Туманы прошлого...

 

Отредактированный вариант "Сюжета №7". Кто читал - не заморачивайтесь.

по http://proza.ru/2011/12/25/271


 

…Она досадовала на себя, не могла понять, почему согласилась на эту дурацкую командировку. Точнее, слишком хорошо понимала, оттого и злилась.

Лететь на другой конец страны, в холод и метель… В канун Нового года здесь, дома,  припекает нереально ласковое для  декабря солнце; народ, расслабившись, ходит, распахнув, а то и совсем сбросив мажористые шубы, турецкие пуховики и дагестанские дублёнки.

И запах… Запах ранней осени, слегка горьковатый, смешанный с дымом жжёной листвы.
 
Дозревающих во дворах на мангалах шашлыков и оставшихся на штакетинах беседок за резными изгородями палисадников подсохших гроздей винограда «Изабелла».

Она любила этот запах...
 
Запах своего города...


И не было уже никакого желания перемещаться куда-то за тридевять земель…

Но менять что-то поздно. Билет забронирован. В аэропорту её должна ждать Та женщина…И любопытно…И цветы… Двадцать три роскошные розы. Не турецкий полуфабрикат с восковыми лепестками и картонным запахом. А настоящие…Какие Лина помнила с детства. Тугие, плотные бутоны, пьянящий аромат…болгарского розового масла. Почему-то навсегда отношение таким и осталось – розы пахнут маслом, но никак не наоборот.

Да к тому же сама проявила инициативу.

Поначалу эта ситуация – вылететь в канун Нового Года в незнакомый город, встретить его в худшем случае, в пустом номере гостиницы, в лучшем, в компании знакомых лишь по телефонным переговорам людей - ей показалась забавной. Вот уж от чего никогда не отказывалась – сунуть любопытный щенячий нос туда, где что-то неведомое. Всё равно это было оригинальнее, чем обыденная общезаводская корпоративная пьянка с приглашёнными из местного ДК тощим длинным синеносым Дедом Морозом и пятидесятилетней тучной Снегурочкой с нарисованными на узеньком лбу жгуче-угольными бровями.

Сценарий празднеств был знаком до истомы. Сначала нудное дежурное награждение победителей «соцсоревнования». Кто и в чём там соревновался - ей никогда не было понятно, но с достоинством, приличествующим такому случаю, принимала премию в конверте.

Завершался грандиозный общезаводской «питник» шаблонно – после общественного братания, обмена бутылками и тазиками с непременным «оливье» кто-либо из молодых столичных специалистов-инженеров увязывался провожать. По дороге заезжали куда-то за гитарой, пели до утра изученный вдоль и поперек репертуар о «солнышке лесном» и «костре, что когда-то догорит». И все певуны казались на одно лицо. Хотя ребята, наверное, были стоящие. Но…Какое-то во всём этом было "но", отчего согласилась в преддверии Нового Года лететь неизвестно куда и зачем.

Куда и зачем? Вот это как раз и было известно. Договор нужно подписать в первых числах января. И вновь было то самое "но"… Его можно было подписать и в последних числах декабря. И всем понятно, что именно эта дата определена потому, что зам Максимович, который и был фактически руководителем крупнейшего в области объединения, просто отправлял кого-то... передать… розы…Женщине. И это происходило много лет подряд. Всегда двадцать три в канун Нового года. Настоящие, с живыми, хрупкими и ломкими лепестками, царапучими шипами и ершисто-колкой чашечкой, розы. Не завезённые заморские томные нафталиновые красавицы, а свои, родные…

…Почему тогда не нашлось никого, кто согласился бы лететь? Почему? Задание - чисто формальное. Обычно с лёгкостью подхватывался кто-либо из многочисленной конторы...Любителей прогуляться за счёт фирмы, погудеть на халяву всегда находилось в достатке.

Лина неожиданно для себя самой попросила выписать командировку ей... Почти неожиданно ..И лукавила, пыталась что-то объяснить… Для чего? Кому?

Она должна была увидеть Ту женщину. Она должна была понять…

Она должна была понять этого непонятного Максимовича? Умного, ироничного, проницательного? Того, кто передавал розы в далёкий сибирский город именно тридцать первого декабря. Из года в год.

Она должна была понять, почему у неё так…Почему настоящее, живое чувство чаще …заменено игрой. Что в этом – азарт, холодность, что-то недо…? Недолюбовь…, недопривязанность? Ожидание? Чего?...

И в игре предопределённость очередного шага потенциальной жертвы разочаровывала и превращала бешеное авторалли в подобие тусклого «лотошного» пенсионного турнира.

Они были предсказуемы, эти романтики. Отрицающие бытовуху, поющие правильные, нужные песни, летающие на дельтапланах и увлечённые горами, вошедшим в моду дайвингом и виндсерфингом. Они умели любить матерей и жён, ценить дружбу. Они были надёжны, как собранный в начале месяца автомобиль «МАЗ». Чаще вполуха слушала подруг своих, с восторгом, взахлёб повествующих о счастье бытия с таким мужчиной… Наверное, они и были настоящими мужиками. Но весь сплошной жирный плюс отчего-то превращался в бледненький минус. Чего не хватало ей? От чего бежала? К чему?

Максимович не летал, не спускался под воду, не взмывал по волнам на сёрфе. Он просто жил так, что живущие рядом понимали – это так просто – жить. И руководил просто, не заморачиваясь научными установками, новыми технологиями. Он умел прокручивать в мозгу предлагаемый проект до того, как очередной вновь прибывший техномессия  успевал впарить ему свои «раздумья на тему». И чётко определял позицию по отношению к нововведениям. Двумя словами: «Херня» и «Пойдёт». И все знали: то, что он сказал – единственно верное решение. Вот отчего-то именно так. Отчего? А нужно ли объяснять? У него не бывало проколов, значит…

И ручной директор подписывал то, что одобрил зам. Отвергал то, что он отверг.

И верили, что это, наверное, правильно – руководить просто, жить просто. С женой, что всё знает и понимает. И передавать розы…Той женщине. Много лет подряд.

Что в нём было? В немолодом лысом поджаром заме? Уверенность в своей правоте? Всегда, в любом случае. Что-то ещё?

Ей нужно было понять... И она выпросила эту командировку…И ехала сейчас в аэропорт, забросив на заднее сиденье такси кофр со своей роскошной шубой и сжимая в руках чужой роскошный букет.

…Обычная сутолока у стойки; потные, распаренные физиономии будущих попутчиков, грызня с администратором, что не хотел принимать кофр в ручную кладь - всё это было привычно, но в то же время раздражало более обычного. И ждала она окончания регистрации и посадки в самолёт с нетерпением. Нужно было выспаться, успеть «сделать лицо». Давно уже не смущало присутствие других пассажиров при всех этих манипуляциях. Привыкла.

…Соседнее кресло оказалось пустым. Она не стала забивать кофр в багажник, сбросила на кресло.…

Прикрыла глаза. Давно её перестал охватывать детский восторг от ощущения полёта, проплывающих под крылом знакомых и чужих городов. Человек может привыкнуть ко всему. И она привыкла к длительным либо кратким перелётам, переездам. Это была работа. И не верила восторженным всхлипам писателей, что пишут поэмы о стружке на токарном станке, «спиралью танцующей блюз». Ещё меньше верили в то сами токари... Если читали поэмы.

Она никогда не ждала момента взлёта, привыкла отсыпаться, понимая, что измочаленный представитель фирмы никому не интересен. И никто не будет делать ссылки на «сложность бытия». Это работа. Такая же, как у токарного станка.

Слышала в полудрёме, как проскочила мимо ряда кресел стюардесса, звук вновь открывшейся двери. Лишь после того самолёт медленно начал выруливать.

- Простите, это единственное свободное место. А на «пристяжном» не вполне удобно. Если вы позволите, я определю багаж с большим комфортом?

Лина поняла, что обращаются к ней.

…Он был тоже из этих…странников, вечных бродяг? Из тех, кого, ей казалось, можно было понять и прочитать с полустроки. «Романтик с большой дороги». Серенький пуловер, джинсы, борода. Впрочем, сорочка белоснежная и галстук на месте. «Ох, только бы без песен обошлось», - промелькнула и улетела куда-то в сторону иллюминатора мысль.

К её удивлению, стюардесса безропотно подхватила кофр и унесла в кабину пилотов.

-У меня там верхняя одежда. Я поняла, в том аэропорту несколько прохладнее.

- В общем-то, да. Вчера минус тридцать было.

Самолёт начал набирать скорость, взвыли моторы. И Лина, почувствовав чисто женским, особым чутьём, что не тот вариант, и сегодня никто не станет развлекать её песнями и разговорами «за жизнь», прикрыла глаза. «Нужно непременно выспаться», - подумала…


…Тишина - звенящая, тревожная - вводила в оцепенение. Смолк гул моторов, не слышно стало гомона пассажиров. Но ещё более дико и непонятно было то, что самолёт, недвижимый, безмолвный, оказался абсолютно пустым.

Нет, не абсолютно. Случайный её попутчик, этот «странник»…. Они были вдвоём в пустом замершем салоне

- И что? Мы где? А где все? Мы уже на другой планете? И сейчас нас начнут вербовать в отряд звёздных десантников зелёные человечки? Ну, кино. Хичкок отдыхает.

- Поверьте, я сам ничего не понимаю. Вы не слышали…? И что тут было?

- Не слышала. А кто-то что-то говорил? И каким образом я теперь попаду к Новому году…туда, где меня ждут?

- Я не знаю. Но, сидя здесь, мы и не узнаем ничего. Давайте выбираться.

Она уже ничему не могла удивиться. И не удивилась тому, что Странник ловко справился с дверью, нажал непонятную штучку. И по надувному трапу скатываться было весело, как в детстве, с горки во дворике запылённого скучного военного городка, где жила она с родителями. Когда были ещё все вместе…

Взлётная полоса поразила безлюдьем. Застывшие поодаль автопогрузчики, автобусы, трапы с отсутствующими в кабине водителями. И вновь эта звенящая тишина…Ни движения, ни дуновения ветра. Холодное, промозглое утро? Вечер ли?

Картина напоминала детскую игру «Море волнуется – раз…» За исключением того, что фигур людских не было. Никаких – ни движущихся, ни застывших после слова «замри». Ничего не было, кроме пустого самолёта, примёрзшей вдали стайки разномастных спецмашин и виднеющегося в дрожащем мареве стылого воздуха здания аэропорта…

- Нужно идти. Там, в здании, кто-то должен быть. Не может так, чтобы никого.

Они брели сквозь стынь. В тишине. И ветер, обычно свободно гуляющий по взлётной полосе, притих. Казалось, он сторожко притаился где-то за ангаром, выжидает своего часа, присматривается - чем закончится это их странное путешествие.

Аэропорт - маленький, провинциальный, с рядами жёстких решётчатых скамей, крошечной стойкой регистрации и буфетом, где за прозрачным стеклом витрины-холодильника мёрзли скукожившиеся бутерброды с сыром и вечное варёное яйцо под майонезом. И вновь – окончательное и безнадёжное безлюдье.

- Ты что-то понимаешь? Я – нет.

Чему уж было удивляться, что он обращался к ней на «ты». Иных поводов для изумления было больше.

Лина присмотрелась к своему спутнику. А ведь не старый. Пожалуй, года на два-три старше, не больше. Это борода делала солиднее? Или стиль у него такой? И хмыкнула про себя: «Вот ещё – стиль. Да этим…просто пофиг. В чём бродить, где. Странники, вечные странники. Нужно хоть имя узнать».

- Выхода нет, нам нужно знакомиться. Меня Виктор зовут. Победитель.

И это нелепое уточнение вновь вызвало раздражение. Ну, уж кто только ни выспался на значениях имён. Этот туда же… Победитель. Кого побеждать собрался? Нет никого.

- Лина.

- Лина? Это как?

- Это компромисс.

То, что он не стал уточнять, какой именно компромисс, её, напротив, обрадовало. Неужели ещё что-то может радовать?

Имя она поменяла при получении паспорта. Вычурное и претенциозное "Эвелина" казалось таким же манерным и фальшивым, как…Сейчас не хотела вспоминать. Не до того. Сколько тогда было истошных рыданий и стонов маминых по этому поводу. Вот и остался компромисс – Лина, не Елена. Уступка? Капитуляция? Ай, да пусть как угодно…Какая разница, с каким именем брести по гулким залам аэропорта, площади с четырьмя пустыми машинами такси, дороге, где название города на указателе показалось смутно знакомым. Город, что начинался всего-то через три километра. Три километра от аэропорта? Что за город-то такой?

- Виктор-Победитель, а вы с машинными дверцами не умеете так, как …в самолёте?

- С автомобильными не умею. Я не угонщик…

- А кто?

Он усмехнулся, утопив улыбку в своей смешной бороде.

- Победитель.

- Что делать будем, Победитель?

- Искать. Искать кого-то, кто сможет объяснить, что случилось. Где мы.

- Ну, допустим где – это понятно. Там на трёх языках написано. А что случилось? И кто объяснит?

- Вот потому и пойдём в город.

-А доехать мы не можем? Машины пусты, хозяев нет.

- Какие-то криминальные замашки у вас, барышня. Я так не могу. Гражданин законопослушный. Пешком пойдём.

Жёлто-зелёные кошачьи глаза улыбались, а улыбка пряталась. Как, оказывается, удобно носить такую бороду…

Они шли по пустой дороге меж заледеневших сугробов по обочинам, мимо притихших, едва слышно звенящих стылыми ветвями тёмных деревьев. Морозец поджимал конкретно. И она удивилась (и удивилась, что ещё способна чему-то удивляться), как предусмотрительно этот странный Странник разыскал её кофр с шубой. И набросил на плечи, прежде, чем скатиться вслед за ней по трапу.

Город был таким же пустынным, как аэропорт и дорога. Словно вымершим. Но…Она была уверена, что бывала здесь раньше. До этого мистического путешествия. Тогда на  детской площадке, за которой высилось старое, красного кирпича здание школы, звенели голоса, мамы окликали своих ребятишек. И её…Что это? Дежавю? Сон? Голливудский триллер?

Она продрогла, вопросительно взглянула на своего спутника. Почему он почти всё время молчит? Что там, за этой прячущейся в зарослях светлой щетины улыбкой?

Толкнули дверь школы. Она оказалась незапертой. Чугунная лестница, Доска почёта, списки медалистов… Как она могла сразу не понять? Не вспомнить…

Прикоснулась к лестничной завитушке, нашлёпке на перилах. Их приколотил завхоз  Николай Николаевич (Ник в квадрате), после того, как Игорь Карташов свалился, скатываясь на спор. Его тогда на «слабо» подначил Жорка Ступин, её сосед. Скатывались все и до того, но противный прыщавый Жорка доказывал, что никто никогда не сможет «на ногах». Не на пятой точке, а выпрямившись во весь рост, как на коньках. Повёлся Игорь, самый тихий и бесконфликтный парнишка в их классе. Что хотел доказать? Возможно, он тем других мальчишек отводил. И никто не понял – почему Игорь. Но он скатился. Почти до конца. Упал на последнем пролёте. Руку сломал. А кто-то мог шею.

И решением ГорОНО указано было изуродовать старинную лестницу этими жуткими нашлёпками.

И вдруг она услышала голос Виктора.

- Эля? Ты ведь Эля, не Лина?

Она вздрогнула. Откуда? Откуда он может знать? И что за …

- Я Елена. Это мама меня Линой зовёт. По-прежнему. Я училась здесь. Давно. В прошлой жизни. А ты кто?

- Эх ты, Эля - Лина. Я Витька – козья титька.

И вспыхнуло, высветило черно-белым кадром старого кино… Она, свесившись с подоконника, кричит белобрысому мальчишке, засевшему в ветвях кряжистого дуба, обидное прозвище. Но почему он не обижается? Смеётся. И гоняет, гоняет по оклеенным дешёвенькими обоями в мелкий цветочек весёлого солнечного зайчика круглым маленьким зеркалом.

С подоконника её срывает увесистый шлепок мамы. И приходится выслушать лекцию на тему недопустимости подобного поведения приличными девочками, дурных манерах и ещё что-то о генетике и том, что «она вся в папочку», такая же невоспитанная и бескультурная. А весёлый зайчик скачет по стене, дразнится. И белобрысый мальчишка, наверное, слышит их с мамой разговор. Оттого стыдно и очень хочется заплакать. Она бы заплакала, если бы не зайчик. Он не любит плакс. Он весёлый и свободный…

- Точно. Витька – козья титька. Белобрысый. А здесь ты как?

- Здесь я так же, как и ты. Смотрю вот, куда все подевались. И думаю, что делать. Тебе же до Нового года нужно быть на месте? А там что? Зачем?

- Там договор.

- Ну да, первого января…Такой срочный договор, что прямо под Новый год? А цветы? Это, наверное, для директора фирмы?.

Смотрит несмешливо, но снова прячется за бородой своей. Как жаль, что у женщин не растёт борода. Так было бы удобно…

- Нет. Цветы женщине одной. Это наш зам…передаёт…Он каждый год…Много лет…А я её никогда не видела….

- И ты напросилась сама в эту командировку. Потому, что хочешь увидеть – кому много лет подряд ваш зам передаёт такие цветы…Так? И зам ваш на твои прелести не клюёт. А тебе непонятно, что есть в ней, чего нет в тебе…И тебе стало любопытно…Ты и в детстве любила только те игрушки, какие были в руках других детей. Я помню – своих кукол раздаривала. У тебя же отец был…такой, доставучий. Так тебе твои шикарные ляльки не нужны были. А вот полуразломанный грузовик в руках Гуслика…ты две недели его выпрашивала. В итоге просто отняла. А мама твоя кричала на него, что она хоть тысячу таких машинок тебе купит. И что нечего ему реветь из-за ерунды. И так ведь не отдала. Твои тогда ему три новых купили, чтобы успокоить.

Вот и всё понял о ней этот …незнакомый старый знакомец. Неужели и она это понимала? Понимала, но врала себе? А теперь? Что изменилось теперь? Почему она не пытается отрицать? А что отрицать?

- А ты не изменился.  Такой же…ехидный. А ты-то что в том городе забыл?

- Не волнуйся, никому цветов не везу. По делам службы.

- И что за служба такая? Лучше бы выяснил, что со всеми приключилось. Куда подевались? И как нам выбираться отсюда. А на самолёте ты не умеешь…?

- Ну, ты меня совсем уж в террористы определила. Умею, но не полечу. Пока не пойму.

- А что понимать? Мне нужно…задание выполнить. После Нового года они уже никому не нужны будут. И, вообще, что сейчас – утро, день, вечер?

- Да я не хотел говорить тебе. Не знаю. Как вышли – всё одно время.

- Может быть, часы сломались? Или остановились?

- Нет. Они идут, но время не движется.

- Это что – прикол такой? Или съёмки фильма ужасов? И сейчас хлопушка отметит очередной дубль и всё закончится?

- Я не знаю. А та женщина? Её как зовут? И как вы друг друга узнаете?

Машинально ответила.

- Анна её зовут. Не знаю. Как-нибудь. Может быть, табличка будет. Если что – возле справочной встретимся. Но, вообще, Максимович говорил - она сама подойдёт.

Она ответила. И лишь потом поняла парадоксальность, нереальность, абсурдность, ненормальность ситуации. Два незнакомых человека, оказавшиеся очень-очень старыми знакомыми, в пустынном городе, посреди звонко отдающего эхом школьного холла  обсуждали детали торжественной встречи гостя…Каким образом они попадут на эту встречу - оба понятия не имели. И что было делать – смеяться, плакать –  ни один из них не знал….


…Она вздрогнула. Голос в динамике повторял на двух языках фразу о необходимости пристегнуть ремни. В салоне завозились, зашумели. Принялись вытаскивать из багажника тёплые вещи. Для того пришлось отстегнуть и те ремни, что ранее были  пристегнуты. И напоминала суета эта бестолковая реакцию пассажиров межколхозного рейсового автобуса после объявления остановки «Пырловка».

Ровный гул мотора, улыбчивая стюардесса. И…незнакомец на соседнем сиденье. Он увлечённо читал какой-то журнал на английском. И улыбка ли пряталась в бороду? То ли серьёзен был – поди определи.

Тогда что это? Сон? Явь? Предвидение? Или воспоминание о…будущем? И кто он – этот зеленоглазый? Витька-козья титька? Или просто…вечный странник? Незнакомец, умеющий понимать то, что она сама не вполне понимала в себе?

Он захлопнул журнал, вытащил из багажника небольшую дорожную сумку.

- Вчера минус тридцать было. Вы не довезёте так цветы. Нужно приодеть.

Немедленно отреагировавшая стюардесса несла уже её кофр. И ворох упаковочной бумаги. Он ловко свернул кулёк в нескольких слоёв, пристроил букет. Передал Лине. Ей, наверное, показалось, что подмигнул.

На взлетной полосе стояла машина с тонированными стёклами. И прежде чем подошёл промёрзший насквозь аэропортовский автобус, непонятный Витька - Невитька укатил, не обернувшись на толпу, спускавшуюся с трапа…

…Та женщина, что звали Анной, встречала Лину в зале ожидания. Не было у неё никакой таблички. Просто знала, кого встречать.

Она была вызывающе некрасива. Понятной ей и окружающим некрасотой, при какой умная женщина смиряется и не пытается исправить ошибку природы с помощью обычных женских уловок. Угловатая, широкая в кости, плоскогрудая. Тип вечных пацанок. «Свой парень», кому одноклассники, затем однокурсники и сослуживцы плачутся в жилетку, жалуясь на строптивых жён и непокорных дочерей. Женщина, что берёт на себя чужие заботы. О таких забывают в повседневной жизни. Вспоминают лишь тогда, когда нужно бывает разрулить кем-то иным накрученную проблему. Но цветы дарят жёнам и любовницам. А Максимович присылал с нарочным каждый год розы ей…Двадцать три, тридцать первого декабря.

Лина только сейчас осознала, насколько красивым может быть некрасивое лицо, когда на нём – отблеск счастья. Совершенно ничего ей больше не нужно было знать об этой женщине. И о Максимовиче. Она и без того всё уже поняла. И не удивилась, когда та обратилась к ней на «ты». Иначе и быть не могло. Слишком много они знали друг о друге.

- Ты уверена, что хочешь ехать в гостиницу? Поехали ко мне. Можно напиться. А можно так, с кофе посидеть. Когда ещё двум дурам удастся поговорить…

- Я сама хотела, …да неудобно... А, правда, можно напиться?

- Как говорит мой соседский друг – лихко.

Предновогодняя праздничная кутерьма была такой же, как у них, на юге. Разница была лишь в форме одежды да метущей по закоулкам и центральным площадям студёной позёмке. Голова Лины в выпендрюжной шляпе моментально продрогла. И они смеялись, покупая у тётки в самовязаных перчатках с обрезанными пальцами плотную трикотажную шапчонку, которую Анна называла «пидоркой». А Лина – те перчатки – «митенками». Так говорила бабушка. А «пидорка» - это она впервые слышала. Да и шапок таких в своём городе не видела.

Шампанское в магазине оказалось тёплым. Лина расстроилась. Потому что она не умела  открывать тёплое шампанское. Придётся ждать, когда оно охладится. А ждать никак было нельзя. Напиться нужно срочно и безотлагательно. И не понимала, с чего это Анна смотрит на неё сочувственно. Оказывается, когда на улице – 30 – не нужно ничего ставить в морозильник. Пока ловили такси – всё дошло до определённой кондиции. И они тоже.

В доме Анны кондицию решили сразу довести до стадии размерзания водкой. Потом открывали ледяное шампанское, пили кофе, курили. О мужиках не говорили. Это должно было случиться на следующей стадии.

…Они обе рванули в прихожую, едва не столкнувшись лбами, когда, перекрывая «Машину времени», Макаревича, что пел всё о том же костре, который когда-то догорит, и о судьбе…раздался пронзительный звонок. Ужасный звонок был у Анны. Такой же, как  в квартире родителей Эвелины. Там, в том…другом…городе.

…Всё же редкого качества нахалом оказался этот Странник. На площадке стояло три пакета, словно собрался он гостить, по меньшей мере, неделю.

…Пуховик топорщился на животе. И молнию заело. Одна роза зацепилась шипом за подкладку. Он резко дёрнул...

…Их было... наверное, их было больше тридцати. Не мог же он, такой непонятный и непредсказуемый, собезьянничать.

... Настоящие…как те, что Лина помнила с детства. И пахли болгарским розовым маслом…




……………………………….