От Шайтан-Базара до тюрьмы

От Шайтан-Базара до тюрьмы

Следующая остановка после майданских бань называлась Шайтан-Базар, по имени старейшего в Тбилиси рынка, расположенного на правой стороне улицы Вахтанга Горгасала. С левой стороны улицы, вдоль всего правого берега Куры, тянулись трущобы, в которых размещались бесчисленные артели, цеха и  мастерские.

В одной из таких мастерских делали сосательные леденцы –петушки, зайчики и прочая живность - на палочках. Во дворе стояла бочка с патокой, и мы иногда, стыдно признаться, но что было, то было, - эту патоку подворовывали. Однажды в жаркий летний день, убедившись, что сторожа не видно, мы в очередной раз подставили банку под кран. Хитрый сторож, увидев нас еще издалека, подготовил к нашему налету сюрпиз. Как только мы потеряли бдительность, он выскочил из укрытия и вымазал наши головы патокой. Если вам никогда не намазывали волосы патокой, не жалейте об этом. Особенно летом. То что волосы слиплись и патока текла по лицу – это не самое страшное. Мы подбежали к первому попавшемуся по пути крану и безуспещно попытались смыть успевшую затвердеть патоку. Делать нечего – пришлось бежать домой. Но наши сладкие головы вызвали такой повышенный интерес у мух, пчел, ос и прочих насекомых, что бежать нам пришлось впотьмах, в сопровождении туч этих непрерывно жужжащих тварей, совершенно не видя перед собой дороги. После того, как мы с трудом добрались домой и нам с помощью горячей воды, стирального мыла и ножниц удалось избавиться от патоки, мы торжественно дали друг другу слово впредь не иметь дела ни с леденцами, ни с патокой.

Шайтан-Базар тоже вызывал у нас повышенный интерес. Шумный, грязный настоящий восточный рынок, поражал наше вечно голодное воображение обилием фруктов, овощей, зелени, мяса и птицы. Покупатели отчаянно торговались с продавцами, у входа шарманщик в одежде кинто крутил нескончаемую «Разлуку», носильщики-курды громко предлагали свои услуги, воришки пытались  стянуть что-нибудь с прилавка, серьезные воры-карманники терлись вокруг забывших в азарте торга бдительность женщин.  Особенное восхищение вызывал у нас легендарный Жоржик, за виртуозность прозванный Кио (знаменитый иллюзионист), маленький, меньше полутора метров под огромной кепкой, всегда тщательно выбритый и со щегольскими усиками неопределенного возраста парень. Конечно,  в майданской иерархии ему было далеко до Како, но где-то в наших умах он находился на второй-третьей позиции. Адик Малкин рассказывал, что он лично стоял рядом, когда Жорик разрезал остро отточенным пятаком пышную юбку и
рейтузы у зазевавшейся татарки, и выташил огромную пачку спрятанных там сторублевок. И никто, кроме Адика это не заметил,  Жоржик подмигнул ему и смылся. А когда татарка заметила пропажу, она решила что ее обокрал Адик, и только благодаря своему хладнокровию и отваге он сумел с честью сбежать с места события. Опять врал, наверное.

Я очень любил ходить с отцом на базар. Дело это было важное и очень ответственное. Обычно это случалось в воскресенье. Бабушка, главный и единственный повар в семье, была очень придирчива к качеству исходных  продуктов, поэтому перед выходом составлялся подробный список того, что надо купить. Рис обязательно должен был быть длинным, фасоль красная и не очень крупная, обязательно имеретинская. Виноградные листья должны были быть майского или июньского сбора, и желательно от лозы сорта ркацители. Говядина не дай бог, чтобы была из задней части туши. Петухи категорически отвергались. Только курицы. И только живые, чтобы потом быть зарезанными специальным образом за небольшую плату хахамом в синагоге. Ну и так далее.

Такие же требования предъявлялись бабушками и в других семьях. Однажды, когда наконец исполнилась моя большая мечта – я, путем целой серии сложых обменов, наконец стал владельцем  перочинного ножика с двумя лезвиями и штопором, и горел желанием продемонстрировать его замечательные свойства Шоте, нам встретился его одноклассник Качал (лысый) Боря, несущий на заклание в синагогу отчаянно не согласную с этим курицу. Я предложил ему заменить хахама, а на причитающиея тому три рубля купить три стакана семечек. Как раз каждому по стакану. Добрый Боря, с детства страдавший алопицией, согласился. Мы зашли за угол, и я отпилил курице голову. Или нож оказался недостаточно острым, или я еще недостаточно профессиоеально им владел, да и курица все время дергалась, но в итоге мы  все оказались вымазанными в ее крови. Кое-как отмывшись и  купив семечки у старушки, круглосуточно сидевшей со своим товаром около синагоги, мы, вполне довольные результатом, выплевывая на тротуар шелуху, проводили Лысого до его дверей. Не успели мы отойти и трех шагов, как раздались жуткие проклятия, и из дверей вылетел Боря, сопровождаемый бабушкой, отчаянно колотящей несчастного обезглавленной курицей. Все втроем мы помчались от разъяренной старухи. Видя, что в беге перевес на нашей стороне, она изо всех сил запустила в нас курицей, которая, попав Шоте между лопаток, едва не сбила его с ног.

Борина бабушка, славящаяся бойцовским нравом, это дело так оставить не могла. Она перешла из своего двора в наш, и во все горло начала высказывать все, что она думает  о нашей нечестивой семье. Ничего не понимающая бабущка Нанэ тем не менее приняла вызов и вышла во двор. Ей на подмогу вышла и тетя Маня. Молча наблюдавшая за развитием событий Борина мама пришла на защиту свекрови. Через 10-15 минут все женщины из их двора оказались в нашем дворе, ну а наши вышли на поддержку своих. С обеих сторон стали подтягиваться мужчины. Еще немного, и скандал перешел бы в побоище. Положение спас случайно проходящий мимо раби Симон, отец подружки Додо горбоносой Ривы. С трудом разобравшись в происходящем, он принял мудрое решение. Неправильно зарезанную курицу отдать мне, так как моей некошерной маме было все равно, как курица зарезана. Нашей семье купить семье Лысого новую курицу, и  внести в пользу синагоги 50 рублей, что примерно было равно цене еще одной курицы.  Еще не остывшая после перепалки бабушка молча бросала грозные взгляды, от которых кровь застывала в моих жилах. Чтобы не умереть со страху, я завернул виновницу переполоха в газету «Комунисти»,  и понесся с к маме. Мама, как раз размышлялвшая на тему, как свести концы с концами до получки, курице несказанно обрадовалась, и на то, каким образом она мне досталась, особенного внимания не обратила. Главное, что не украл. Зато когда вечером к нам зашел папа, они с мамой долго хохотали. Но папа все же сделал строгое лицо и посоветовал впредь научиться резать кур по кошерному.  Я совет принял к сведению.

На базаре отец  в первую очереди направлялся в ряды с зеленью, которой торговали исключительно азербайджанцы. Мы обходили всех торговцев, отец придирчиво осматривал каждый пучок, и в конце концов подходил к торговцу, у которого всегда покупал зелень. Зачем он  обходил остальных, до сих пор для меня тайна. Азербайджанец делал обиженное лицо и демонстративно отворачивался. Отец делал вид, что уходит: - Мишик, пойдем к другим, а то нас здесь не любят! Да и зелень у него несвежая!–  Это тебя не любят! А твой мальчик хороший! – Зеленщик бросал на отца презрительный взгляд. – Если первый раз видишь зелень, лучше молчи! Вчерашним бывает только сено! Ты сам вчерашний! - Высказав все, что думают друг о друге, они приступали к торговле. В процессе  ожесточенного торга азербайджанец несколько раз залезал под прилавок и сверкая белками, злобно швырял на него свежую зелень, а отец успевал стащить у него пару пучков петрушки или кинзы. В конце концов достигался консенсус, отец покупал товар по первоначально названной цене и, довольный, отходил. – Этот ишак думает, что он меня обманул! – радовался папа. – Этот травоед думает, что я не видел, как он украл редиску! – Делился с соседом торговец. - Пусть радуется! Все равно я продал ему траву в два раза дороже!

Примерно по такому же сценарию покупались фрукты. Потом мы шли покупать сыр. Сыром торговали армяне. Тупые иностранцы думают, что знают что такое настоящий сыр! Французский! Швейцарский! Голландский! Дураки! Вся Грузия знает, что лучший в мире сыр – настоящий армянский гуда! Но папа знал еще больше, чем другие – среди армянского гуда тоже не все сыры одинаковы – есть хороший гуда, есть очень хороший гуда, есть отличный гуда, но самый исключительно отличный гуда – только у Самвела из Дилижана! По дороге к Самвелу, чтобы не обидеть остальных, мы у каждого сырника пробуем сыр. Это для меня самое большое мучение. Гуду я не люблю. Я люблю сыр голландский, с большими дырочками, которые мама покупает в гастрономе. Но  не хочу выглядеть в глазах знатоков придурком. Ведь голландский сыр даже своим желтым цветом напоминает кое-что! Не говоря о вкусе. А запах? Фу! Поэтому я тоже делаю умное лицо и, как папа, одобрительно цокаю языком. Самвел издали замечает нас, но его совсем не обижает, что мы пробуем сыр и у других. Ему не жалко. Он знает, что сыр мы все равно купим у него. – Барев, (привет) Самвел! – подает папа ему руку. – Барев, Чиче! – бережно принимает папину руку Самвел, предварительно вытерев ее об замызганный халат.- Я для тебя отложил кусок, моя жена сама делала,  только из утреннего молока. Попробуйте! – он дает нам для пробы по кусочку. Сыр ничем не отличается от других – такой же вонючий, соленый и противный. Но я вслед за папой закатываю глаза и цокаю языком. – А что я говорил? – радуется Самвел и называет цену, рублей на 5 выше, чем у других сырников. Папа платит. Он знает, что за качество надо платить. Ну и потом, человек оказал ему уважение – специально отложил для нас сыр, сделаный его любимой женой и только из утреннего молока. Папа с Самвелом солидно прощаются за руку. Я тоже с чувством трясу влажную прохладную руку. Самвел, в знак особенного уважения к будущему покупателю, дает мне кусочек из самой середины. С чувством великого облегчения отхожу вслед за папой от сырного ряда. Оборачиваюсь. Самвел, на лице которого так и сияет величайшее уважение, достает из-под прилавка сыр, выделанный его любимой женой и только из утреннего молока, для следующего покупателя.

А мы идем покупать мясо. Мясо покупаем только у Давида, огромного, пузатого грузинского еврея, величественного, как сфинкс. Давид наш сосед.. Поэтому мясо покупается без особенного церемониала. Давид уже знает, что нам нужно Накануне он заходил к нам за сахаром и бабушка ему лично объяснила, какое мясо и сколько нам нужно. Давид достает из под прилавка завернутый  в окровавленную газету сверток и молча протягивает его нам. Называет цену. Папа платит. Они дают друг другу пять. Все. Мясо куплено. Идем за курицей и яйцами.

Здесь у папы никаких предпочтений нет. Яйца должны быть белые, крупные и свежие. Папа знает, как нужно выбирать яйца. Яйцами торгуют обычно грузинки. Папа обходит несколько торговок, делая каждой замысловатый комплимент, суть которого мне непонятна. Женшины краснеют, фыркают, хихикают, машут на папу ручкой. Наконец это ему надоедает, и мы покупаем яйца у пятой или шестой по очереди женщины. В конце яичного рядя торгуют живой птицей. Птица чувствует, что ее ждет, и ведет себя нервно. Кричит, хлопает крыльями и гадит на пол. Мы некоторое время высматриваем свою курицу. Крестьянин в чохе, шапочке и постолах, подает папе избранницу. Папа берет ее за ноги, подносит к лицу, надувает щеки и изо всех сил дует ей под хвост. Смысл этого действа мне не ясен, но я предполагаю, что папа хочет перед смертью сделать курце приятное. Он очень добрый. Интересно, а если мне подуть в попку – будет приятно? Но попросить об этом папу я стесняюсь. Да и как-то не хочется висеть к верху ногами. После ожесточенного торга мы покупаем курицу и нагруженные покупками, довольные, переполненные впечатлениями, с трудом добираемся до дому.  Я несу авоську с зеленью, все остальное несет папа. На все про все у нас ушло на базар часа 4-5.

Сегодня Шайтан-Базара уже нет. Его вместе с прилегающим кварталом снесли еще до тысячепятисотлетия, а вместо него построили балнеологическую лечебницу. Красивое здание, полезное, но довольно опшарпанное и совершенно не колоритное. Правда, говорят, что сейчас лечебница принадлежит маме нынешнего президента, и есть надежда, что его приведут в подобающей маме президента вид.

Следующая остановка называлась «Швейная фабрика». Низкие, еще дореволюционной постройки, кирпичные, по левой стороне улицы. корпуса фабрики никакой архитектурной ценности не представляли, и их снесли. Сейчас на их месте набережная. На этой фабрике работала моя мама. Рядом с фабрикой находился мой детский сад. Его тоже снесли. С правой стороны улицы, на углу улицы Вахтанга Горгасала и переулка того же имени стояло куполообразное здание шестой бани, в которую мы с пацанами ходили купаться. Ее тоже снесли. Но совсем недавно, и сегодня на ее месте только руины, огороженные покосившимся забором. 

Если подняться вверх по переулку, то вы выйдете на улицу Гришашвили, как раз в том месте, где находится наш двор. Зимой,  в редкие снежные дни, мы любили съезжать на чем попало вниз по переулку. Очень небезопаснле было, между прочим , развлечение: – разогнавшись сверху, мы выезжали на проезжую часть улицы, иногда прямо на трамвайные рельсы. Хорошо, что в те годы автомобили на наших улицах были явлением крайне редким, а трамваи останавливались до перекрестка. Но все равно, вагоновожатый приближающегося трамвая отчаянно звонил.
 
На другом углу перекрестка был пустырь. Вот где был колорит! В середине пустыря бил горячий серный источник, вокруг которого вечно сидели с ногами в воде больные ревматизмом или артритом люди, мечтающие с помощью целебной воды облегчить свои страдания. Скорее всего, что это у них получалось, потому что желающих попарить ноги всегда было больше, чем места вокруг источника, и поэтому между ревматиками за место у воды нередко вспыхивали нешуточные потасовки.

В холодное время года на пустыре раскидывали свои  шатры цыгане. Цыганки в цветастых нарядах, с замызганными детьми на руках, день и ночь торчали на остановках и клянчили подаяние, или предлагали погадать. С цыганчатами мы дружили. Они были неплохие ребята, только если не забывать присматривать за своими вещами. По вечерам цыгане собирались у костра. И начиналось веселье, иногда  до самого утра. Их песни и пляски привлекали массу любителей цыганского исскусства, что приносило цыганам неплохой доход. Иногда кто-нибудь из зрителей  обнаруживал пропажу кошелька или еще чего нибудь, и начинались разборки, порой очень серьезные, вплоть до поножовщины. Тогда появлялась милиция, и пустырь превращался в содом. Цыгане ни за что не хотели покидать пустырь. Цыганки выли и изрыгали проклятия, дети ревели, кони ржали, милиционеры свистели, а цыганский барон в шатре о  чем то договаривался с капитаном Георгобиани, начальником нашей милиции. По-видимому, старый цыган хорошо знал, как достигнуть консенсуса, потому что вскоре Георгобиани, поправляя щегольскую портупею и довольно покручивая тонкие усики, выходил из шатра и уводил своих милиционеров, а цыгане мгновенно перестав  шуметь, снова рассаживались вокруг костра и продолжали, как ни в чем не бывало, свои песни и пляски.

Иногда на пустыре останавливались караваны. Безразличные ко всему, вечно жующие верблюды  с презрением наблюдали как их хозяева, в халатах и тюрбанах, выясняли отношения с цыганами. В такие дни на пустырь приходили канатоходцы и под звуки шарманки девушки в пестрых шароварах и расшитых лифах, стоя на плечах своих могучих партнеров, с шестами в руках проделывали такое, что потом я не видел ни в одном цирке, причем без всякой страховки.

Пустырь примыкал к городскому саду, который после того, как его месте посадили Новый Сад, стал называться Старым Садом. Через этот Сад мы ходили в школу, в Саду мы играли в жмурки и казаков-разбойников, а еще мы любили по ночам подглядывать, чем занимались взрослые из соседнних дворов на многочисленных скамейках. Иногда, на следующий день, глядя на какую-нибудь девушку, как ни в чем не бывало идущую по улице, я удивлялся, как так может быть после всего того, что мы видели.

А еще в старом саду был летний кинотеатр. Нам не нужно было покупать в него билеты. Мы прекрасно видели все происходящее на экране с веток акаций, растущих вокруг кинотеатра. Новые фильмы в те годы выходили нечасто, и одну и ту  же картину крутили по два-три месяца. Поэтому каждый фильм мы смотрели по многу раз, а такие шедевры, как «Тарзан», «Королевские пираты», «Падение Берлина» и «Аршин Мал Алан» мы смотрели каждый день, и не только знали наизусть, но и воплощали их в жизнь в наших играх. Причем за каждым из нас в этих играх были закреплены свои роли. Например, если мы играли в войну, я был маршалом Жуковым, а Адик Малкин был Гитлером, потому что Адика на самом деле звали Адльфом, Ну а с таким именем, как вы сами понимаете, претендовать на роль советского полководца было бы кощунством. Товарищ Сталин в этих играх присутствовал как бы виртуально. Только один человек во всем мире имел право играть великого вождя – Народный артист Советского Союза Геловани, потому что ему такое право дал лично товарищ Сталин! Когда же мы играли в Тарзана, то Тарзаном был Рыжий  Игори, но не потому, что даже летом  имел ослепительно белую кожу, а потому , что лучше всех мог воспроизвести знаменитый тарзаньий вопль. Читой всегда был Хромой Толик, потому что он и без  игры ходил как обезьяна, а по веткам он носился похлеще самой Читы. На роль Джейн никто из пацанов не соглашался – можно было на всю жизнь заслужить какое нибудь обидное прозвище. В этом случае Генка Михайлов приводил одну из своих систер, Светку или Русланку, при условии что мы их руками трогать на будем. Если учесть, что кроме нас в саду играли и дети из других дворов, то крики Тарзанов и вопли Чит вспугивали не одну влюбленную пару.  Иногда особенно влюбленному парню удавалось поймать кого нибудь из участников игры, и тогда бедняге доставалось по полной программе.

Сегодня Сад имеет жалкий вид. Половина его территории занята угрюмыми недостроенными зданиями непонятного назначения, а за оставшейся частью никто не ухаживает. Похоже, что сад доживает свои последние дни.

От сада было уже рукой подать до моей школы. Потом я расскажу о ней подробнее, но так как сейчас идет речь о достопримечательностях, то скажу, что школа располагалась на границе городской свалки, которую мы очень любили посешать после школы, а иногда и вместо уроков. Во-первых, в кучах мусора всегда можно было найти что нибуд полезное. На зависть пацанам  я там однажды нашел почти целый колейдоскоп, на который я выменял у своего одноклассника Лени Хлоповского тот самый почти новый ножик, которым зарезал курицу Лысого Бори. Во-вторых, там во множестве водились откормленные на городских отбросах воробьи, на которых мы охотились при помощи рогаток. Однажды я , Толик и Игори на троих подстрелили почти 60 птиц, что было рекордом для групповой охоты. Воробьев мы ощипывали, обсмаливали, надевали на прутики и поджаривали на костре. Ничего вкуснее я не ел, и самое удивительное что никто из нас ни разу не имел даже простого поноса, не говоря уже о дизентерии или о ботулизме. Наверное потому, что очень хотелось вдоволь наесться мяса, и мы его глотали почти не разжевывая. Представляете, какая это адская работа -  подстрелить 60 воробьев, освежевать их, поджарить а потом съесть? Я думаю, что сегодняшним пацанам такой подвиг не под силу. А оно им и не надо. В магазинах полно кур и индюков, и кому придет в голову есть воробьев? А я и сегодня попробовал бы воробьятины, но нет рогатки, да и свалки давно нет – всю ее территорию засыпали и на ее месте построили Ортачальскую ГЭС  и большую транспортную развязку.

Дальше за школой  и почти до само знаменитой Ортачальской тюрьмы ничего интересного не было, если не считать агробиологической станциии и ее огромных садов, в которых нам не запрещали рвать абрикосы, персики, хурму, яблоки и прочие фрукты, при условии , что мы не будем ломать ветки и выбрасывать косточки. Это условие мы с удовольствием выполняли, потому что за косточки нам давали конфеты или вяленые фрукты.

Ортачальская тюрьма была последней остановкой 11-го трамвая, и мы первые годы в Тбилиси жили около нее. Тюрьма эта пользовалась недоброй славой. Весь Тбилиси знал, что в ней день и ночь расстреливают врагов народов и прочую империалистическую нечисть, а еще там сидело множество осужденных не по политическим статьям, родственники которых с утра дежурили у ворот в надежде увидеть своих близких, передать им что-нибудь с воли или получить хоть какую нибудь весточку об их судьбе. В толпе шнырялм всяческие посредники с бегающими глазами и суетливыми повадками, за плату обещающие выполнить ту или иную просьбу. понятно, что это был налаженый бизнесс, приносящий неплохой доход не только посредникам, но и охране.

Сегодня, слава богу, тюрьмы уже нет. Году в 2005-м или 2006-м ее разрушили, и только по-прежнему этот район называется тюрьмой, и наверное поэтому до сих пор, несмотря на то, что вывезен последний камень и территория в общем-то готова к застройке, среди суеверных инвесторов не нашлось ни одного смельчака, готового застраивать освободившуюся землю, даже несмотря на очень выгодные условия, предложеные городскими властями.

Конечно, в мое описание вошел не весь Тбилиси, а только небольшая его часть, которая в детстве заменяла мне весь огромный мир, редкие выходы в который были выдающимся событием и случались очень редко.


Рецензии
Спасибо,уважаемый Михаил за тему,которая мне очень дорога. Позволь внести некоторые уточнения. В первую очередь по сыру. В Дилижане славится вода,- по словам Фрунзика из фильма "Мимино". Гурманы ценят настоящую овечью гуду из тушинского села Алвани в Верхней Кахетии, и уж затем из Ахалкалаки или Богдановки (Ниноцминда). Этот сыр свежим (утрешним) быть никак не может, так как после закваски и засола головку перекладывают в овечий бурдюк, где обретает пряный аромат и небольшую горчинку.
Что касается улицы Гришашвили, то стоит отметить и тот район, называемый Харпухи, где, к счастью, сохранились старые традиции взаимоотношений еще со времен нижнего Сеидабадского околотка и одноименных городских ворот. Искренне и с пожеланием впредь успешно делать посвящения нашему городу.

Артэм Григоренц   17.11.2012 14:54     Заявить о нарушении