул его влево к стенке и в два прыжка влетел на лестничную площадку, обвитую жёлтыми трубами газопровода.
  Он забарабанил в крайнюю правую дверь, сохранившую под разодранным дермантином клочки пакли, кулаками и ногами, не забывая отметить, что ногами - нельзя. Так его в боксе не учили. Но сейчас всё не по правилам. Дверь распахнулась быстро, словно его ожидали. В проёме, заслоняя развешенные в тёмном коридоре оцинкованную ванну и складной велосипед, возник здоровый парень в пестрых трусах. Дима почувствовал себя подростком, уткнувшимся темечком в небритый подбородок.   
  - Те чёхо? Зараз горилки трэба, алкаш? Нэма ничёхо, - и длинно, по-русски выматерился.
  - Землячок, какая горилка? Протри шары. Общага горит с крыши первого подъезда. Буди соседей и выметайся сам, - Дима торопливо на одном дыхании выплеснул слова, как из брандспойта, и заглотнул порцию воздуха уже с дымком. Парень сонно осмысливал эту утреннюю встречу с говорливым алкашом и не двигался.   
- Давай вытрясай парашу из штанов и шевели копытами, придурок, - ободрил его Дима. В нём в эту секунду боролись дипломат и спасатель, который и победил. Слова были несправедливы. Штанов на парне не было. Несправедливость взбадривает сильнее правды.
  Дима для убедительности забарабанил в соседнюю, среднюю дверь: «Пожар! Все на выход. Дом в огне». А дальнюю слева проигнорировал. Противник горилки должен разбудить остальных. Диму беспокоил второй этаж, который жил в том же неведении, что и первый, но уже с изрядной порцией дыма. Он помчался наверх. Краешком глаза  отметил, что человек-гора зашевелился и, несмотря на силу, поступил очень рационально: забарабанил пятками спиной к двери.
  Наверху был тот же расклад, три двери, только подступы к ним оказались захламлёнными теми же ваннами, велосипедами, а также мебельным излишеством в виде тумбочек, стульев, скамеек со следами курения. Выходит, что банка с бычками и здесь, на краю славянской цивилизации, - любимое блюдо народа. Не она ли – примитивная пепельница, полная окурков - стала причиной пожара?
  Крайняя левая дверь была полуоткрыта. Молодая женщина в голубом махровом халатике выглянула на лестничную площадку. Её осмысленное личико без грима Диме понравилось. Взаимное покашливание в полумраке, накуренном до безобразия, было вместо приветствия.
  - Женщина, сбирайтесь. В доме пожар. Горит в первом подъезде на крыше. А может быть, уже и дальше.
  -  Да як же, дядьку?
  - Да вот также, мамку. Не журысь. Одевайся быстро, документы, ценности - с собой, - Димино раздражение нарастало вместе с реальной угрозой поджариться наравне с жильцами. Он застучал в среднюю дверь. Крайняя правая подождёт как самая отдалённая от беды.
  И тут произошло чудо. Все двери распахнулись, во всех комнатах вспыхнул свет, и высыпало столько народа разного возраста, одетого и полуодетого, что зарябило в глазах. Неужели общежитская привычка подслушивать под дверью сработала?
  Дима ещё раз объявил, что пожар на крыше, надо спасаться, брать документы, ценности, одежду, вещи, и побежал вниз. Лимонный свет верхних комнат заметно пропитался дымом, сменился на горчичный. Было не только дымно, но и жарко. Диму беспокоили трубы газопровода. Надо выяснить, в каком месте их перекрыть.
  На первом этаже он столкнулся с прапорщиком, почти так же, как когда-то в автопарке у двери ПТО. Механошин отлетел в узком коридоре к стенке. Не сполз и не сел, а удержался.
   - Ну? – Дима ожидал от командира доклада.
   - В первом подъезде горит сильно, - доложил прапорщик. - Народ повыскакивал. На первом этаже инвалид. Просит спасти имущество, как получится. Ты как? Давай рванём, повыкидываем всё через окна. Там два окна. Ещё успеем.
  Эти слова он проговаривал через цепочку сбегавшихся женщин с узлами и наспех одетых ребятишек с незатейливыми игрушечными ценностями. Последним покидало жилище мужское население. Оно напоминало вокзальных носильщиков в последнем рывке к отходящему скорому.
  Где этот чёртов инвалид, Дима увидел сразу. Мужик в разодранной майке, поджав обрубок левой полуноги, выбивал костылём оконную раму. Он методично крошил повисшие куски стёкол с отблесками огня и остатки деревянных сочленений. Он расчищал путь для спасателей его имущества. Больше ему в остатки лет ничего не накопить для гибнущей общежитской норы.
  Крыша вздыбилась огнём. Он шевелился подобно белесым и рыжим волосам на огромном сказочном чудовище под порывами ветра. Из окон верхнего этажа и частично по верху первого валили густо и волнообразно клубы серого и чёрного дымов. Огонь подгребал под себя и дерево и пластик.
  Как тиха была украинская ночь, и каким безобразно шумным было утро. Над головой трещало, разрывалось, пенилось, шипело и ухало с методичностью молота, забивающего сваи под новое общежитие.
  Богу огня этого шабаша показалось мало. На втором этаже раздался сильный хлопок. Стены вздрогнули, но устояли. Двор осыпало искрами незапланированного фейерверка. На верхнем этаже внутри ещё что-то сильно грохнуло, вздрогнуло и проявился отчётливый шум газовой горелки. Её сопло направленным огнём выстилало горизонтальный ковёр из пламени и искр.
  Это фантастическое зрелище собрало разномастную, с рваными краями толпу зрителей. Не все они подготовились к утреннему огненному шоу, чтобы выглядеть достойно. Много было раздетых, полуодетых и нелепо одетых людей. Были женщины в домашних халатах, молодёжь в шортах и свитерах на голое тело. Выделялись старики в овчинных полушубках, дублёнках, шапках из кролика, ондатры и норки. Это их праздничное богатство, скопленное за десятилетия, пропитывалось жаром, дымом и потом страха и отчаяния. Приличным был вид только у детей. Их перед бегством почти всех одевали в первую очередь и по сезону, в плотные курточки и комбинезоны. Детвора испуганно и отчасти восхищенно взирала на нехилое начало своего жизненного пути.
  Собирать в возбуждённом сознании все кусочки сумасшедшего бытия, звуки вибрирующей и стонущей жизни Механошину и Передельцеву было не досуг. Кто знает, может, счёт их собственным жизням, принадлежащим родному МЧС, шёл на секунды и полуминуты. Дима оттолкнул развоевавшегося инвалида от окна, встал спиной, ловя хребтом выступ подоконника и крикнул прапорщику: «Давай ты».
  Механошин разбежался, вскочил, как в цирке, на подставленные Димой ладони. Подчинённый с напутствием «Яйца не защеми, придурок!» закинул его в окно за свой светящийся и дымящийся нимб. Следом нырнул сам. По животу предостерегающе прошуршало и прошипело крошево оконного стекла.
  Механошин, в отличие от ёжика в тумане, действовал в сумраке и дыме подпорченных общежитских хором очень расчётливо. Он содрал матрас и валики с дивана, набросал их под окном и на них сгрузил телевизор. Старая радиола, вскидывая худущие ножки, темечком тоже приземлилась пружинисто и легко. Дима тем временем в дальнем углу отодрал от пола и розетки приземистый холодильник и, чертыхаясь и кашляя,  подтащил его к окну. Вместе спустили этот ящик, в котором звенело и перекатывалось, во второе окно. На земле холодильник приняли чьи-то сильные руки. В это же окно на свежий воздух спасатели запихнули пропитавшийся дымом и жаром диван.
  А дальше пошла сплошная импровизация. В оконные проёмы, как в паровозную топку, летели вещи, на которых натыкались на полу, те, что подпинывали в сгустившемся чаде. Механошин и в этом случае проявил сметливость и добычливость. Он раскопал у стены встроенный шкаф и его одёжные  внутренности разматывались к окну вместе с обувью, сумками, коробками с книгами и старыми журналами, утюгом, настольной лампой затейливым натюрмортом.
  Паровозная топка сжирала всё, но жаром и дымом несло со стороны прихожей. Дима ещё раньше прикрыл дверь. Теперь за стеной сильно грохнуло. Дверь распахнулась. Красное пламя широким язычком облизало верх дверного проёма. В его чёрно-сером прямоугольнике затанцевали, закружились, как опавшие листья, куски тлеющих и сгорающих обоев и легли на выщербленный и похрустывающий линолеум. Газовая горелка добралась и до этого места. А может это белорусские немцы с ранцевыми огнемётами нагрянули и сюда?
  - Механошин, чёрт, Механошин, ты где?
  - У окна. Валим к едрене-фене. Жду тебя. Валим вместе.
  Дима, задыхаясь и теряя направление в удручающем задымлении, ткнулся в стену, сорвал картонную картину и грохнулся на спину.
  - Жду, - рявкнул Механошин у окна. С таким голосом и в таком гневе он был страшен и Передельцеву. Диму, вопреки его затуманенному сознанию, перевернуло на живот, поставило на колени и понесло на четвереньках на голос. Заждавшийся и нервный Механошин чутко уловил шорох, затем силуэт, ухватил подчинённого за шиворот, подтянул, несмотря на грузное Димино сопротивление, к подоконнику и выкинул наружу. Сам прыгнул следом. Вот где на свободе, под ногами толпы они разорвали кашлем лёгкие в клочья.
  К тому времени бодренько подбежали две пожарные машины. Мужики в почти деревянных, негнущихся робах шустро раскрутили шланги, нашли, где подключиться, и залили вздыбленные белёсые и рыжие волосы пожарища потоками воды. Досталось и жалкому скарбу инвалида, оставшимся у стены дивану и вороху одежды. Телевизор и радиолу соседи помогли оттащить подальше от дома. Нашлась цепочка милиционеров. Они оттеснили жильцов и зевак, а также изрядно помятых и прокопченных москалей в тёмно-синих мундирах с ломаной звездой-эмблемой на рукаве от места пожарного происшествия. Потом выстрелила пенная пушка. Газовая горелка за укоротившимися вполовину стенами прекратила пугать зевак пламенем, но от шипения не отказалась.
  Пламя срезало прямоугольный фасад общежития по диагонали. Картина под названием «После боя» включала целыми второй подъезд, стены и окна первого этажа и жалкие остатки верхнего. Приятная на наружность женщина в голубом махровом халатике вряд ли бы собрала своё жилище и по кусочкам. У других на втором этаже в Диминой половине что-то и уцелело. На половине Механошина всё сгорело до тла, кроме спасённых вещей инвалида. Утро добавило красных и жёлтых красок черно-серому пепелищу.
  Пожарные, держась на почтительном расстоянии, в два рукава продолжали проливать руины. Они были по-прежнему опасны. В них скапливался газ.  Пока не нашлось специалиста, который бы перекрыл его.
  Дима в этом не разбирался совсем. Вероятнее всего, нужный вентиль затерялся в глубине улицы рядом с характерной для газораспределительных систем ёмкостью в виде серого шатра за металлическим ограждением. Но ещё одно решение проблемы было под носом. Дима вспомнил о переплетении жёлтых труб в подъезде, и в памяти всплыл загнанный под потолок переходник с рычагом переключения. Там была заглушка. Об этом он сказал Механошину. Они вместе подошли к милицейскому чину со звёздочкой майора из оцепления и попытались растолковать суть проблемы. «Ни, - замахал он растопыренной пятернёй. - Ни можно».
  «Под мою ответственность», - Дима, как в хорошем боевике, отстранил майора и, рослый, широкоплечий, прямо держа натруженный позвоночник, зашагал к своему подъезду. В этот момент любой из калифорнийских губернаторов, уставших от лесных пожаров, глядел бы на него заворожено. А один бы проникся особым чувством. Терминатор-2 шёл спасать мир.
  «Дима, сотовый сюда», - окликнул его Механошин. Телефон в газовом облаке как детонатор. Случайный звонок и живой факел обеспечен. Надо ли объяснять сейчас? Дима просто доверился прапорщику. Командир лишнего не скажет. Протянул ему телефон. А дальше было просто. В подъезде, провонявшем гарью, Дима нашёл заглушку, повис на газовой трубе, как на перекладине, и повернул рычаг.
  Он мог бы выйти под вспышки фотоаппаратов к морю цветов. Так было бы в другой стране, которая сейчас примерялась к точечным ударам и сама устраивала пожары в чужой стороне. Он вышел к перебежавшему за оцепление прапорщику. Тот уже был другим. Озабоченным и суетливым. На его командирских часах московское время ничего хорошего двум самовольщикам не сулило. До сигнала украинского горна о побудке оставались всё те же сорок минут.
   В это мгновение пропали с экранов и радаров двух терминаторов все – пожарные, милиционеры, погорельцы и любящие рано, к первому пожару вставать горожане. Мир сузился до циферблатной стрелки, и двум водителям МЧС совсем не понравилось, если бы мир изменился. Но он, действительно, изменился. На улочку с окраины выехал трактор «Беларусь» с прицепом и щедро осветил фарами двух бедолаг. Это был трактор Николая.
  Дима забрался в кузов, пропахший силосом. Выбор у пассажира в это раннее утро был не велик. Запах кислятины и гари стоили друг друга. Прапорщик, как и положено его натуре, отыскал тёпленькое местечко в кабине. Оба пассажира стали участниками нового слалома. Гонка на тракторе с прицепом по серпантину среди террас и пашен, о, это чудо! Диме оно было недоступно. Усталость и сон сморили его.
  - Вот мы и дома, - разбудил его Механошин под жёвто-блакитными воротами КПП. Начальник и подчинённый успели. Они сделали это.