Волки гл. 5, последняя

                5. МИЛОСЕРДИЕ ВОЛКОВ.


Скотина, прямо в ногах у меня улегся! Я же ему специально вчера старую телогрейку в прихожке кинул, блин. Совсем обнаглел, сволочь! Спихнув наглеца с дивана, я заорал:

-Место! Где твое место, тупоумное животное?! Какого лешего ты ко мне ночью прокрался?! Живо на место! – пес, поджав хвостик, и, клацая по полу когтями, спрятался в прихожей, но нос и один глаз оставил-таки в комнате. - Вот и сиди там, сейчас умоюсь, тогда и прогуляемся, задница ты волосатая!

Да уж, не самая приятная погодка: накрапывает, и пасмурно, как лампочке в пищеводе. Доброму же, похоже, все в радость и в новинку: забросав лапами отходы жизнедеятельности, он тут же побежал осваивать двор. Скучая, я закурил на голодный желудок под навесом возле подъезда: пусть мокнет, гад, он все равно в шкуре,  а я – в одной лишь курточке на голое тело.

 Опа! Только этого не хватало: Борькин бультик – переросток выбежал из соседней девятиэтажки, да еще и прямиком к моему псу! Что же я его не пристегнул-то? Бандиты же тоже порой рано просыпаются, мерзавцы! А что Борька – бандит, или, как сейчас говорят, рэкетир, всем на Уралмаше известно.

Выбросив сигарету, прямо в тапочках побежал к кобелям, надеясь предотвратить кровопролитие. Все, не успел: началось. Видел только, что от первого броска Добрый увернулся, но по ходу успел-таки ухватить «бойца» за холку. Тот же, крутнувшись на месте, вцепился добику чуть пониже грудины, однако, слава Богу, не в ногу: такой лапу на раз перекусить может.

-Боря, твою мать! – заорал я, подбежав к драчунам. - Хватай своего за хвост, я своего за ошейник придержу!

Быстро разнять не получилось, чего я, честно говоря, испугался: бультерьер уже хрипел, но хватки не ослаблял. Мы с соседом на весь двор орали «Фу!», но псам, похоже, было на это наплевать: у них свои разборки. Наконец мы отодрали их друг от дружки, изрядно подранных, но – вроде невредимых. А что кожа лоскутьями  висит, так это ерунда: заштопать можно. Остатки спирта у меня дома должны быть, а нитку с иголкой мы всегда найдем.

-Борь, привет, - вытер я пот со лба. - Ты чего своего не держал-то?
-Иди на хрен! – едва сдерживая своего пса от продолжения выяснений отношений, заорал тот. - Обоих убью!

-Не торопись говорить «гоп», Боря, - прилепил я болтающийся лоскут кожи Доброму обратно на грудь. - Не держится, елки. Давай так: я сейчас отведу своего домой, возьму иголку с ниткой, и твоего зашью. Мой потерпит минут двадцать, ничего с ним не случится. Подождешь?
-А ты кто – ветеринар, что ли? – опешил рэкетир.

-Хуже, Боря, хуже: я – собачатник, мне собаку что убить, что вылечить – все одно. Будешь ждать?
-Только быстро, - с удивлением взглянул тот на меня.

Первым делом я завязал бультику морду, а то я – не Добрый, у меня шкура тонкая и чувствительная, а кости и того тоньше. Боря держал своего питомца, я же, разложив на скамеечке все необходимое, обработал рану спиртом, что псу явно не понравилось, и принялся шить края. Здесь дело обстояло проще некуда: главное, чтобы шерсть вовнутрь не попадала, а так бойцу было до лампочки, что там с ним делают: кожа-то у них абсолютно нечувствительная. Оставив отверстие снизу, указал на него Боре:

-Это специально, для дренажа, отсюда гной будет выходить. В идеале было бы неплохо хотя бы раз в день туда тампончик из скрученного бинта, смазанного мазью Вишневского, засовывать, но нет – так нет, и так заживет. Все, пока, сосед, пошел я своего штопать.
-Постой, тебя зовут-то как? –  протянул рэкетир ладонь. - Я – Боря.
-Паша я. Извини, но рука вся в крови, так что оставим знакомство до следующего раза, идет? И давай впредь выгуливать своих зверей осторожнее, а то так нитки у меня скоро кончатся. Пока, может, вечерком увидимся.

Признаться, Доброго я зашивал все же более тщательно: у меня-то лишних денег на настоящих ветеринаров, если что, нет.  Посетовав на судьбу-злодейку, разделил остатки супа пополам.  Вот и все, нету больше супчика, сегодня придется свежий варить.

 А, куплю сегодня куриных шей да лап, вермишель у меня где-то есть, картошка – тоже. Разыскав в ящике для инструментов дедово еще портняжное шило, с помощью которого он подшивал валенки, оставил Доброго охранять квартиру, и отправился на работу.

Колька встретил меня слегка насмешливо:
-Что, Иваныч, усыновить своего зверя решил? Не обижайся, я так. На, как и обещал, деньги я привез, - и протянул тугрики. - Сегодня по домам развезем?

-Ты можешь свое хоть здесь с остальным народом выдуть, а я предпочитаю поэкономить: когда еще такая халява подвернется? Не понял: они там что, уже опять пьют? – кивнул я на лужайку возле мангала.

-А почти никто и не расходился, как я понял: по очереди поспят, и опять по новой. Уже пару раз за дровами бегали, да и голов на две штуки прибавилось. Поедем-то когда?
-А что тянуть? Сейчас и начнем, - и, открыв первую попавшуюся клетку, достал шило.

Зажав шавку в углу, я зафиксировал ей морду, и вогнал шило в глаз по самую рукоятку. Вот и хорошо: сразу получилось, даже не подрыгалась. Тут же обмякла и упала. Так, ее соседка, похоже, поняла, что ее ждет та же участь, так просто не дастся. Взяв из машины дубинку, огрел ее что есть силы по башке и повторил процедуру шилоукалывания.

-Иваныч, ты что, сдурел? – опешив, взглянул на меня водитель.
-Нет, конечно. Ты не забыл, что нас на самоокупаемость переводят? А если нас завтра этот дитилин покупать за свои деньги заставят? Ты знаешь, сколько он стоит? Вот и я тоже не знаю. Так что лучше заранее запастись, мало ли что будет. Кидай этих в кузов, я дальше пошел.

Штук шестнадцать – семнадцать заколбасил, даже со счета сбился. А что? Очень даже удобно, оперативно, почти безболезненно, и практически без крови.

-Иваныч, ты зачем столько набил-то? – совсем отупел от моего поведения Колька.
-На руки полей, - засучил я рукава. - Часть мы сдадим Ваньке, остальное – на могильник: надо же там хоть кому-то из нас появиться, а то когда еще эти проглоты очухаются? Все – все, хватит. Полотенце дай. Ага, спасибо. Давай покурим и поедем.

Коля заговорил только неподалеку от Ванькиного дома:
-Нет, Иваныч, я бы, наверное, так не смог.

-Так тебя никто и не заставляет. Зато они не мучаются, разве же это плохо? Лично я считаю, что я правильно поступаю, - и, открыв окошко, я нервно закурил. - Хотя ты, конечно, прав: тяжело это, в последнее мгновение взгляд умирающей от твоей руки твари поймать. Мерзко, но ведь на этот случай у нас спирт есть? О, смотри, - и ткнул сигаретой в стекло, - оба нас встречают, даже этот твой боцман вышел.

-Мичман, - поправил меня водитель.
-А, какая разница, заезжай.
Спрыгнув на траву во дворе, подал ладонь Ване:
-Здравствуй. Что за торжественный прием? Да еще и с помощником! Или я некстати приехал?

-Паша, о чем ты говоришь?! – обхватил он своими ватными ручками мою руку. - Ты всегда – самый долгожданный гость! А у меня для тебя подарок. Подожди, сейчас принесу, - и ушел в дом. Вернувшись, подал мне перчатки. - Примерь!

Да, эти получились явно толще, чем предыдущие: успели псинки шерстки отрастить. Но нежный щенячий запах все же остался, приятненькие получились перчатки, тепленькие. Еще раз полюбовавшись на них, засунул в карман:
-Спасибо, друг. Я к тебе тоже не с пустыми руками. Сам откроешь, или мне доверишь? – и, не дожидаясь ответа от этого белоручки, сам открыл кузов. - Как тебе улов?

Тот аж глаза вытаращил. Привстал на цыпочки, затем и вовсе залез внутрь:
-И на кой мне так много-то? И почему они все у тебя одноглазые? Они что, совсем мертвые? – и попинал ближайшую к выходу парочку.

-Все. Абсолютно без химии: шилом в глаз, и отлетела собачья душенька незнамо куда. А что много, так это и сам знаю: сколько напихалось. Отбери, какие тебе нравятся, остальных дальше повезу.

-На ВИЗ? – ревниво посмотрел тот на меня.
-Как получится, - уклонился я от ответа. - Можно, конечно, и на могильник, но там не платят, сволочи.

Тот засопел недовольно, сполз на землю, и еще раз, закусив губу, посмотрел на лохматые, еще теплые, трупики:
-Возьму десять, только больше никому не вози. Разве я тебе плохую цену даю? Не надо меня обижать, я же старый уже, зачем ты со мной так?

-Да какой ты старый, наговариваешь тут на себя. Хорошо, только ради тебя отвезу остальных на скотомогильник, обещаю. Давай присядем, пусть твой работничек сам отбирает тех, что пожирнее, да почище, - и вспомнил про свое намерение поближе познакомиться с Мичманом. -  Да, кстати, давайте в выходные вместе на рыбалку съездим, как тебе такая идея? Машина у меня есть, Колька ее заправит, да и удочки у него имеются. С вас – только водка и закуска. Одними мужиками съездим, а?

-Мысль-то конечно, хорошая, - засопел мясник, - а мясом кто заниматься будет? Нет уж, пока сезон, разъезжать некогда. Зимой – пожалуйста, а пока тепло, и думать забудь.

-Жаль, - продолжаю я разыгрывать свою комбинацию. -  Но мне кажется, что зря ты отказываешься: там же и точку можно открыть, да отдыхающим мяско задорого предлагать. А если с собой еще и водочки с пивом взять – так и вовсе очередь к тебе выстроится. Подумай, я тебе плохого не посоветую.

Торговец собачьим телом задумался. Всерьез так, что-то под нос себе шептал, да пальцы загибал. Наконец, решившись, вцепился в скамейку, наклонившись вперед:
-Попробовать можно. А куда ехать-то?

-Нашел, у кого спросить, - пожал я плечами, посетовав себе, что этот вопрос не обсудил с Колямбой. - Надо туда, где народ есть и подъезд нормальный: я свою машину гробить не согласен, она и так уже на ладан дышит.
-А у тебя какая? – задумчиво посмотрел хозяин на неторопливую процедуру разгрузки.
-Да «копейка» старая, уж и не помню, какого года.

-Да, маловата, - укоризненно покачал тот головой. - А на вездеходах ты ездить умеешь? Ладно, пойдем, сам посмотришь, - и он повел меня на задний заповедный двор, за калитку.

Я осмотрелся: ничего особенного, если не считать здоровенный плахи в углу с воткнутым в нее отнюдь не детским топориком. Рядом – широкий крепкий дощатый стол, алюминиевые кастрюли и мангал. А вот в чем-то среднем между гаражом и сараем стоит до боли знакомый зеленый армейский «козлик», правда, с гражданскими номерами. Запыленный донельзя, на полуспущенных скатах, да еще и птицами обгаженный.

-И сколько он здесь без движения стоит? – побрезговал я дотронуться до этого осколка великой империи.
-Года три – четыре, - подумав, ответил хозяин раритета, - точнее не скажу, помню лишь, что тепло было.

-Плохо дело, - попинал я по колесу. - У них от бездействия вся резина рассыхается: всякие там сальники, манжеты, и прочие там прокладки. Нет, я лично за такое не возьмусь: машина это, конечно простая, даже проще «Жигулей», но кто его знает? Если хочешь, Колька посмотрит, он водителем в армии служил, наверняка и на таких тоже ездил. Если он заведет это чудо – так и быть,  сам могу за руль сесть, а нет – так нет. Честно говоря, крайне сомневаюсь: аккумулятор-то ведь сто процентов высох.

-Аккумулятор я найду. А без него он проверить сможет? – обошел вокруг драндулет его хозяин.
-Это как? Я лично кривым стартером пользоваться не желаю: не люблю я тяжелый физический труд, - наотрез отказался я. - Пусть твой Мичман его и крутит, а Колька под капотом поковыряется, он это дело любит.

На том и остановились. Колямба, узнав, что за машину хотят отдать ему на растерзание, лишь ностальгически заулыбался и кивнул: «Пошли». Мы с Ванькой сидели за разделочным столом, поцеживая горькую со свежим лучком, морячок драил машину, пытаясь восстановить первоначальный цвет, водила же то свечи выкручивал, чистил их наждачкой, весело насвистывая, затем, уже поругиваясь, подкручивал (или – раскручивал?) разные там гайки, бренча ключами. Наконец, заглянув в кабину, что-то сказал своему напарничку, после чего тот начал протирать уже в салоне, и подошел к нам:

-Если повезет, должна завестись. Иваныч, я ведь соточку заслужил?
-Ты же за рулем! – возмутился я.

-А ты помнишь, что нас хоть раз гаишники останавливали? Да они от нас шарахаются не хуже, чем от ритуальных, хоть на красный перед самым их носом едь – наверняка не тормознут, если не молодые - зеленые. А что уж говорить про двойную сплошную: я ее и вовсе не замечаю. Так как? – и жадно посмотрел на стол.

А ведь он прав: ни разу нас не останавливали. Меня на моей «ласточке» - пожалуйста, от моих жалких (потому, что мне их жалко!) рублишек никто не отказывался, а как на этом «Газончике» едем – все аж носы воротят, чистоплюи. Как будто сами лучше!

-Ладно, заведешь – чапнешь, нам не жалко, да, Вань? Иди к своему морячку, резину там проверь, а то, вон видишь, спущенная она вся.
-При чем здесь резина, и – заведешь? Нечестно так, Иваныч!

-Все честно: все изъяны надо выявить на берегу: потом поздно будет. Иди, и инспектируй. Аккума-то совсем сдохла?
-Эх, Иваныч, Иваныч, - уже с горестью посмотрел он на стол. - Сухая она, как моя глотка. Пара банок еще туда – сюда, но это, сам понимаешь…  -  и грустно побрел к машине.

Что-то немного нехорошо получилось: мне что, Ванькиной водки жалко? Пусть бы пять минут посидел с нами, перекурил, да отдохнул от трудов праведных, от меня бы не убыло. Вот и хозяин, похоже, придерживается того же мнения:

-Круто ты с ним, уважаемый. Но – твое дело, ты начальник.
-Вот именно, - разозлился я на себя самого. - Всяк сверчок знай свой шесток. Ты же вон своего не балуешь, а я что, таким добрым выгляжу? Кстати, ты где его такого нашел?

Тот заерзал на месте, со смаком пожевал лучок, поморщился, плеснул еще по децалу, выпил, и закурил:
-Это просто: я его накормил и поселил в чулане. Он всем доволен. А тебе-то что?
-Да так, ничего. Но на рыбалку его надо однозначно взять: если что, кто из ямы наш тарантас вытаскивать будет? Да и охламоны вдруг захотят у тебя на халяву угоститься? Правильно я думаю? Опа, стой: капот опустили. Пробовать, похоже, начнут.

«Козлик» чихал, фыркал, но, несмотря на весь энтузиазм Мичмана, заводиться никак не хотел. Минут через пять Колька, матерясь, опять открыл капот, и опять начал там  крутить – вертеть. Ага, вот и насос достал: наверное, решил карбюратор продуть, я сам порой так поступаю. Правда, я, в отличие от него, не знаю, куда надо дуть, и поэтому продуваю все дырки квадратно – гнездовым методом, как говаривал сосед – философ.

 Но у меня-то мое чудо все же рано или поздно заводится, так что посмотрим, что выйдет у этого профессионала: он-то точно знает, где там жиклеры – фиглеры понапиханы. Так, похоже, начинается попытка номер два. И – секунд через двадцать движок сначала задвоил, потом набрал обороты, почихал, затроил, и, наконец, ровно заурчал. Молодцы, мужики! Я поманил их рукой:

-Подходите, заработали! Вань, давай и твоему нальем: пряник иногда все же надо давать. Ты погоди, я за спиртом схожу, а то у тебя уже почти кончилось, - вернувшись, поставил флакушку на стол. - Это от меня лично. Вань, значит так: с тебя аккумулятор, ты обещал, не забыл еще? Мичман, ты окончательно приводишь машину в порядок и смотришь за колесами, чтобы их не надо было через каждые пять километров подкачивать. А ты, Кулибин, подумай там, посмотри, что надо на всякий пожарный из запчастей с собой прихватить: шлангов там, ремней, не знаю, тебе виднее. Да, и бензинчика сразу, сколько можешь, залей: не попрешь же с собой канистру. Все, планерка закончена. Присаживайтесь, механики, вместе выпьем, а то нам дальше скоро ехать надо.

Ваня запросил с меня еще трех собачатин сугубо под рыбалку, в чем я, естественно, тому не отказал: мне-то пусть хоть и всех оставшихся забирает, нашим легче – на скотомогильник не надо будет ехать. Но – не говорить же ему об этом, так можно и цену сбить, а нам это ни к чему.

А если у Вани пойдет бизнес на этих пляжах – так можно будет за сезон и вовсе на телевизор новый накопить. Японский, признаться, хочу: надоел мне мой красно – синий «Рубин». Договорились на семь утра в субботу: раньше мы с Колькой до сюда добраться просто не сможем, а на такси ездить – психов нет.

Буднично разгрузившись на могильнике, поехали на Уралмашевский рынок: не забыл я про свое желание приобрести джинсы. А почему бы и не там? Не в фирменном же магазине их покупать: для этого, наверное, и собачек нужно сдавать фирменных, а у меня сплошь и рядом дворняги. Выбирал я недолго: ясно, что подделка, польская или турецкая, но очень даже похоже на настоящие.

 Выторговав у крючконосого продавца еще и ремень к ним, я расплатился, и направился в павильон, где торгуют мясными продуктами: здесь покупать всяко дешевле, чем в магазине. Но, кроме запланированных куриных субпродуктов, я не удержался от соблазна, и прикупил к ним еще и три мосла: два – на следующий суп, и еще один – персонально для Доброго. Пусть знают собачки, что пострадали они не просто так, а за други своя. Кушай, Добрый, косточку, да не икай.

Вечерком мы с моим оккупантом погуляли, я обработал его ранку, которая, на мой взгляд, не вызывала ни малейших опасений, сварили суп, покушали, и, даже не посмотрев телевизор, завалились спать. С утра же опять пришлось ругаться: это животное, хоть и дрыхло на своей лежанке, но голову положило-таки на мои новехонькие джинсы, про которые я вчера и забыл совсем с этим супом.

Слава Богу, хоть кровью своей не измазал, а то я точно бы обиделся, и хрен ему, а не косточка. Подшив обновку, и показав на прощание псу кулак, я в смятенных чувствах отправился в передержку: как-никак, а возможно, что и последний день там отработать сегодня остался.

Неспокойно на душе, несмотря на прям-таки летнюю погодку: даже в столь ранний час солнышко уже успело нагреть воздух, и от асфальта, мокрого от ночного дождя, слегка парило. Но мне же, неуемному, одного только асфальта мало? Надо же все дворы по диагонали пересечь: так, дескать, короче!

А о том, что все тропинки под водой чуть ли не под щиколотку залиты, так это неважно. Вот и прыгай теперь, Паша, как козлик, с кочки на кочку, чтобы джинсы свои драгоценные с кроссовками не замочить. Глядя только себе под ноги, чуть было не врезался в дерево: яблонька. Вовремя схватившись после очередного прыжка за нее рукой, что та, по всей видимости, восприняла как приветствие, получил ответ в виде града капель, тут же посыпавшегося мне на голову.

Странно: и когда она успела здесь вырасти? Сколько раз здесь ходил – и не замечал. Ишь, красивая–то какая, в цвету вся. И цветочки нежно – розовые такие, в алмазных росинках дождя. Закурив, отошел немного в сторонку, любуясь нежданным чудом. Даже слегка обидно: где же мои глаза-то раньше были? Так тебе и надо, Иваныч, чаще надо на небеса внимание обращать, на землицу насмотреться всегда успеешь. Постояв еще с минутку, на прощание погладил мокрую кору и попрыгал дальше, к остановке.

Осторожно постучав в дверь Палны, заглянул:
-Доброе утро, можно?

-А, проходи, Пашенька, - бодро ответила хозяйка. - Вроде все прибрала, да только дела сдавать некому. Ох, ты! Модник  какой! Стой – стой! – помахала она рукой. - Это же совсем другое дело! Подстричься, да рубашку постирать – и вовсе жених. Молодец. Все, налюбовалась, проходи, садись, - и замолчала, подперев ладошкой подбородок.

-А что Вам моя рубашка? – оглядел я себя. - Я их два раза в неделю меняю, чистая должна быть. А что гладить ленюсь – так ее же все равно под курткой не видно. Будет совсем уж жара – поглажу, вот.

Та усмехнулась:
-Ладно, твое дело. Я смотрю, с остальными мужиками не гуляешь? Своими делами занимаешься? – и вздохнула. - Да… Был директор, да весь вышел.

-Да Вы что! Люсь Пална, я же ездил по перовому номеру, что же Вы так?
-Это когда? – удивилась она. - И сколько отвез?
-Семнадцать, - весело ответил я. - Да, еще плюс Добрый.

-Как?! – вскинулась та. - Как Добрый?! – и поникла. - Хотя ты прав: все лучше, чем здесь сожрут. Ох, Пашенька… Я и не знала. Извини.

Я пожевал губами, не зная, как сказать. Странная ситуация получилась, зато (тьфу-тьфу) с хорошим концом. Закурив без спроса, подвинул к себе пепельницу:

-Я его пока к себе взял. Вот такие пироги, Пална. Сашку вон выпустят, надеюсь ему отдать. Если бы Вы видели, как они друг с другом в больнице играли! Жалко, что Вас там не было: Вы бы точно порадовались. Пална, Вы чего?

Сидит, плачет. Вот ведь безобразия-то какая! Неужели она тоже Доброго себе забрать хотела? А я взял, и поспешил, как всегда, дурила.

-Пална, если хотите, я Вам его отдам, честное слово! Что же Вы так-то? Я же не навсегда его взял, на время! Пална, я его хоть сегодня же привезу, только не переживайте так!

-Не надо, Пашенька, - положила та мокрую ладонь на мою руку. - Я побоялась его брать, слабая я. Даже не интересовалась, как он там: боялась, что его уже съели. Сука я последняя и трусливая, вот кто я, и не спорь, я-то знаю. Иди, Пашенька, спасибо тебе, да хранит тебя Господь. Все, иди: я счастлива, мне и вправду уже хорошо.

Фух, не поймешь этих женщин. Или это я такой тупой? Тоже не исключено: был бы поумнее, здесь бы не работал. Но это ничего: как говорит Михей,  «многомудрие умножает скорбь», а нам скорбь ни к чему, нам работать надо, чтобы от этой мудреной голодухи не подохнуть.

Дойдя до нашей машины, накинул драный халат, захватил шило с дубинкой, и потопал к ангару. Опять, гады, керогазят! Сделав свирепую морду, вышел ко всей братии из-за угла, поигрывая дубинкой:

-Что, не ждали? – «шлеп – шлеп» об ладонь. - А я пришел. С кого начать?
Похоже, не ждали: Ника как нес ко рту стакан, так и застыл с ним, хлопая глазами вслед за каждым шлепком по моей ладони. Да и остальные тоже не краше: такая картина, как будто у тридцати трех богатырей сперва из-под самого их носа Людмилу сперли, а теперь и за ними самими вернулись. Я махнул рукой:

-Всем – пить и гулять! Вольно, блин! Колька, ты-то что тупишь? Подгоняй к клеткам машину, да поехали.

Мужики тут же загалдели, а кто–то даже в меня обгрызенной костью запустил. Я, смеясь, увернулся и, еще раз погрозив дубиной, направился выбирать сегодняшних жертв. Так, сегодня возьмем хиленьких да убогоньких, на шашлык не годных. Самых доходяг, короче: один черт дорога им одна – быть засыпанными и утрамбованными бульдозером. 

И как там Васька работает? Наверху, честно говоря, даже мне, привычному, вонь невыносимая, так нас хоть ветерок обдувает, а каково ему в котловане, да еще и в бульдозере – ума не приложу.

 Да ладно: его котлован – там, а мой – вот здесь, глазенками испуганными на меня таращится: «Да минет меня чаша сия». Может, кого и минет: до понедельника время еще осталось, не исключено, что кого и заберут еще. Но – хватит лирики, в руке у меня далеко не чаша, а вполне прозаическое шило, жаждущее кровушки. На одиннадцатой штуке меня остановил Колька:

-Иваныч, у нас в кузове сегодня места мало.
-Это почему? – распрямился я, потирая затекшую от напряжения поясницу.
-Там у меня лодка, канистра с бензином, снасти, болотники, и прочее. Сгрузим сейчас у Ваньки, чтобы завтра на себе не тащить, хорошо?

-А ты предусмотрительный, оказывается, - вытер я об халат орудие убийства. - Не ожидал даже. Так, ты тогда пока их скидай,  я тоже за сапогами схожу.

Разыскав почти целые сапоги в нашем чудо – чулане, не удержался и прихватил еще и невесть откуда взявшуюся здесь плащ-палатку. Захватив награбленное, закинул все к собачатинам, и мы поехали.

У Ваньки нас, прямо не скажем, не ждали: хозяин лишь нерешительно, но при этом улыбаясь, подошел, настороженно косясь на кузов. Но я все же решил его лишний раз не нервировать, еще успеется:

-Вань, не беспокойся, никого я к тебе сегодня не привез. У нас там бензин для твоего «козлика», да всякая дрянь для рыбалки. Торговля-то как идет?

-Спасибо, нормально, - уже искренне заулыбался тот. - А мы как раз на завтра мясо разделываем, да немного на обед готовим. Хочешь попробовать?
-Ты же знаешь: я собак не ем. Коль, пошли машину инспектировать! Хватай канистру и пошли, - а сам прихватил свои трофеи.

При виде вездеходика, который, по всей видимости, Мичман вручную вытащил из гаража, я аж изумленно присвистнул:
-Вот это работа! Даже колеса по Уставу покрасил! Ай да Морфлот! Вань, тент опустить – и можно парад принимать, нет? Чур: я – маршал!

-Пробовали уже опустить, да что-то там заржавело, так что сломать боимся. Извините, товарищ маршал, - улыбнулся похвале хозяин. - К следующему параду обязательно починим, не извольте сомневаться. Может, все-таки мяска? Ну, не хотите – как хотите.

Я еще раз внимательно обошел машину: по всей видимости, у Мичмана была только белая и черная краска, но он настолько ответственно отнесся к своему заданию, что даже придраться было не к чему ни снаружи, ни внутри, в салоне: все чисто, аккуратно, и прям-таки сияет.

Ладно, послушаем, что скажет Колька насчет требухи этой «Антилопы гну» Советской армии. Тот тоже походил вслед за мной, осторожно потрогал краску, проверяя, высохла ли, и, наконец, полез под капот. Я, разумеется, также заглянул, и ничего не понял, настолько все сияло – и медные трубочки, и сам двигатель:

-Ваня, а это – новый аккумулятор или вчерашний? – показал я пальцем на него.
-Он не новый, - напыжился вконец польщенный калмык. - Но уже и не вчерашний, у должника забрал. Зато – заводится без этой железяки, мы даже кружок по двору сделали.
-Молодцы, - почесал я голову. - Коль, а ну, проверь агрегат!

Нормально завелась, как положено: «тыр – тыр – тыр» - и заурчало. Я даже принюхался к выхлопной трубе: маслом не воняет. Да уж, умели раньше делать, ничего не скажешь. К примеру, моя «копеечка» уже вовсю дымит, а новые, как говорят, так те еще хуже: тысяч пятьдесят пробегал – и движок на капиталку.

Может, и врут, но с этой перестройкой и теперешним полным беспределом поверишь во что угодно. Да и видок у легковушек сейчас еще тот: все криво – косо, года три машине, а уже гниет. А нашему «козлику» уже, считай, лет двадцать – и ничего, вон как бодро круги нарезает. Наконец довольный Колька, лучась улыбкой, вышел из кабины:

-Теперь и заправлять можно: не пропадет бензин зря, весь изъездим, - и принялся открывать бензобак.

Я же подошел к Мичману и от души пожал ему руку:
-Уважаю. Молодец, я даже и не ожидал, что получится так хорошо. Вань, мяса я не буду, но своему матросу налей соточку: большое дело он сделал. Мне плесни не больше пятидесяти: дела еще ждут. Хлебушек-то у тебя занюхать есть?

-Черный круглый тебе сойдет? – протянул мне каравай хозяин.

-Самое то, - и откочерыжив горбушку, посыпал ее солью. - Знаешь, а мне вот сейчас мысль пришла в голову: как народ узнает, что мы не с пустыми руками едем? Реклама нужна, как не крути. Может, написать на бумаге или простыни там, не знаю, «шашлыки, водка, пиво»? Крупно, чтобы видно издалека было? Как на берег заезжать будем, так и нацепим?

-Ты бы еще флаг предложил! – засмеялся Колька.
-А что? Можно и флаг, тогда точно не перепутают. Взять чистую тряпку, а на ней перекрещенные кости нарисовать с собачьим черепом, - с серьезной миной пошутил я.

-А это хорошая мысль, уважаемый, - оживился Ванька. - Только пусть череп будит бараний, с круглыми рогами. Ей – Богу, спасибо за идею, дорогой Паша! У меня красный флаг до сих пор на чердаке валяется ненужный, на нем и нарисуем!

Дурдом, так и вправду нарисуют, и поедем завтра, как пираты с их «Черным Роджером». Только он у нас будет красным. Анекдот. Но – забавно, будет что вспомнить. Зато, блин, детям опять рассказать нечего.

 После могильника долго не мог решиться, куда ехать: хотелось и с Ольгой повстречаться, но вроде сегодня у нее выходной, а какая у нее квартира, понятия не имею. Не расспрашивать же у соседей, где она живет: вдруг насчет нее пересуды бабушек – соседушек  начнутся, потом всем будет неудобно. Да и без Доброго туда ехать тоже нет желания, так что поеду-ка я к нему, проглоту купированному. Покушаем с ним напару, погуляем, поиграем – и на бочок, а то завтра вставать рано, даже раньше, чем обычно.

После прогулки я скидал в сумку все, что, на мой взгляд, может пригодиться на рыбалке и прислушался к своему организму: нет, не хочет он еще спать. А, как я знаю, насиловать его – занятие совершенно бесполезное: не уснет, и лишь назло тебе бока отлежит, да вспотеет. Наверное, все-таки, если кто из нас двоих и господин – так это, скорее, он. Ему хочется есть – я его кормлю, глазки закрываются – несу их вместе с головой на кроватку.

Так что, хоть он и не чесался, вопреки его нежеланию я принял душ, побрился, и, довольный своей маленькой местью телу, присел под торшером читать Библию. Блин, закладка выпала. Ничего страшного: откроем на самом первом попавшемся месте, тем более что я слышал, что некоторые так даже гадают, вот и посмотрим, чего мне там напророчили. Пес, повиляв обрубком, плюхнулся на бок возле кресла, посматривая на меня.

-Что, Добрый, тебе тоже интересно, что мне там наобещали? А вдруг там и про тебя тоже что написано? Не страшно? – собакун навострил уши. - Ладно, тогда слушай: итак, что там у нас этот Лука написал? Ага, здесь Иисус своим ученикам вот что говорит: «Невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят». Понял, Добрый, будут у нас с тобой еще соблазны, усек? Это радует, но зачем же беды всякие нашим соблазнителям пророчить?
 Мне вот Ольга нравится, и что же тут плохого? Да и ты сейчас, наверное, от сучки бы не отказался, так? Непонятно, но да ладно, читаем дальше:  «Лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чем он соблазнил одного из малых сих». Ни хрена себе. Ты чего-нибудь понял? – пес заморгал. - Нет, про малых – это верно, подростков растлевать нельзя, таких и вправду топить надо.
Наверное, это пока не для нас написано, надо читать дальше: «Наблюдайте за собою». Тут согласен: порой такую дребедень скажешь или сделаешь, что и через много лет стыдно. Так что, Добрый, увидишь еще когда Борькиного бультерьера – просто плюнь ему в харю, а уж потом кусай, если тот обидится. Что так на меня  смотришь? Да шучу я, шучу. Ну его нафиг: просто обойди стороной дурака, нечего на него нервы и шкуру тратить.
О, здесь как раз в тему: «Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему». Бультик перед тобой каялся? Вот: пока не извинится, да под хвостом у тебя не понюхает – гони его куда подальше. Опаньки! «И если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится, и скажет: «каюсь», - прости ему». Нет, это же какое терпение надо иметь! Мне как-то не нравится, а тебе, Добрый, как?
Нет, один раз сгоряча обругал кого, потом остыл, извинился, это я понимаю, но чтобы семь раз?! Этот обидчик, он что, дебил? Нормальному человеку вроде бы одного раза хватает, чтобы понять, что он неправ. Что тебе опять не так? Хорошо, уговорил: русскому – два. Короче: от дураков надо держаться подальше, а умных да добрых прощать, они тебе за это потом спасибо скажут.
 Пойдем-ка на кухню, Добрый, батончик тебе свой с плесенью покрошу, да кефирчиком залью. И не думай, что это просто так: я заранее извиняюсь. Завтра я на рыбалку еду, так что весь день один куковать будешь, я неизвестно когда вернусь. Кстати, ты тут один не воешь случаем? Не лаешь? А то смотри: соседи пожалуются – так морду перетяну, что и облизнуться не сможешь, не то, что гавкнуть. Понял? Давай, лопай: кефир – он для пищеварения полезный. А я спать пошел, спокойной ночи, Добрый.

Оказывается, Ванька вчера и вправду не шутил: сразу по моему приезду он с гордостью продемонстрировал красный, слегка потрепанный, флаг, с начертанными на нем костями и башкой барана с крутыми рогами:

-Как тебе?
-С пивом потянет, -  пригляделся я. - А что у тебя козел-то такой зубастый?

-Где? – развернул недоуменно тот к себе полотнище изображением. - Да, есть немного. Что, закрасить? Краска-то еще есть.
-Да не надо: пусть сразу знают, что цены кусаются. А что это там наши гаврики возле машины делают?

Хозяин бережно сложил полотнище:
-Твой Коля сказал им не мешать: у них эта… А, госприемка! Как ты думаешь, ящика водки и два ящика пива хватит?
-Мне лично – хватит. Вань, ты лучку-то нарвал? А то я собой взял только селедки, да хлебушка, больше съедобного ничего нет. Да, и питьевой воды не забыл случаем?

Тот лишь махнул пухленькой ручкой:
-С моим забудешь! Как в экспедицию снарядился, чего только не нахапал.
-Ерунда: запас карман не тянет. Поехали?

Колька повез нас на Таватуй: и не слишком далеко, как на те же челябинские озера, и автобус – скотовоз  рыбачков туда возит. Авось даже многих обгоним, да местечко получше себе забьем, пока другие не заняли. Прикрепив после своротки с тракта на борта зазывающие надписи, прикрутили сзади флаг и попылили по дороге к берегу.

Вот и первые отстающие показались. Колька им азартно сигналил, те же сперва недовольно оглядывались, но потом расступались, и вслед нам смотрели уже с открытыми ртами. Ванька, видя такое обилие потенциальных клиентов, только ладошки потирал. Мичман же, напротив, был опечален, чувствуя, что если ему и дадут порыбачить, то самую малость, когда народа не будет.

Место выбирали минут тридцать: время от времени мы подъезжали поближе к берегу, Колька смотрел, иногда выходил, Ванька нервничал, крутя головой, но наконец мы остановились. Не знаю, как другим, но лично мне место понравилось: небольшой поросший соснами и редким кустарничком мысок, здоровые каменюки на самом берегу и гладкая галечка, перемешанная с крупинчатым песком.

 Пока народ разгружался, я гулял и дышал. Но уже на обратном склоне мыска начался никотиновый голод и я закурил, поглядывая на кустики земляники. Ни одной ягодки еще: сплошные цветочки и небольшие завязи. Минимум неделю еще ждать надо, чтобы полакомиться.

-Чего потерял? – услышал я прокуренный голос.

Мужик. Пристроился на валуне метрах в трех от берега. Наверное, это его постоянное место: вон он как удобно расположился, все при нем – на плоской вершине каменюки и рюкзак лежит, и стакашек стоит, да и для консервной банки места тоже хватает. Вроде неплохой мужичок, улыбчивый, золотыми зубами посверкивает.

-Бог в помощь, сосед! Как клюет? – улыбаюсь я в ответ.
-Да плохонько сегодня, - недовольно посмотрел на меня тот. - Ты что об этом посреди рыбалки-то спрашиваешь? Сглазишь ведь! Поймаю – покажу. А ты сам-то где остановился?
-Вон с той стороны мыса, - показал я кивком направление.

-Слышь, сосед, а ты не в курсе, кто это с флагом тут проехал? – и, так как руки заняты, кивнул подбородком в сторону дороги. -  Чего-то я ни хрена не понял: это что, шашлычная или магазин на колесах?

-И то, и другое, и третье: я лично порыбачить с другом приехал, а знакомец, чья машина, решил тут шашлыками, водочкой, да пивком поторговать, - пришлось мне волей-неволей заняться рекламой Ванькиного заведения.
-О как! – заинтересованно взглянул на меня мужик. - И хороший шашлык? Почем продается? Да, меня Борисычем зовут. Юрой. А водка не паленая?

-Меня – Пашей. Значит так, Борисыч: водку эту я вчера сам пил, нормальная. Не фабричная, конечно, но очень даже неплохая. Пиво – как пиво, тут и говорить нечего. А вот что касается шашлыка – здесь ничего не скажу: у меня язва, никак не зарастает, зараза, - соврал я. - Врачи запретили всякое такое есть. Но сам Ванька, это который шашлычник, его постоянно ест, да нахваливает. Да и Колька – водитель от него не отстает. Так что они жрут, а я слюни глотаю. Одно спасение и остается: горло промочить.

-Сочувствую, - закачал головой Юра. - Это хреново, когда язва. Слушай, а скажи, почем там у вас все?

Я развел руками:
-Понятия не имею, сам спрашивай, я же не торгую, бензином их заправил – вот они меня и привезли. Короче, как проголодаешься – подходи. Топор слышишь? Значит, сейчас мангал разожгут, и пошло дело. Пока, я к своим.

-Пока! – махнул сосед рукой. - Я подойду через часок – другой, останется?
-Да вроде порядком взяли, должно хватить.

Колька вручил мне длиннющую удочку, показал, как с ней управляться, усадил меня так же, как и Юру, на каменюку, торчащую из воды, и пошел к своей лодке. Вскоре и он отплыл метров на восемьдесят, и замер там с удочкой. Чтож, мы тоже можем замереть, да посмотреть на этот поплавок, слегка покачивающийся на волнах.

Признаться, успокаивает: даже все мысли куда-то подевались, растворившись в бликах солнца на усыпляющих волнах. И звучат-то они как умиротворенно: «Ширш – чпок, ширш – чпок». Лишь бы на самом деле не заснуть.

Так, интересно: это у меня клюет, или поплавок просто на волнах подпрыгивает? Решил проверить, и сам удивился: есть. Рыбка небольшая на крючке болтается, сантиметров двадцать, не больше. Отцепив, осмотрел, и бросил ее в пакет.

Все-таки есть между нами, теплокровными, и рыбами, большая разница: сколько я не глядел ей в глаза, страха в них так и не увидел: ну, таращится, но совершенно бессмысленно, бездушно, нисколько мне ее не жалко. Не зря же говорят, что рыба «засыпает», а не «сдыхает» или там «помирает», как собаки или люди. Хотя и нас тоже, конечно, можно усыпить, но все равно это будет уже убийством.
 
И почему я не рыбаком стал, а собачатником? Усыплял бы их сейчас налево и направо безо всяких там угрызений совести. Нацепив наживку, снова закинул удочку и замер, позевывая. Пару раз на соседнем валуне молча присаживался Мичман, что-то там ловил, но вскоре возвращался к мангалу. Наконец часа через три мне мое занятие поднадоело, и я, подхватив пакет с добычей, вернулся к машине:

-Как торговля?
-Зашибись, - подмигнул Ванька. - А ты что, не видел?
-Чего?

-Да уже почти половину раскупили, народ все так и прет. Блин, надо было больше брать. А кто знал? Надо будет сегодня вечерком получше приготовиться, да завтра с самого утра – и опять сюда. Ты поедешь?

Даже не знаю, что ответить: с одной стороны, здесь хорошо, тихо и нехлопотно, а с другой – там, в городе, у меня Добрый и Ольга, которая завтра должна работать. Можно будет с ними погулять возле больнички, да Сашку заодним попроведать.

-Не знаю пока. Как получится. Но, если меня до семи не дождетесь, то поезжайте одни, или вон с Колькой: тот-то наверняка поедет. Если улов нормальный, конечно, сегодня будет. Мичман, а ты знаешь, что это за рыба? – развернул я перед тем пакет. - А то я в рыбе ничего не понимаю. Она хоть не глистастая вся? 

-Да нет, - поворошил рукой тот в пакете, принюхиваясь. - Хорошая вся, здоровая. Уха, считай, уже есть. Даже на пирог еще останется.
-Ты про пирог мне брось: не умею я его готовить. А вот для ухи с рыбой что надо делать? – встряхнул я пакетом. - Чистить там, потрошить, чего еще?

-Можешь чистить, если хочешь, - пожал здоровяк плечами. - Я так варю, мне пофиг, что она в чешуе да с кишками. Но если хочешь белую уху – тогда почисти, выпотроши, да жабры удали, иначе бульон потемнеет, - и потопал удить.

-Спасибо, вроде понял, - буркнул я тому в спину, и забросил пакет с рыбами под колесо. - О, Вань, смотри, вроде опять к вам идут. Глядь, веселые какие.

Оказывается, я рано обрадовался: хоть ребятки и оказались вполне дружелюбные, зато не слишком вежливые: заказав себе по порции шашлыка и бутылку водки, посоветовали незамедлительно убраться к такой-то матери, или заплатить фантастическую сумму за место на их берегу. Спокойненько так стоят, да поплевывают с усмешечкой. Нехорошие попались ребята, жадные, а жадность, как известно – грех. А этот Ванька стоит, да только ртом хлопает.

-Мужики, шашлычки-то вам как, понравились? – поинтересовался я у самого наглого.
-Спасибо, дядя, - похлопал тот меня лапой по плечу. - Ты тут главный? Если так, то гони лавэ, или уе … й. Правильно я говорю? – и обернулся к своим.

Я тихо отстранился:
-Понимаешь, мы тут все компаньоны, так что главных здесь нет, всех главных мы на краю видели. Покушали за наш счет шашлычка, запили водочкой, вот и все, гуляйте, мужики, мы же не звери, чтобы с вас за это денег требовать. Так что квиты. Ваня, они тысяч на пять уже покушали?

-Ддда, - заморгал глазками калмык.
-Дядя, а ты не оборзел? – наклонившись ко мне, попытался было захватить в горсть мою шею местный рэкетир.

Хотя: какой он рэкетир? Вот Игорь – тот да, с тем ссориться – себе дороже. Да он и не стал бы передо мной понтоваться, да тем более – шашлык невесть из чего жрать, он не шестерка, вроде этих быков безмозглых. Ладно, посулим еще конфетку, да попробуем уладить все миром: хоть и так уже понятно, что драки не избежать, но хоть время слегка потянуть, да подмоги дождаться, а то что я один против пятерых навоюю?

Колька, гад такой, до сих пор в своей лодке сидит, да и Мичман невовремя рыбалкой увлекся, даже в нашу сторону не смотрит:

-Знаешь, есть такая поговорка: кто никуда не спешит, тот никуда не опаздывает. Ваня, нам же для гостей еще одной бутылочки не жалко, так? Мичман! – закричал я, выглядывая из-за тулова быка. - Принеси ребятам бутылочку, а то у них в горле пересохло. Живо!

Морячок, бросив удочки, тут же рванул к нам, но возле багажника притормозил, и, достав бутылку,  протянул ее мне:
-Пожалте.

-Спасибо, Мичман. Так что, бойцы, - как можно спокойнее проговорил я. - Есть такое предложение. Давайте вместе под шашлычок за дружбу выпьем?

Все, вот он: момент! Упустил – упал, успел – шансы остаются. Так что, как пел почитаемый мной Высоцкий, «Ударил первым я тогда, так было надо».

Дальше, как всегда, сумбур, но на удивление быстротечный: в ответ  я получил лишь один удар вскользь, но ощутимый, такой, что даже звезды вспыхнули, потом что-то взревело, мелькнуло нечто большое огненно – черное, а затем – только мат и стоны. Проморгавшись, понял: Мичман запустил в эту шоблу горящим мангалом, и теперь пара нападавших просто напрочь вырублена из хода дальнейшего сражения, двое других еще на ногах, но в крови и в углях, того и гляди, загорятся.

Лишь моему сопернику повезло: он всего-то навсего получил бутылкой по башке, но и ему несладко: вон он как за нее держится. Я потрогал щеку: похоже, даже фингала не будет. Аж обидно: я-то, получается, вроде бы и не при чем, даже погеройствовать толком не получилось. Разочарованно повертев в руках «розочку», подсунул ее под нос бандюгану:

-Понюхать хочешь? А ведь могли бы вместе ее выпить, да миром разойтись. Обидно, да? Но за представление – спасибо, заходи еще. Топай к своим, пока мы тебя в одежде плавать не научили. И зла не держи: помнишь, фильм такой хороший был, «Александр Невский» назывался? Что там этот князь говорил? «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет». Запомнишь или записать тебе где? Да, постой, вот еще что забыл сказать: если с пушками решишь пожаловать, так у меня конфетки еще есть, дитилин называются.

-Чего?! – недовольно стер тот кровь со лба. - Чего ты мелешь? Какие конфеты?
-Сладкие. Уснешь – и не проснешься. Серьезно, не шучу. Если кого–то из ваших замечу – шагов за двадцать шмалять начну, и безо всяких там предупредительных. Все, идите с миром, и больше не приходите: обижусь. А ведь ты сам виноват: мог бы хоть каждый день задаром у нас кушать – выпивать, но сам же дружбу отверг.

Агрессоры, матюкаясь, собрались метрах в тридцати от нас, покурили, поскрипели зубами, и убрались восвояси. Я, обращаясь к Ваньке,  подал ладонь Мичману:
-Вань, доставай свою звезду героя: моряк заслужил. Мичман, что руку-то не жмешь? Я же не говорю, что это я их разогнал, это ты у нас герой.
-Ладони об мангал обжег, - робко протянул тот мне руки, как будто держа в них хрустальный шар.

Да уж… Местами ладони аж до мяса обгорели. Да еще и грязное все, в золе, и в ошметках белой отслоившейся кожи. Ужас, а не зрелище. Достав носовой платок, я поднял с земли чудом устоявшую во время схватки початую бутылку:
-Мичман, потерпишь? Промыть бы надо, да обеззаразить. Ты как?

Тот лишь фыркнул презрительно:
-Надо – так лей. Хоть ножиком скобли, мне-то что? Не такое терпели. Тоже мне: напугал бабу яйцами.

И вправду: терпит, даже не морщится. Убедившись, что все более–менее нормально, влил остатки своему неожиданному пациенту внутрь:
-Дезинфекция должна быть всесторонней. Слушай, а в машине аптечки случайно нет?
-Есть, - занюхал тот водку обгоревшей ладошкой, и довольно улыбнулся. - Только я в нее не заглядывал. А зачем она тебе?

Ну его, не объяснять же, что мне-то самому она пока, тьфу-тьфу, ни к чему. Нашел ее не сразу: и что эти вояки так любят все в зеленый цвет красить? Открыл: почти нетронутая. А может, она такая и должна быть. Бинт есть, это уже очень хорошо, но меня сейчас больше интересует вот эта баночка. Черт, на этикетке от времени ничего не разберешь: вся насквозь промаслилась аж до черноты.

Оставив надежду расшифровать послание от предков, открыл: пахнет чем-то медицинским. И хрен с ним: от медицины еще никто добровольно не умирал, пусть и Мичман тоже не будет исключением. Намазав неведомым эликсиром нашему герою ладони, я перебинтовал их к восторгу Ваньки:

-Ты где это так научился? А что это за мазь такая? – поворачивал тот в руках баночку, вслед за мной пытаясь, видимо, прочитать письмена, даже этикетку ногтем поскоблил.

-Жизнь научила, - сделал я умное лицо. - А мазь хорошая, хоть и еврей ее изобрел, только вот фамилии его не помню. Помогает – и слава Богу. Если каждый день мазать, то за недельку кожа будет, как новенькая. Одно плохо: срок годности у нее, по всей видимости, истек, так что гарантии дать не могу.

-Это ничего, - с улыбкой повертел перед лицом руками – лопатами Мичман, словно любуясь ими. - Спасибо тебе, Иваныч, даже и не болит ничего.
-Чего тут у вас? – подбежал к нам запыхавшийся Колька. - Я торопился, но не успел. Как тут  у вас чего?

-Да ничего, - наконец нашел я время покурить спокойно. - Нам объявили, Киев бомбили. Залатали мы наш Киев, да отбили от фашистов проклятых. Много наловил-то?
-Нормально, все там, в лодке, осталось. Так что случилось, а? – оглядывал дымящееся в буквальном смысле слова поле битвы водитель.

-Коль, отстань, пожалуйста, дай отдышаться. Ставьте вон лучше мангал на место, да пообедаем спокойно, а то жрать хочется. Потом расскажем.

Я закусывал хлебом да селедкой, остальные же дружно вкушали дружков человеческих. Под самое окончание трапезы подошел счастливый Юрка – сосед с удочками и рюкзаком:
-Привет всей честной компании. Не помешал?

-А, Юра, - посмотрел я на его довольную физиономию. - Гляжу, улов сегодня хороший, так? Проголодался? Мужики, это наш сосед – Юра, он по ту сторону мыска удил. Юра, это – мои друзья: Ваня, Коля и Мичман. Насчет поесть – обращайся к Ваньке, он здесь у нас главный повар и виночерпий. Вань, ты с него по-божески бери, а не три шкуры: Юра – свой человек, поверь мне.

Оказалось, что наш сосед – военный пенсионер, и в свои сорок шесть он уже четыре года как гражданский, и теперь только и делает, что груши околачивает. Эти самые «груши» у него были двух типов: одни – женского пола (что для отставного майора в его возрасте совершенно естественно), другой – водоплавающий, то бишь – рыба. Как я понял, он сюда чуть ли не каждый день ездит, что зимой, что летом. Да, рыбалка - это, видимо, болезнь. Но попробуем обратить эту болезнь себе на пользу:

-Борисыч, а ты в нашу концессию не хочешь вступить?
-Какую такую концессию? – отвлекся тот от косточки. - Не понял.

-Ты же бывший военный, как я понял, так? – тот кивнул. - Вот: я часто ездить не смогу, у меня, как и у Кольки, работа, а вы вон с Ванькой да с Мичманом – вольные птицы. Ты же слышал, что здесь минут сорок назад было?

Майор с сожалением погрыз и без того чистую кость, вздохнул, и еще раз присмотрелся к ней, выискивая остатки мяса. Ничего не найдя, выкинул ее в соседнее костровище:
-Шум слышал, да ругань, а чего – не понял. У вас что–то было, или как?

-У нас, у нас, - налил я ему соточку от щедрот. - Подвалили тут к нам пятеро отморозков, да денежку невежливо попросили. Ты водочку-то пей, греется же. Да… Короче, убрались они с битыми рожами, но они могут еще  и вернуться. Еще короче: с нас – машина, еда – питье, с тебя – помощь при наездах. Или нет уже пороха в пороховницах?

-На понт берешь? – скривился тот. - Не надо, я и так помогу, не люблю я этих бандитов. Молокососы гребаные. А вы что, и на самом деле меня можете с собой сюда возить? Тогда я согласен: надоело уже в этом автобусе трястись, а уж этих говнюков я найду, чем отвадить. А если еще и кормить будете – так и вовсе нет базара. Только вот какой еще вопрос: у вас еще собачка есть?


-А с чего ты…? – поперхнулся селедкой я.
-Паша, - укоризненно посмотрел тот на меня, - я же в таежном гарнизоне служил, на Дальнем Востоке, неужели я вкус забыл? Нет, его ни с чем не перепутаешь. А ты, Ваня, хорошо готовишь: мне понравилось.

Калмык наконец очнулся, и подал Борисычу еще кусок:
-Угощайся, дорогой. Уважаемый Паша хорошо придумал: вместе нам будет очень хорошо и спокойно работать. Юра, тебе водочки еще подлить?

-Это правильно, - придвинул тот свой стакан мизинцем к Ване. - Я же в авиации служил, так там спирта было – хоть упейся. Больше двадцати литров на вылет выдавалось, охренеть. Да, веселые были времена, - и мечтательно уставился в небо, перечеркнутое инверсионным следом.

-А на кой так много? – заинтересовался Колька.

-Чего? Спирта? – впился Борисыч золотыми зубами в мясо. - Так это же для технических нужд, он как охладитель в самолете используется, да еще много где. Не знаю: нам говорили, что он технический, но пили его все, и никто не жаловался, он там какой-то сверхтонкой очистки был, даже не пах почти. У меня всегда канистра на кухне стояла, да что там у меня! У всех. Зато в гости ходить – нет проблем! Чего выпить – всегда и у всех есть, а насчет закуси тоже голова не болит: кругом – тайга. Вылетов немного, между ними времени – выше крыши, вот и охотились все, да рыбачили. Начальник, плесни-ка еще, давно по душам в хорошей компании не разговаривал. Я на разведывательном Миге двадцать пятом летал, из–за него, кстати, из Белоруссии меня на Дальний Восток и перекинули, - и грустно замолчал, покручивая водкой в стакане то в одну, то в другую сторону.

-Это как? – подсунул я ему корочку ржаного хлеба.
Летчик выпил, и, закрыв глаза, блаженно улыбаясь, занюхал, затем посмотрел на меня так, как гаишник на водителя, когда оба знают, что им друг от друга нужно, и никто особо не против:

-Мы тогда в Белоруссии стояли, - наклонив голову слегка набок, поднял тот указательный палец. - Летом было дело, как сейчас помню: в комбинезоне мне еще жарко было. Вроде нормальное задание: полет из пункта А до пункта Б, и возвращение на базу. Я только где–то через полчаса допетрил, что что–то не так. Лечу себе по приборам, да на небо смотрю. Вы знаете, какое на двадцати тысячах небо? Вот то–то же: не знаете! Это уже почти космос, блин! Небо – почти черное, напрочь черное, только слегка фиолетовое, и звезды с ноготь, - и протянул всем для обозрения коричневый от табака большой палец. - Вот такие, не вру.

-Да откуда днем звезды? – скептически поморщился Колька.
-Чегоо? – как на идиота, посмотрел на того Борисыч. - Да ты, даже если и летал на этих пассажирских говновозах, много видел-то? Там же десятка – потолок! А я на двадцати летал! – начал горячиться слегка захмелевший Юра. - Да ты такого неба нигде не увидишь, пешеход! Никогда! – и вдруг поник. - Вот и мне больше никогда не увидеть. Эх…

-Так, и что дальше было? – решил подбодрить я его.
Тот рассмеялся:

-Приборы у меня, оказывается, отказали, вот что было. Я и так, и этак, весь аж взмок от волнения, снизился немного, чтобы землю видно было, еще минуты четыре в карту пялился, пока не понял: над Голландией я лечу! Мать ее так – разэтак!  Фух. Короче, снова набрал высоту, и живо лег на обратный курс, да так до границы и молчал, как партизан, чтобы никто не засек. Потом уж по рации меня и посадили. Хе!

-Ну? – становится мне все более и более интересно.

-О том и говорю: долго кости промывали: шутка ли, три государственные границы туда – сюда подряд нарушить. А вдруг самолет угнать хотел, мало ли. А тогда же еще настоящий СССР был, так что отделался я легким испугом: куда подальше сослали, вот и все. Правда, уже через пару месяцев майора дали, да за рюмкой чая похвалили. Выходит, хреново у НАТО ПВО работает, раз меня не то, что не сбили, да не перехватили, так даже и не засекли, долбозвоны.
До сих пор удивляюсь, мужики, как цел остался: на двадцатке-то только военные и летают. Как они не прочухали? Бардак, короче, похуже нашего, похоже. Хотя: куда уж хуже? – и замолчал, уставившись в одну точку. Потом, помотав головой, горько добавил. - Сейчас, как мои сослуживцы пишут, и вовсе не летают, землю топчут, бедолаги. А раз нет полетов – нет и спирта, увольняются все. Некому больше Родину защищать. Совсем страну развалили, гады.

У многих как–то даже аппетит пропал от такого, казалось бы, в общем и целом занятного рассказа: как будто мордой нас, словно расшалившихся детей, ткнули в собственные безобразия. Затем мы до вечера еще немного порыбачили, Ванька распродал весь свой товар, и теперь гремел своими кастрюлями, пока Мичман неуклюжими перебинтованными пальцами снимал наш флаг. Смотав удочки, я подошел к машине и заглянул в кабину, где калмык в свое утаенное тет – а – тет считал барыши:

-Ну, как, не пожалел, что я тебя сюда позвал?
-А?! – вскинувшись, отвлекся тот от денег. - Фу, напугал! Кхе. – и, прикусив губу, уставился на меня. - Я тут, знаешь ли, решил все по-честному разделить.
-Так и дели, кто ж тебе не дает? – кинул я рыбу возле своего места под сиденье. - Ты у нас – начальник, работа у тебя такая – делить.

Калмык опять уставился на сиденье, на котором он разложил купюры, рассеянно поперекладывал сотки туда-сюда, почесал свою башку с прической типа «испуганный ежик», и, наконец искательно разродился, не поднимая взгляд:

-Вам с Колей – двадцать процентов, больше не дам, мне надо и на новую машину копить, и персонал содержать. Жена опять-таки с тещей, а? Справедливо ведь?

В принципе, мне было почти все равно, но деньги-то все же, чай, не лишние, а раз уж предлагают поторговаться – надо торговаться. Хотя бы для вида, а там уж – как получится. Он же сам, кстати, и просил давеча, чтобы я с ним торговался:

-Обидеть хочешь, да? – и, закурив, я отвернулся в сторону, чтобы тот не видел моей улыбки. - А кто тебе идею подсказал? Кто водителя дал? Кто бензином заправил? Тот же флаг, - подергал я полотнище, лежащее в углу багажника, - кто надоумил сделать? И, наконец, ты сейчас стоишь тут, целый – невредимый, да прибыля считаешь, а защищались лишь мы напару с Мичманом. Да если бы не я, тебя и мама родная не узнала бы, и без денег бы остался, а в память о поездке – только битая морда. Да и собачек я тебе тоже задаром отдал. Сорок.

В итоге мы сговорились на двадцати пяти, зато вне зависимости, езжу я с ним или нет. Деланно повздыхав, я засунул деньги в карман, пытаясь в уме прикинуть, сколько же это мне за сезон принести может. А если еще учесть, что рыбаки – народ внесезонный, они и зимой рыбачат, то … Нет, не приспособлен мой внутренний калькулятор для таких (Нереальных? Запредельных? Мнимых? Как их там?) - чисел, пока я напрочь считать отказываюсь.

Поживем – увидим. А когда увидим, тогда и посчитаем: так оно проще будет. А пока присядем в машину, да по проселочной - на тракт, да затем вдоль спящей улицы, тихой такой, с фонариками наверху, поедем до дома. И это не смешно: даже сам не заметил, как напрочь устал. Или это кислород на меня так пагубно воздействует?

По прибытии к себе я лишь выгулял своего сторожа, да кинул ему рыбину: авось не подавится. По-моему, это только вареную, вместе с костями, им жрать нельзя, а сырую – сколько влезет. Все, теперь – спать. Но, как назло, сколько помню, снилась всякая белиберда: я опять рыбачил, кого–то вытаскивал из воды, живность сопротивлялась, а под утро привиделось и вовсе несусветное: началась борьба то ли с водяным, то ли с лешим, я в них не разбираюсь.

 Отчетливо помню волосы: толстые, блестящие и темно - зеленые, точь-в-точь морская капуста в консервной банке, только длинная, ниже плеч. Нос еще такой неприятный, картошкой, серовато - зеленого цвета, и с оспинами. К тому же – мерзкие губы и глаза. По-моему, они были даже вовсе без радужки, но не черные, как зрачок у нас с вами, а пыльные, как асфальт перед дождем. И все время ведь, гад такой, норовил мне по лицу съездить палкой с блестящим набалдашником, но как–то квело, плавно, нехотя. А я уже был весь опутан леской, и потому уворачиваться не мог, и лишь молча терпел, да пытался первой попавшейся под руку каменюкой вдарить ему по башке, но все не получалось: леска мне мешала.

-Гав! – и я в испуге от громкого голоса водяного открыл глаза.
Добрый. Рядом с диваном, собака недобрая,  стоит, меня мокрым носом в щеку тыкает, то и дело оглядываясь на дверь.

-Скотина ты, - недовольно покосился я на него из-под век, приходя в себя. - Не дал досмотреть, приголубил ли я это чудо морское булыжником или нет. И что тебе так рано приспичило? Тварь ты неблагодарная. Ладно, пошли, только по-быстрому, хорошо?

Признаться, я пожадничал, и выдул весь кефир в одно горло, отчего мне было слегка совестно, тем более, что Добрый сидел передо мной, и каждый мой глоток воспринимал, как невосполнимую утрату. Мерзопакостно все это: мучиться самому от жажды, и страдать от невозможности поделиться с ближним своим. Наверное, если бы у меня в руке был не кефир, а, допустим, водка, я и то бы не так страдал. Но что дало мне промышление в руки, за то и держись, и нечего сетовать на то, что мышка полудохлая: сам такой.

Омыв все еще жаждущее тепла одеяла тельце под безжалостно холодным душем, я и вовсе обозлился на все сущее и прочее там грядущее, и безжалостно выпнул собакуна за порог внутренней входной двери. Нам тут до психбольницы на автобусе трястись, а он внаглую разлегся на своей подстилке, и даже жрать  не просит, эгоист. Улегся на бок, вытянув лапы поперек коридора почище кухонного стола, ни пройти, ни перепрыгнуть. А мне побриться надо, да зубы надраить взамен совести, чтобы они никогда не болели.

Опа, телефон звонит. Вряд ли это родители: они наверняка опять в саду, травку – муравку из матери – земли дергают. И кто догадался траву «сорняками» назвать? Это, скорее, картошка с помидорами – сорняки, как совершенно чуждые представители флоры для нашей российской земли, но никак уж не трава, которая как до нас росла, так и после нас расти будет. Скорее соглашусь, что сорняки – это именно мы, невесть откуда возникающие, и, как сор, сдуваемые ветром времени с лица земли, ничтожные пылинки.

-Павел Иванович? – слегка неуверенно раздался мужской голос из трубки.

Оказывается, звонят по поводу объявления, о котором, я, признаться, уже и слегка подзабыл. Договорились через два часа. Признаться, грустно мне как-то стало. Нет, не то слово: скорее всего, погано, и неудобно перед этим псом, который мне доверился. Да и за себя стыдно: неужели я его не прокормлю? Или мне его выгулять трудно? Прижавшись лбом к зеркалу, я закрыл глаза: не в этом дело, Паша, ой как не в этом.

Отвык ты уже с живыми жить, но ведь и это не самое страшное. Кишка у тебя, брат, тонка каждый день смотреть в эти карие глаза, и оправдываться за то, что погубил ты, гад, вчера с десяток собачьих душ, и нисколько об этом не жалеешь. Страшно тебе признаться, что ты – сорняк, того только и ждешь, что тебя вырвут и сожгут вместе с остальными в большой железной бочке. Отлипнув от зеркала, я вгляделся в свое запотевшее отражение, в которое даже и плевать-то не хотелось:

-А ты чего ждал? – заговорил я вслух со своим двойником. - Морду вон свою вчера почти сберег, а душу куда дел? Чего говоришь? На кой мне душа? Тоже верно: душа – это старая рваная тряпка, которая годится разве что для утирания слез. А нам с тобой, братишка ты мой скудоумный, сопли распускать уже поздно: почки отвалились. Добрый, - взглянул я на своего насторожившего уши судию. - Нам же с тобой совесть ни к чему, так? Нет, если ты хочешь, можешь ее себе оставить, только вот какая беда: не пощупаешь ее, не съешь, и на себя не оденешь. Пойдем-ка до рынка, я тебе там прощальную косточку куплю, а себе – куртку. Мне же куртка нужнее, чем душа, как ты думаешь? Вот, моргаешь, значит, что и тебе мосол дороже, нежели чем я, и нечего нам друг перед дружкой каяться.

Получасовая пешая прогулка слегка развеяла невеселые мысли, но радости не смог добавить даже Добрый, то и дело порывавшийся растерзать любую попавшуюся ему на глаза живность о четырех ногах. Ему было абсолютно безразлично, кошка это, или собачонка драная, или же даже такая скотина, как кавказец, внезапно выбежавший на нас из-за угла дома.

И кто таких монстров без поводка выгуливает? Это же настоящая напасть для нормальных собак: шерсть настолько густая и длинная, что никакой добик или овчарка ему до шеи не доберется, как не стремись. Зато для тех же питбулей – милая добыча: ножки хрям–хрям перекусил, и можно смело праздновать победу ума над разумом.

Почти не торгуясь, я купил у давешнего кавказца абсолютно непрактичную, но отчего-то приглянувшуюся бежевую ветровку, сразу же ее одел, старую же куртку поручил нести Доброму. Все больше и больше не хочется с ним расставаться: вон он как гордо несет  пакет с куртяшкой и мослом, завернутым в газету. Даже на своих конкурентов почти что ноль внимания: теперь главное для него – сохранить и отдать все хозяину, не время на всяких там бестолочей отвлекаться, пусть поживут еще немножко.

Но возле подъезда меня ждало и вовсе несусветное: Добрый напрочь отказался грызть кость вне дома. Я тут сижу, курю себе на лавочке, а этот хам стоит перед мослом и взгляда от меня не отрывает. И, что самое главное, даже своим обрубком не виляет, стоит и укоризненно смотрит.

-Добрый, ты безмозглый эгоист, - подвинул я к нему ногой кость. - Жри давай, что дают. Может, тебя и не возьмет никто, что ты в позу-то встал? Да хуже меня, наверное, во всем Свердловске хозяина не сыскать, что ты в меня впился, как клещ? Нет, я понимаю, что привык, но ведь это не смертельно? Чего тебе еще не понятно? Что, уже и русский язык забыл? Не верю, и не моргай жалостливо. Не хочешь кость – прямо сейчас ее на помойку выкину, и не проси потом. Что, выкидываю? Уговаривать точно не стану, решай сам.

Молчит, только ушами двигает. Он ими что, разговаривает? Плюнув на процесс соблазнения пса, я забросил старую курточку домой, посмотрелся на всякий случай в зеркало и вернулся во двор. Стоят. Двое. Вернее, если считать с Добрым, то трое: тот охраняет кость, а на дороге стоит, опешив, парочка, причем явно не местная. По крайней мере, не с нашей рабочей окраины. Он – такой же «социолог», как Сашка, только лет на тридцать постарше, она – мелкая барабулька лет сорока пяти с лисьим личиком. Наверное, это этот очкарик мне и звонил: вон он как внимательно на пса смотрит.

-Добрый, сидеть, - скомандовал я охраннику кости. - Вы ко мне, уважаемые?
-Пожалуй, что к Вам, если Вы – Павел Иванович, - перевел мужчина взгляд на меня. - А это что, тот самый Добрый, о котором Вы писали?

-Именно так, - погладил я своего питомца. - Самый добрый из собак, и даже самый человечный человек. Разве не похож?
-Как-то не очень, - с подозрением уставилась «лисья морда» на пса, затем – на меня. - Мне кажется, что он очень даже не добрый, а как раз наоборот. А Вы, извините, по профессии кто будете?

 -Я-то? – вновь понесло меня. – Бездельник я. Добрый, давай расскажем этим господам, которые даже не представились, историю про бездельников. Итак, слушайте: игра есть такая, в бездельников, и она ничуть не хуже, чем в дурака. Правила такие: те, кто при деле, обязаны ловить бездельника, а когда поймают, промывать ему косточки. Многие бездельники очень даже радуются, что их ловят, а потом так всю оставшуюся жизнь называют, порой даже этим гордятся, словно в особую касту какую попали.
И, признаться, есть чему радоваться: про них пишут в газетах, показывают по телевизору, даже автографы у них просят, представляете? А вот такие бездельники, как я, стараемся от этой шумихи держаться подальше, и если нас спрашивают, не бездельники ли мы, то отнекиваемся, и даже предлагаем помочь нам в нашей многотрудной работе. Нормальные люди тотчас же отстают и бегут дальше искать бездельников. Вот в принципе и вся игра, и она всем нравится.
Может, сыграем? У Доброго замечательный нюх, он бездельников за версту чует. Вот и вас тоже сразу нашел. Так как, берете пса? Что молчите? Добрый, они что, с нами играть не хотят? Может, скажем им, чтобы они искали в другом месте? – и я с дружелюбной, но кровожадной, улыбкой, посмотрел на эту парочку.

И чего я тут нагородил? Мужик-то вроде нормальный, интеллигентный весь такой, да и жена его, если не смотреть на физиономию, может, тоже не совсем пропащая тетка. Нормальные же клиенты, и что меня понесло? Надо попробовать оправдаться:

-Это все лирика, извините, настроение просто такое. Еще раз извините. Я кинолог по профессии, могу даже трудовую показать, если надо. Пес, - развернул я его морду к себе, - поверьте, и на самом деле очень породистый, дрессированный, просто умница. Добрый, улыбнись гражданам. Чего ты скалишься?! Тебе же сказали: улыбнись, невежа. Ладно, не хочешь – как хочешь. Минусов почти нет, разве что упрямство порой бывает и своенравие, но очень в меру. Кстати, доберманы – они все такие. Но все равно по сравнению с людьми они – лучшие из тварей. Если он вам нравится – берите, мне просто содержать его сложно: командировки, знаете ли. А вы для каких целей его планируете?

-Эээ… - поправил очки мужик. - Я – Николай Викторович. Да… С женой. Ее зовут Яна Михайловна, - тут женушка недовольно покосилась на мужа. - Странную притчу Вы нам рассказали. Да… - и опять поправил очки. - Видите ли, у нас с Яночкой есть дача в деревне, и ее надо охранять, а мы туда всего раз в неделю выбираемся. А он не кусается?

Я аж закашлялся от смеха, помахал рукой, и вытер выступившие слезы. Закурил. Почему-то мне всегда легче ответить на вопрос, когда я закурю. Возможно, я просто тугодум, и мне требуется время, чтобы опять чего не ляпнуть невзначай.

-Собака проходила ЗКС. Курс такой, специальный, для охраны и защиты. Скажете охранять – умрет, но охранять будет, скажете «фас» - бу… Добрый, фу! – ухватил я пса за ошейник. - Фу, Добрый, хорошо, фу. Вот видите, что будет. Здесь главное – чтобы он в Вас хозяина признал, а дальше делайте с ним что хотите, хоть колбасу на нем режьте, будет терпеть. А если Вы еще и очистки колбасные ему дадите, так Вы и вовсе для него царь и бог. Ест он все, к еде абсолютно непривередлив. Вот, пожалуй, и все. Да, и не смотрите, что у него мосол возле лап валяется: ему сказали охранять – вот он и охраняет. Без спроса ни за что не тронет: школа.

Молчат, барсучьи морды, глаза прячут. Так бы и сказали напрямую, что боятся настоящего пса, а не шавку какую, брать, так нет, пошептаться им надо. Впрочем, чего я от таких ожидал? Да ни за что им не отдам: это что, выходит, Доброму всего один раз в неделю поесть дадут?! А зимой? Ну их, этих дачников, тем более – таких интеллигентных, да с лисьими мордами: как холода начнутся, так и забудут про него, и плакали наши светлые собачачьи глазоньки. Наконец очкарик отодрал руку своей благоверной от  рукава:

-Пожалуй, нам надо подумать. Извините за беспокойство, Павел Иванович. Мы обязательно позвоним Вам, если что. До свидания.

-Прощайте, ловцы бездельников, - с облегчением помахал я им вослед. - Чего, Добрый, доволен? Эх ты: я же как лучше хотел. Кость-то возьми, хватит выпендриваться, не перед кем больше. Да, грызи, молодец, она сахарная. Кстати, Добрый, а почему именно «сахарная»? Она что, и вправду сладкая? Хотя да: судя, с каким удовольствием ты ее хрумкаешь, и на самом деле сладкая. И в кого у тебя такой хозяин безумный? Кстати, запомни, именно что временный хозяин, и не обольщайся: все равно кому-нибудь тебя отдам, и не подмигивай мне, в конце концов, один хрен по-моему будет.
Взял, сбил меня с мысли. Ах да: читать я в юности очень любил, наверное, оттого-то порой такое заверну, что у самого крыша едет. Это же надо было такое про бездельников сморозить! Но да ничего: все, что ни случается, к лучшему, или я неправ? Что, доел уже? Тогда пошли, проглотина ушастая, Сашку навестим, да с Ольгой повстречаемся. Пошли уже, а то что-то ветерок слишком свежий, как бы дождик не надуло. А то и еще чего похлеще: у нас в июне даже снег бывает, но да ты еще молодой, не застал.

До седьмого километра мы добрались с комфортом: только я пристроился возле заднего ряда сидений, как тут же испуганная девчушка с готовностью уступила мне место, и с опаской ушла от нас куда подальше поглубже в салон. Хоть какая-то польза от Доброго: место уже мне уступают, как пенсионеру дряхлому.

Ну вот, и дождь начался, накаркал, что называется. И где мы сейчас гулять будем? Фу ты, напасть! Придется где-нибудь под навесиком устроиться, ничего не поделаешь: небесам не прикажешь. До чего же я ненавижу такую погоду! Дождик, хоть и не сплошной, но за шиворот вовсю заливает, да и над головой серовато – безмолвная простыня, как саван, мраком своим душу наполняет. Как бы еще кроссовки новые не промочить, а то Добрый, и тот уши поджал, да по знакомой дороге идет с недоумением, то и дело оглядываясь на меня.

-Да отстань ты! Отряхнул свою шерсть – и все дела, что на меня-то пялиться? – и невесть зачем подставил ему подножку. - Что, уже и лапы заплетаются? Старый совсем стал, да? Чего вылупился?

Мерзость это последняя – в собачьи глаза смотреть. Тот взглянул на меня так, как на полного идиота с человеческим уклоном, и это еще мягко сказано. Отогнав от себя тягучую беззубость небес, в нерешительности остановился возле лечебного корпуса: никого. Я тут промок, как цуцик, а избушка-то, оказывается, на клюшке. И это все - посредине дурдома, а где середина, там, как известно, и я.

 Правда, уже не один, а с напарником, но сути это не меняет. Подобрав шишку, я бросил ее в светящееся ввиду ранних сумерек окно Юрки. Нет ответа. На пятой шишке занавеска недовольно отдернулась и показалась рожа доктора. Открыв форточку, тот крикнул:
-Чего тебе?
-Пожрать бы, начальник, - решил отшутиться я. - Пилигримы мы, из Святой земли идем, и все без командировочных.

Изрядное оказалось у Юрьевича чувство юмора: выставил нам две жестяные плошки с кашей на порог, и опять закрыл дверь, даже не поздоровавшись. Что ж, для меня чем хуже – тем интересней. А кашка-то неплохая, пшенная, хоть, похоже, и на воде сваренная, да с ошметками капусты. Я ел указательным пальцем, Добрый же, как всегда – сразу ротом, неряха. Посидим на скамеечке, подождем, что дальше будет: ничто так больше не заводит, как ожидание, не потраченное зря.

-Правильно я говорю, Добрый? – решил я поделиться мыслями со своим единственным слушателем, недовольно посматривающим по сторонам. - Ожидание, оно же приравнивает человека к зверям, так? Вот ты, к примеру, лет этак через десять подохнешь. И не смотри так на небо, максимум, что оно тебе пошлет – так это лет пятнадцать, если курить не начнешь, как я. А я, хоть и курю, и пью, но тем не менее проживу все же подольше, и не спорь со мной: огорчусь. Скажешь, что это несправедливо?
Отвечу: ты не по адресу обращаешься, от меня это не зависит. Может, была бы моя воля, я и вовсе бы вас, собак, бессмертными бы сделал. Хотя нет, не стоит: вы же, сволочи, поголовно преданные, да на могилках хозяев подремать любите. Ты представляешь себе такое кладбище: вся земля – в могилах, а на них - собаки? И каждая про своего хозяина только лишь самое лучшее рассказывает? Да вы передеретесь же там все!
 Нет уж, подыхай лучше первый ты, я-то с теми, кто на соседних могилках, точно о твоих добродетелях спорить не буду, расскажу, какое ты дерьмо неблагодарное, и все тут. Хотя и из-за этого драка тоже может случиться: у кого собака дерьмовей была, так? Да уж, и после смерти не будет нам, людям, от вас спасенья. А все почему, Добрый? Я вон слышал, что жизнь и смерть – одно и то же, и обе – дрянь. Как ты думаешь? Опа, стой! – забрал я у пса миску, и, повернувшись, подал ее вместе со своей открывшему дверь Юре. - Спасибо, хозяин, нам бы теперь обсохнуть, и мы пойдем дальше Господа нашего славить. Не нальешь?

-Ты что, это съел? – недоуменно посмотрел тот на миски. - Это же я из бачка с отходами зачерпнул.

-Опа! Спасибо! – хлопнул я в мокрые ладоши, отчего брызги разлетелись вокруг веером. - Это же сентенция! Слово такое, помнишь, да? Короче, какова наша жизнь, таково и слово! Нравится? Но все–таки стоило хотя бы мне ложку принести, а то видишь, - поднял я облизанный палец, - мне вот этим есть пришлось. Питательно у вас готовят, да и с фантазией: там же, в плошке, поди, и компот тоже был?

-Идиот, - прошептал Юра, качая головой, а потом заморгал. - Сентенция ему, однако. Ты и  правда всю миску съел?
-Всю, - невинно улыбнувшись, пожал я плечами.

Наверное, Добрый был первым четырехногим пациентом этой клиники, что нам не помешало удалить его с глаз людских подальше под стол, где он сразу же улегся. Я же, напротив, жадно впитывал в себя на трезвую голову цвета и запахи этого царящего ужаса больницы, пытаясь разгадать причину его всесилья. Мерзкие, крашеные лет десять назад масляной краской стены, засиженные мухами стекла, и, что немаловажно – запах! Хорошо, что я не собака, а то бы тоже свихнулся, как и все остальные люди в этом мире.

Это просто замечательно, что мы себя не осознаем совсем сбрендившими, иначе бы причину стали искать, а затем таких бед натворили, что всем кирдык. Принюхались мы к этому вонючему миру, и оттого можем жить в нем безбедно вместе с себе подобными, лишь изредка споря о вкусах. А вот если бы мы с непривычки начали спорить также и о запахах? Боже упаси: наверное, оттого-то, как говорится, бодливой корове Бог рогов и не дал. Лучше уж мы о вкусах поспорим:

-Юр, ты бы хоть морковки в баланду свою кинул, а то пресновато получилось. И с мяском немного недобор. Ты, кстати, не в курсе, что такое «немного недобор»?

Доктор, не зная, куда девать глаза, засуетился, и выставил на стол две банки тушенки и склянку спирта, затем этак вскользь прошептал:

-Я же не знал, что ты и  на самом деле это жрать будешь. Шутка, ну? Хочешь, я тушенку открою? Или тебе спирта сразу? Да, давай спирт, надо продезинфицировать, а то у нас знаешь, как эти бачки моют. Да что там мо… - и споткнулся, тыльной стороной ладони прижав рот. - Эх, кхм, да ты понял. Прости, друг, ну, глупая шутка, ну, глупая, - и виновато развел руки, отчего-то облизывая губы.

Безобразия, ох какая вкуснючая вырисовывается безобразия, просто пальчики оближешь! А безобразия я ой страсть как люблю, особенно если их разыгрывать по моим правилам. Но сегодня, увы, не тот случай, чтобы на ком–то злость вымещать: нет во мне зла, сколько ни копай. Даже противно, до чего я добрый, невзирая на непогоду, прямо как мой пес псинкосмердячий. Как же от него после дождичка  из-под стола вкусно пахнет!

Нет, люди так точно не могут пахнуть: от них только страхом или жадностью прет, корыстью и прочим мракобесием, неспособны они к чистому, прозрачному, запаху. Что, я неправ? А вы понюхайте младенца! То–то же, стервецы.

-Хорош оправдываться, Юра, наше оправдание уже спит. О нем, кстати, и хотел с тобой поговорить. Уболтал: плесни по чуть-чуть. Огурчики-то остались? И когда, в конце-то концов, ты начнешь окошко открывать?! Духотища ведь! Все, хорош, шире не надо, - и задумался над куском неведомо чьего тушеного тела, извлеченного из банки, потыкав в него вилкой. - Я вот о чем тебя хотел спросить. Даже не знаю, с чего начать, вот ведь смех, а? – и замялся, прикусывая губу. - Не, на самом деле смех. Кроме шуток: скажут мне тебя укокошить – пяти секунд думать не стану, а здесь все же невдомек.

-Как это: укокошить? – остановил свое движение к огурцу доктор. - Совсем? Сейчас? Я же ничего такого…

-Отвянь, - вытащил я у него из-под пальцев огурчик, и смачно им захрустел. - Лично тебя это не касается, да и то, наверное, отказом отвечу. Тоже шучу. (И что меня постоянно тянет ляпнуть самую что ни на есть гадость?!). Хорошо, - взглянул я на слегка опешившего врача,.- Да будет так, как не снилось партии и правительству: ты что насчет Доброго надумал?

Юра явно не торопился с ответом: он неведомо отчего меня побаивался. Или, может, это он Доброго, который разлегся прямо у него на ногах, опасается? Терпеть не могу, когда такая двусмысленность происходит, и оттого сам начинаю независимо от желания нервничать:

-Евгеньевич, я хочу его Сашке отдать, ты как думаешь? Я ведь тебе тогда слово дал, что без твоего ведома делать ничего не буду. Вот и советуюсь. Нет, ты сразу не отвечай: глоточек сделай, да хорошенько подумай. Ты ведь никого не нашел, да? Ну не молчи ты! – и начал неведомо отчего частить. - Я привык к нему, хоть чем поклянусь, но не надо мне с ним быть, пропадет он со мной, поверь. А с Сашкой, может, а? Он же, нет, они же хорошие, добрые, чистые, не то, что я. Что же ты молчишь, сукин кот! Ты же видел в прошлый раз, как они друг с другом гуляли! Чем не пара? Ну?!

Хозяин молча разлил зелье по рюмкам и укоризненно взглянул на меня, возвратив себе былое спокойствие. Долго смотрит, вроде как гипнотизирует. А я что? Если надо – так это пожалуйста, и пусть внушает мне хоть что несусветное, получится-то все равно одно и то же: если Рембо, то сомневающийся, если Деточкин – то агрессивный.

Короче, как меня ни зомбируй, конец один: останусь я самим собой, и не внушить мне никогда ни спящей царевны, ни дракона огнедышащего. Если повезет, от обоих убегу. А если нет, так и переживать нечего: пощады никому из нас не будет ни на том свете, ни на этом, уж я-то знаю.

-Скажешь мне тоже: пара, - взглянул под стол Юра. - Один – сапог, другой – валенок. А если у Сашки не получится? Его же тогда опять хандра охватит, и прощайте, все мои старания. Спорно все, ой как спорно. Но можно и попробовать, - и отдернул занавеску. - Дождь, говоришь. Как воскресенье – так дождь, и что за погода такая? А я ведь после института мог во Владивосток распределиться, к морю, в субтропики, так ведь нет: поближе к дому захотелось. А сейчас вот жалею, веришь? Пляж прямо в центре города, бухта, чайки, девушки красивые гуляют – красота. Там сейчас уже наверняка вовсю купаются, как ты думаешь?

-Что тебе сказать? – скормил я с ладони остатки тушенки Доброму. - Товарища Бендера ты мне сейчас напоминаешь, вот кого, только из дурдома, и без белых штанов. Если бы, да кабы. У тебя Исеть вон тоже по центру города протекает, чего же ты не радуешься? И девчонки у нас, я уверен, не хуже, что же тебе еще надо-то?  Профессия у тебя интригующая, чего еще бабам надо? Это мне неловко сказать, кем я работаю, а тебе-то что стесняться? Из психушки – это же круто! Будет о чем с утра подружкам рассказать, да похвастаться: рубь за сто даю, что мало кто постельным опытом общения с главным по дурке поделиться может. Сколько у тебя их было? Ну, сотня, ну, две, и ни одной космонавтки. А ты для них – почти что космонавт, и этим грех не воспользоваться. Что ты кислый такой?

Доктор и вправду слегка поник: сидит, хлеб в опустевшую консервную банку макает, но есть не торопится. Странно: я вот очень даже этот рассольчик уважаю, особенно когда его подогреешь. И запах тебе мясной, и горбушечка жирком пропитывается так, что аж капельками маняще поблескивает. Ох, и вкуснотища! Отобрав у Евгеньевича банку вместе с хлебом, утвердительно спросил:

-Ты же уже сытый? А я с Добрым поделюсь, - и заглянул под стол. - Может быть. Нет, я серьезно: хочешь, стариной тряхнем? Устроим, так сказать, натурообмен: я тебе подыщу работящую, а ты мне – колхозницу. У нас на Уралмаше бабы – ух!  - показал я большой палец. - Общага трамвайно-троллейбусного опять-таки под боком, а? Мнда… Да ну тебя к пилигримам! Сидишь тут, как дурак, перед тобой распинаешься, а в ответ – ни гугу. Не поведу я тебя к этим ведьмам, вот и оставайся без подарка. Ладно, об этом потом. Как насчет Доброго? А то сегодня ко мне приходили двое по объявлению, так пришлось их отправить в пешую прогулку с сексуальным уклоном. Не тот народец, несерьезный. Юра! Ты меня слышишь?

-Ты у нас в теплице был? – равнодушно посмотрел на меня тот.
-На кой мне она? – опешил я от такого поворота в диалоге я.
-А мы там всякие огурчики – помидорчики раньше, когда рассаду из совхоза привозили, разводили. Больные ухаживали, им это полезно: расслабляло, и от мыслей отвлекало, трудотерапия, знаешь ли. Укроп также, да редиску еще выращивали. Лучок тоже свой был. А теперь саженцы уже не возят, вот все дело и зачахло.

-И что? – оставался в полном недоумении.
-Теперь только картошка и осталась, да и той на всю зиму не хватает. Плохо дело.

На кой мне проблемы с его картошкой? Моя проблема, она вон, под столом дрыхнет, а этот доктор ко мне со своими огурцами лезет. Трудотерапевт из сумасшедшего дома. Тот, увидев, что я уже начинаю сомневаться в его умственных способностях, пояснил:

-Стекла из теплиц персонал по своим дачам растаскал, а до крыши дело пока не дошло: она высокая, под ней и погулять можно. Не замочит, это точно. Сходи пока за своим Сашкой, а я покурю, да и стопочка тоже не помешает.

-Сдурел?! – возмутился я. - Нет, если хочешь пить – пей, это святое, но как я туда, по-твоему, попрусь? Вместе с Добрым, да? Не, точно не пойду: я как туда загляну, тут же напиться тянет. Сам в свою тюрягу топай, или пошли кого.

-Хорошо, пошлю, - устало наполнил тот рюмки. - Давай за здоровье. Кстати, твоего дружка я сегодня выписываю. Положено завтра, но упросил-таки на вечер, гад. Кстати, может, лучше коньячка? Его отец смотри какой мне притаранил, - и достал из-за спины коробку «Камю». - Сказал, что в Москве еще лет пять назад покупал. Есть желание отведать?

-Не хочу мешать, - качнул я головой. - Да и не по мне это пойло: мне бы чего попроще, да почище. Так может, я Ольгу попрошу, чтобы она за ним сходила? Она здесь?
-Ну, ты даешь. И что она в тебе нашла? – затянулся Юра, испытующе поглядывая на меня. - Будь осторожен: своенравная баба, с закидонами. Ладно, ваше дело. Пусть сходит, да и Александра  снарядит как для прогулки на свежем воздухе, а не для осмотра, а то тот припрется сюда в одних тапочках.

Только я начал подниматься из-за стола, как пес сразу же очнулся и вопросительно посмотрел на меня. Приказав ему ждать, вышел в коридор и постучался в Олину дверь. Та, пошебуршав, открыла, и, оглянувшись по сторонам, зашептала:

- Тебя кто сюда пустил? Ты что, совсем с ума сошел?
-Еще нет, - и я чмокнул ее в щечку. - Зови Сашку, вместе гулять будем. Я и Доброго привел, он там, у Юрия Евгеньевича в кабинете.

-Уйди, противный, - вытерла та щеку. - Сейчас приведу. Самой-то что, тоже одеваться?
-Можешь наоборот, - сделал я дурашливое лицо. - Мне так даже лучше будет, - и чуть было не получил дверью по носу.

К теплицам мы шли веселой группой, прям-таки как из старого польского фильма «Четыре танкиста и собака». А что, в теплице и на самом деле сухо, кто-то даже цветочки пытается в них выращивать. Запах цветов Доброму не понравился, что, однако же, не помешало ему их пометить.

Посочувствовав неведомой Елене Викторовне – цветоводу, я отдал Сашку на растерзание Доброму, сам же присоединился к сотрудникам этой «человечьей пристани», как, возможно, ее называет Федя – медбрат. Правда, разговаривали в основном они, обсуждая мою идею отдать пса студенту, я же лишь прислушивался, да порой вставлял комментарии.

 Ольга, если честно, была против, но, как я понял, несколько по иной причине: похоже, она считала, что собака действует лично на меня благотворно, и вообще нечего такими псами разбрасываться. Юра же отнесся к проблеме, как любой врач, более прагматично: он исходил из того, что пса отдать надо, теперь вопрос лишь в целесообразности передачи его пациенту.

«Не навреди» - такой у них, по-моему, девиз. Так что постоим тихонько, да послушаем. Но минут через пять мне их слушать надоело: ссылаются на какие-то научные теории, на прецеденты из практики, тоска. Пойду лучше, прогуляюсь да огляжусь, невзирая на дождик.

Да уж, хорошее когда-то было хозяйство у больницы, видать: шесть довольно-таки вместительных теплиц, от которых остались лишь каркасы с остатками растительности, за ними – весьма обширное, соток на пятьдесят, если не на семьдесят, поле с картошкой, которую, по всей видимости, по старой традиции обрабатывают больные.

Даже несколько грядок, судя по ботве, с морковкой и свеклой, возделанные стоят, как остатки былой роскоши. Сделав кружок вокруг сельхозугодий, вернулся к корпусу. Опа: Геннадий вместе с женой возле входа стоят, мокнут напару. Как же ее зовут? Зина, по-моему.

-Здравствуйте, земляки, - подошел я к Сашкиным родителям. - Что мокнете-то? Пойдемте за мной: Саша вон в той теплице, с собакой играет, - и посетители, подхватив сумки, робко поплелись следом. - Зачем столько добра набрали-то? Его же сегодня выписывают.

-Так тут у меня это, - покачал сумкой Гена. - Продукты, да подарки всякие. Я же понимаю: единственного сына, считай, от такой беды этот доктор спас. Ты его сегодня видел?
-Сейчас сам увидишь. Заходи, - и я подтолкнул его ко входу в теплицу. - Юрий Евгеньевич, что это у Вас посетители под дождем мокнут? Нехорошо.

И, если Зина только задергала меня в волнении за рукав, то доктор усмехнулся:
-Для таких случаев у меня заместитель есть. Так что сам отвечай: почему они у нас мокнут? Короче: ты меня убедил, Ольга тоже вроде соглашается с доводами, теперь дело за тобой. Уяснил?

-Куда уж яснее, - пробормотал я, оборачиваясь к родителям своего подопечного. - Геннадий, значит, дело такое: доктор…; да поставь ты свою сумку в уголок, там сухо! - Короче, доктор рекомендует, чтобы Добрый жил у вас, вместе с Сашкой, это ему полезно. Как вы на это смотрите?
 
Сашкин отец растерянно поставил свою сумку возле входа, и, покопавшись в карманах, закурил:
-А эта собака – она дорогая? Мне сын говорил, что ты приводил какого-то пса, но я же не думал, что она такая породистая. Нет, деньги, раз надо, мы найдем, здесь главное – чтобы ему помогло. А и вправду поможет?

-Раз доктор говорит, что поможет, значит, должно, - закурил я вслед за ним. - А насчет пса ты зря опасаешься: мой он, никаких денег не надо. Я, видишь ли, может, и вовсе в другой город перееду, пока не знаю, - соврал я первое попавшееся. - А здесь, у вас,  Добрый нужнее будет, да и им обоим же лучше, как думаешь? Защитник он отменный, жрет все. Хоть тараканов сушеных ему в плошку насыпь – и их лопать будет, да добавки просить. Здесь главное – поблажки ему не давать, мужскую руку должен чувствовать, иначе, боюсь, разбалуется. Так что, если ты согласен, я тебе потом все поподробнее расскажу. Так как?

-Не, я даром не возьму, - замотал тот головой.
-А я за деньги не продам, - твердо заявил я. - Вот и поговорили… Ты, к примеру, своего друга бы продал? Что же тогда мелешь-то?! Кому чужому я и сам не отдал бы, а ваша семья мне нравится, так в чем дело? Бери, пока дают: видишь же, как им вдвоем хорошо.

Наладчик с минуту посмотрел на веселящегося сына, заулыбался сам, но потом вновь упрямо тряхнул головой:
-Все равно даром не возьму. Не хочешь за деньги – давай за подарок.

-Вот это правильно! – торопливо пожал я ему руку, почувствовав, что еще немного – и сам передумаю. - У меня летом день рождения, приходите все вместе, я буду рад. А теперь, раз договорились, начнем инструктаж, - и начал рассказывать все подряд, что знаю о собаках.

Лишь бы не спохватиться, не дать слабину, не подозвать сейчас Доброго к себе, и потихоньку не удалиться с ним домой. И я душил подобные мысли пространственными рассуждениями о собачьей жизни, порой даже переходя на философствования по поводу общности наших судеб. Наконец, выдохнувшись и распрощавшись с Ольгой и Юрой, хотел было убраться восвояси, но не вышло: Добрый никак не хотел меня отпускать.

 Пришлось ехать до дома Сашки, показать псу новое место, и только тогда мне, нагруженному колбасами – сырами, удалось наконец обрести долгожданное, но отнюдь не радующее одиночество. Дома было еще хуже: ну, разложил я это все холостяцкое богатство на столе, а не есть, не пить в одиночестве не хочется.

Взяв палку сервелата и бутылку водки, уселся перед телевизором. И, так как мне было все равно, что смотреть, проснулся я в том же кресле, в которое пристроился вечером. Бутылка была почти пуста, мочевой пузырь, напротив, полон, да еще и этот телевизор злобно шипит.

Но это еще полбеды: сегодня понедельник, и пора ехать туда, что пока является моей работой. А там, как я чувствую, сегодня совсем плохо: делать никто ничего не хочет, спирт давно кончился, все злые и потерянные. А если еще и новые хозяева приедут – то и вовсе беда.

На месте все оказалось еще хлеще, чем я мог предположить: похоже, с этим спиртом мужики совсем сбрендили. Мало того, что собачьих бошек навтыкали на пики ворот, так еще и красную дорожку постелили от самого въезда, и до конторы. «Дорожка», разумеется, была из крови. Не присоединяясь к копошащейся толпе возле ангара, я прошел рядом с «дорожкой», тянувшейся до самого порога главного здания нашей уже бывшей передержки.

-Люсь Пална? – засунул я голову в ее кабинет. - Можно?
-Заходи уж, Пашенька, что спрашиваешь-то?  Видел?
-Не слепой.

Директор сегодня торжественная, вся в черном, без всегдашней косметики, как на похороны пришла. Хотя почему «почти»? Очень даже похоже.
-И как тебе эти художества? – затушила она сигарету в переполненной пепельнице.

-Немного по-аборигенски, но не без фантазии, - пожал я плечами. - Если бы они еще новым хозяевам по шкуре подарили, да из черепушки выпить предложили – было бы куда как интереснее. Да, а закусить заставили свежими мозгами, вот это было бы дело. А что Вы хотите, Люсь Пална? Пир во время чумы – это же нормально. Может, в шахматы пока сыграем?

-Не хочу, Паша, спасибо. Да я их уже домой унесла, не здесь же оставлять. Остальное, видишь, вон в этих  коробках, а куда девать – не знаю, - и кивнула на картонные коробки из-под бытовой техники.

Я проследил за ее взглядом: кроме коробок, там стояли многочисленные перевязанные бечевкой стопки журналов и прочих пожелтевших папок, никому не нужных, но каждая – подписанная, с номером. Директор даже пыль отовсюду протерла, разве что без цветов в кабинете стало как-то пусто. Скелетик голый остался от живой, дышащей комнаты, и тот наверняка вскоре будет разрушен: привезут сюда свою мебель, сделают евроремонт, и даже самого запаха жизни не останется в этих стенах. Ради приличия попил чай с пряником, и собрался уже было уходить, как Пална после пяти минут молчания вдруг спросила:

-А шилом собаку убивать – это больно?
-Мне больнее, - подумав, ответил я. - Она-то раз – и отмучилась, а я… Я пойду, пожалуй, хорошо, Пална?

Сегодня, оказывается, у нас перемены в блюдах: рыбку жарим. Одно огорчает: Колек немного под шефе. Но да шоферу, наверное, таким и надо быть. Я подошел к нему:
-Привет, как улов?
-О, Иваныч! Только тебя вспоминал, - и подсунул мне тарелочку с парой копченых рыбин. - Во, кушай! Такие-то тебе можно, да? Язва не замучает?

-Спасибо, - взял я горячее подношение. - Это все с рыбалки, да? Как отдохнулось?
-Зашибись, Иваныч! Мне Ванька денег дал, теперь вон братву угощаю. И это, ты не волнуйся, твои деньги я не трогал, они у него, все нормально. Как рыбка?

-Вкусно, - отведал я, - не то, что магазинская. Коль, ты как хочешь, можешь потом сюда еще вернуться, но давай сейчас поедим, да потом сразу поедем задел на рыбалку делать, игра-то свеч всяко стоит. Или я неправ?

Забросав в кузов свежатинки без счета, на что мужики только удивленно покачали головами, поехали по знакомому адресу. Странно: не открывают. То оба возле ворот торчат, как часовые на посту номер один, то никого. Зашел во двор: опять никого. Они тут что, вымерли все? На стук в дверь открыла женщина, вроде видел ее здесь, только не знаю, кто такая, может, даже и Ванькина жена:

-Тебе кого? – грубо спросила она.
-Здравствуйте, красавица. Ваня дома? Я – Павел – собачатник, если что.
-Как же, как же, - кивнула та пышной челкой, - муж про тебя говорил. Привезли?

-Есть немного. Так хозяин-то где? – напрочь расхотелось мне продолжать разговор.
-На рыбалке он, сказал мне у вас товар принять, он после расплатится. Так что на сегодня я ваша хозяйка. Зовите Ритой. Сгружать в курсе куда?

-Очень приятно, Рита, - и оглядел двор. - Не знаю, Мичман всегда сам утаскивал. Наверное, туда, во внутренний двор, где разделочный стол стоит, так?
-Ладно, заезжайте уже, я вам покажу, - и она со вздохом заперла дом на ключ.

Фу, какая неприятная особа: смотрит так, как будто с вещью разговаривает, даже не свысока, а склизко, словно мокрица бездушная. И губы слюнявые, жабьи такие, как только с ней Ванька целуется? Но да ладно, мне с ней детей не крестить, потерпим. Матерясь сквозь зубы, собственноручно скидали с Колькой в сарайку будущий шашлык, на что услышали лишь брезгливое сетование, дескать, товар у нас плохой, да кладем мы его неаккуратно, и вообще у нас руки не из того места растут. Меня уже переполнила злость на эту мымру, когда Колька молча вытащил свой нож и молча метнул его в стенку возле хозяйки. А что, метанием ножей мы частенько балуемся, когда делать нечего. Через секунду два ножа торчали рядом.

-Ты бы, хозяюшка, нас чаем угостила, что ли, а то жарковато, - как можно ласковей промурлыкал я.
Колямба радостно поддержал:
-Ага, с водочкой, в горле совсем пересохло.

И наплевать, что хозяйка недовольна, да что часть собак осталась валяться на земле, мы молча уехали, даже не закрыв ворота. А нечего так по хамски себя с нами вести, теперь пусть сама своих собак складирует, как ей надо. А пожалуется Ваньке – тут же собачатинка подорожает, мы с Колей обидчивые, можем и компенсацию за моральный ущерб потребовать, нам не слабо и не зазорно.

Чтобы хоть как-то занять вечер, я сварил не просто суп, а настоящий борщ со свеклой и капустой. Мало того: даже бульон, и тот процедил, но тоска не покидала. Наконец зазвонил телефон. Сашка. Говорит, что у них все нормально, разве что Добрый ест мало, и играть совсем не хочет. Кривя душой, я обнадежил социолога, что это пройдет, надо лишь подождать, а сам, негодяй такой, тихонько радовался.

Да, я знаю, что это плохо, но до чего же приятно, когда по тебе скучают! Прямо бальзам на душу, честное слово. Не испортил настроения и второй, нежданный звонок: Колька сообщил, что на работу приезжать больше не нужно, и он сам за мной завтра с утра заедет и все расскажет. Люблю такое безумное настроение, оно мне напоминает состояние, которое я испытал перед своим первым и последним прыжком с парашютом.

Вернее, не просто перед, а именно в тот момент, когда твоя нога уже над бездной, и ты понимаешь, что назад дороги нет. Вот и сейчас: все, пути отрезаны, и нечего оглядываться на прошлое: теперь гляди своими выпученными от азарта глазенками в будущее, да лови новые ощущения. Ей – Богу, даже после развода у меня и то не так было. Набив свежим борщом брюшко, лег спать в предвкушении завтрашнего дня, он явно стоит того, чтобы ему удивиться.

Но – ничего удивительного не было: нас все-таки поперли вчера с передержки, Колька даже уже отвез наши шкафчики со спецодеждой на новое место, и теперь осталось их обжить, да узнать, как там  и что к чему на этой спецавтобазе. Коля всю дорогу веселился, припоминая события вчерашнего дня. Все самое интересное началось, когда приехали новые хозяева в чистеньких пиджачках. Сперва они, разумеется, обалдели от аборигенского колорита, затем мужики послали их куда как подальше, чем просто подальше.

 Потом приезжала милиция, но что может милиция против пьяного пролетариата? Да еще и такого безбашенного, как и нас? Покрутилась, написала бумажки и уехала. Короче, купили буржуи нашим гвардейцам два ящика водки, и подумали по простоте душевной, что для примирения этого будет достаточно.  Как бы не так! Мужики решили им на память всех оставшихся шавок оставить, вот это я одобряю, это по-нашему! В итоге за то, чтобы очистить клетки, «собачья пристань» выторговала себе еще ящик и уйму закуски.

Если не считать этот день обустройства, остальные дни до самого дня рождения потянулись (или промелькнули?) вполне обыденно. Я встречался с Ольгой, и мы очень даже неплохо ладили, ничего не требуя друг от друга взамен, затем несколько раз ездил на рыбалку, где Ванька сумел сколотить себе  небольшой бизнес, и даже открыл вторую палатку, которой управлял Юра – летчик со своим дружком, также отставным воякой.

За нами с Колькой оставалось лишь сырье, да иногда колеса, когда весь народ вместе с кастрюлями и прочим скарбом в советский внедорожник уже не помещался. Я тогда брал свою копейку и ехал вслед за остальными, правда, уже без флага и прочей помпезной атрибутики. Но все равно я скучал по Доброму, причем до такой степени, что даже и видеть его не хотел, потому что не мог.

Ольга в день моего рождения даже на стол свечи невесть зачем поставила, хотя их свет явно терялся в ярких лучах июльского солнца. Кроме всего прочего, они отвлекали от предмета моей гордости: я умудрился-таки сделать самому себе подарок на грустный праздник, и купил в комиссионке почти новый «Панасоник», на фоне которого жалкие свечки выглядели прям-таки архаикой. Но раз уж столько салатов всяких нарезано – можно ненадолго и от телевизора отвлечься.

И тут приперся Сашка с Добрым. И ведь намекал ему, чтобы тот только с родителями приезжал – так ведь нет, надо сделать все наоборот. Вручил мне в качестве подарка пышную песцовую шапку, и давай, попивая чаек, радоваться, наблюдая, как мы с Добрым забавляемся. И только затем, на кухне, куда я вышел покурить, огорошил:

-Павел Иванович, вы извините, но я должен вернуть Вам Доброго.
-С чего это?! – чуть не выронил я сигарету.

Тот покраснел, без спроса закурил мою сигарету, закашлялся, выкинул окурок в окошко, и повесил голову:

-Не слушается он никого. Ни меня, ни папу. Маму и вовсе презирает, даже от холодильника ее отталкивает. Он его открывать научился, вот. Все съедает, сколько ни оставь. Мы закрывали дверь на кухню, так он ее всю насквозь изгрыз. Вот такая дыра, - и развел руки, - теперь даже и живет там, на кухне, не выгонишь. Совсем не слушается, понимаете?! – и страдальчески взглянул на меня. - Мы для него как прислуга, чуть что не по его – тут же клыки показывает. Мы уж совсем с ним извелись, особенно мама. Он обижает ее, вот.

Ничего себе историйка. Милейший ведь пес – и вдруг такое. Воистину, псиная душа – потемки. Ничего не поделаешь: придется забирать, как ни крути. Хреново. Чтобы все еще раз обдумать, прикурил сигарету от сигареты:
-Сам-то как? А то даже и не рассказываешь ничего.

-У меня все хорошо, об этом кошмаре даже и не вспоминаю, может, Добрый и на самом деле чем помог. Наверное, благодаря ему я и понял: мое дело – наука. Буду биохимией заниматься, уже и в аспирантуру меня зачислили. Вы не сердитесь на меня?

-Да ну тебя, - обнял я его за плечо. - Скажешь тоже. Я рад за тебя, честное слово. Станешь доктором наук – не забудь мне свою книжку подарить. Ладно, пошли за стол, а то нехорошо даму одну надолго оставлять.

Утро было слегка неприятным: рядом со мной вместо Ольги лежал Добрый, запихавший мою подругу к самой стенке. Стараясь не поднимать шума, я схватил его за морду и выволок в прихожую:

-Сволочь, еще раз – и буду бить. Больно. Понял, тварь? Тут тебе не как у Сашки, прощать не стану. Усек? Чего?! Клыки?! На меня?! Получай! – и с размаха врезал тому по носу. - Что, мало? Получай еще!!
-Что это тут у вас такое? – выбежала в коридор полуодетая Ольга.
-Да ничего, - отпустил я пса. - Совсем скотина оборзела. Плохи дела: похоже, опять его приручать придется. Здорово его там разбаловали, ничего не скажешь.

Ольга, насмешливо фыркнув, закрылась в ванной. Ой, зря ты фыркаешь: от хорошего отвыкать трудно, а то, что Добрый уже успел к вольнице привыкнуть, несомненно: вон он как злобно на меня из-под век смотрит. Хорошо хоть, клыки спрятал. Как бы чего гадкого в своей мстительной звериной душе не придумал, с него станется. Придется его на сегодня в прихожке закрыть, а там посмотрим. По-быстрому выгуляв неблагодарное животное, кинул ему в миску остатки вчерашнего салата с крабовыми палочками, и вместе с Ольгой поехал на работу.

Вечером убедился в собственной забывчивости и в вероломстве четвероногих: я забыл закрыть дверь, а эта сволочь добралась и до моего холодильника. Чтож, воевать – так воевать. Но, как выяснилось уже через неделю, вояка из меня вышел никудышный: я-то хоть немного, но жалел своего противника, Добрый же жалости не знал вовсе.

Если он умудрялся добраться до холодильника, то действовал по принципу «что могу – съем, остальное надкусаю», порвал мою новую курточку, и вообще бесчинствовал днем как только мог, мне даже соседи жаловались. Короче, беда случилась с моим некогда любимым Добрым.

Я с омерзением шел к себе домой, предчувствуя новые испытания и вечные конфликты. Горечи в это ощущение добавляло чувство собственного бессилия хоть что-то изменить. Да, я перестал любить Доброго, я стал его, страшно сказать, ненавидеть.

И вот ранней осенью он от меня сбежал. Он и раньше-то слушался с неохотой, а тут раз – и убежал. Я еще с часик побродил по окрестностям, посвистел, но безрезультатно. Каюсь, я даже вздохнул с облегчением. После этого дня я «для галочки» с недельку ходил по дворам, но этого злыдня нигде не было. Решил утешить себя тем, что он убежал к прежним своим хозяевам, которые, возможно, лучше меня. Да что значит «возможно»? Наверняка лучше, и намного.

Но все мои надежды рухнули, когда я проезжал мимо Белой башни: мой пес в обществе других собак рылся в отбросах, как самая последняя шваль. И куда его хваленая гордость девалась?! Я даже был готов простить все его гадости, лишь бы он вернулся ко мне, но на мои крики он лишь нехотя обернулся, смерил меня брезгливым взглядом и потрусил прочь, уводя за собой свою гнусную стаю. А через неделю Михей мне сказал, что видел его у себя на Заводской, но уже слегка попорченного.

Наступил промозглый ноябрь, когда я его встретил на Михеевом ВИЗе. Да, хорошо Доброго подрали, от души. Или что там у собак, за зубами, да между ушей, находится? И опять на меня – ноль внимания. Я еще немного посидел в машине, покурил, зарядил дитилин, подмигнул молчащему Кольке и, опустив оружие, пошел навстречу этим пустым глазам.

Да, я убил его. А заодним, наверное, и себя. Спросите, зачем?

Наверное, отвечу так же, как и Сашка – социолог: «Так надо». Мы, люди, вечно используем это выражение – отмычку, когда делаем самые мерзкие дела, когда нечего ответить своей пропащей совести, когда чувствуем, что уже просто некому отвечать. Но даже и тогда тешим себя последней надеждой: раз уж мы так поступаем, значит, это и на самом деле так надо. Вот только кому?


Рецензии
Психотерапия

Иногда изливаю душу
Не путанам и не друзьям.
Лучше всех тот умеет слушать,
Кто открыт всем стихиям и снам.

Тот, кто дышит привычно ветром.
Спину моет ему только дождь.
Понимает он всё при этом.
И раскусит красивую ложь.

Он живёт по своим законам
Но людей принимает всерьёз.
Не всегда видно был бездомным
Этот милый лохматый пёс.

Я куплю колбасы колечко,
А себе непременно вина.
И продлиться наша беспечность,
Пока светит мне в рюмку луна.

Могут псы всё сказать глазами.
Я пойму, не волнуйся дружок.
Нам не нужен никто, мы сами
Убираем в душе холодок.

Под таким дружелюбным взглядом
Я готов говорить до тех пор,
Пока ум приведёт в порядок
Этот тихий мужской разговор.

Только солнце поймёт, что слишком
Разрешало уютную тьму,
Он уйдёт по своим делишкам.
Господи, дай удачи ему!

Замечательное произведение у Вас, Дмитрий... Вы настоящий писатель!

Александр Сапшурик   07.01.2017 21:33     Заявить о нарушении
Если я - настоящий писатель, то Вы, Александр, настоящий поэт. Хорошее стихотворение. Жаль, что не могу ответить тем же: лет уж десять, как стихов не пишу. Почти)))
Благодарю Вас за столь приятный отклик-сюрприз! Позвольте считать его подарком на Рождество.
Засим - с Рождеством Христовым Вас! С уважением,

Дмитрий Криушов   07.01.2017 22:32   Заявить о нарушении
На это произведение написано 11 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.