Женщины в чужом монастыре. Часть вторая

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                ОТЛУЧЕНИЕ

                ГЛАВА ПЕРВАЯ

          Наместник монастыря, архимандрит Герман был человеком умным и проницательным. Однако достоинства эти сочетались со вспыльчивостью, требовательностью, непредсказуемой сменой настроений и такой же непредсказуемостью отношения ко всем своим подопечным. Я стала замечать, он сосредоточил на мне внимание, и это не предвещало ничего хорошего. Думаю, сильное чувство моё не было для него тайной. Любовь сродни жестокой болезни, что косит, не взирая на сан.
         Сейчас, по прошествии времени,  отдаю должное терпимости архимандрита Германа. А тогда  почла его самодуром - в один прекрасный день он выгнал меня из монастыря. Ему не понравилось, как я убирала вновь отремонтированные братские кельи. Конечно, послушание восторга не вызывало, но трудилась я на совесть, хотя и медленно. Шитьё оставляло мало времени.
           Я ничуть не принимала в расчет, что вот уже несколько месяцев откровенно демонстрирую братии и всему миру пристрастие к  духовому отцу.
         Даже красавец, отец Иона, в миру явно не бывший пуританином, с подозрением и сомнением относился к духовничеству отца Нестора, считая его священником незрелым и малоопытным. Он догадывался,  я привязана  к священнику  чувством не только духовного свойства.  Духовная  беседа была удобной формой для тесного душевного общения. Архимандрита Германа мы поневоле втянули в поле нашей душевной привязанности. Однажды якобы в шутку он заявил:
         - Думаешь, только Нестор любит тебя? Здесь есть и более достойные люди.
           Вопреки шутливому тону, глаза его смотрели грустно.
           Итак, архимандрит выгнал меня. Горделиво и, как мне казалось, грациозно я прошествовала до врат. Оглянулась. Наместник стоял у входа в храм и смотрел мне вослед. Тяжелая железная калитка закрылась. Душу охватила жгучая обида.
         Утром я кинулась на исповедь к отцу Нестору. Он уже знал о случившемся. Говорил горячо, торопливо.
         - Иди, проси прощения у наместника и молитв его.  Склонись, смирись пред ним. И помни, в монастыре для тебя существуют только два слова: «Простите» и «Благословите».
        Я увидела волнение священника, и раны душевные тут же исцелились. Он явно не хотел, чтобы я исчезала из монастыря, и надеялся, - всё еще можно исправить.
        Архимандрит по мирским меркам вел себя бестактно и оскорбительно, действовал несправедливо. Он бил в самое незащищенное место – моё отношение к духовному отцу.
        Монашеская этика идет от обратного, полагая, что обижающие нас оказывают нам неоценимую услугу. Они обличают наши грехи, и уже в мире сем мы имеем возможность понести наказание. А потому архимандрита Германа я должна была только благодарить.
         Наместника я нашла в церковной лавке. Не прочтя в его лице ничего обнадеживающего для себя, все же подступила с покаянием. Наместник отмахнулся от моих смиренных речей:
           - Некогда мне с тобой. Ну, шей пока, дальше посмотрим.
          На следующий день он заказал подризник, и я возрадовалась,  гроза пронеслась. Отца Нестора поблагодарила за научение.
          - Вот, так бы всегда слушалась меня, - и довольный, благословил на труды.
               
                ГЛАВА ВТОРАЯ

         Однако, долго трудится не удалось. Помню ясный теплый день конца сентября. Мы с духовным отцом беседуем на нашей лавочке, друг против друга, глаза в глаза. Беседа знаменательная, откровенная, долгая. Чуть-чуть приотворилась дверь в прошлую мирскую жизнь священника. Я узнала, как он был женат несчастливым браком, как не дождался ребенка, которого ждал пять лет. Отцом стал другой, лишив его радости отцовства и теперь уже навсегда. 
         В безоблачном настроении  слушала я отца Нестора, радовалась, что вижу его прежним, улыбчивым, открытым, многоречивым.  Как всегда умилялась его горячим, сбивчивым речам. Чудесным образом слова шли от сердца к сердцу. Тревоги и обиды казались давними и далекими.
         - Благодари Бога, он дарует нам возможность общаться свободно. Не со всеми мне так позволено. -
         - В наших беседах моя жизнь сейчас. Я вслушиваюсь в Ваши речи, всматриваюсь в глаза Ваши, а потом, в одиночестве, всё обдумываю, и звучит во мне Ваш голос. -
         Вечером после трапезы наместник опять ждал меня у храма. Он был мрачен и более того – грозен.
        - Нечего женщине делать по вечерам в мужском монастыре!
       По его обвиняющему тону я поняла, сильно не в духе наместник, добра не жди. Повод опять оказался нелепым, но безнадежно обрывал мои портняжные труды.
        - Чем вы там с Ионой по ночам занимаетесь?
        - Пододеяльники шьём, Вы сами благословили.
        - И где же они? На рынок носишь? И подризник не сшила.
     Это была намеренная придирка, даже оскорбление. Он знал, что подризник почти готов, и шью я вечером, потому что несколько последних дней занята другим послушанием. Рассчитывал, что обижусь на несправедливые слова его и в монастыре работать не стану, чувство собственного достоинства  не позволит.            
           Назавтра,  после литургии отец Нестор опять настаивал, чтобы я шла на поклон к наместнику.
         - Не могу – возражала я, не раздумывая о последствиях. На том и расстались.
         На всех последующих исповедях отец Нестор мои бурные объяснения отвергал. Они натыкались на суровость и непреклонное молчание. Наконец, когда спросила, не означает ли его молчание отказ от духовного руководства, утвердительно кивнул.
          После каждой такой исповеди я возвращалась в слезах. Жестокость священника уразуметь не могла. Она казалась неуместной, несправедливой, сродни напраслине наместника.
        - Неужели монахи так беспощадны, так непробиваемы!
         В мозгу всплыл и крепко засел один эпизод. Как-то раз отец Нестор заявил, как будто даже с гордостью:
         - Человек я жесткий, даже жестокий. В армии, офицером, бил младших по званию, перчатки надевал, чтобы следов не оставалось. -
           Что-то тогда не понравилось ему в моих высказываниях или просто настрой был воинственный. Резким тоном долго выговаривал мне за испорченность, заключив:
         - Снять бы ремень, да положить бы тебя поперек лавки, да лупцевать, пока не смиришься и в разум не придёшь. Таких, как ты, надо плющить молотом на наковальне и наново выковывать.

                ГЛАВА ТРЕТЬЯ

             В монастырь ходить я зареклась. Жизнь теперь, казалось, утратила смысл и свет. Ноги сами несли меня привычным путем, но я сворачивала на берег, за монастырь, на тот самый луг и долго сидела в траве, еще по-летнему густой, сквозь слезы созерцая дальние горы в закатных лучах.
         Облегчение не приходило. Домашние жили сами по себе. Природа больше не исцеляла, не касалась души. Теплый и сухой золотой октябрь склонял к приятным, безмятежным занятиям. Дома ждал велосипед, в лесу – грибы.  Книги скучали на полках, много, очень много непрочитанных  книг. Но всё  – только с миром и тишиной душевной. А их-то вернуть я и не могла. Раньше мир  душе возвращала одна улыбка отца Нестора. Я описывала круги окрест обители, утратив свободу чувств и свободу передвижений.
            Так блуждая, встретила раз инока Пахомия. С малопонятной для меня радостью он тут же вступил в беседу. Оказалось, наместник отбыл на неделю и поручил иноку провести генеральную осеннюю уборку в наместничьих покоях: помыть окна, выбить ковры, подкормить цветы – и прочие, прочие неудобоприятные для мужской сноровки работы. Я для них подходила, как нельзя лучше.
           - Но наместник выгнал меня!
          - Думаю, он уже сожалеет о своей несдержанности. Ты ему под горячую руку попалась. Ну, и задушевные беседы ваши с отцом Нестором глаза намозолили. Приходи завтра после обеда. Примешься, не спеша, за уборку. К приезду и закончишь.
             Так я опять по Божьей Воле оказалась в монастыре. Отец Пахомий исправно пекся обо мне, боялся - не доведу послушание до конца -  подкармливал с братского стола, угощал отборными осенними фруктами.
            Покои располагались как раз возле входа в храм. Однажды ввечеру, перед трапезой я услышала из-за двери храмовой   знакомый рокочущий баритон – отец Нестор молился, исповедуя или соборуя кого-то из паствы.
          - Непременно   надо показаться ему на глаза. Пусть оценит моё смирение. Служу тому, кто меня выгнал.
             И я, действительно, уловила момент, когда он выходил из храма. Скромно опустив очи, испросила благословения и тут же исчезла за архимандритовой дверью. Где-то вблизи раздались голоса монахов.
           - Не надо, чтобы нас видели вместе. Все труды окажутся напрасными, если донесут отцу Герману.
      Убежала, хотя слышала, как отец Нестор звал меня некоторое время по имени.
            - Простил!
       От души отлегло.

                ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

           Кроме своего Троицкого храма в то лето монастырские священники служили в маленьком больничном храме, почти часовне, на честь преподобной Ксении Петербургской. Уже несколько  месяцев они правили службу по очереди в выходные и в праздники, а в остальные дни  торговали в церковной лавке. Не миновало это послушание и отца Нестора.
         Добирались до храма своим ходом. Сочувственно и не без ревности представляла я, как ездит он в летнюю жару в автобусе среди разгоряченных пляжников - большей частью, полуобнаженных девиц – в своём воздухонепроницаемом черном подряснике.
 Как упорно (как когда-то на летнем лугу) отводит он взгляд от наглого женского соблазна.
         Я  очень ждала его после каждой такой службы, но он, вероятно, крайне утомленный, пробегал мимо, никого не замечая, в свою келью, скрываясь от людей и от бесов.
          Теперь, будучи отлучена от монастыря, я искала контактов с  отцом Нестором за его пределами. Повод выдался найсерьёзнейший.  В тот день оперировали мою тяжело больную подругу.  Я зашла помолиться за неё матушке Ксении, и нежданно застала в лавке отца Нестора, который не весьма бойко торговал церковным товаром. Трогательная неумелость делала его моложе.
          Он смотрелся молодым послушником, усердствующим в несвойственном ему деле. Долго искал, нескладно складывал в сумму, медленно отсчитывал деньги, кропотливо записывал. Очень захотелось спросить у него что-нибудь значимое, судьбинное, завернуть так, чтобы проняло, и подумал он: «Глубоко копает». Но слова, как всегда, мельчали на выходе до расхожих истин вроде семейного долга или стремления жить для людей.
         - У меня ни долга, ни дома - ответствовал он, - всё, что имел, отдал своим. Ушел ни с чем.
        -  Но, разве имущество восполнит потерю, когда им нужны Вы. – прекословила я.
       На том разговор и иссяк. Купила свечей, помолилась о болящей Людмиле и ушла, как всегда, неутоленная. Мало! Мало!
          Скрепившись, появилась вскоре в монастыре. Прямо у врат встретила отца архимандрита.
               -  Нестор на требы отбыл, - с улыбкой сообщил он.
               - А я не к нему, - нашлась я.  – Мне кассету с музыкой обещали.
              - Что, танцы танцевать решила.-
              - Если приглашать будете.
         Это была уже явная дерзость, но архимандрит поддержал шутливый тон и  даже поболтал со мной о том, о сём. Отец Пахомий оказался прав. Я напрасно боялась столько времени попадаться  на глаза наместнику , обходила монастырь стороной. Он больше не гнал меня.
          Усердие моё в посещении служб не знало границ. Литургии, вечерни, молебны – выстаивала терпеливо. Исповедовалась часто, но не так истово, как раньше. После служб оставалась то на уборку, то окна заклеивать, то на кухне помогать.
        Но беседы задушевные с отцом Нестором, как отрезало. Положение своё теперешнее определить не могла. Приходилось смиряться с тем, что вижу его только на службах, как говориться, в обстановке официальной. Наблюдала, как совершенствовался он в богослужении, и сама совершенствовалась, как прихожанка, не теряя надежды опять вернуть статус чада.

                ГЛАВА ПЯТАЯ

         Выпал первый снег, обозначив наглядно реальность. Зима. А я и не заметила, как накатила она. Дома безденежье, укоризненные взгляды родителей. Отстранённость дочери. На исповеди поплакалась о бедах отцу Нестору. Реакция оказалась неожиданной. После службы он подозвал меня, и вместе мы отправились к его келье, которая находилась не в братском корпусе, а прямо у храмовой двери. Попросил подождать.  Вскоре вышел и вложил мне в руку пачку денег.
          - Бери, тебе нужно сейчас. Не переживай. Рассосется всё с Божьей помощью. -
          Я, конечно, принялась отказываться, но он настоял, велев и впредь не перечить духовному отцу. Значит, опять всё будет по-прежнему. Он не отказался от меня, не выгнал за строптивость и гордыню. Напротив, поддержал в трудную минуту. Я буду верна ему и прилежна, и смиренна, и послушна.
          Официально я числилась безработной, получала пособие и подрабатывала  трудом, при котором не затщеславишься. Опекала немощную старушку, убирала в богатых коттеджах. Теперь, когда вновь пошла поддержка от духовного отца, этот непрестижный труд был мне совсем не в тягость. Скорее даже в радость.
         Мой социальный статус упал  до прислуги, но по православным меркам он вырос. Труд приносил реальную пользу и давал возможность проявлять смирение, значит, жизнь налаживалась. Я  не заглядывала в будущее, подвешенная на неразрешимую семейную ситуацию.  Одинокой, мне было хорошо.
           - С Богом человек не бывает одинок, - утверждал отец Нестор.
            Но я-то знала, почему мне хорошо.  Появилась возможность жить для духовного отца, жить в послушании. Самый верный и краткий путь к спасению для запутавшихся грешников. 
           Я переоценила свои силы. Или духовный отец был не для меня. Вскоре поняла, что спасать меня намеревался не только отец Нестор. В монастыре подвизались и более опытные священники, пристально наблюдавшие мое стремительное воцерковление. Они пытались меня предостеречь, вразумить и даже настойчиво советовали отойти от духовного отца.
           - Нельзя близко подходить к монахам. Бесы не дремлют. Они, как болезни, можно заразиться. К твоим грехам добавятся монашеские. -
          Но я была слишком самоуверенна и беспечна. В какой-то момент почувствовала, что бытие может оказаться простым и легким. Всё решено свыше. Решение проходит через духовного отца. Только слушайся, и  снимается всякая ответственность.
       Человеку часто мучительно трудно выбирать. Особенно, когда находишься в точке бифуркации, как называют её физики. Шагнешь правильно – события сами собой приведут к благому результату. Ошибешься – погрязнешь в хаосе. Свобода выбора – единственная свобода, дарованная Богом человеку. И самое тяжкое бремя. Послушание снимает бремя, но отсекает волю. На мой взгляд, это равносильно продаже души, но покупатель иной.
        - Мне нужна твоя душа, -  отец Нестор именно так часто и говаривал. А я наивно надеялась, что он будет обращаться с моей душой бережно и целёхонькой донесёт её Богу. Ведь священник – только проводник. Не смущали даже обещания плющить душу мою на наковальне. Они мне казались красным словцом и не более.
           Психологи утверждают, что воля к власти – видовой признак человека или один из основных инстинктов. Осознанно или неосознанно каждый из нас стремится взять верх, подавить, чтобы использовать или даже не использовать, а  легко перешагнуть, обогнать или наступить на голову.
          Чтобы узнать глубины человека, нужно допустить его до власти. Хотя бы над одним человеком, но не над собой, именно, не над собой, над другим. Одно из самых опасных искушений – власть над человеком, смирившимся пред тобой. Люди у кормила власти, вершащие судьбы масс, по-видимому массы эти уже не различают. Не осознают, что массы состоят из людей. Для пассионарного делателя люди – лишь материал, как для скульптора мрамор, для крестьянина – земля. Некогда вдаваться, что чувствует материал. Но у тех, кто слишком близко подходит к человеческой душе, у психологов, священников, учителей –  прежде всего должна наличествовать способность различать каждую душу.
        -  Нет ничего в этом мире дороже человеческой души,- один из самых любимых мотивов проповедей отца Нестора. Он часто и убедительно доносил этот тезис, и у меня никогда не возникало сомнений, что это не общее место, а его глубинное убеждение.
       И вот эта самая драгоценная драгоценность добровольно вручается духовному отцу. Что он будет с ней делать? Опытный – сначала изучать. Осторожный – советовать, ссылаясь на опыт Святых отцов. Самоуверенный и неопытный – быстро перекраивать по своей мерке. Гордый и безжалостный – подчинять. Хитрый и стяжательный – использовать.
           Монастырские священники советовали попристальней приглядеться к духовному отцу, понять, на чем основывается его все растущая популярность. 
           - Наши люди, особенно это касается женщин, благоговеют перед властью, стремятся преклониться сильной воле. Быть рабом часто приятно, безопасно, можно ни за что не отвечать.  Отец Нестор притягивает к себе согласных на рабство. Но что он дальше будет делать с вашими душами? 
                ГЛАВА ШЕСТАЯ

           Желающих вручить отцу Нестору душу становилось все больше. Стайки прихожанок поджидали его после службы. То с одной, то с другой пристраивался он для духовных бесед. На исповедь  не пробиться,  исповедовал он теперь очень дотошно, вникая в подробности, даже самые интимные. Подолгу стояли они, спрятавшись под епитрахилью, голова к голове, священник и кающаяся прихожанка. Чаще всего молодая, приятной наружности. Рука духовника приобнимала женские плечи. С мужчинами разговор обычно был короче, строже и не в такой близости.
           Я недоумевала и печалилась. Слишком уж свободным казалось мне обращение иеромонаха с нашим братом, точнее, сестрой.  Ну, пусть бы только со мной, ведь я почти своя, работала здесь усердно, службы выстаиваю ревностно.
        - Неужели с ними всё так же, как было со мной. Душу навыворот, а потом привязанность и зависимость. Оказывается, исповеди могут быть опасными, если исповедоваться именно священнику, а не Богу.
       - Священник - только свидетель, - всегда утверждал отец Нестор.
       - Тогда почему именно к этому священнику толпа, а к другим - нет?
 Прихожан в монастыре  прибавилось. Несомненно, это была заслуга отца Нестора. - 
        Новую портниху пока не нашли. Работать за скудную монастырскую плату мастерицы не соглашались. Выгоднее шить дома, когда заказчики платят за каждое изделие.
        Архимандрит Герман, видя моё не показное смирение и рвение (на каждое монастырское послушание я шла безропотно и с удовольствием ), в середине зимы опять призвал меня в швейную. Чему я несказанно обрадовалась, надеясь вернуть утраченную душевную близость с любимым  духовным отцом. 
       Однако отец Нестор стал к тому времени слишком популярен. Духовные чада провожали его после службы,  в очередь ожидали благословения и к руке прикладывания. 
       -  Мне на его подробное внимание нечего и рассчитывать. Кончилось моё счастье. Потренировался и дальше пошёл, -    горечь и ревность проникли в сердце, и оно как будто потяжелело в несколько раз.
       Наместник сочувственно посматривал на меня и больше не сердился.
         - Смотри, умрешь от ревности. Не ходи ты за Нестором. Приходи ко мне, поисповедуйся, открой помыслы. Нестор вкушает плоды популярности.  Не до тебя ему.- 
       А я всё больше удивлялась, почему архимандрит не упорядочит все эти бесконечные, проникновенные исповеди.  Не вяжется вольность общения с запретами и обетами. Или отец Нестор, действительно, из железа
       Особо затягивалась исповедь молодой темноглазой женщины, её можно было бы назвать красивой, если бы не застывшее, как во сне лицо. Казалось, она пребывает не там, где на самом деле пребывает. В местах отдалённых, другим не доступных, и безрадостных. Потом вдруг длительные исповеди прекратились.
        Прихожанка  все чаще отходила от священника в слезах и почти бегом покидала храм. Однажды, выскочив вслед за ней, я увидела её рыдающей в голос. Хорошо, что монахов не было поблизости.
        Отношения её с моим духовным отцом были явно непростые. У меня они тоже запутывались. Как духовные чада, похоже, мы обе страдали от невнимания.
          Монах Макарий, бывший в миру Максимом, тот самый, кому я шила постригальную рубаху, частенько беседовал с интересовавшей меня женщиной.
           - Кто это? - Спросила я как-то после одной из таких бесед.
           - Лариса, наша бывшая портниха.
          -  Почему она перестала шить?
          -  Заболела душевно, в больнице лежала. Не стоит, матушка, Вам с ней общаться. Смута у неё в голове и в душе. Не искушайте ни её, ни себя.
            Лариса периодически пропадала, затем появлялась вновь. Выглядела то замкнутой, ушедшей в себя, то почти блаженной. Улыбка на её потерянном лице вызывала жалость. Она перестала следить за собой. Сбившийся платок, мятая тёмная юбка, стоптанные ботинки.
         Я всё искала повод заговорить с ней. 
         На исповеди поделилась с  отцом Нестором своим интересом. Реакция оказалась неожиданной.
          - Не благословляю тебя знакомиться.  Еву погубило любопытство. И тебя
    погубит. –
     Перечить на исповеди не полагалось.
   -  Согласиться с запретом? Не благословляю – больше, чем запрет. Одновременно и кара, если ослушаюсь.
       Действовать без благословения или вопреки не благословению в монастыре не полагалось, более того,  считалось грехом. Знакомство с Ларисой умножит мои грехи.    
    Толкало на общение с ней меня не любопытство, тут отец Нестор заблуждался. Тайна скрывалась  за её печальным обликом, за её печальной судьбой. Тайна  тянулась ко мне, затрагивала меня и влияла на моё будущее в монастыре.   
          И всё-таки мы столкнулись близко. Лариса сама пришла в швейную, потом и ко мне домой.   Быть наедине с собой она не могла. Отец Нестор перестал принимать её. И мы общались вопреки запретам. 
         Нет, эта женщина не была умалишенной, по крайней мере, сейчас. Только очень несчастной.   
          Она меня многому научила.
         Лариса, как и я, пыталась анализировать всё, что случилось с ней в монастыре. Священники называют подобный анализ плотским мудрованием или даже высокоумием. В монастыре склонности эти  считаются греховными. В монахах и в пасомых прихожанах приветствуется простота, граничащая с наивностью.
      Высокоумие ведёт к  самомнению, самомнение к ропоту. Один ропотник, как известно, может разрушить целую обитель, если его гордыня – самая тяжёлая страсть - восстанет на порядок и послушание.
       Лариса не роптала, на ропот не осталось в ней жизненных сил.  Бес уныния впился в неё и терзал беспрестанно. Ей казалось, весь мир осуждает и презирает её. 
        И я впитала в себя её состояние, примерила на себя её ситуацию,  прочувствовав её боль.  Почти превратилась в неё.  Прожила трагический период её жизни, который так и не закончился.
         Вот он.               

        (продолжение следует)