О свободе слова

               

               

   Отмечали первый юбилей Великой Победы. Восьмого вечером собрали застолье. Водка закончилась быстро, после нее принялись за бражку, которая ждала своего часа на подоконнике, энергично играя изюминами в ведерной бутыли.

 Ядреная, по-змеиному шипящая в стаканах жидкость  вдогонку за «казенкой» быстро помутила сознание не часто досыта едавших людей. Хотя годы карточной системы были уже позади, на столе кроме хлеба, селедки и винегрета, было только блюдечко сала, нарезанного тонкими ломтиками да миска рассыпчатой вареной картошки.
    
 Вскоре зазвучали гитара и мандолина. Для распевки исполнили, столь любимую  недавно почившим вождем «Сулико», потом нестройным хором «Рябинушку», а за ней кто-то бодро с  энтузиазмом начал: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина...!» 
   
 И вот тут веселье испортил  худощавый, невысокий мужичек, на вид лет примерно сорока, с изможденным серым лицом и наколкой на руке: «Нет в жизни счастья».
   
 - Хрен, я за него  пить буду! Он, подлюка, мне всю жизнь исковеркал, все здоровье...
     Комнату мгновенно заполнила зловещая тишина. Не громко, сквозь зубы, произнесенные слова произвели оглушительный эффект. Хозяйка испуганно шмыгнула к окну и захлопнула форточку, не смотря на то, что в комнате было туго накурено.
   
 - Гриш, да ты чо, Бог с тобой, совсем сдурел, опять туды захотел? - запричитала со слезой в голосе миловидная бабенка в опрятном ситцевом сарафанчике и годовалым малышом на коленях.
 
  - Григорий, прикуси язык! Ты что, желаешь, чтоб мы вслед за тобой по этапу   на лесоповал прогулялись? -  угрожающим и испуганным одновременно тоном произнес вмиг отрезвевший хозяин, откладывая в сторону мандолину.   
 
  - Вы мне рот не затыкайте! Намолчался, хватит. А ты, дорогой шуряк, его еще и на стенку повесил, кровопийцу, суку усатого, людоеда падлу! Сыми, коли меня хоть чуток уважаешь!  - мужичек с ненавистью и омерзением ткнул пальцем в сторону портрета, исевшего над кроватью. 

   - Григорий, я тебе последний раз говорю - замолчи сейчас же! - переходя на истеричный фальцет высказался хозяин, вскакивая из-за стола.
 
   Но, рванувшего у себя на груди рубаху, Григория понесло в «тартарары». Перемежая речь отборным лагерным матом, он, рубя ладонью с растопыренными пальцами воздух, скаля желтые прокуренные зубы, с рыком хрипел:
 
 - Я что, по твоему, сам в плен сдался!? Да у меня два ранения! И за это я девять пасок, как паразит последний, пыль лагерная, враг народный на нарах корчился! С фрицевского концлагеря да на зону родимую! Спасибочко!  А орден мне до плена за дезертирство дали, так что ли?! На-ка вот, выкуси!  - и он сунул под нос хозяина, сложив из растопыренных пальцев своей синей, от татуировок руки,  кукиш.
 
  Хозяин перехватил руку у запястья, убрал ее от своего лица подальше и попытался еще раз образумить злослова - дебошира:
 
  - Уймись, тебе говорят! Не-то - худо  будет! Пожалеешь...
  Но Григорий не внял голосу здравомыслия, он вырвал кисть и сдернул портрет со стенки, шмякнув его на тарелки и стаканы.
 
 Жалобно зазвенела разбитая посуда, взвизгнули женщины, истошно зашёлся в плаче младенец. Мужики схватились в остервенелом, безжалостном поединке. Полетел опрокинутый стол, затрещали рубахи.               
 
 И тогда на помощь хозяину кинулись все гости мужского пола. Навалились, скрутили и через пару минут связанный ремнями от брюк, с торчащим изо рта грязным кухонным полотенцем, Григорий, не сумевший в этот раз  победить дракона, был, за неимением другой площади, засунут под койку. Там он, в течение часа, отбывая наказание, продолжал  в бессильной ярости мычать и скулить, пока в комнатенке шло восстановление  разрушенного боевыми действиями порядка.

  Первой, как и должно быть, над мужем сжалилась бабенка в сарафане:
  - Миш, а Миш, хватит, поди. Давай Гришу то развяжем, одумался, поди, - начала она хлопотать за плененного, выпрашивая амнистию. И Михаил, будучи человеком, не злым, а скорее отзывчивым, уступил  сестре.
 
  - Ладно, давай развяжем.
    Григория вынули из-под кровати.
   - Будешь еще Иосифа Виссарионыча хаять? Языком че попало молоть? - нагнулся над ним Михаил.
 
 По изможденному лицу мужика катились слезы. Он, видно через силу - нехотя, отрицательно помотал головой и обрел, наконец, долгожданную свободу.
     До «гласности»  оставалось всего одно поколение.

                Конец

 (иллюстрация - первая сторона обложки книги. Автор - А.И. Голубкин.)