Гернгутеры и меннониты идут в Россию

Выселять немцев в Сибирь принялись в декабре. Какого года? Тысяча девятьсот... нет, не сорок первого – пятнадцатого.

Созданный Государственной Думой “Особый Комитет по борьбе с немецким засильем” приступил к «освобождению страны от немецкого влияния во всех областях народной жизни Государства Российского». Так сказать, в благодарность за то, что приехали.

А НАЧИНАЛОСЬ ТАК ПРЕКРАСНО...
 Возведенная в 1762 году гвардейцами на российский престол, Екатерина (Великой она станет позже...) не могла забыть своего ухоженного Анхальт-Цербского быта.

Очень хотела, чтобы в России, которую она полюбила любовью вовсе не показной, начались, как сейчас говорят, культурные сдвиги. Чтобы крестьяне научились работать, как у нее на родине, а страна сделалась богатой в меру своих просторов. Едва после переворота всё успокоилось, в том же году послала в Европу манифест:

«Всем дозволяем в Империю Нашу въезжать и селиться где кто пожелает, во всех Наших Губерниях» (полный текст см. в материале "Манифест о приглашении селиться в России").

И год спустя еще один.
И еще один в следующем году.

Она понимала, что жить в российской глубинке (а именно там следовало начать преобразования) тяжко будет нерусскому человеку. Но момент был очень уж подходящим. В Пруссии и Австрии только-только замолкли пушки Семилетней войны – повсюду бездомные, разоренные, погорельцы... Поедут, без сомненья, поедут!
И точно: поехали.
 
Тем паче, что велела государыня выдавать тем, кого запишет в свой список «вызыватель»-уполномоченный агент, сразу по восемь шиллингов. Каждый день по восемь!
 
Обещала (и что еще важнее, слово сдержала) тем, кто направится в необжитые места, на тридцать лет освободить от всех налогов.

Бесплатно каждой семье дала по 30 десятин (1 десятина – 1,093 га.) земли: 15 – пахотной, 5 – леса, 5 – выгонов, 5 – под строения и гумно.
 
И еще по лошади, а у кого большая семья – так даже по две. Корову, муку, зерно на семена, плуг, телегу, веревку, лопату и прочее.

И по 500 рублей «подъемных» денег. И беспошлинно разрешила торговать да ярмарки устраивать.

Только приезжайте, только россиян научите работать прилежно и правильно!

Всего два года прошло – переселились в Россию 23.109 колонистов, потом еще, еще...

Сто лет спустя, в 1864 году, поселений-колоний насчитывалось пятьсот сорок девять.
А к началу Первой мировой войны число русских подданных, чьим родным языком был немецкий, приблизилось к двум миллионам.

БАРОНСК
Караваны переселенцев шли туда, где морем пахло: в порты Любек и Данциг (нынешний Гданьск). На кораблях плыли в Петербург.

И мимо роскошных дворцов пешим путем в старую столицу Москву. Пылят телеги, шагают усталые немцы: эко пути-то... В Москве Немецкая слобода. Неужели конец? Нет еще, снова грузиться – снова плыть.

«Вызыватель» барон Борегардт де Кано успокаивает: скоро, скоро доберемся.

По матушке-Волге проплыли мимо Саратова – и вот она, немецкой колонии столица Катариненштадт (при советской власти именовался и Пугачевском, и Марксштадтом, а сейчас просто Маркс) – в честь государыни (а русские в разговорах меж собой, коли барон город устроил, длинное название сократили до Баронска). 

На календаре 29 июня 1764 года.
Дома поставили на отлогом косогоре по обе стороны речки Малый Караман. До Волги рукой подать, она здесь глубиною 8 сажен, 600 шириною: белуга, осетры, севрюга, белорыбица, стерляди, сомы, сазаны, судаки...

Деятельный барон основал на Волге меж Саратовом и Камышиным больше двадцати колоний, из них одну назвал в честь себя Кано, другую в честь жены – Сусанненталь, а еще две в честь своих детей – Филиппсфельд и Эрнестиндорф.

В общей сложности в Екатерининское время приехало около 75.000 человек, им выдали 5.682.307 рублей ссуд, причем 2.026.454 рубля безвозвратно – вот как скрупулезно шел счет!
 
Двадцать лет спустя после прибытия в Баронске проживала 141 семья – 636 человек, к 1900 году насчитывалось уже больше 400 дворов – 6.077 жителей и 2.500 лошадей. Молились в двух лютеранских храмах, одном католическом и одном православном.

Дети учились в трех школах, и немцы поняли некоторые пункты манифеста буквально: вместо истории и литературы России преподавали историю и литературу Германии. Был сиротский приют, больница с врачом. Человек восемьсот занимались кустарными промыслами. Торговых и промышленных заведений насчитывалось сто тридцать три. А трактиров только одиннадцать.

Главное богатство для многих был табак. По его вывозу колонисты постепенно заняли второе место в России: каждая семья в среднем производила 90 пудов табака, а он стоил 2 рубля 15 копеек за пуд. Корова же – 3 рубля, лучшая лошадь – 6 рублей.

И что удивительно – ничто у немцев не пропадало зря: из соломы плели шляпы, сумки, корзинки, пояса, из лозняка – стулья, кресла, столы, детские кроватки. Понятное дело, на продажу.

Дети зарабатывали за год до 16 рублей, женщины – 60-70, мужчины – до 120.
В Екатериненштадте были три мельницы, мастерские выделки кож и пошива женских сумок и перчаток, изготовления гребешков. А еще вили веревки и канаты для речных судов.
 
Кроме сельских хозяев, промышленников, торговцев, жили в поволжских колониях и городах немцы-учителя, немцы-архитекторы, немцы-врачи.

Культурное их влияние трудно переоценить. Достаточно вспомнить, что первый книжный магазин в Самаре открыл в декабре 1866 г. Петер-Август Грау. Что пять лет спустя его вдова Фанни устроила при магазине первую в городе публичную библиотеку. Что мануфактурная лавка братьев Клодт продавала не только ткани, но и первые в Самаре электролампочки...

 
МОНУМЕНТ
Осенью 1848 года – чтобы успеть к столетнему юбилею – колонисты устроили подписку на памятник Екатерине Великой. Собрали 14.200 рублей серебром, заказали бронзовый монумент в Санкт-Петербурге профессору барону фон Клодту, который своих знаменитых коней поставил на Аничковом мосту.

Изображена была императрица сидящей на троне с манифестом в руке. На четырех угловых столбах ограды – герб России, на средних столбах – герб Саратова. Открыли памятник в Екатериненштадте 4 октября 1851 года.

А коммунисты в начале 30-х годов его снесли и отправили в переплавку. Подумаешь, какой-то Клодт...

САРПА-САРЕПТА
Евангелические братья (их называли еще гернгутерами – herrnhuter, ибо утверждали они, что находятся in des Herren Hut – «под покровительством Бога») в Катариниенштадте не остановились, хотя одними из первых откликнулись на манифест императрицы.

Они решили нести слово Божье калмыкам в низовьях Волги, близ Царицына, о котором голштинский посол Адам Олеарий писал: «...Находится в 350 верстах от Саратова, лежит на правом берегу, на холме, невелик, построен в форме параллелограмма, с шестью больверками и башнями, и заселен одними стрельцами, которых живет в нем 400 человек».

Плыли не наугад. Царицынский воевода Алексей Быков добросовестно выполнил указ Петра Великого: «...Описать какие места и урочища, и есть ли где леса, и острова и поля, и по скольку сажен или верст, …и чертеж и опись прислать в приказ Казанского дворца».

Верстах в двадцати пяти ниже Царицына увидели: в Волгу впадает речка. Та самая, на чертеже обозначенная как Сарпа. Исполнилось, выходит, сказанное в Библии: «Встань, и пойди в Сарепту Сидонскую, и оставайся там». Именно так: Сарпа – Сарепта...

Фундамент первого дома жители «Колонии Сарепта» заложили 14 сентября, через месяц справили скромное новоселье. В вечное владение получили и землю (целых 5.870 десятин!), и все обещанные привилегии. Особым указом запрещено было селиться там русским,– думается, «ради чистоты эксперимента».

Не зря ведь Василий Андреевич Жуковский спустя полвека отметил:
...В Сарепте зрелище иное:
Там братство христиан простое
Бесстрастием ограждено
От вредных сердцу заблуждений,
От милых сердцу наслаждений.
Там вечно то же и одно;
Всему свой час: труду, безделью;
И легкокрылому веселью
Порядок крылья там сковал.

Добавим: пили сарептские жители уже тогда родниковую воду из водопровода. Из реки чистоплотные гернгутеры не пожелали.

НА СОРОК ЛЕТ РАНЬШЕ МОСКОВСКОГО
Родник отыскался в версте от поселка, весь 1766 год прокладывали дубовые трубы. И пошла вода в водоразборный фонтан посредине центральной площади. И во дворы. И даже в кухни. Первый в истории России водопровод для простых людей.

Ибо ни петербуржцам, ни москвичам, ни тем паче саратовским жителям водопроводная вода еще долго была недоступна. В Москве, правда, существовал водопровод, – но только царский, сооруженный в 1633 году английским часовых дел мастером Галовеем. Текла вода из Москвы-реки в Свиблову башню (Водовзводную с того времени), оттуда в поварни Ситного и Кормового дворцов Кремля. А дальше – остановка на полтора века.

«Прожект о проведении воды в столичный город Москву, учиненный генерал-лейтенантом фон Бауером июня 24 дня 1780 г.» (опять-таки немцем, заметьте) был благосклонно утвержден матушкой Екатериной, однако строить по-немецки быстро не умели: московский простой люд дожидался до 1805 года. А саратовцы – до 1856 (водопровод был с деревянными трубами, вроде сарептского), петербуржцы – до 1859-го.

В Сарепте же возле общественных водоразборных фонтанов висели первые в России правила водопользования: «Не мыть ведра. Не черпать руками».

Водопровод спас колонистов от холеры в первую российскую эпидемию 1830 года, да и во все прочие, случавшиеся потом. В Саратове и Царицыне сотнями и тысячами мёрли люди, а сарептяне были как заговоренные.
 
Со временем сделали закрытые накопительные цистерны, проложили оцинкованные трубы вместо дубовых. Было в то время уже десять фонтанов общественного пользования и еще 21 частный фонтан во дворах. А кое-где поступала вода прямо в дом, текла из кранов!

Строили немцы-гернгутеры, без всякого преувеличения, на века: их водопровод действовал два столетия, до 60-х годов двадцатого века, когда начали в Сарепте строить многоэтажки, и мощности старого не хватило.

КОЧЕВЫЕ ГЕРНГУТЕРЫ
«Письмо и печать Убаши. Ни один калмык, как бы он не назывался, против устья реки Сарпы, где поставлены по Нашему приказу пограничные столбы, не смеет топтать пашни и другие угодья и не смеет никому наносить ущерба. Писано в 28 день месяца Гахая 1766 года».

Покровительственный указ этот дал хан Большой Торгутской орды Тохмут в ответ на жалобу приехавших из Сарепты двух колонистов – Брандта и Бробега.

Земля, которую отдали под Сарепту, искони принадлежала степнякам-калмыкам. Появление колонистов они восприняли как самоуправство: нападали, грабили, уводили в плен и продавали в рабство в Китай и Турцию.

Писатель Борис Пильняк (наполовину немец по фамилии Вогау) вспоминал: «Бабушка мне, ребенку, рассказывала, как, когда немцы впервые пришли сюда на Волгу, они вели войну с киргизами; один раз киргизы поймали в займищах на Карамане тридцать немцев и вырезали им языки; а немцы, излавливая конокрадов-киргизов, закапывали их в стога и сжигали заживо...»

Но сколько можно жить в осаде? Вот и послала Сарепта к хану депутацию. Указ-то посланные привезли, прибили к межевым столбам, да только калмыки в массе своей читать не умели... И тогда Тохмут решил сам посмотреть на пришельцев, со всей свитой прибыл на берег Сарпы. Оказалось, дело не только в любопытстве: хан болен. Что ж, сарептский врач Вир его вылечил.
 
В благодарность хан оказал немцам самую высокую честь: пригласил тех, кто пожелает, жить рядом с ним, для чего и три юрты поставил. Отказываться неприлично. Гернгутеры выбрали троих. Хан пожаловал им калмыцкую одежду.

Потом немцы вместе с ним откочевали в орду. Первыми из европейцев увидели обычную жизнь калмыков, все лето и всю осень провели у хана, двухколесную арбу купили, завели коров и лошадей. От Сарепты, впрочем, далеко не уходили, чтобы время от времени ездить домой за продуктами: все-таки очень уж непривычной была пища кочевников. Но язык калмыцкий выучили и стали переводчиками-толмачами.

Римляне говаривали: «Хочешь мира – готовься к войне». В том самом году, когда хан стоял на берегу Сарепты, собрали сарептяне деньги на строительство и содержание крепости. Царицынский воевода прислал военного инженера.

Городок с трех сторон (с четвертой защищала Волга) окружили рвом, земляным валом и двухметровой деревянной стеной, возвели редуты для дюжины пушек. Через четыре года в готовое укрепление прибыл гарнизон: артиллеристы, 20 пехотинцев и офицер.

Впрочем, когда вспыхнул пугачевский бунт, Сарепта почла за лучшее сдаться без боя. “...Пугачев <...> поспешно стал удаляться к Сарепте. <...> Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам. Адъюнкт Иноходцев, бывший тут же, успел убежать. Пугачев отдыхал в Сарепте целые сутки, скрываясь в своем шатре с двумя наложницами. Семейство его находилось тут же”, – писал Пушкин.

Из всех сарептских зданий пугачевцы разрушили только аптеку. Ухоженные немецкие домики не тронули. Забрали хлеб из амбаров, соль, оружие, два табуна лошадей. Несколько молодых колонистов примкнули к Пугачеву и после его разгрома были сурово наказаны.

Пострашнее Пугачева были налеты совершенно неизвестной немцам саранчи. Первый случился в 1781 г., и потрясенный русский очевидец писал: «Все небо вдруг покрылось густым мраком с ужасным шумом. Саранча летела тучей шириною более 2 верст. Опустилась она в степи за Сарептой слоем на пол-аршина толщиною, и движением своим представляла вид зыблющихся вод». И еще не раз налетала, объедала всё дочиста...

Однако ничто не сломило упрямых колонистов. В 1890 году по Волге отправили они на продажу 622 тысячи пудов зерна да других товаров 635 тысяч пудов, а ввезли товаров в Сарепту всего 205 тысяч пудов. Сальдо доходное, как ни считай.

С ДВУХ НОЧИ ДО СЕМИ ВЕЧЕРА
«Без четверти двенадцать бьют на кирхе колокола (металлический, не русский звон), и вся колония сидит за обедом, и затем – прикрыв ставни и раздевшись, как на ночь, спит.
Gross-Mutter имеет пять пар туфлей, все они стоят у порогов, в одних она ходит по двору, в других по коровнику, в третьих по кухне, в четвертых по столовой, в пятых по гостиной, – это чтобы соблюсти чистоту. Полы моют каждый день, а дом снаружи – по субботам. В коровнике полы моют тоже по субботам»,– это опять Борис Пильняк: сарептинский быт даже ему, наполовину немцу, казался диковинным.

Поля устраивались вдали от жилья: час пути, а то и больше. Поэтому на сев пшеницы вставали в 2 ночи, кормили лошадей, наскоро завтракали. Обедали в поле: копчёная колбаса, ветчина, хлеб с маслом. Горячее ели только в 7 вечера, вернувшись, и засыпали мигом: в 2 часа снова в поле.

После пшеницы сажали картофель, арбузы, дыни, тыкву, подсолнечник, овощи... Уфф!... Две-три недельки пауза. Но не отдых – первая стрижка овец, уничтожение вредных насекомых в саду, подготовка к сенокосу.

Зимой и летом в Сарепте на градуснике одно и то же: тридцать-сорок – только вся и разница, что зимой минус, а летом плюс, и как раз в уборочную страду. Поэтому начинали убирать ночью, при луне, опять в 2 часа. Самую жару отдыхали. Заканчивался рабочий день в 10 вечера, иной раз и позже. Рожь кончили – начинай пшеницу, а там ячмень, овес... На току молотили по-своему: две лошади катали по снопам «немецкий каток», гранитный вал примерно в метр длины и сантиметров тридцать диаметром. Позже и молотилки появились из Германии.

Кончили молотьбу – берутся за овощи и фрукты, за арбузы и дыни, их отправляли по Волге на продажу. А в домашнем хозяйстве из арбузов делали мед. Мякоть клали в большие котлы, варили, светло-коричневую тягучую массу сливали в деревянные бочки и двадцатилитровые стеклянные бутыли, оплетенные ивовыми прутьями. Арбузной кожурой лакомился скот, семечками – куры и утки. Ничто не пропадало...

А там снова весна, сев. И так год за годом.
Средняя немецкая семья в Поволжье владела шестью лошадьми и тремя коровами, да еще козами, овцами, свиньями, курами, утками и индюшками.

А СПАЛИ НА ПРОСТЫНЯХ
Через три десятка лет после появления немцев на Волге саратовский землемер Леон Лебедский прошел пешком от Самары до Астрахани и достатком колонистов был поражен: в домах повсюду деревянные кровати, на них набитые соломой матрацы, поверх – белые простыни! Землемер был воистину поражен, посколько хорошо знал быт русских крестьян. Чтобы не загромождать статью, я вынес сведения об этом быте в "Приложение".

«При домах сады с яблоневыми, грушевыми, сливовыми, вишневыми деревьями. Женщины сверх полевой работы прядут лен, шерсть, ткут холсты и сукна»,– писал он.
«Все колонии построены хорошо, широкими правильными улицами, так что некоторые из колоний гораздо много лучше уездных городов. Дома у колонистов большие, светлые», – отмечал другой путешественник.
«Мне подавали блины с ягодным вареньем, поджаренные пирожки со смородиной, – сообщал третий. – Прошу покорно найти это у наших мужичков».

А вообще-то колонисты питались просто: картошка, клецки, суп из баранины, молоко с ржаным хлебом, зимой квашеная капуста. Мясо летом куриное, утиное, осенью гусиное, индюшачье. Если в это время на столе вдруг появлялась говядина – это значило, что случилось несчастье с коровой или теленком, пришлось зарезать...
 
Колбасу и ветчину готовили в ноябре. Тушки домашней птицы замораживали, потом доставали из погребов-ледников по мере надобности.
 
Запасов требовалось много. В семьях по десять-двенадцать человек, на полевые работы нанимали со стороны еще десять-пятнадцать, а то и больше. Еду на всех варить – хозяйке только поворачиваться...

Зимой чинили телеги, сбрую. У хорошего хозяина всегда были в запасе хотя бы одна телега, плуг, несколько колёс, лопат, вил, граблей и прочего: если что ломалось, укладывали под навес до зимы, взамен брали новое, приготовленное загодя.

У каждого двора слева от ворот жилой дом, у одних кирпичный, у других деревянный. Кирпичный – богаче, деревянный – зимой теплее. Напротив дома летняя кухня и пекарня. Пойдешь в глубину двора – там конюшня, коровник, хлев для свиней и овец, птичник. Дальше сад, огород и погреб-ледник – глубокий, объемистый, держит холод все лето...

ГОРЧИЦА ДЛЯ ИМПЕРАТОРА
Сарептская горчица так до сих пор называется.

Ее семена в 1798 г. прислали из петербургского Вольного экономического общества. Гернгутер Конрад Нейц занялся новым растением, да заодно вывел собственный сорт: «сарептская сизая». Начал производство горчичного порошка – сначала ручное, потом машинное, на конной тяге.

Продукт выходил отменный, и в 1810 году Нейц послал свою горчицу в Санкт-Петербург – заменить английскую, ввоз которой кончился из-за французской континентальной блокады. Как видно, попробовали новинку и в императорском дворце: фабрикант получил милостивое письмо и золотые часы в подарок.

Зять его Иоганн Глич в 1815 г. унаследовал предприятие и прославил сарептскую горчицу по всей Российской империи: в 1840 г. отправил во все концы уже 6 тысяч пудов, через десять лет произвел 15 тысяч, потом наладил паровую тягу – за один год выпуск удвоился, достиг 30 тысяч пудов.

Тут к месту вспомнить о сарпинке, она в словаре Даля: “САРПИНКА – полосатая или клетчатая, бумажная холстинка, работается в Сарепте, Сарат. губ.” Расходилась тоже по всей России. Фабрика Борра выпускала 80 сортов – разной плотности, окраски. Аршин сарпинки в 1890 году стоил 12 копеек. Всем была доступна.
 
Миссионерская деятельность среди калмыков, однако, шла скверно, переходить в христианство они не хотели. Так что в1892 гернгутеры из Сарепты уехали. Остались лютеране со своим пастором, и служба в кирхе шла по-лютерански.

Когда провели вдоль Волги железную дорогу, Сарепта стала дачным местом жителей Царицына.

А еще в Сарепте перед Первой мировой войной находились: кирпичный завод, кузница, лесопилка, гончарная фабрика, скорняжня, красильня, дубильня, пекарня, мыловаренное производство, несколько мельниц, две школы ткачества и плотина на Сарпе.

И один из первых в России курортов с минеральными и грязевыми ваннами. Больные ездили туда из Сарепты на лошадях, которых покупали здесь же у калмыков... Еще в 1769 г. по подсказке калмыков сарептский врач Иоган Вир обнаружил в 9 километрах от Сарепты на склонах горы Ергеней источник минеральной воды. Впоследствии открыли и другие источники – свыше трех десятков. Самый мощный назвали Екатерининским, он давал 10 тонн воды в час. По сию пору пьют в России минеральную воду «Ергенинская».

ГРЕКИ, ШВЕДЫ, МЕННОНИТЫ...
На южных землях Российской империи город Мариуполь был построен для греков с Минорки, Нахичевань для армян. Кроме них, приехали итальянцы из Лукки, а в 1782 г. светлейший князь Потемкин переселил в те края шведов с острова Даго (ныне Хиумаа), что в Рижском заливе.

Еще раньше, при Елизавете Петровне, сербу по фамилии Хорвату позволили поселить на правом берегу Днепра 16.000  своих соотечественников – два полка: один гусарский (назван хорватским в честь создателя), другой пехотный – пандурский. Поселение стало именоваться Новой Сербией.

И еще построил Хорват на реке Ингул крепость Святой Елизаветы, будущий город Елизаветград (коммунисты переименовали его сначала в Зиновьевск, потом в Кирово и, наконец, в Кировоград). Еще двое сербов, Шевич и Депрерадович, получили земли в Бахмутской провинции, создали там Славяно-Сербию с главным городом Новомиргородом.
Но основной массой колонистов были все-таки немцы.

Они начали прибывать в 1809 году. Поселения свои называли дорогими сердцу именами: Штутгарт, Карлсруэ, Маннгайм, Зельц, Штрасбург, Тиге, Тигенхаген, Альтонау, Лихтенау, Базель, Дармштадт... Близ Одессы, в Бесарабии и на Южном Кавказе основали 181 колонию.
Дорога была нелегкой. Когда 1.400 немецких семей отправились в 1817 г. из Вюртемберга в Грузию, до места добралось только 486 семей, остальные погибли, заболев по дороге лихорадкой...

Не столь драматично происходило путешествие из Западной Пруссии меннонитов – последователей протестанта Меннона Симониса (1496–1561), голландца по национальности, который в прибалтийских владениях Германского ордена организовал несколько общин своих приверженцев.

Осушив между Данцигом (ныне Гданьск), Эльбингом (Эльблонг) и Мариенбургом (Мальборк) болота, меннониты получили эту землю во владение. Люди были они по тем временам особые: в браке соблюдали общность имущества, при наследстве – равенство между всеми членами семьи, включая женщин. Но главное – исповедовали полный отказ от военной службы. И когда Пруссия в конце концов наложила на них свою тяжелую руку, ушли в Россию.
 
Первые меннониты – 228 семей – разместились на землях Хортицкого округа в 1789 году. Они обязались давать постой и подводы проходящим через селения войскам, содержать в исправности дороги и мосты, платить земельную подать по 15 копеек с десятины пахотной земли. Спустя несколько лет прибыло еще 118, но данные им земли оказались неудачными.

Тогда меннонитов переселили частично на 35.000 десятин  Хортицкого округа, а большую часть – в Мелитопольский уезд, где отвели возле реки Молочная 120.000 десятин земли по две с половиной копейки за десятину (бесплатность к тому времени кончилась). Разрешили варить пиво и мед, заниматься винокурением не только для своих нужд, но и на продажу, посторонним же в колониях все это было навсегда воспрещено.

Как писал словарь Брокгауза и Ефрона, эта местность сделалась «главным центром сельскохозяйственной и умственной интеллигенции, наполнилась рощами, богатыми нивами и стадами отличной породы скота. В одном молочанском округе свыше трех с половиной миллионов тутовых деревьев, развито шелководство и табаководство. Густой цепью расположены заводы винокуренные, суконные, кирпичные, черепичные и т. д., фабрики, мельницы, всевозможные мастерские, преимущественно приготовляющие земледельческие орудия. Меннониты высоко ставят грамотность, считая ее важнейшей потребностью общества, между ними нет неграмотных, мальчики и девочки обязательно посещают школы (большею частью одноклассные; в каждой колонии по школе). Все, даже противники иностранных колонистов, утверждают, что меннониты трудолюбивы, любят порядок, нравственны, гуманны и трезвы. Они живут в больших и удобных домах (около 30% каменных) и по преимуществу малосемейны. Влияние их на окружающих русских крестьян благотворно”.
 
Во время Крымской войны 1853–56 гг. немцы-колонисты работали в госпиталях, русская армия получила от них 2.000 подвод продовольствием.
Порты Одесса на Черном море и Бердянск на Азовском поставляли за границу выращенное колонистами зерно.

КТО В ЭМИГРАЦИЮ, КТО В ССЫЛКУ...
Увы, все хорошее рано или поздно кончается. Не верится, но опрятность немецких поселений вызывала неудовольствие! В газетах писали о вредности чрезмерной чистоты...

Вряд ли по этой причине, но в 1874 году Александр II отменил освобождение от призыва в армию, дарованное немцам Екатериной Великой. Удар был не только страшный, но и непонятный. Манифест  строго соблюдался более ста лет, благодаря ему быстро поднималось хозяйство, и вдруг...
 
Особенно возмущались меннониты, которые и в Россию-то приехали, только чтобы в Пруссии не брать ружье в руки. Пришлось снова бросать всё и эмигрировать. Из одной только Таврической губернии уехало 900 семей.  В Америку – в Небраску, Арканзас.
И поволжские колонисты, те тоже отправлялись в Бразилию, Аргентину, США, Канаду, пели грустные песни:

Собирайтеся, братья, пора!
Уж написаны нам паспорта,
Чтобы ехать куда-то за море,
Где зимы нет и нету морозов...
Эх, Россия, остались бы мы у тебя, –
Да велишь нам в солдаты идти...

До начала Первой мировой войны эмигрировали сотни тысяч немцев. На третьей по счету родине окрестное население по сию пору зовет их русскими. И стоят там Катариненштадт да другие поселки с именами поволжских колоний, с улицами Саратов, Самара, Волга...

А Сарепту в мае 1920 г. переименовали в Красноармейск. Церковную площадь – в площадь Свободы, Большую улицу в улицу Тельмана, Астраханскую (ее-то за что?) в Виноградную.

В тридцать шестом запретили ходить в кирху. Немцы собирались на улице возле дома пастора. Тот из окна вел службу. Арестовали его в тридцать девятом. В кирхе устроили хозяйственный склад, потом магазин.

До поголовных сталинских высылок в Сибирь да Казахстан оставалось два года...

ПРИЛОЖЕНИЕ:
Через много лет после написание этой статьи я познакомился с работой Владимира Безгина, доктора исторических наук, профессора кафедры истории и философии Тамбовского государственного технического университета, о санитарно-гигиенических условиях крестьянского быта конца XIX – начала ХХ века. Он опубликовал эту работу в сборнике научной конференции «Российский крестьянин в годы войн и мирные годы XVIII – XX вв.», Тамбов, 10 июня 2010 г.,  С. 23 – 31.
Цитирую:

«Русские крестьяне были весьма непритязательными в домашнем обиходе. Постороннего человека, прежде всего, поражал аскетизм внутреннего убранства. Крестьянская изба конца XIX века мало чем отличалась от сельского жилища века предыдущего. Большую часть комнаты занимала печь, служащая, как для обогрева, так и для приготовления пищи. Большинство крестьянских изб топились «по-черному».

В 1892 году в селе Кобельке Богоявленской волости Тамбовской губернии из 533 дворов 442 отапливались «по-черному» и 91 «по-белому». По мнению доктора медицины В.И. Никольского, обследовавшего медицинского и санитарное состояние жителей Тамбовского уезда, на каждого члена семьи, состоящей из семи человек, приходилось 21,4 аршина воздуха, что было недостаточно. В зимнее время воздух в избах переполнен миазмами и чрезвычайно сильно нагрет.

Санитарное состояние крестьянского жилища зависело, прежде всего, от характера полового покрытия. Если пол имел деревянное покрытие, то и в избе было значительно чище. В домах с земляными полами их застилали соломой. Солома служила универсальным покрытием для пола в крестьянской избе. На нее дети и больные члены семьи отправляли свои естественные надобности, и ее, по мере загрязнения, периодически меняли. О санитарных требованиях русские крестьяне имели смутное представление.
 
Полы, в большинстве своем земляные (глинобитные. - ВД), служили источником грязи, пыли и сырости. Зимой в избах содержался молодняк – телята и ягнята, следовательно, о какой-либо опрятности не могло быть и речи.

О чистоте постелей в сельских избах можно говорить только относительно. Часто постелью служил «соломенник», т.е. мешок набитый ржаной или яровой соломой. Солома эта не менялась иногда по целому году, в нее набиралась масса пыли и грязи, заводились клопы.

Почти не было постельного белья, лишь подушки иногда одевались в наволочки, да не всегда были подушки. Простыню заменяло рядно, домотканая подстилка, а одеяло не знало никаких пододеяльников.

Не было в сельском быту и надлежащей гигиены питания. Пищу в крестьянских семьях, как правило, употребляли из общей посуды, столовых приборов практически не знали, пили из кружек по очереди. Посуду крестьяне после приема пищи не мыли, а только ополаскивали ее в холодной воде и ставили на место. Настоящим образом посуда мылась не более одного – двух раз в год.

…А в ряде сел и уборных не было. Так в воронежских селах отхожих мест не устраивали, а «человеческие экскременты были рассеяны по полям, на дворах, задворках и пожирались свиньями, собаками, курами».
 
Этнографические источники конца XX века содержат сведения о наличии в крестьянских избах вредных насекомых: тараканов, клопов, блох. Можно сделать вывод о том, что они являлись неизменными спутниками сельского быта. Головная вошь – обычный спутник всего населения; особенно их много водится на детях. Бабы в свободное время «ищут друг у друга в голове». Мать, лаская своего ребенка, непременно, хотя слегка поищет в его волосах паразитов.

В путевых заметках А.Н. Минха, находим следующее наблюдение автора о любимом занятии крестьянок одного из сел: «Баба деревянным гребнем, употребляемым для расчески льна, роется в голове другой, а частое щелканье доказывает изобилие насекомым в волосах наших русских женщин».

В летнюю пору крестьян одолевали блохи, даже Петров пост мужики называли блошиным постом. В это период в вологодских деревнях можно было наблюдать такую картину: «В избе сидели мужик и баба, совершенно голые, и занимались ловлей блох, нимало не стесняясь, – так принято и ничего здесь нет предосудительного».
 
Традиционным средством поддержания чистоты тела в русской деревне являлась баня. Но бань в русском селе было катастрофически мало. По сведениям А.И. Шингарева, в начале ХХ века бань в с. Моховатке имелось всего 2 на 36 семейств, а в соседнем Ново-Животинном – одна на 10 семейств. Большинство воронежских крестьян, по подсчетам автора, мылись раз – два в месяц в избе в лотках или просто на соломе.

Отсутствие личной гигиены являлось причиной распространения большинства инфекционных заболеваний в русском селе. Исследователь дореволюционной поры Н. Бржеский на основе изучения быта крестьян черноземных губерний пришел к выводу о том, что «плохое качество воды и решительное равнодушие к содержанию себя в чистоте становится причиной распространения заразных заболеваний».

Да и могло ли быть иначе, когда ели из одной миски, пили из одной кружки, утирались одним полотенцем, пользовались чужим бельем.

Объясняя причину широкого распространения сифилиса в деревне, врач Г. Герценштейн указывал, что «болезнь распространяется не половым путем, а передается при повседневных общежительских отношениях здоровых и больных членов семьи, соседей и захожих людей. Общая миска, ложка, невинный поцелуй ребенка распространяли заразу все дальше и дальше…». Большинство исследователей, как прошлого, так и настоящего солидарны в том, что основной формой заражения и распространения сифилиса в русском селе являлась бытовая, вследствие несоблюдения населением элементарных правил гигиены.

Пищу грудных детей составляла молоко из рожка, с надетой гуттаперчевой соской, нередко коровьей титькой, а также «жовка» (жёваный хлеб), - все это содержалось в крайней нечистоте.

В страдную пору с грязным вонючим рожком ребенка оставляли на весь день под присмотром малолетних нянек.

В воззвании д-ра В.П. Никитенко «О борьбе с детской смертностью в России» указывалась основная причина смерти младенцев, как в Центральной России, так и в Сибири: «Ни еврейки, ни татарки не заменяют собственного молока соской, это исключительно русский обычай и один из самых гибельных. По общему свидетельству, отказ от кормления младенца грудью – главная причина их вымирания».
 
Отсутствие грудного молока в питании младенцев делало их уязвимыми для кишечных инфекций, особенно распространенных в летнюю пору. Большинство детей в возрасте до года умирали в русском селе по причине диареи».

Максим Горький в своём письме «О русском крестьянстве» так описывал их мысли по отношению к городу, то есть европейской цивилизации:

«И в заключение, после длительной, жестокой критики городских «забавок», бородатый мужик сказал, вздыхая: – Если бы революцию мы сами делали, – давно бы на земле тихо стало и порядок был бы… Иногда отношение к горожанам выражается в такой простой, но радикальной форме: – Срезать надо с земли всех образованных, тогда нам, дуракам, легко жить будет, а то – замаяли вы нас!»