Невинная страсть

   Петр Николаевич Всеславский, мужчина с изящной душой и телосложением, имел за плечами лет пятьдесят или около жизненного стажа. Служил Всеславский на начальственной должности в Метрострое. Не на самой главной, но в непосредственно-интимной близости от нее. Хотя Петру Николаевичу не единожды предлагали в высоких кабинетах возглавить самолично Метрострой, он каждый раз остерегался, боясь, что не выдержит и на радостях бросится под колеса прибывающего поезда «Владивосток – Москва». Жил Всеславский в старинном доме в одном из пугливо-кривых арбатских переулков. Из-за таинственного, почти шизофренического расположения здания персональный водитель Петра Николаевича, севший за руль автомобиля раньше, чем увидел голые женские бедра, подолгу плутал в поисках нужного адреса. Поэтому Всеславский постоянно приезжал на службу на полтора, а то и два часа позже положенного.
 
   Имея заразительно-интеллигентный вид, Петр Николаевич и характер имел соответственный: веселый и компанейский. Положим, идет совещание у высокого начальства, а Петр Николаевич знай себе, смеется, да анекдоты рассказывает. И все больше скабрезные, непридамские. Со стороны казалось, что он сию минуту пустится отплясывать трепака. На совещаниях даже стулья к стенам отодвигали. На всякий случай. Чтобы дать простор плясуну.

   Помимо этих вполне нормальных свойств души, имелась у героя и некая странность. А даже и не странность, а так, невинная страстишка. Из-за этой страсти и жена его вышла в свое время за Петеньку замуж. Очень любил Петр Николаевич откупоривать бутылки. Больше всего, конечно, те, что с вином: сопя и подхватывая языком капающую слюну, Всеславский вворачивал закрученное спиралью шило штопора в кору пробкового дерева, чтобы потом выдернуть пробку из горлышка с гастрономически-залихвастским чпоком. С удовольствием открывал и коньячные, и водочные бутылки. Даже и с пивом или детским напитком «Буратино». Не делал исключения и для заграничной «Кока-колы» — лишь бы пробка была.

   Для этих целей у Петра Николаевича и набор был специальный: открывашка позолоченная (подарок на 50-летний юбилей) и никелированный штопор. Да не полумеханический, который пробку тупо из горлышка сам тянет, а допотопный, на ручной тягловой силе, чтобы мускульные усилия прилагать. Все друзья были сочувственно осведомлены о его слабости и откупорку доверяли только ему. Причем сам Всеславский алкоголь не употреблял. Никогда и ни в каком градусе. Даже вкуса алкоголя не знал. А вот чего терпеть не мог Петр Николаевич, так это открывать консервные банки. И стеклянные, и из жести изготовленные. Бывало, кто по незнанию или из злорадства начнет настаивать, Всеславский тут же пугливо и спрячется за оконную штору. Стоит в укрытии, пока все банки без него не откроют, только тогда и выйдет.

   А то вот еще. Поздний вечер. Петр Николаевич уже давно почивать изволят, а супружница его не спит. Обставившись пустой стеклотарой, старательно укупоривает ее. Иной раз до полуночи работа затягивалась, а то и до первых петухов, которые из деревень до Арбата все равно не доносились. Все для того, чтобы Петенька утром встамши, занятие себе по душе имел. Вместо физической зарядки.

   Притомившись от мертвого течения службы, Всеславский выбирался из кабинета и шел к какому-нибудь укрытому от глаз, будто монашеский скит, гастроному. Если у входа в магазин не оказывалось нужных людей, Петр Николаевич набирался терпения и ждал. Он то прыгал на одной ножке по воображаемым квадратам классиков, то принимался ходить строевым шагом, как перед полковым знаменем, а то садился на корточки и курил сигарету с уголовным прищуром. Но вот подходили нужные люди, Всеславский быстро соображал с ними «на троих» и когда вожделенная бутылка — словно снаряд с надписью “No Pasaran!” — оказывалась у него, он трясущимися от вожделения руками откупоривал ее и, передав в такие же трясущиеся руки, отходил в сторону. Ожидая новых мимолетных партнеров, чтобы скинуться снова «на троих». Однажды отойти не удалось. Огромный, под два метра, мужик с депутатским выражением шального в своей тупости лица и глазами, как у ученого-теоретика, сидящего на унитазе, удержал его за рукав:

   — Ты куда это наладился, словно каравелла Колумба?

   — Да я не пью. Совсем. У меня плоскостопие, — зачем-то добавил щенячье-скулящим голосом Петр Николаевич. — Я вот только бутылочку вам откупорил.

   — А тебя кто пить заставляет? — честно изумился мужик. — Тебе здесь что, бесплатные курсы по откупориванию стеклянных емкостей?

   — Но я уже оплатил свою долю, — храбро пискнул Всеславский, тщетно пытаясь отнять рукав пиджака.

   — Про долю — речи нет, а вот за то, что открывать учился, не заплочено. Короче, Магеллан, с тебя еще стольник!

   Петр Николаевич мужественно отдал требуемую сумму, но под конец не удержался и плюнул в наглую морду вымогателя. Мысленно.

   Смутно подозревая, что в этот день у гастронома ему больше не повезет, Петр Николаевич отправился в недалекую пивную. Он как-то слышал, что простой народ часто приносит «с собой», чтобы приготовить под столом «ерша».

   В пивняке плавали сизые клубы дыма, рухнувшие надежды и заторможенные устремления. Воздух был густо напитан кислым запахом человеческих жизней. Продвигаясь от столика к столику, как лектор общества «Знание», метростроевец предлагал сидящим свои услуги. Одни равнодушно отмахивались, другие со смехом позволяли откупорить водку. Тогда Всеславский, с улыбкой Наташи Ростовой на первом балу, опускался на колени и лез под стол — бармен не должен был заметить запрещенный продукт. За одним столиком, в дальнем углу зала, Всеславского, несмотря на приличный костюм, приняли за опустившегося подполковника полиции, который на халяву мечтает приложиться к горлышку бутылки. Петра Николаевича долго били. Ногами тоже. В двух местах порвали пиджак и сбили набок галстук. После этого случая, чиновник трое суток отлеживался дома, и жене пришлось укупоривать непривычно много бутылок.

   И все же лучшими днями были, определенно, пятницы. Всеславский, пользуясь своими обширными связями, получал список ресторанов, в банкетных залах которых должны проходить в этот день торжественные свадебные мероприятия. Петр Николаевич одевался соответственно случаю в пасмурно-деловой костюм, контрастирующую с ним белую рубашку и вызывал персональный автомобиль. Вручив водителю список, втягивал тело на заднее сиденье лимузина, и они отправлялись кружить по городу.

   В банкетный зал Петр Николаевич впрыгивал безумным чертиком из табакерки. Окидывал быстрым взглядом столы, молниеносно оценивал дислокацию напитков и, выхватив из кармана заветный набор инструментов, принимался за работу. Быстрыми, экономными — ничего лишнего — движениями освобождал от укупорок горлышки разнокалиберных бутылок и будто замороченная пчела-труженница, собирающая взятки с цветов, перемещался к следующей группе спиртосодержащего и безалкогольного. На свадьбах одна половина гостей обычно не знает другую и Всеславского принимали то ли за родственника со стороны жениха-невесты, то ли за метрдотеля, добровольно взявшего на себя обязанности откупорщика.

   В зависимости от дорожного трафика Петр Николаевич успевал откупорить две, максимум три свадьбы. Позже посещать мероприятия смысла не было, поскольку гости с жадным весельем в руках уже успевали открыть все бутылки.

   Но однажды случился конфуз. Вбежав в очередной ресторан (эта свадьба размахом в банкетный зал не уместилась), Петр Николаевич привычно сунул руку в карман пиджака и не обнаружил рабочий инструмент. «Посеял, — с тревогой подумал он. — Либо на предыдущей свадьбе на столе забыл, а может и в машине выпал из кармана. Надо будет поискать». Уходить резона не было и Всеславский, зная, что на многих свадьбах штопоры раскладывают по столам в целях самообслуживания приглашенными, кинулся к уже сидящим и слушающим речь тамады людям. Он принялся лихорадочно ворошить столовые приборы, заглядывать под тарелки с салатами и прочими холодными закусками, солидно теснившимися на скатертях. Штопоров не было. Испытывая почти физическую боль разочарования, но, не теряя надежды, Петр Николаевич быстро двигался вдоль длинного крыла П-образно составленных столов.
 
   Неожиданно ему на плечо легла могильной тяжестью чья-то ладонь. Петр Николаевич, приосанившись и придав фигуре независимый вид, повернулся. На него с холодным блеском Феликса Дзержинского смотрели глаза. Помимо глаз Всеславский разглядел габаритную, короткостриженную фигуру. Позади топталось существо меньших, но крупнее Петра Николаевича, размеров.

   — Мужик, ты чего тут шаришься? Руками, гляжу, суетишься по нетронутым блюдам. Ты чей вообще?

   Петр Николаевич суетливо заметался мыслями в поисках укрытия. Он вдруг вспомнил, что свадьба эта не обычномосковская рабочих какого-то АЗЛК или офисного планктона. В этом ресторане вор в законе женил своего сына на дочери главы муниципального округа.

   — А ваш я. Тутошний, — широко, будто беззубый заулыбался Всеславский. — Вот, место где присесть искал.

   — Это какой — наш? Я тебя не знаю. У них, — говорящий мотнул головой за спину, — ты в списках тоже не значишься. А коли не значишься, то считай — и нет тебя вовсе. Так чего хотел?

   — Да мне бы штопор, — доверительно произнес Петр Николаевич. — Бутылочку откупорить.

  — Штопор?! — весело изумился визави. — Так а чего юлишь-стесняешься? Нет проблем!

   И он вращательным движением, пока кулак не уперся в живот Всеславского, ткнул штопором в изящное стройное тело. После этого, будто извлекал пробку из бутылки, потянул его назад.

   Похоронили Петра Николаевича через два дня. Друзья и родственники, поминая Всеславского за столом, пеняли ему за то, что приходится откупоривать бутылки самим.