Климат предков. Глава 36

Я сразу же зашел к Стомихееву, поблагодарил за возможность увидеть отчима, передал ему бумаги из Багдада и рассказал последние новости: и про Скачкова, и про Тодорского, и про советника, и про войну. Стомихеев многозначительно кивал головой, будто давно уже все это предвидел, вплоть до переломов, а потом еще раз подробно переспросил, что, как и у кого сломано – тема была для него близкая.
 Потом я зашел к Точилле. И он, и Нинка, здоровые и энергичные, не переставая ахали на протяжении всего моего рассказа, но больше с восторгом - ноги у них были целы, и в них все время тыкался возившийся на полу годовалый Кутькин, тьфу – Тюськин.
Точиллы тут же сообщили, что Новый год завтра будем  праздновать все вместе в клубе, что можно пригласить Эльхам, и перед тем, как идти в клуб, мы соберемся у них немного выпить. Будут Давыдовы, Лапицкие... и Лихуда.
- Какой Лихуда? – спросил я, подозрительно относясь к любым новым лицам в нашей компании.
- Да, один знакомый специалист приехал с женой… - сказал невнятно Игорь, глядя в сторону. – Скажи Эльхам, чтобы приходила часам к  десяти.
- Хорошо, я ее встречу и приведу… - как можно безразличней ответил я и устало пошел домой.

31-го декабря, с самого утра, я явился на работу, а Эльхам примчалась еще раньше и уже ждала меня.
- Дима, что случилось? – накинулась она на меня, как только я вошел в комнату.
Вот кому бы я только всю жизнь все и рассказывал! О чем бы я ни говорил, она считала, что это обо мне. Она ничего не спрашивала, но все сказанное впитывалось досуха. И ничего не пролилось, и на полу не осталось.
Я сказал, что поговорить с отчимом о нас не было никакой возможности, и что теперь он приедет не скоро. А чтобы закончить не так грустно, передал приглашение на Новый год и предложил ей прийти ко мне в девять. А в десять мы пойдем к Точилле.
- Хорошо, я попробую, - тихо сказала она.

И без десяти девять вечером на моем деревянном крыльце стукнули шаги и раздался мягкий удар колокольчика. В это время я стоял в ванной под душем.  Держать Эльхам на улице было нельзя, и голый и мокрый в остатках пены, я пронесся к входной двери, гадая на ходу, перед кем же я сейчас предстану? И, приоткрыв дверь, слабо увидел ее ожидающее лицо. Соседний дом - Точиллин - сиял огнями и гремел музыкой.
- Я пришла... - сказала она своим тихим завораживающим голосом, входя внутрь и разглядывая меня, у которого вся борода из пены сползла к низу живота. – Ты очень красивый Дед Мороз...
Я рванулся обратно в ванную, на ходу пригласив ее быть, как дома.
Через три минуты я вернулся уже сухой и наполовину одетый, и она продолжила:
- Я оставила Ханлара у Фейсалов. Они очень подробно расспрашивали меня, к кому я иду, и что мы будем делать, и будешь ли там ты. Никто из них не пошел, хотя их тоже приглашали... Сейчас, после того, как вы вошли в Афганистан, нам рекомендовали не встречаться с вами. Я сказала, что это просто небольшая вечеринка у Точиллы…
Получалось, что все время приходилось уворачиваться от больших и малых событий, которые увесисто проносились над головой…
Я протянул руки помочь ей снять пальто, она повернулась спиной... и оказалась в моих объятьях.
- О, Дима, - выдохнула она.
А я обнял ее так крепко, что между нами не осталось разделяющего пространства - мы выдавили его прочь, и оно плотным кольцом сомкнулось вокруг нас. Кругом хлопали двери домов, шлепали торопливые шаги, возбужденные голоса постоянно и строго спрашивали друг друга, взято ли то, что так будет нужно, и не забыто ли то, без чего ничего не получится?.. А мой дом замер, затаив дыхание, и ничего-ничего на свете ему больше было не надо, потому что в нем уже все было, и наступил праздник!
Это был первый раз, когда она пришла ко мне здесь в поселке. Везде, на все стороны торчали мои окна с короткими занавесками, выключить свет я не мог – кто-то мог видеть, как она вошла и поинтересоваться, почему я вдруг стал экономить электричество. И прячась от окон, мы очутились в коридоре...
На ней было чудное платье из миллиона круглых черных блесток-чешуек. Наверное, много внимания  и труда было затрачено, чтобы сшить его.
- Это наше национальное... – прошептала она, когда я с не меньшей осторожностью тоже принялся за него.
Я не повел ее в спальню. В этом фанерном домике все можно было подслушать под окном. Тогда надо было бы включить кондиционер, но свет выключить… В общем, оказалось, что мне надо было еще как следует изучить нрав своего дома, чтобы не натворить непоправимых дел…
Логический ход моих мыслей стал петлять, как заяц, и я уже не мог сообразить, как мы оказались на полу, запыхавшиеся и полураздетые. Голоса и шум с улицы стали уже не важны и даже наоборот - ненужны. Тишина и невесомость обступила и подняла нас, и мы застонали в долгом поцелуе, и все мое существо, собравшись внизу, забилось, как куранты... но не дотянуло до 12-ти. И с последним ударом я все-таки прошептал ей:
- Happy New Year!..

На часы мы посмотрели только в десять. Блаженство вытягивается и оборачивается спешкой. Надеть то, что было уже надето, не сложно, сложнее вернуться в то состояние, когда еще ничего не снималось. Тут двадцать шагов до дома Точиллы нас не спасут. Я предложил посидеть пять минут дома и успокоиться, но мы не хотели успокаиваться. Пришлось идти такими, какими мы были - приятно возбужденными, делая вид, что нам очень холодно, и нас дружно приветствовал хор голосов, словно Деда Мороза и Снегурочку, которые только что встретились, но уже успели нацеловаться.
Все были в сборе и уже раскованно сидели за столом, который как хороший хозяин, успевал всех и попоить, и потчевать. Мы старались быть самыми незаметными, но благодаря этому, оказывались в центре внимания.
Лихуда и его жена все время не сводили с нас цепких глаз. Танцевали ли мы с Эльхам, или сидели рядом, ели, или пили, вставали ли покурить - они водили за нами головами, как две хорошо обученные собаки, и мне захотелось открыть входную дверь, бросить туда свой ботинок и крикнуть им «аппорт!», чтобы они с веселым лаем бросились вон, а мы бы спокойно продолжили праздник… пока Лихуды не стали бы скрестись обратно.

В одиннадцать мы пошли, не торопясь, в клуб. Эльхам впереди, среди женщин, я сзади, среди мужчин. Было звездно, холодно и так ветренно, что казалось сдует все, и даже звезды с неба.
Мы чинно расселись за столиками, как на наших «Огоньках». Эльхам была единственной иностранной гостьей, и я сидел при ней переводчиком. Ее платье было уже не таким свежим, как когда она пришла ко мне. Я попортил его немного, но об этом знал только я.
Все вокруг только приближались к вершине праздника, а для нас с Эльхам он уже плавно сходил на нет, потому что наши главные поздравления с Новым годом осталось позади.
Впереди поднялся Стомихеев и начал свою длинную речь, закатывая глаза то к потолку, то долу, а слушатели не знали, куда девать свои. Я видел его попытки улыбнуться, видел его шевелящиеся губы и тихонько переводил Эльхам, почти касаясь губами ее уха, пропуская производственные показатели и вставляя личные:
- Дорогие мои друзья! – импровизировал я. - Давайте в этот новогодний вечер на минутку представим, что мы друг другу братья. И я, как старший товарищ, первым прошу у вас прощения, что в этом году обидел многих. Да почти всех!.. А нам надо стремиться любить друг друга, как это делают два человека в проектном отделе и еще другие некоторые. И не надо строить им козни, а надо дать возможность встречаться, сколько они пожелают... Что толку рыть другому яму? И долго, и трудно, и самое обидное, что сам же в нее и попадаешься!..
В конце своей речи Стомихеев поднял бокал и громко произнес: «Так выпьем же за нашу советскую Родину, которая дает нам все эти возможности!»
Зазвучал гимн Советского Союза, мы все встали, и Эльхам сказала, чокаясь со мной шампанским:
- Happy New Year, Дима! Значит, мы теперь можем при всех целоваться?
Следом за Стомихеевым стали подниматься начальники поменьше и говорить глупости побольше, а потом заговорили все, и беспечная легкость, заглушая музыку, закружила вальсом по залу…
Эльхам сидела, демонстрируя на людях внимание и скромность, а я успевал вплетать в переводимые речи много легкомысленного и нескромного.
Часа через два все стали расходиться. Точилло и Лихуда, чтобы не было никаких возможных вариантов, предложили проводить Эльхам домой. Мы довели ее до дома, весело попрощались и побрели медленно прочь, наклоняясь навстречу пыльному холодному ветру. Лихуда был доволен, изредка улыбался, поглядывая на меня, и о чем-то нудно говорил с Точиллой.
И простившись на углу со всеми, я громко крикнул в догонку:
- Лихуда! С Новым годом!..

Наутро я пылесосил дом и нашел на полу две черные чешуйки от ее платья, которые подержал на ладони и осторожно спрятал в спичечный коробок.
Еще тело пылесоса не успело остыть, как в дверь уже позвонила соседка Жанна, жена журналиста.
- Пылесос освободился? – спросила, запыхавшись, она. – Ну, как встретили Новый год?.. А мы всю ночь музыку слушали. Говорят, у тебя хорошие пластинки есть?
- Да, могу показать… - сказал я, острожно подводя ее к дивану.
Жанна радостно присела около меня и придвинулась поближе, чтобы легче читать названия. Отодвигаться от нее было неприлично, и, чувствуя, что она сейчас ляжет мне на руки, я встал:
- Сейчас я принесу из спальни. Там есть еще.
И отправился туда.
Пока я доставал из шкафа пачку пластинок, вошла Жанна. Не отводя глаз от кровати, она восторженно сказала:
- Ой, наверное, это нехорошо - входить в твою спальню?…
И оказалась между мной и кроватью.
Наверное, это было ошибкой, потому что с одной стороны кровать притягивала ее, как огромный магнит, а с другой – оттягивала от меня, и путь из спальни оказался свободен.
Видя, что с ней происходит, я взял ее под руку, помог оторваться от притяжения кровати и повел ее в гостиную. Там я стал ей что-то рассказывать, а оттуда она уже сама смогла найти выход на улицу, правда забыв, что приходила за пылесосом.
А я снова достал спичечный коробок и стал рассматривать чешуйки от золотй рыбки… Я не мог позволить никому испортить свои, с таким трудом добытые впечатления, уже мягко упакованные в воспоминания!..