Архив проза ру. Автор хотел сказать...

Истина невыразима.
На неё можно лишь указать.
Чем сложнее и изысканнее Указатель,
Тем охотнее вы принимаете его за то,
На что он указывает.
И Исключительно для вас,
О духовнейшие аскеты. Для вас...
Чем непритязательнее и проще Указатель,
Тем охотнее вы принимаете его за то,
Hа что он указывает...

                философ Рам Цзы




Но подлинная, рефлектированная в самое себя и поэтому опосредствованная в себе непосредственность мышления (априорное) есть всеобщность,
его у-себя-бытие.

                Гегель Г.В.Ф «Энциклопедия философских наук»


   



«Обжитое держит. Мал островок и непригляден, лишь перхотный блин подушки и плиссированная спиной простыня, но какая ж тоска обовьет струной горло, заставит руку вцепиться в ребро койки, когда придет время покинуть. Обовьет и выгонит наверх жалкую как цыпленок надежду, что еще может не сейчас, не в эту неподходящую прощанию минуту, что те кто торопят еще могут отвлечься, махнуть рукой, мол не к спеху, можно и завтра, потом... И знаешь всю напрасность хлопот слабого трясущегося нутра, знаешь что не отпустят, не зря же каталка и санитарки с заботливой укоризной на лице... И долгий коридор, нутром подзорной трубы берегущий на конце каплю света. И ты забываешься ,тянешься взглядом к нему, пропускаешь последний метр... Коляска шоркнув колесами о порожек тормозит. Переложили. Заботливо подвязали запястья тугими резиновыми жгутами, отбирая поздно пришедшее - бежать! Все Сережа. Время пришло».

© Фцук, 2000
«Полированные поручни»
http://www.proza.ru/2000/10/27-31






«- О-ло-ло-ло-ло! – говорит мне мой товарищ, протягивая рецепт, - доктор выписал тебе цианистую сонату, три раза в день вместо еды. И чаще проветривай помещение плюс обязательная влажная уборка – на второй день неубранные звуки начинают разлагаться.
Так и живу: хлопнешь в ладоши, а потом полдня выметаешь разноцветные осколки.
Я хочу, чтобы меня поняли вы, слышащие. Вам, возможно, иногда кажется, будто вы чувствуете цвета нот; причмокиваете, пробуете звуки на зуб (ля диез сегодня слишком горька) - все это явления совсем другого порядка, не имеющие ничего общего с тем, когда человек, неспособный слышать, подвергается постоянному нападению со стороны пестрой, ощутимой тишины, съеживаясь от атласного прикосновения белого пульса шагов на лестнице, внимая шершавому ворсу зеленого шума дождя за окном, опасному журчанию желтого скрипа соседской двери, становясь участником драмы, где цвета наливаются соком звуков, а звуки огненными шарами кружат по комнате».

© Николай Кэобури, 2001
«O»
http://www.proza.ru/2001/09/27-17






«Бросаясь мне под ноги, трамвай перекрыл своим телом амбразуру яузского бульвара. Юркие галки резвились на стенах сталинских многоэтажек, галтели, галтели, неугомонные. В топях тополевых вязей шагал грозный солдат в тулупе. Дама с кошкой на бронзовом поводке догуляла до Покровски, и теперь угрюмо глядела в обрывающийся поворот, вслед уходящему трамваю. Сталкиваясь с фонарной кольчугой, летел на просвет нежно голубой московский снег – впечатлительный и хрупкий. Тополя засыпали, засыпаясь голубыми хлопьями, черные ноготки царапая о нежную февральскую кожу. Автомобили сонные ковыляли вниз и вверх по улицам, светлячками маяча за тесьмой бульварной решетки, тенями обволакивая мостовую. В профиле трамвайном затаилась неуклюжая океанская рыба, чешуйчатая скумбрия с пепельными плавниками пантографа и мутными глубоководными глазами – круглыми фарами. На пятом этаже медный лист подоконника был захвачен ссохшимися цветками и дремлющими голубями, в обмороке жующими свои разноцветные камешки».

© Dоuble, 2002
«Что-то особенное, вывернутое наизнанку в субботу»
http://www.proza.ru/2002/03/23-89






«Похоже, писателям стыдно стало разыгрывать из себя воспитателей (верно сказано: а судьи-то кто? ну, кто?!). А может, денег захотелось. Так или иначе, менторской функции литература лишилась. И читатель вздохнул свободнее. И то правда: чего это меня воспитывают такие же (ей-Богу!) несовершенные люди, как и я сам? Спору нет, хороший писатель Лев Толстой, лучше меня, но с чего он взял, что и как человек он выше своего читателя? Честнее, нравственнее, справедливее? Разве способность писать прозу гарантирует высокий моральный уровень?
 Так что оно, пожалуй, и к лучшему, что литература нынче нас только ублажает, а не воспитывает. Ну, и ублажала бы себе на здоровье. Но - перестаралась. Так уж устроен человек: охотник он со всей дури впадать в крайности. Впал в одну, понял, что это крайность, выпал и ударился в другую.
...
И что характерно, в школьную программу пока не включают ни Акунина, ни Лукьяненко, ни Алексеева. Методисты уверяют, что это не для детей. Согласен. Ну, а чему такая литература научит взрослых? Ведь она действительно талантлива. А подлость ее попадает на благодатную почву. Станете ли вы удерживать себя в границах морали, коль скоро даже писатели этого не советуют?»

© Гедеон, 2002
«Уроки подлости»
http://www.proza.ru/2002/10/10-164






«Есть не столь много преувеличений, сколько предвзятых мнений относительно места, в котором я живу. Одно из них, восходящее корнями еще к книгам наших праотцев, называет мою страну «текущей молоком и медом». Не знаю, что думают об этом другие, но у меня эта метафора вызывает в воображении всегда одну и ту же картину. Я вспоминаю, как моя покойная няня Екатерина Герасимовна, положив в тарелку горячей манной каши и полив ее сверху красным киселем, говорила: «Вот тебе, голубчик, молочные реки и кисельные берега». Делала она это исключительно ради искусства, зная, что каша не станет оттого вкуснее, а я поправлял — «кисельные реки и молочные берега», — и, вертя тарелку в руках, задумчиво гонял вязкие потоки киселя по дымящейся белой поверхности, безуспешно пытаясь найти сходство между ожившим в тарелке географическим пейзажем и рекой Пехоркой, куда любимая няня водила меня однажды гулять. После нескольких минут такого сосредоточенного животворения я перемешивал содержимое тарелки ложкой, делая кашу равномерно розового цвета, на чем игра в «берега и реки» заканчивалась».

© Даниил Орлев, 2004
«Кисельные реки»
http://www.proza.ru/2004/05/24-151






«Худая рыжая дворняга с глазами усталого Будды, завалив голову, смотрит на мигающее пятно светофора.
В черных влажных прорезях мается неон рекламы.
Собака задирает голову выше, сажая на нос Луну...нюхает ночь.
Ночь пахнет теплым асфальтом, уснувшим в пыльных обочинах тополиным пухом, тщетой желаний.
Собака, прихрамывая, пересекает зебру, мелко дрожа ввинчивается в кусты.
Идет мимо пересохшей лужи.
Хрупко вытягивается на ночной земле, кладет морду в траву и поскуливая,
зовет сны.
Ей снится медленно тающая зыбь на темной воде.»

© Олег Дриманович, 2009
«Хромой Будда»
http://www.proza.ru/2009/11/06/952






«Вижу будто сейчас: неохватная глазом панорама грандиозного Вокзала... Собственно, весь мир - безграничный Вокзал, и весь он заполнен составами: под докучным, тоскливым мертвенным солнцем тесно сгрудились бесчисленные поезда, удаляясь и сходясь к перспективе дымного горизонта - вагоны, вагоны, вагоны - пыльные, убогие и мрачные недвижные вагоны, - и вот я, как всегда в одном из этих снов, в каком-то неразрешимом томлении ищу и ищу свой, тот самый, заветный вагон. Перелезаю с площадки на площадку, перебираюсь из тамбура в тамбур, проползаю под колесными тележками, карабкаюсь по сцепкам и буферам - но нет, все не тот, не тот… нет м о е г о вагона, хотя знаю - о н где-то наверняка здесь, и я ищу и ищу... из ночи в ночь, из сна в сон, годы и годы...
 Меняются ландшафты, станции, вокзалы, полустанки, меняются пути, а я все ищу и ищу, всю жизнь ищу его во снах... и от того, найду или нет, зависит нечто окончательно-решающее, кардинальное, определяющее весь смысл жизни и судьбы...
 С чем сравнить эту тоску, эту неизбывность все новых и новых разочарований при пробуждении, это сознание крайней, предельной необходимости, чуть ли не главного долга и назначения моего краткосрочного бытия: найти е г о, всё-таки отыскать, несмотря ни на что...»

© Феликс Ветров, 2010
«Вагончик тронулся...»
http://proza.ru/2010/03/05/918






«Всё, что теперь окружало её, представлялось ей очень важным, значительным, связанным какой-то общей мыслью. Так тень от стула явно имела отношение к цвету неба, блик на спинке кровати – к горячему чаю в розовой чашке, изгиб ветки за окном - к пружинке, объединяющей листки маленького блокнота, в который Илья время от времени что-то записывал. А тихое жужжание телефона и резкое «да», было связано с едва доносящимся сквозь старые оконные рамы уличным шумом и с холодноватым воздухом, который по утрам Илья приносил с собой в палату.
Во время обхода молодой врач в узких очках, внимательно глядя Наде в глаза, спросил:
- Ну, как у нас дела?
- Заяц, - честно ответила Надя.
…
- До города километров пять оставалось, шоссе почти пустое, мимо только одна фура прошла, и  всё, тишина. Ехали молча, Димка даже радио выключил - девчонки на заднем сидении спали. Вдруг - хлопок, машину развернуло, выкинуло на встречку, потом в кювет, перевернуло… Я опомнился – перед окном уже трава, кусты какие-то. Бред!»

© Ангелина Злобина, 2010
«Заяц»
http://proza.ru/2010/12/03/1186






«- В тот день, когда Яаков родился, в одной отдалённой стране было посажено дерево, из плоти которого потом сделают гроб Яакова. На самом деле это дерево никто не сажал, и посеялось оно само – недалеко от реки, извитой, медленной, как трамвай на Гагаринском мосту, на равнине, такой, что если лечь на спину, то покажется, что тебя накрыла голубая поливная пиала. Дерево это – тополь, или очень похожее на тополь, быстро истлевающая древесина которого используется, в последние лет сто, восточными евреями для изготовления последнего ложа. Яаков родился на Востоке, в семье настолько бедной, что деньги там никогда не заносились в дом, а сразу менялись на еду в продуктовых рядах базара, и настолько многодетной, что разница между самым старшим ребёнком, и самым младшим, была сравнима с не самой короткой человеческой жизнью. Яаков был самым младшим, и оттого видел своего отца только стариком, а отец видел Яакова только ребёнком, и они так и не успели пообщаться, как равные, хотя, с другой стороны, отец и сын никогда между собою не равны. Жизнь Яакова шла своим чередом, а жизнь дерева – своим, и нигде в своих жизнях они не пересекались, и только смерти суждено было соединить Яакова с его деревом».

© Амирам Григоров, 2011
«Дерево Яакова»
http://proza.ru/2011/04/08/1242






«Наконец разыгрался скандал.
Порфишка Ничавов, поравнявшись на улице с коляской градоначальника, поднес было руку к шапке, а затем вдруг, ни с того ни с сего, наклонился, поднял с земли камень и шнырнул его в коляску. Он и сам не мог дать объяснений, зачем и почему это сделал.
Выпороли его, чтобы другим неповадно было, немилосер¬дно. Но что любопытно: отлежавшись и снова встретившись на улице с Леопольдом Лоэнгринычем, он снова швырнул в него теперь уже заранее приготовленный камень. И снова не попал.
Теперь уж выпороли его не то что немилосердно, а до полусмерти.
И что же? Опять отлежавшись, он опять взялся за свое. Едва увидев Заманиловского, он стал выискивать камень потяжелее. И если бы не вовремя подоспевший будочник, то неизвестно, промахнулся бы Порфишка на этот раз.
Третья порка превзошла не только обе предыдущие, но и вообще все подобного рода экзекуции, производившиеся до сих пор.
Тем не менее спустя какое-то время Порфишка опять появился на главной улице Глупова с булыжником в руке.
Заманиловский плюнул и заперся у себя дома. Но и дома ему не стало покоя».

© Игорь Бестужев-Лада, 2011
«Под пятой глупости /Сатирический роман/»
http://proza.ru/2011/06/03/655






«-Здравствуйте, госпожа. Моя фамилия Уленшпигель. Я из Фландрии. Тиль Уйленшпигель. Город Даме. Слышали? Дело в том, что моего отца, Клааса, недавно сожгли на костре по ложному доносу. Я пробрался на плаху, взял горстку ещё тёплого пепла, высыпал его в мешочек из свиной кожи, повесил на грудь. Теперь, госпожа, я не могу спокойно жить ни минуты. Пепел Клааса стучит в моё сердце. Мне вздумалось отправиться странствовать по свету - помогать бедным, веселить народ. Вы не могли бы составить мне компанию? Вообще-то я шут, бродяга, плут и дамский угодник. Но скоро стану народным героем. Честное пионерское! Не откажите мне в моей просьбе, госпожа… Что вы молчите?

 - Я не молчу. Думаю. Нет, Уленшпигель. Нет.
 - Почему?
 - Не смогу.
 - Никогда?
 - Вы же знаете - я люблю другого».

© Сергей Барановский, 2011
«Колыбельная для Чи-Чи»
http://www.proza.ru/2011/05/22/179







продолжение http://proza.ru/2012/06/27/1358