1682 Хроники стрелецкого бунта - 7

Еще один гонец прискакал из Казани.
  - Беда, Кирилл Полуэктович, - сбивчиво докладывал Нарышкину гонец, – все пригороды казанские басурмане заполонили. Спасу от них нет. Посылай подмогу, боярин, посылай…
Усталого гонца отвели в поварню. Потчуя гостя пареной репой с овсяным киселем, кашевар при Розрядном приказе Ефим Куркин, осторожно интересовался.
 - И чего они там у вас так безобразничают? 
 - В веру православную не хотят.
 - Как так можно? Грех, ведь, это.
 - А им сам черт не указ. Как их только не уговаривали, а им словно об стенку горох. Вот уфимский воевода - боярин Коркодинов и повелел, всякого, кто православной вере противиться будет, хватать без разбору да в крепостные отдавать к тем, кто веру принять согласился. Решил так боярин, и послал роту солдат по деревням, нехристей этих образумить. Впереди батюшка Акманов с крестом едет, за ним солдаты с ружьями идут…  Одну деревню прошли, вторую, а потом эти басурмане и взбунтовались. Со всей степи, аки саранчи набежали.  Солдат перебили, храмы стали жечь… Злые они, ой злые…
Пока гонец в поварне истории горестные рассказывал, в кремлевских палатах собрался боярский совет.
 - Казань спасать надо, - первым молвил слово боярин Данила Афанасьевич Борятинский, - если башкирцы возьмут её, так вся Волга против нас пойдет. Турки тоже зубами, аки волки голодные, щелкают да слабину у нас ищут.
 - Непременно турок пойдет, - вздохнул князь Федор Ромодановский. – Ежели сейчас башкирцам хорошего укороту не дать – всё огнем запылает. Надо завтра же полки собирать. И к ногтю их, пока не поздно.
 - Какие полки, - плюнул на пол боярин Троекуров. – Я говорил вам, что нельзя у стрельцов на поводу идти. Как можно было так полковников опозорить перед всей Москвой? Додумались – с голым задом на площади перед кремлем положить.
 - Заткнись, Иван! – строго рявкнул на Троекурова Кирилл Нарышкин. – Все вы сейчас задним умом сильны. Вон, как разговорились. Чего ж вы тогда…
 - А чего ты нас коришь, Кирилл Полуэктович? - неожиданно подал голос с задней лавки Иван Андреевич Хованский. – Не нас надо осуждать, а Долгорукого. Это он стрельцов донельзя распустил. Ему их надо блюсти было, а он...
 - Да, да, - заволновались бояре, -  кому, как не главе Стрелецкого приказа с негодниками этими справляться, А он, видишь ли, больным сказался, и как с гуся вода. Стрельцы безобразничают, а он печи лежит.
 - А, коли, сам занемог, так сына бы послал! – пронзительно крикнул Михаил Петрович Головин. – Мишку! Сам встать не можешь, так сына пошли за себя.
 -Да, да, - вновь затрясли бородами бояре. – А то сам на печи, и сын куда-то спрятался. Спросить надо с Долгоруких. Непременно спросить.
 - Непременно спросим, - решительным шагом вошел в палаты Артамон Сергеевич Матвеев. – Со всех спросим. Никому не спустим. И на стрельцов управу найдем. Только сейчас не о том думать надо. Неужто вы не видите, что на Москве творится?  В Коломенском  селе мужики приказчика своего в яму посадили, дворянину Федору Нарбекову оглоблей ребра поломали.
 - Совсем стыд мужики потеряли, что же  теперь будет-то? - прошептал кто-то из бояр. Прошептал и стих.
Тишина повисла в палатах неимоверная. Никто слова против Матвеева сказать не решился. Тихо стало в палатах. А Артамон Сергеевич стоял и внимательно глядел на понурившихся правителей московских. Вот они сидят перед ним, опустив очи в пол. Перед  ним, перед Матвеевым, перед сыном дьяка. Лучшие люди  Москвы. И эти лучшие люди  боялись Матвеева.  А, может…, только делали вид, что боятся? То, чего бояре точно боялись, так это смуты, которая уже бродила среди московских улочек и будоражила лихие умы. Чувствовали бояре, что начнется заваруха со дня на день, и нужна им сейчас была спина, за какую спрятаться можно. А у Матвеева спина широкая. За такую грех не укрыться. И опыт, как смуту раздавить у Артамона Сергеевича имелся. Это, ведь, он при государе Алексее Михайловиче «медный бунт» в крови потопил. Еще, будучи полковником стрелецким. Жестоко тогда людишкам московским досталось. От души.
 - И теперь достанется, - подумали бояре, усадив во главе стола своего Матвеева. – И со стрельцами он знает, как говорить надо.
 Артамон Сергеевич сел на самое почетное место, потеснив в сторону Нарышкина, молвил:
 - Сейчас же созывайте полковников, и чтоб завтра полки к походу готовы были.  А полки на Казань поведет  Данила Афанасьевич Барятинский.
«Сказано в сход к Казани против башкирцев окольничему Даниле Офонасьевичю Барятинскому».
Стрельцы полковников опять не послушались. Вновь бузить стали.
 - Знаем, зачем из Москвы нас увести хотите! Чтоб Нарышкины на царство сели! Не дадим!
 - Ванька-то Нарышкин кажный теперь шапку царскую примеряет, - хрипло орал стрелец в атласной рубахе. – Все уж об этом говорят. Вот уйдем мы, так они всю царскую семью и потравят, чтоб престол занять!
Долго кричали стрельцы. Уж весенняя ночь на Москву опустилась, но люди никак не хотели расходиться. Они стояли вокруг костров да кричали, часто перебивая друг друга. Накричавшись вдоволь, стрельцы рассказы жуткие слушали.
 - А Матвеев давно уже с нечистой силой якшается, - часто оглядываясь, ведал народу старик Кривов. – Однажды ночью карла государя нашего покойного, Федора Алексеевича, пошел по нужде да на обратном пути двери перепутал. Входит в келью, значит, а там Матвеев с немцем Спофарием кровью мертвого петуха череп человеческий поливают. Книга черная рядом лежит, а из черепа змеища преогромная ползет и шипит им чего-то по-людски. Матвеев же с немцем улыбаются шипению тому и, вроде как, млеют, а из волос их рога бесовские потихоньку высовываются .  Карла от такого от такого ужаса в крик и бегом из кельи той да прямо к государю, так, мол, и так, государь-батюшка. Наутро Федор Алексеевич всю эту бесовскую братию из дворца и выгнал.
 - А теперь нет государя нашего, - утирая слезу прошептал молоденький да пьяненький стрелец Степанов. – Уморили его недруги.
 - На кол их всех! – истошно заорал кто-то.
 - На кол! – разносилось эхом ото всех костров. – Нарышкиных на кол! Матвеева на кол! На кол!
Кто-то привез в стрелецкую слободу две телеги с вином. Крики еще громче стали, правда, под утро всё стихло.