Часть вторая. Первая глава

Есть ли для бессмертных что-нибудь тайное? Скрытое от них. Или хорошо забытое. Может, забывать – одно из божественных благ. Представьте, что вы бессмертный. Вечность расстилается за вашей спиною. И вечность же простирается впереди. Ужас, кошмар.

Хаос, из которого, говорят, все произошло, – куда пригляднее, приятнее: в нем и богам не разобраться – то есть можно отдыхать.

Может, из Хаоса все просто вываливалось. Вывалилось, оправилось и – давай действовать. Совершать акты творения. Позднее это назовут началом эволюции. И добавят себе всяческих забот. Эволюцию-то продолжать надо… Но это – про человечество. А боги? Они из эволюции выпадают. Ну, не в осадок, конечно… Осадком, приземлившись, становится эта самая эволюция. Боги же, насовершав всякого и всяческого заглавного, надзирают сверху, а вечность тянется, а ты все тот же самый, бессмертный.
 
Это люди меняются в течение жизни. Каждый может в разные моменты себе сказать: я – другой, другой, другой… И все про себя помнит. Ну, что-то там запамятовал, несущественное. И пусть за пределами обоих концов твоей жизни (один из них называется начало) тебя нет вовсе. Но начало-то и конец у тебя все-таки есть. Может быть, это даже такая людская удача, и то, что ты несовершенный, и тебе есть, к чему стремиться.

Боги же, к чему им стремиться! Хотя наличествует ведь и всякий настоящий момент. Ох, уж этот настоящий момент. И приходится в момент богам забывать о чем-то существенном, в несущественном с чувством копаясь. В несущественном, которое вроде бы и не для богов, а божественных чувств требует. И чувства порой очень далеко уводят. Наваждение какое-то. И так целую вечность. И всякий раз –  как заново чувствуй и чувствуй…

Всемогущий Зевс возлежал на соломе из лучей человеческой славы, приготовясь выслушать донесения Гермеса. Гермес, похоже, был в затруднении (это бог-то) и глядел не на всецаря, а в сторону и еще несколько выше, упираясь своим плутоватым взором в нижнюю часть высокого свода отцовских чертогов.
– Чего уставился в потолок? – спросил Зевс лениво. – Там ничего не написано.
– Да и писать-то о таком не следует, – вздохнул Гермес.               
– Что ты имеешь в виду? – все еще благодушествовал всецарь.               
– Я имею в виду Ксуфа.               
– Какого еще Ксуфа?               
– Того самого.               

Дальше ничего уже объяснять было не надо. Речь шла о Ксуфе, сыне Эллина и Орсеиды, жившем в Афинах еще при царе Эрехтее и женатом на его дочери Креусе. В Аттику Ксуф сбежал из Фессалии, где братья объявили об участии его в какой-то краже. Из Афин он тоже вынужден был исчезнуть, поскольку, будучи третейским судьей, после смерти Эрехтея объявил царем Кекропа-второго. Такой выбор жителям города очень не понравился, и афинские палконосцы просто прогнали тогда Ксуфа из Аттики.

Все бы ничего (и не ломали бы боги свои бессмертные головы), однако этот дважды беглец исчез вдруг и из владений Аида.
– И дальше? – забеспокоился Зевс, забыв, что он сам теперь, без пояснений Гермеса, мог воссоздать картину случившегося.               
– Ксуф опять появился в Афинах.               
– И что там поделывает этот хитроумный? Подать сюда беглеца, – распорядился Зевс, – пусть порасскажет.               
Всегда исполнительный Гермес сейчас даже с места не сдвинулся.
– Ксуф ничего про себя не помнит, – сообщил он.               
– Ничего? – удивился Зевс.               
– Ничегошеньки… И вообще, он младенец.               
– Младенец, – эхом повторил всецарь.               
– Младенец, – подтвердил Гермес. – Только что третьего дня родился. И зовут его Ксанфа.               
– Как это? – удивился всецарь.               
– Он девочка.               
– Ты что – сразу не мог мне все это сказать? – недовольно пророкотал Зевс, но думал совершенно о другом. – Как ты считаешь, – произнес он после некоторого молчания, – этот беглец потом опять попадет к Аиду?               
– Пожалуй, – повел плечами Гермес, – куда же еще.               
– И там опять все позабудет?               
– Само собой, – подтвердил посланец богов.               
– Ничего не помнит, все забудет, – повторил всецарь. – Тогда оставим это. Что у тебя еще?               
– Не у меня, а у богинь, – с облегчением переключился Гермес на другое.               
– Чего они хотят, всеимеющие?               
– Яблоко, – напомнил всецарю Гермес, – кому ты вручишь яблоко – какой прекраснейшей.          
– Нет, – отстранился от своего сына владыка богов и богинь, – пусть разбираются без меня. Сами пусть разбираются. Это не внутрисемейное дело.               
– Но богини обращаются к своему всецарю.               
– Могут, могут, – проворчал Зевс, – ладно, зови.               
Гермес хлопнул в ладоши, и в покоях всецаря появились Арес, Дионис и Аполлон.
– Ну и богини, – прогудел Зевс… – Как тебя зовут? – ехидно обратился он к Аресу.               
– Афродита, – ответил Арес.               
– А тебя? – повернулся всецарь к Дионису.               
– Афина, – представился Дионис.               
– А ты, конечно, моя Гера, – всецарь всей своей пятерней ткнул Аполлона.               
– Твоя Гера, – подтвердил Аполлон.               
– Дело очень тонкое, – пояснил Гермес, – поэтому богини прислали своих представителей.               
– И что они будут здесь делать? – поинтересовался всецарь.               
– Говорить, – ответил Гермес.               
– Охотно послушаем, – неопределенно согласился всецарь, поудобнее устраиваясь на соломе из лучей земной славы.               
– Кого великий Зевс взял себе в жены? – вопросил Аполлон торжественно, обращаясь к владыке всего.               
– Э-э, – остановил его вселенский владыка, – ты не ко мне обращайся. Вы друг с другом объясняйтесь, раз уж вас прислали ваши… как их там…               
– Нанимательницы, – пришел отцу на помощь Гермес.               
– Во-во, – одобрил Гермеса всецарь.               
– Как же, отче… – сбился Аполлон с торжественной ноты.               
– Так же, – передразнил его всецарь, – я же сказал, что буду слушать, а вы объясняйтесь друг с другом.               
– Кого великий Зевс взял себе в жены? –  еще более торжественно вопросил Аполлон, обращаясь теперь к товарищам по несчастью.               
– Сестру свою, – простодушно откликнулся бог войны Арес.               
– Да, – поддержал его Дионис, – свою сестру, родную душу… И к тому же свою двойняшку, близнеца.               

Следует сказать, что далекие грубые, неотесанные предки нынешних, то есть живущих во времена Тезея, эллинов, при всех достоинствах их простоты и невинности, примитивно полагали, будто богиня земли Гея подсунула небесному владыке Крону камень, завернутый в пеленки, вместо маленького Зевса, и тот этот камень проглотил. Смешно считать древнее божество, могучую стихию столь неразборчивой. Камень, видите ли, от нежного младенца не отличает. Многие же современники Тезея, особенно самые образованные из них, при всех издержках усложнения натуры, вносимых начитанностью и просвещением, были к истине ближе. Они утверждали: не камень, завернутый в пеленки, подсунула Гея Крону, а девочку-младенца, то есть Геру, утаив от него, что разродилась двумя близнецами. Мальчика же – спрятала. Согласитесь, такой сюжет куда более правдоподобен. Хотя, конечно, и во времена Тезея не только, скажем, простодушные биотийцы, но и афинские палконосцы с камнем, проглоченным божеством, никак не желали расставаться. Поэтому-то людям образованным, особенно из молодых, приходилось настаивать: ребенок был.

Почему Гея предпочла сохранить мальчика, а не девочку? Какая тут женская тайна? Может быть, тем самым она вольно или невольно намекала на будущее господство в мире мужчин или просто устанавливала это как факт, или ошиблась все-таки в выборе, сейчас для нас неважно. Сейчас важно то, что речь идет о двух близнецах, мальчике и девочке, Гере и Зевсе.
– Что же получается… Великий Зевс выбрал себе сам себя, – сообразил Аполлон.               
– Не совсем, – рассудил Арес.         
– Не совсем, – опять поддержал его Дионис. – Однако можно и так сказать.       
– Дурачок, – раздался рядом с Аполлоном голос Геры. Так близко от него, что казалось, будто он сам заговорил женским голосом. – Не о том речь. Да к этому яблоку я бы и руки не протянула. Речь идет о прекрасном.               
– Это ты сейчас сказал? – спросил Аполлона Зевс.
– Я, – ответил Аполлон.
– Женским голосом, – уточнил всецарь.               
– Ну и что, – пожал плечами водитель муз.               
– Мастер, – усмехнулся Зевс.               
– Скажи, мастер, что такое прекрасное? – Это выступил Дионис.               
Аполлон сдвинул брови и молчал.
– Молчит, не знает, – обрадовался Арес.               
– Молчу, потому что знаю, – отпарировал водитель муз. – Прекрасное отдано моей божественной власти. Как назову, так и будет правильно.               
– Скажи тогда, что такое красота? – продолжал допрос Дионис.               
– Красота – это Гера, – нашелся Аполлон.               
– Правильно, – раздался рядом с ним голос всецарицы.               
– Вот и договорились, – подвел первые итоги Зевс. – А ты что молчишь? – обратился он к Аресу.               
– Я мог бы и не говорить. Кроме тебя, отче, все здесь свихнулись. Кто у нас богиня любви? – Арес победоносно обвел взглядом своих соперников. – Афродита! Значит она и прекраснейшая. Великой божественной волей при разделении уделов ей отдано это владение. Или, по их мнению, – Арес грозно глянул на Аполлона и Диониса, – всемогущая воля не истинна? Или порядок в мироздании, ею установленный, – ничто?               
– А если тебя бы назначили богиней любви, – рассмеялся Аполлон, – ты бы и стал прекраснейшей?               
– Арес рассуждает, как какой-нибудь афинский управляющий с ключами от кладовой, – добавил и Дионис, – только в этой кладовой  хранятся не вина, а законы и правила.               
– И такому вояке я рожала детей, – раздался в чертогах всецаря недовольный голос Афродиты. – Совсем помешался на приказах.               
Афродиту Зевс как  не услышал, а поглядел на Диониса:
– А ты что скажешь?               
– Я скажу, что и Гера, и Афродита прекрасны, – приступил к своей речи Дионис, – но прекрасна и Афина. На что я хочу обратить внимание всемогущего Зевса? А вот на что. Гера и Афродита прекрасны. К их красоте нечего добавить. Они в полном расцвете. Они – состоявшееся украшение мироздания. Афина же – воплощение юности и невинности. В ней – еще и будущее. Разве не прекрасно то, что мы ждем еще прекрасного от прекрасного…               
– Это какая же я несбывшаяся! – ворвался в собрание голос Афины.               
– Так его! – расхохотался Зевс. – Ты, хитрец, сам себя перехитрил… Нет, – рассудил всецарь, перестав смеяться, – надо искать ответ в другом месте.               

И на стене напротив него зажегся прямоугольник движущейся картинки. Сначала на ней заплескались легкие морские волны. Потом появилось покачивающееся на них судно. И Геракл – на его корме. Но быстро все изменилось: на небольшом пространстве моря возникли двенадцать кораблей.
– Геракл с Тезеем отправились к амазонкам, – пояснил молчавший все это время Гермес. – О них, отче, я тоже доложить собирался.               
 – Тоже мне событие, – проворчал Зевс.               

Шум волн на движущейся картинке смешивался с голосами людей. Картинка спорхнула вниз и остановилась над палубой корабля Тезея. Здесь молодые мужчины, перебивая друг друга, то говорили, то будто пели..
– Поэты, – усмехнулся всецарь, – послушаем, что они напоют.               

И действительно, на тезеевом корабле и сам афинский царь, и Мусей, и Пилий, и другие, чтобы скоротать время, устроили нечто вроде поэтического состязания. Поскольку каждый из них со своей напевной строкой стремился не отстать от соперников, они уже и не прибегали к помощи струн. Ненужные сейчас кифары и барбитоны лежали рядом на мягком широком ковре, расстеленном на палубе.

             Так сладок твой голос, что музыку он порождает

Это пропел Мусей, хотя богам было все равно, кто поет, они вслушивались только в ритмические фразы.

             Прекрасное тело и всякою частью прекрасно

Это был, кажется, Пилий.
– Ну, ну, – одобрительно прогудел Зевс, – вроде по делу поют, по нашему делу…          
Поэты соревновались.

             Прелестны в тебе и начала твои, и концы

             Пурпурное и виноцветное – центр вселенной

             И сколько гармонии – будто бы звезды на небе,
             Над бездною ты поднимаешь свои острова

– Это про груди и женские выпуклости что ли? – рассудил всецарь.
               
             Повсюду твои острова, словно лодки спасенья

Это долетел до богов голос Тезея.
– О чем они все-таки, – насторожился Зевс.               
– Они не про женские прелести, они восхваляют море, по которому плывут, –  пояснил Гермес.               
– Поэты… опять поют не о том, о чем надо, – рассердился всецарь.               
– Про море, вокруг которого смертные расселись, как лягушки на берегах пруда, добавил Арес злорадно.               
– Ослы гремучие, – вырвалось у Аполлона.               
– Пьяницы, – добавил Дионис, но без всякого осуждения.               
– Они - из твоих сочинителей, – мстительно вставил Арес, глядя на Аполлона.               
– Нужны они мне, – пренебрежительно скривился водитель муз.               
– Не нужны? – заинтересовался Дионис.               
– Хватит, – махнул рукой всецарь.               
И картинка тут же изменилась, быстро понеслась над волнами моря, над его простором,  достигла берега, пронеслась над сушей и остановилась на поляне близ лесистого склона горы Иды, где на стволе поваленного дерева сидел мальчик лет восьми в широких штанишках и потертой тунике и надевал на голову фригийский колпак, но колпак улетел, зацепившись за не замеченную ребенком сухую ветку.
– Парис… Он знает вкус молока медведицы, – сказал Гермес.             
– Вот ему и решать, кому достанется это проклятое яблоко, – объявил Зевс.             
– Ка-ак?! Почему? –  крайнее замешательство, оторопь, растерянность охватили все божественное собрание               
– Он же еще маленький, – пыталась поправить положение Гера.               
– Вырастет, – пообещал всецарь. – И кончим на этом.               
Из чертогов Зевса Аполлон, Дионис и Арес вылетали вместе, держась друг друга. Мало ли как встретят каждого в отдельности, как приветят каждого из них богини, поручения которых они взялись выполнять. Вместе как-то спокойней. Летели бессмертные дружной троицей, словно не они только что остро соперничали.
– Значит, поэты тебе, Аполлон, не нужны, – уточнил Дионис деловито.               
– Можешь забрать их себе, – проворчал тот.               
– Певцы все-таки, – рассудил Дионис.               
– Они и безголосые бывают, – презрительно прогудел Аполлон.         
– Сплошь и рядом, – согласился Дионис. – Значит, забираю. Ты – свидетель, – повернулся он к Аресу.               
И чтобы отвлечь братьев от только что сказанного, раскатисто захохотал:               
– Ловко рассудил наш отче.               
– Как это? – не понял Арес.               
– А так, если что случится из-за яблока, отвечать придется Парису. Пусть только вырастет.
– Ха-ха-ха, – загрохотали и Аполлон, и Арес.               
Дионис тоже подхохатывал: он один был в выгоде от встречи. Если яблоко для прекраснейшей из богинь никому пока и не досталось, то поэтов под шумок закрепил с сего дня Дионис за собой.

И остается уповать на чудо.
Ты не настолько с женщиной един,
Чтоб истинное из ее глубин
Поднять и мир преобразить... Откуда

И что берется? Крикнуть: не забуду?
А что ты не забудешь? Назови.
Что видишь ты в явлении любви?
И сам-то ты пришел сюда откуда?

Вот женщина, и в ней – не замечал? –
Священные начала всех начал.
А в том числе – и своеволье блуда.

Чудесное нам вызвать не дано.
Как в пропасти, запрятано оно.
Вся наша неустроенность отсюда...


Никаких амазонок не было. Все это сказки, этак лет через тысячи две установят мужчины. Некоторые из них, правда, не то чтобы засомневаются в этой правде своей, а вроде как почувствуют, что чего-то стало не хватать, что важное нечто утрачено. А чувство такое, между прочим, тоже своеобразное свидетельство в пользу амазонок, а не в пользу тех мужчин, которые две тысячи лет спустя заявят: не было, и все тут.
Но ведь остается и, так сказать, веское доказательство. О существовании амазонок свидетельствует сама древность. Уже для античных греков существовала древность-свидетель. Да, она свидетельствовала не самыми безупречными способами – передаваемыми из поколения в поколение россказнями, версиями, легендами. Но само-то понятие «свиде­тель-древность» никто не в силах отменить.

Не было диких воительниц, амазонок, заявляли мужчины новейшего человечества. Того человечества, что едва ли не заново после ухода античности начинало учиться. И, словно в насмешку над категоричностью мужчин новой юности человеков, появились феминистки. Красноречивый вариант хорошо забытого старого. Чем не амазонки? Чем не воительницы? Чем не тигрицы, задирающие антилоп, чем не львицы? Пищу наиус-пешнейше добывают, поговаривают, что и для него - льва своего - тоже. А львы... Со львами со вре­мен известного подвига Геракла – проблемы... Героическая древне-греческая моло­дежь, подражая своему кумиру, львов повывела. Не красуйся, ишь, вырядился: герою поло­жена шкура льва. Львицы же просто покинули Элладу: кормить-то стало некого.

В общем,  с какого-то не самого счастливого для человечества момента у мужчины, пусть и из целесообразности (какой-то из множества целесообразностей), возникла жа­жда показать себя. Вот он какой храбрец, боевой да воинственный. А еще – вот он ка­кой, углубившийся в размышления. Прямо-таки – сама рассудительность. Ум да разум. И вообще – мир переделать только мужчины способны.

Женщина же не принимает ни крайностей помпы, ни крутых перемен. Она их бо­ится, провидчески и из охранительного инстинкта, словно мышей, проникающих за добычей ночью в обжитую пещеру, где малышня беззащитная спит. Такую женщину –на второй план!
Отчего же иным женщинам не взбунтоваться. Или, точнее, не поотстаивать себя, огрызаясь, сверкнув оружием.
Амазонок ожидал удел античных львиц? Это я готов признать.

Между тем корабли, возглавляемые Гераклом, приблизились к берегам, где в море впадала река Фермадонт, вокруг которой и расстилалось царство амазонок.
Море негостеприимно насупилось. Ветер с берега словно пытался отпугнуть чужа­ков, отогнать: у-хо-ди-те. Земля пустынна, лишь кое-где небольшие зеленые островки тополей и ольх, редко среди них – остроугольные вершины кипарисов. Ни полей ни вблизи, ни вдали, по обычаю разделенных межами, ни голоногих жнецов. И птицы –темные, черные, будто здесь, кроме морских ворон, ничего и не водилось.
Суда греков близ нахмуренной земли сгрудились, по очереди подплывая поближе к кораблю Геракла. Тезей с Мусеем, Перифой, племянник предводителя похода Иолай, а за ним и Пелей перебрались на борт гераклова корабля. Рядом с Гераклом – и Адме-та, дочь Эврисфея, жрица богини Геры и единственная женщина в этой экспедиции. Именно для нее и должны греки добыть пояс Ареса, охраняющий от любовных чар.
– Гнилое место, – философски вздохнул Пелей, – как бы не повредилось тут наше здоровье.
– Даром что ли эти места называют родиной жалобных песен? – поддержала Пелея Адмета.
– Женщины без мужчин, много ли от этого радости, – притворно вздохнул Пелей.
– Так вот они мы, вот – мы! – воскликнул Иолай.
– Правильно, – одобрил его Пелей, – сходиться надо с теми женщинами, которые будут тебе за это благодарны.
– Фи, фи,– фыркнул Мусей, – разве так нужно говорить о женщинах.
– А как? – повернулся к нему Пелей.
– О, если бы я стал небом, чтобы смотреть на тебя множеством глаз, – пропел Му­сей. – Правда, Адмета?
– Правда, – рассмеялась жрица Геры, – только не забывайте, что стрелы у амазонок не Эротом сделаны.
– Испугала, – живо откликнулся Мусей, – а здесь, на корабле, разве не опасно? Ка­кая, по-твоему, толщина корабельной доски?
– Какая? – переспросила Адмета.
– Четыре пальца, – пояснил Мусей. – И давно моряками сказано: нас в море от бе­ды отделяют всего четыре пальца.
– Что нам буря, что нам битва, что для нас любовь, – подражая поэту, пропел Пе-лей.
– Конечно, – согласилась Адмета, – корабельные поросята едят и во время бури.
И все рассмеялись.
– Может быть, подплывем ближе, – предложил Тезей Гераклу, не принимавшему участия в общем смехе.
– Не спеши в пути, – остановил его Геракл.
А стоявший рядом кормчий заметил:
– Вон дальше волна мутная, песок поднимает.
– Смотрите, – вдруг сказал кто-то, – к нам плывут.
И все увидели, что к ним направляется большая лодка с вооруженными амазонка­ми. Часть из них гребли, а три женщины в матовых кожаных шлемах со щитами в виде полумесяца стояли впереди.

С корабля Геракла спустили веревочную лестницу с деревянными перекладинами. Лодка, слегка сманеврировав, подошла прямо к ней. Однако на судно греков амазонки подниматься не стали.
– Что привело к нашим скромным берегам великого Геракла и его товарищей? –спросила одна из трех стоящих.
Геракл подтолкнул Тезея, и Тезей подошел к корме, где спущена была веревочная лестница.
– От столь прекрасных взоров ни одна новость не останется скрытой, – стараясь казаться восхищенным, склонился Тезей перед женщинами.
– Боги ночью сообщили эту новость жрицам из Каменного дома – во сне, – невоз­мутимо ответила та, что первой обратилась к пришельцам.
– Или какой-нибудь пафлагонец из Мариандина принес ее на хвосте своего коня, –послышался за спиной Тезея насмешливый голос Перифоя.
Мариандин был последний город,  где причаливали участники этого похо­да.
– Мы приплыли сюда, чтобы своими глазами увидеть воинственных красавиц, а, может быть, и прикоснуться к ним, – добавил Тезей.
– Что вы нам привезли? – продолжала допрос все та же, видимо, главная, из жен­щин.
– Мир и любовь, – опять склонился Тезей.
На лице воительницы промелькнула улыбка.
– Что же вы стоите так далеко от берега?
– Мы не знаем, куда приткнуть наши якоря, – просто ответил Тезей.
– Ваша осторожность похвальна, – заметила переговорщица с серьезностью. – К нам приближаться опасно.
– К вам, это – к кому? – спросил Тезей.
– Ты хочешь знать наши имена?
– Разумеется.
– Я Ипполита, а это, – по очереди Ипполита показала на молодых женщин, стояв­ших рядом с ней, – Антиопа и Меланиппа.
– Мое имя вам, конечно, сообщили боги, – улыбнулся Тезей.
 – Ты не Геракл, - тут же нашлась та, которую звали Антиопа.
И тогда Геракл, вырастая на глазах, вышел на край палубы.

Безмолвное изумление отобразилось на лицах женщин. Амазонки, сидящие за вес­лами спиной к судну, как по команде, развернулись в сторону корабля. А та, что сидела
в дальнем от корабля конце лодки за кормилом, упала бы в воду, если бы не ухватилась за руль. Геракл высился, словно крутой утес с каменными выступами мускулов. И непонятно было, почему судно не накренилось.

Только что троица стоявших перед греками казалась на одно лицо: кожаные шлемы, четырехслойные, тоже кожаные, полумесяцем щиты, плащи из одинаковых шкур диких зверей и, что совсем необычно для греков, – шаровары, скрывающие полностью ноги. Сосредоточенные глаза. Теперь же очевидно, что в троице этой женщины очень даже разные, хотя в их изумлении с примесью страха, в откровенном любопытстве, восхищении было что-то одинаково детское.
– Геракл, – безошибочно определила Антиопа.               
– Ты и вправду сын бога, – воздала герою Ипполита.            
– Смертный сын богов, – просто ответил Геракл.          
– Приветствуем вас, герои. Мы рады вас видеть. Великая мать с вашим прибытием продляет весенние таинства соединения с мужским началом. Вы не похожи на тех говорливых пришельцев с Запада с их лисьей хитростью и песьей брехней…, – целую речь произнесла Ипполита.               
– …Которых мы гоним отсюда, как испуганных поросят, – сурово добавила молчавшая до сих пор Меланиппа.               
– Мы делаем исключение для вас, – продолжила Ипполита, мельком улыбнувшись словам Меланиппы, – и приглашаем вас в наш город. Я благословляю ваш приход.       

И, закрепляя свое благословение, она подняла на фригийский манер руку с тремя раздвинутыми пальцами и осенила ими приплывших.
Словно вызванный ее жестом, из-за деревьев на берег выдвинулся многочисленный конный вооруженный отряд  амазонок.
– Пусть в знак доверия спустят к нам в лодку одного из своих, – предложила Меланиппа            
– Эй, красноречивый, – крикнула Тезею Антиопа, – перебирайся сюда.         
Тезей глянул на Геракла, спустился вниз по веревочной лестнице и ступил в лодку амазонок.
– Следуйте за нами, – сказала Ипполита Гераклу.
Лодка развернулась и тронулась в сторону берега. Весла на кораблях греков тоже раскрылись, качнулись над морем и разрезали воду.
Лодка шла вдоль берега. И слева от нее и кораблей скоро обозначилась кромка, где волна больше не мутила воду, поднимая к поверхности песок.
– Это широкий Галис, – сказала Тезею Антиопа.               
– Не Фермодонт? – удивился Тезей.               
– Фермодонт дальше, он узкий.               

По берегу, вытянувшись, медленно двигался отряд амазонок.
Смутные чувства  испытывали мужчины, внутреннюю настороженность, обескураженность даже. Было похоже, что на этот раз не придется по-мужски обхаживать прекрасных незнакомок, что они, бойкие и стройные наездницы, сами, не церемонясь, начнут выбирать себе дружков. И не только для себя лично. Не исключено – на отряд. Для группового весеннего таинства соединения с мужским началом. Ни тебе потупленных взоров, с одной стороны, ни молодцевато завлекающих – с другой. Даже Тезея в лодку пригласила сама Антиопа. Пригласила волюнтаристски. Да и еще, пожалуй, в качестве заложника.

Конечно, и на других берегах, в привычной жизни мужчина часто обольщается, будто он выбирает, а не та, которая перед ним потупила взор. Потупила. И тебе предоставляется случай, выступай, ходи кругами, делай большие глаза, завоевывай словом. И все довольны.

А тут… Хотя, впрочем, правда,  так – ясности больше. Тебя, без затей, выбрали. Можно подумать, не пойдешь. Пойдешь, побежишь даже. Непривычно, неуютно как бы местами поменяться с женщиной? Может быть, это вообще не по-человечески… И в отместку за что-то… Виноватым, по крайней мере, начинаешь себя ощущать. За что, о боги…

Хорошо Гераклу. В него так запросто пальцем не ткнешь. Его, если царица позовет, то просить станет. Если знает за амазонками заслуги, требовать будет не у самого Геракла, а воззвав к справедливости. А если поминается справедливость, значит дело делается по-человечески. К тому же с Гераклом Адмета. Она и помешает. Геракл за нее ответственен. Рядом с собой держать ее должен.

Ах, Адмета. Ведь она все это увидит своими глазищами. Истинно, женщина на корабле – не к добру.

Разумеется, так, или близко к тому, греческие мужчины, не сговариваясь, решили дать амазонкам отпор. Нет, не отказываться от их прелестей. Зачем? Но все-таки в хорошую минуту объяснить, что к чему. И кто тут мужчины, и что правильно. Вы вот, мол, думаете, что надругались над нами, а мы вот так совсем не думаем… Вот вам.
То есть, не предвкушая от будущих таких разговоров с женщинами никакого удовольствия, мужчины понимали, что объясниться надо. А то нехорошо как-то…
Правда, будь представители сильного пола, приплывшие к амазонкам, повнимательней, они бы уже и теперь заметили приятные и понятные для них знаки женской слабости. Но, во-первых, не станем забегать вперед. А, во-вторых, когда это мужчины, если речь заходит о женщинах, были достаточно зрячими, чтобы видеть не то, что им видится, а то, на что женщины пытаются обратить их внимание.

Бесспорно и другое. Женщины, останавливая на себе взоры мужчин, исходят из способностей их различать только зримые женские прелести. Как бы и не рассчитывают ни на что большее. Когда бы рожденный мужчиной смог бы уловить неявное, проникнуть в глубины самог; женского начала, преобразилась бы земная жизнь. Да и небесная, скорее всего, тоже.

Однако, стоп! Не станем углубляться в дебри. Так смертному и потеряться нетрудно. Не найдет он пути назад. Пропадет…
Потому вернемся на берега загадочного Фермодонта, в невероятный город амазонок Фемискиру.
Узкий залив становился рекой уже на подступах к главному здешнему поселению. Заметно и даже резко. Прямо на глазах широкая морская вода сменялась заурядным устьем  реки.
– У моря наш Фермодонт – словно Нил египтян, – сочла нужным заметить Тезею Антиопа.               
– Нил такой громадный? – удивился Тезей, привыкший ко вполне домашним греческим речонкам.               
– Ни одна птица за год не долетит до его начала.            
– Птицы за год хоть куда долетят, – не поверил молодой царь Афин.               
– Нил выбегает из ладоней богов с самого неба, – холодно ответила за Антиопу Меланиппа.               

Она оставалась враждебно напряжена по отношению к непрошенным гостям.
Взгляду от реки  домики амазонок казались совершенно одинаковыми. И темными. До черноты. Может, лучи солнца сейчас так невыгодно  для них падали. Или гладь воды, отражая свет, слишком уж сильно сияла. Ряды совершенно одинаковых черных ячеек из дерева. А между ними - два высоченных строения – дворец царицы и городской храм из камня. Их так и величали – Каменные дома.

Перед дворцом и храмом – просторные овалы площадок. Пустых, без травы. С горки бы, вероятно, они выглядели, как вытянутая восьмерка.

Во дворец и провели поначалу гостей, кроме немногих, кто остался следить за порядком на кораблях. Провели, окруженных полчищем конных амазонок, словно пленных, хотя и греки шествовали при полном вооружении. Ну, если и не как пленных вели мужчин ко дворцу, то все равно как некую добычу.

Гостей накормили во дворце буднично, соорудив чисто мужское застолье. Мол, ешьте, – не жалко. Словно никто гостями и не интересуется. Среди стольких-то женщин мужчины чувствовали себе неприкаянными.

После застолья на скорую руку гостей вывели на площадь перед дворцом царицы, разместились греки на скамьях обширного постамента. Недавно еще пустынная площадь была заполнена амазонками. Ближе к гостям – пешими без оружия, за ними –  с оружием и на конях. Между амазонками и гостями оставалось значительное свободное пространство. Хозяева чего-то ждали.

Гости громко и, словно подчеркивая свою независимость от заполнивших площадку, переговаривались друг с другом. Они тоже пребывали в ожидании и уже начинали терять терпение.

По площади плыл гул сдержанных женских голосов.

Мужчинам и впрямь надоело ждать. Разговоры на их стороне затихли. А женская сторона – продолжала отдельно существовать. О мужчинах словно забыли.

А дело-то все было в том, что амазонки попросту не были готовы к приему стольких гостей-мужчин. Отразить их вооруженное нападение – это пожалуйста. Сведения о приближении чужестранцев до Фемискиры дошли. А вот как встречать их иначе… Впрочем, как это повсеместно случается, не готово оказалось не население амазонское, а его предводительницы. Так и бывает всегда – народ уже давно все просек и ждет-пождет волеизъявления правителей. Даже приплывшие сюда мужчины уже ощущали свою готовность, пусть и к чему бы то ни было. 

Сказались и чисто женские слабости. Те специфические и приятные слабости, о которых шла речь выше и которых приплывшие сюда мужчины в амазонках сразу углядеть не сумели. В части дворца, противоположной той, где утоляли голод мужчины, а потому теперь ее можно назвать женской, лихорадочно готовились к выходу на площадь исполнительницы священного танца воительниц. Для танца подобрали самых рослых амазонок, чтобы и издалека их было хорошо видно. Пока же в помещении, откуда танцовщицы должны были двинуться на площадь, слонялись ждущие этого и любопытствующие обитатели Фемискиры.
– Где отряд? – сердито командовала Меланиппа. – Выстроить его!               
В помещение ввели трех рослых амазонок со щитами в руках: Молпадию, Лампадо и Гиппу. Они встали рядом, почти вплотную друг к другу, оставляя место для остальных танцовщиц.               
– А другие где?               
– Причесываются, – невозмутимо объяснила старуха Орифия, верховная жрица амазонок.               
– Как это? – не поняла Меланиппа.               
– Эти вот причесались, а те нет, – сказала старуха.               
Из-под шлемов каждой из трех выстроившихся танцовщиц колечками свисали пряди волос разной длины.
– Куда остальные запропастились? – уже кричала Меланиппа.               
– …Где есть зеркала, – весело заметила присутствующая здесь Антиопа.               
– Дылды, – ругалась Меланиппа, – тоже мне вестницы солнца, крепость двужильная… Жрицы-то куда смотрят?
– Жрицы им помогают, – сказала Орифия.               
– Вместо того, чтобы за волосы их сюда вытащить, – не сдавалась Меланиппа.               
– От зеркал-то, – усмехнулась Антиопа. – Они же вооружены.

Однако все когда-то заканчивается, даже самосовершенствование женщин перед зеркалами. Впрочем, это только мужчины считают, будто представительницы прекрасного пола излишне перед зеркалами крутятся, изучая свое отражение. Просто мужчина при этом впадает в безделье ждать, томиться. И время тянется долго. Женщины же торопятся, а время летит. Главное-то будет для них там, а не здесь. Там, где они предстанут во всеоружии. Здесь же надо готовиться целеустремленно, изобретательно. И время, конечно, летит. Его не хватает.

Но все, действительно, когда-то заканчивается. И вот площадь воодушевленно взревела… Нет, не годится. Все-таки речь – о женщинах, пусть и воинственных. Площадь протяжно ахнула… Опять не то, совсем не то… Площадь зашлась в вопле. Взвыла, одним словом. И от запредельного нетерпения, поскольку надоело бездеятельно взирать на мужчин, попусту прохлаждающихся на широком постаменте. Взвыла площадь и потому, что кончилась, наконец, неопределенка – появились главные распорядительницы предстоящего празднества. «У-ах-у-ах». – Следуя направлению этого ураганного многоголосья, гости, как по команде, обернулись и увидели: женщины в царской одежде появились у них за спинами, а для них несут высокие церемониальные кресла.
– Они – сестры? – спросил Тезей у кого-то.               
И ему ответили, мол, сестры.

Сестры устроились на своих царских сидениях, и гул женских голосов смолк. Рядом с каждым из кресел сопровождавшие сестер амазонки поставили по одному сидению, у ног властительниц. Антиопа поискала глазами, кого бы пригласить, и Тезей даже поднялся навстречу ее взгляду, но к удивлению его и остальных мужчин, она остановилась на Солоенте. И Солоент через мгновение уже устроился у ног Антиопы. Тезей  тоже двинулся с места и опустился на свободное сидение рядом с Меланиппой. И тогда Герм направился в сторону Ипполиты. Ипполита - единственная из трех женщин - улыбнулась ему.

Потом она подняла руку с тремя раздвинутыми пальцами, и тут же раздались звуки дудок и флейт.

На площади, притоптывая через каждые три шага, появились амазонки со щитами полумесяцем и в шлемах,  в легких цветных одеяниях самых разных оттенков, стянутых в талии поясами. Руки  их были обнажены, ноги тоже, босые, без нарядных подошв. Все остальные женщины на площади оставались в длинных темных шароварах.

Танцовщицы со щитами достигли центра открытого пространства и остановились, продолжая дружно притоптывать на месте. Греки глазели на танец с интересом, но и снисходительно. Они привыкли к движениям под музыку куда более изобретательным. Даже юнцы у них на учениях – вооруженные – исполняли военный танец более искусно.
– Так они быстро устанут, – заметил Тезей.               
– Танец воительниц не знает усталости, – улыбнулась и ему Ипполита.               
– Разумеется, – заметил сидевший рядом с нею Герм, – девы, несущие погибель мужчинам. Тут не до устали…               
– А что с вами делать, как не воевать, – ответила ему Меланиппа.               
– Воевать? – благодушно откликнулся повеселевший Солоент, – а почему у вас ножки меньше мужских…               
Сидя у ног Антиопы, он испытывал именно счастливое благодушие.
Тем временем танцовщицы со щитами снова двинулись с места, продолжая притоптывать и образуя хоровод. Площадь зашевелилась, втягиваясь всей своей массой в танец. Площадью овладело нечто магическое, необъяснимое. Взоры трех сестер устремились в самый центр танцующих. Но и греческих воинов захватило острое чувство изумления от стремительной, очень простой, но отточенной восторгом грации множества танцовщиц.
Что до Солоента, то он был поглощен происходящим не менее Антиопы.