Олень на Голгофе

Я придумаю себе крест и придумаю себе Голгофу - и взойду на нее, пока светит полная Луна и нет никого рядом, чтобы никто не мешал мне страдать в одиночестве. Тем самым я попытаюсь доказать то, что мучения Христа на кресте есть ничто иное, как ложь и мистификация, и что любой дурак может точно так же сутки провисеть на кресте - и от этого он на небо не вознесется.
Я поднимаюсь на воображаемую гору, волоча воображаемый крест, кое-как устанавливаю его и внезапно понимаю, что у меня нет врагов, которые могли бы прибить меня к этому кресту. Нет никого рядом со мной, ведь я сам, не желая контакта с людьми, удалился от них. Конечно, поскольку все это происходит в моем воображении, я могу навыдумывать себе разного рода врагов и недругов, но это будет уже не то, совсем не то. Враги должны быть реальными, а не воображаемыми. А иначе с ними слишком легко справиться.

Внезапно воображаемую тишину нарушает вполне реальный стук копыт. Я оборачиваюсь и замечаю огромного оленя, стоящего в зарослях боярышника неподалеку от меня. Олень смотрит на меня искоса, и оттого мне кажется, будто бы у него один глаз, который вдобавок ко всему еще и светится. Какое-то время мы молча наблюдаем друг за другом, а затем олень, видимо, поборов свой страх перед человеком, направляется ко мне, - и внезапно я понимаю, что никакой это не олень, а простой мужик высокого роста, в мятой потрепанной рубашке и вытертых на коленях джинсах. Сальные волнистые волосы падают на его лицо, закрывая один глаз, а оставшийся - таинственно мерцает, так как на него падает лунный свет. Все его существо излучает величественное и презрительное равнодушие, от которого мне становится не по себе.
- Извините, - робко обращаюсь к нему я, - Вы не могли бы мне помочь?
Мужик своим змеиным взглядом окидывает импровизированную Голгофу, крест, меня, заросли боярышника и высокие сосны, а затем мерцающий глаз останавливается на моем лице и я слышу голос, низкий и гулкий, подобный ворчанию грома где-то далеко за горизонтом:
- Тебе чего надо?
- Понимаете, - все мое существо охватывает такое смущение, такой стыд, такая неловкость, что я начинаю лихорадочно придумывать, куда мне от себя деться, - понимаете, уважаемый, тут такое дело... Вам оно, конечно, может показаться странным, но я попробую объяснить...
- Ну не томи, - гудит он. - У меня мало времени.
- В общем, мне нужно, чтобы кто-нибудь повесил меня на этом кресте, - набравшись смелости, выдыхаю я. - Тем самым я пытаюсь доказать...
Мужик вытаращивает на меня свой единственный глаз, крутит пальцем у виска и выдает:
- Ты что, парень, совсем из ума выжил? Слушай, если тебе так жизнь надоела, то иди повесься, благо ветки тут крепкие. А меня не отвлекай, у меня и так мало времени. Выдумал тоже... - фыркает он, - распять самого себя... на кресте... Чудак. Ох чудак... Людишки...
И, бормоча все это, он медленно и величественно пересекает поляну и скрывается в зарослях боярышника с противоположной стороны. Я опять остаюсь один. Луна освещает меня, крест, голую, кое-где поросшую клочковатой травкой, землю, ландыши под ближайшим деревом. Я не думаю ни о чем, и был бы абсолютно спокоен и легок - если бы не чувство стыда, затаившееся в дальнем уголке моей души. Почему-то мне кажется, что странный незнакомец проходил тут не просто так. Я начинаю лихорадочно соображать, кто бы это мог быть, и внезапно осознание приходит само, подобно пуле, прошибая мой мозг насквозь:
- Дьявол!!!!! Я же забыл утюг выключить! Вот я мудак!
И воображаемая Голгофа рассыпается перед моими глазами, как рассыпаются небоскребы в фильмах-катастрофах.