Неизвестные судьбы далекой войны

     Весной 2010 года весь мир отмечал 65-летие Победы, закрывшей одну из самых страшных страниц XX столетия - Великой Отечественной войны. Хотя, какая из войн страшней - вряд ли станут сравнивать те, кто пережил хотя бы одну. В 65-ый раз отгремят победные салюты и на крымской земле, будут чествовать победителей живых и павших, вручать запоздалые награды, придут к обелискам в городах и глубинках – чтобы вспоминать и помнить...
     Но есть в этих общих победах неприметные вехи и судьбы – составляющие частицы Великих побед. У их владельцев нет наград, не всегда имена их попадают и на стелы братских могил, но быстрее стираются в памяти очевидцев.
     Под чужим именем или вовсе безымянны, покоятся они в Вечности под еле приметными бугорками у края дорог или сел. Их безвестные подвиги слишком малы для Великой Победы... Но неизмеримы по величине и мужеству для одной человеческой жизни. Они в безызвестность шли беззаветно, но разве Вечность без них обошлась?..
                =================

                ВЕРНУЛИСЬ ИЗ ПОЛЕТА… ЧЕРЕЗ 62 ГОДА
     В сентябре 2006 года морские археологи Государственного Департамента подводной археологии Национальной Академии Наук Украины подняли со дна Черного моря боевой самолет-штурмовик ИЛ-2, сбитый над Тарханкутом во время боя в 1944 году. 62 года врастала в морское дно боевая машина, оберегая тайну последнего боя, мгновения жизни и имена пилотов.
     А обнаружили самолет в 3-х милях от побережья Каркинитского залива (акватория пгт.Черноморского, АР Крым) местные рыбаки. И практически месяц подводники размывали находку – с их слов, «машина оказалась максимально целостной», если можно так сказать о подбитом самолете, который на большой скорости ударился о воду. У найденного ИЛ-2 нет правого крыла и хвостовой части, но и в таком виде эта находка признана археологической удачей, так как в большинстве подобных случаев от самолета остается только двигатель, а если очень повезет - еще и пропеллер. От этого ИЛ-2 сохранилось порядка 60 процентов. Но са¬мое потрясающее «даже для морских археологов» - в самолете обнаружены останки одного из пилотов (машина двухместная)! Об уникальности случая судят по тому, что, как правило, морская вода уже за два года полностью раство¬ряет «всю биологию – и даже кости». А тут – через 62 года под водой из кабины извлекают части человеческой черепной коробки!
     Случай небывалый – с точки зрения специалистов Госдепарта¬мента и потому, уже подняв самолет на поверхность, при размыве кабины с еще большей надеждой ис¬кали археологи хоть какой-то идентификационный материал, способный дать информацию о летчике: личное оружие, награды, комсомольский или партийный билет, боевое задание в планшете. Все то, что в подобных случаях находят повсеместно. Но, как оказалось, море «съело» даже таблички с номерами завода-изготовителя, которые устанавливаются на трех штатных местах в самолете, и по которым при необходимости определяется имя пилота. И пока, к сожалению, имена пилотов этой боевой машины пополнили список «неизвестных».
     А обнаруженные останки одного из пилотов были торжественно захоронены в Сквере Героев пгт. Черноморского. Безвестного героя, погибшего в бою за Тарханкут, провожал в последний путь и его боевой ИЛ-2 – самолет, частично отмытый от песка и еще обросший мидиями, археологи привезли к Скверу Героев, где состоялась траурная церемония захоронения останков пилота: как служили, воевали и погибли, - они и в этот день были вместе. В последний раз...
     Затем ИЛ-2 оттранспортировали в Севастополь, в единственную в Украине лабораторию консервации. Пройдя эту необходимую процедуру (после 62 лет в морской воде его сталь стала уязвимой даже для воздуха), ИЛ-2 займет свое место в музейной экспозиции авиационной техники.
     Согласно справке Госдепартамента подводной археологии Национальной Академии Наук Украины, за годы Великой Отечественной войны в прибрежных водах Крыма погибло и лежит на дне Черного моря порядка 2 тысяч само¬летов; только в акватории Каркинитского залива на учете морских археологов 72 объекта, а в первоочередном плане подъема уже числится 1211 экспонатов.
   
 ФОТО Д.ШЕВЧУКА, АРК).
                -------------------------------------------

                ЖИЛА ЕВДОКИЯ НА СВЕТЕ…
     Как-то, в селе Кировском (Черноморский район, АР Крым), почти в центре старого сельского кладбища, мы буквально наткнулись на небольшое простенькое надгробие – таких много на наших кладбищах. В изголовье - вишенка, Бог весть откуда взявшаяся; в ногах, как принято сейчас, вместо креста - стела со свежей мраморной доской, на которой вместо прощальных слов-пожеланий вечного сна и покоя - строгая  надпись:   
                «Герасименко Евдокия Ивановна 1913 г.
                Расстреляна фашистами в  1942  году»
     Памятник сравнительно новый, поставлен уже в 90-ые годы, после того, как старый в ночь под 50-летие Дня Победы оказался разрушенным. Сельсовет поставил Евдокии Герасименко новый, и среди выжженной зноем кладбищенской травы уже пробивается к нему едва различимая тропка – школьники в День Победы приносят цветы, да забредет, наверное, кто-нибудь, как мы: постоит, прислушается к Вечности и к себе - интересно и жутко молчат эти скупые, безысходные надписи надгробные. Время всего в несколько слов вложило последние осколки памяти - был Человек; выхватило из давнего далека лишь всплеск чьей-то жизни и беды, а потом и замуровало все под банальными фразами или только датами: родился, умер… Растекается зноем полынная горечь, - все, пусто...
* * *
     Немцы называли Евдокию Герасименко «партизанкой». Односельчане-очевидцы, - те, кто еще жив и сегодня, вспоминают о ней с трудом, рассказывают по-разному, но единодушны в одном: в село Кировское она приехала незадолго перед войной с двумя дочками-погодками. Муж - вроде бы военный моряк, служил где-то, но в селе его не видели.
     Поселилась Евдокия с дочками в комнатушке совхозного семейного общежития (в нем, кстати, и сегодня живут люди, а прямо от входной двери поднимается на второй этаж «та самая» - от «той» поры сохранившаяся - громоздкая деревянная лестница, под которой гестаповцы избивали Евдокию в последние минуты ее жизни). До войны Евдокия немного работала в совхозе, а когда война началась, жила как все - трудно, голодно, неприметно.
     Никто сегодня не вспомнил: тогда или уже после расстрела, стали поговаривать в селе - мол, была Евдокия Герасименко партизанской связной, что для того была и заслана в село перед началом войны, что видели, вроде бы, как не раз приходил к ней кто-то тайком, кого-то она прятала у себя… Вряд ли сама Евдокия об этом кому-то рассказывала...
     Но что же потом? Вспоминали односельчане, что, будто бы, крепко повздорила Евдокия со старостой из-за общинного зерна, которое староста прикарманивал. Пешком пошла в Ак-Мечеть (Черноморское – райцентр и сегодня) жаловаться на старосту в комендатуру. А староста – не тут-то было, выкрутился: наговорил немцам на саму же Евдокию, заявил о ее связи с партизанами.
     Кстати, свидетельства очевидцев относительно старост, предавших Евдокию Герасименко, довольно путаны: называют сразу несколько фамилий; а кто-то вспоминал, что выдал ее немцам за найденное в сарае ружье свой же мельник (тот, кто потом, замаливая грех, забрал к себе дочерей Евдокии)…
                *    *  *   *
     В тот роковой день Евдокия белила свою комнатушку. Забежала к ней подруга - за делом разговаривали о своем женском. А тут слух по селу: немцы приехали!
     Остановились немцы у старосты: попьянствовали, поорали свои песни, а потом и нагрянули к Евдокии. Не церемонились – с порога начали бить, и больше всех зверствовал огромный рыжий немец, весь в «резине и с бляхами». Подруга от страха упала в обморок, а когда пришла в себя - ее вытолкали из комнаты и прогнали. Евдокию же поволокли по коридору к выходу, опять и опять зверски избивали под лестницей.
     Она кричала… Но не о пощаде – кричала о нашей победе, которая непременно будет, о Советской Армии, которая обязательно придет, ругала и проклинала фашистов, не молчала...
     У общежития серыми кучками толпились оцепеневшие от ужаса селяне - их согнали смотреть экзекуцию. Невдалеке от общежития высились стога сена (тогда это была окраина села, сегодня – центральная площадь) - туда немцы и повели Евдокию.
     По рассказам очевидцев, ее не сразу расстреляли: сначала целились в руки, потом - в ноги, а уж потом добили. Рыжий «страшный» немец (его одинаково запомнили все очевидцы) еще долго бегал по селу, выкрикивая на ломанном русском: «Давай комсомольцев!»
     Когда стемнело, тело Евдокии односельчане тайком вывезли из села и похоронили во рву, под стеной сельского кладбища... Со временем кладбище разрослось, и лежит теперь Евдокия почти что в центре его...
     И долго село пребывало в паралитическом страхе, но понемногу свыклось, а со временем и вовсе как бы… забыло. Как-то устроились судьбы малолетних дочек Евдокии. На самом ли деле взял их к себе мельник-полицай, чтобы «замолить грех», - очевидцы толкуют по-разному. Но многие помнят, что долго сироты скитались (и врозь, и вместе) по селу, по чужим семьям - боялись односельчане брать к себе детей расстрелянной (своих бы уберечь), а так, - разве что подкормить, когда-то согреть… Куда делись потом девочки, и где они, уже взрослые, – этого никто не вспомнил…
     Из года в год все меньше в селе очевидцев той далекой трагедии, все больше тех, кто не знает и уже не помнит. Оборвалась, потерялась во Времени ниточка, связывавшая Евдокию с теми, с кем по крупице собирала она Большую Победу…
                ----------------------------------- 

         
                «БЕЛИКОВСКАЯ » НАКЛАДНАЯ 
     Смутно вспоминали кировчане-старожилы и фамилию своего односельчанина Беляева, - якобы сотрудничавшего с немцами, но тайно помогавшего партизанам, отданного на погибель, как и Евдокия, по навету местного старосты… В день, когда немцы уже покидали село.
     В их семье детей было трое - все девочки (25-го, 38 и 41 года рождения). Отец, Мефодий Васильевич  Белик, работал на маслозаводе (не завод - скорее всего, небольшой цех), что располагался в то время на территории четвертого отделения (уже бывшего и на сегодня) совхоза «Кировский». С него Мефодий Васильевич тайком отправлял партизанам масло. Да не просто отдавал, а все - как полагается, по накладной, в которой неизменно с довоенной поры подписывался «Белик»... Вот по такой накладной его немцы и вычислили. В 1944 году, где-то уже у крымских лесов, захватили гестаповцы партизанский грузовик с маслом. Водитель погиб, а в его шапке – «беликовская»  накладная...
     Жена как чувствовала, все ругала Мефодия: «Что ж детей-то подставляешь?». А он в ответ виновато: «Да что ж делать...». А среди ночи постучат в окошко - и опять уходит, далеко и надолго. Прощаясь, говорил матери: «Може, и не вернусь, но ты не волнуйся, и... ежели что, - ты ничего знать не знаешь».
     И в один из дней подъехал к дому «черный ворон» и увез отца семейства. Слышали односельчане, что в Евпаторию, что там и расстреляли. Уже когда Евпаторию освободили наши, поехала жена искать Мефодия Васильевича. Там раскопали громадную могилу-ров, и в ней, среди расстрелянных и замученных, узнала она своего Белика по вышитой рубашке...
     Пять суток Мефодия Васильевича с другими кировчанами истязали, подвешивали в воде, а на рассвете, покидая Евпаторию, фашисты расстреляли всех... Всего за несколько часов до прихода в город советских войск.
                ==================   
     Война оставила много неизвестных... А может быть, уж так устроена природой людская память: чтобы выжить - надо забыть страшное и удручающее...
И вот живем сегодня мы – за них. Не один слой краски покрыл с той поры лестницу, под которой стаскивали и избивали перед смертью Евдокию Герасименко… Но никак не избавиться от мысли, что уходили на войну солдаты-мужчины и, погибая, они-то выполняли свой долг, свою воинскую клятву. Им - и награды, и честь, и слава, и память сегодня – все справедливо! Но откуда брались сила и мужество у тех безымянных-безвестных, которые, умирая, не могли не понимать, что гибнут «безвестными», что, скорее всего, об их муках, их горе и подвиге вряд ли кто-то когда-то узнает…
     Ведь они присяг не давали, и исполнения воинского долга от них никто не требовал – только пережди беду, промолчи, сохрани дом и детей - разве же этого мало? Но они уходили по ночному стуку в окошко, - а «что делать?», делились последним куском с партизанами, рисковали и знали, что рискуют; они прятали и выхаживали раненых «своих», они не молчали и гибли… И уже сегодня о таких, как Евдокия Герасименко, кто-то с недоумением и вскользь бросает: «И надо же ей было себя подставлять, - может быть, и жила...». Может быть...
              =====================================================

                ИМЕЛИ ЧЕСТЬ УХОДИТЬ ПОСЛЕДНИМИ
  Еще несколько часов назад они, молодые краснофлотцы, возвращались в свою часть по притихшим улочкам Николаева, дремлющим в ожидании воскресного дня. Под впечатлением от посещения театра июньский вечер казалось необычайно добрым, счастливым и нескончаемым… А ночью их батарею подняли по тревоге – война началась.

     В суматохе и неразберихе отступления неизвестно откуда поступали противоречивые приказы, гибли товарищи, с которыми еще вчера переживали радость от приобщения к искусству, и каждый из них все еще надеялся, что происходящее вот-вот объявят недоразумением и оно улетучится, как страшный сон, и все будет по-прежнему…
     Но отступление продолжалось. Шли к Херсону, и единственным преимуществом их зенитной батареи противовоздушной обороны было то, что имели они честь уходить с рубежа последними. И уж этому своему преимуществу они не изменили ни разу.
    Насмерть стояли у Херсонской переправы через Днепр. После неудачного прорыва на Перекопе с боями отступали по Кинбурнской косе. На резиновых понтонах переправлялись к Одессе и там, на Тендровской косе, прикрывали отход флотилии. А когда город был уже оставлен нашими войсками и бои гремели где-то далеко позади, батарея 122-го зенитного артиллерийского полка противовоздушной обороны Краснознаменного Черноморского флота, в составе которой находился зенитчик-черноморец Николай Щербина, осталась на косе, волею судьбы… незамеченная гитлеровцами. Теперь их главной задачей было ждать.
     В конце октября на горизонте появились шесть вражеских грузовых самолетов. Уверенные  в своей безопасности, они без сопровождения направлялись в сторону Скадовска. И батарея открыла огонь. После первого же залпа рухнули в воду 4 самолета. Факелами разлилось по воде вылившееся из взорванных машин горючее. Под радостное «ура!» черноморцев упал в воду и пятый, подбитый подоспевшим краснозвездным истребителем. Лишь шестому удалось уйти. А часа через три - предчувствия зенитчиков не обманули - на горизонте появились двенадцать «хейнкелей». С ревом пронеслись над батареей, разошлись по кругу и «звездным» налетом сошлись над косой. Это был только первый заход…
     Но после налета оказалось, что батарея понесла лишь незначительные потери, зенитные установки не пострадали. Но после налета о них опять на длительное время забыли и свои, и немцы. И для оторванной от мира горстки людей потянулись дни тревожного ожидания, напряжение неизвестности, и лишений – уже экономили и хлеб, и воду.
     Лишь в начале ноября, наконец, пришел за ними из Севастополя буксир с двумя баржами. Погрузили людей, орудия и машины, и двинулись вдоль побережья. С несколькими бойцами Николай Щербина случайно попал на первую баржу, идущую вслед за буксиром. К другим его товарищам, как очень скоро оказалось, судьба была менее благосклонной…
     Уже у самых берегов Тарханкута разыгравшийся шторм обрушил тонны воды на маленький караван. Гигантской волной накрыло баржу, идущую последней, и она начала тонуть вместе с пушками, машинами и людьми в трюме… Из ревущей пучины доносились крики о помощи, и те, кто был в состоянии хоть что-то сделать для тонущих товарищей, не щадили себя - насколько это было возможно. Но когда, казалось, спасение уже было рядом, в ледяной воде разжимались обессилевшие руки несчастных и они навсегда исчезали за кромкой борта… Из трехсот удалось спасти лишь сорок человек.
                * * *
     Потом были в военной судьбе Николая Щербины и оборона Севастополя, и бои под Новороссийском, и штурм Перекопа. А весну 45-го он встречал в Очакове. И трудные послевоенные годы – тоже были… Но первые месяцы войны и переход из-под Одессы в Севастополь остались неизгладимой болью на сердце моряка-зенитчика, кавалера орденов Красной Звезды и Отечественной войны II степени, удостоенного медалей за оборону Одессы, Севастополя и Кавказа.

     Более полувека прошло с того трагически-безвестного перехода, но вспоминать о нем одному из немногих его участников по-прежнему нелегко. Перед глазами – счастливые лица молодых ребят-товарищей, возвращающихся из театра, и руки их, молящие о помощи из морской пучины. Их посмертная награда – безвестность…

     Дрожащей рукой прикрывает ветеран глаза, вытирает неудержимую слезу - почаще бы сегодняшним юным циникам и скептикам заглядывать в эти глаза, замечать эти руки… Какие бы доводы нашли они в своем нигилизме против того, что было и есть свято для дедов и отцов их в слове Родина и долг.

Ирина ХРОЛЬ