Тихая моя родина. 6

                ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО.

 Нас было восемь в комнате. Больше кроватей нельзя было впихнуть. Здесь мы жили и здесь учились. Внизу жили, наверху учились. Мне вечно хотелось спать.  Спал  ночью, спал  днём; спал на кровати, спал под кроватью, спал на практике, спал в дороге.  Если у кого был запой, то у меня - заспай. В моей памяти осталось сказанное кем-то, зашедшим из соседней комнаты: «Он, что у вас всегда спит?».
 Едва отсидев два-три урока, спускался я в свою комнату, снимал покрывало со своей кровати, стелил и ложился под кровать - так спокойней, не застукает дежурный. Ваня Страхов даже возмутился раз: «У тебя, что, разве никаких мыслей нет? Ну как можно ни о чём не думать!»
Мысли, конечно, у меня были. Но они были безмятежными.

 Вечером, в 11 меня будили перед отбоем. Я, ещё полностью не проснувшись, сползаю с кровати и с досадой, иду на перекличку лишь затем, чтобы снова плюхнуться в кровать и досматривать прерванный сон. На соседней койке, напротив, Витя Козлов, наигрывал на гитаре вечерами  одну и ту же мелодию. Так почти всегда под эту мелодию я с грустью засыпал, погружался в сладкое забвение. После, через несколько лет, я узнал, что это был знаменитый полонез Огинского «Прощание с родиной».
    Здесь была какая-то связь:«Почему я оказался здесь? И что меня принесло сюда, на далёкую чужбину, романтика или глупость?». В институт не поступил. Сосед принёс газету с объявлением - заканчивается набор в речное училище.       Всякий раз, когда я слышу эту мелодию, меня охватывает сладостная грусть и передо мной сразу возникает  насквозь прокуренная тёплая комната, дурачащиеся от скуки ребята, Козлов с  усиками и большими чёрными выразительными глазами, сосредоточенно перебирающий струны: «таа-тататата – тата-та- -татааа…».
   В детстве я был обделён музыкой. Отец с фронта привёз скрипку и альбом для рисования. Рисовать я любил, а скрипку не принял. Отец попытался учить меня, показывая технику игры на скрипке. Только и помню «отход поезда», как учил меня отец водить смычком. У меня наворачивались слёзы: на улице ребята гоняют тряпчаный мяч. В ту пору настоящий кожаный мяч был роскошью.

 Однажды подвёл Козлов меня к стоящему в коридоре зеркалу – «посмотри на себя, какая у тебя харя заспанная; и на меня,… сравни…». Хоть и устраивали ребята мне козни иногда, и всё-таки любили меня, пожалуй, больше, чем я их, любили, как мне кажется, за нафаноиловское простодушие, незлобивость, а то и просто за то, что я легко поддавался на… Но об этом в следующей наскрёбушке.

                КЛЕОПАТРА.
.
   Нынче наверху музыка и танцы. К нам в училище пришли девочки, донские казачки. Внизу ребята пьют, пьют водку, конечно. Захожу в одну комнату – подносят стакан. В другой - всё тоже. Если тебе предложат пройти одно поприще, пройди два. Я прохожу одно поприще, прохожу -  другое. Пил просто так, из чувства товарищества. В туалете пришлось пройти и третье поприще, разделив предложенный флакон тройного «на двоих». Без такого воодушевления я бы ни за что не осмелился подняться в зал, так как, признаюсь, танцевать вовсе не умею. Опасаясь задеть двигающиеся пары, я пробрался к противоположной стенке, где стояли девчонки и "теребили платочки". Потому что "на десять девчонок", увы, - было пятеро трезвых ребят. Когда подходил к смазливому личику, высмотренному ещё издалека, то почему-то вместо одной девушки предстало двое, совсем одинаковых. Поборов смущение, пробормотал, обращаясь к одной из них, что-то вроде «приглашаю». - «Я занята». Мне стало стыдно. Повернулся и тем же путём пошёл обратно через зал, стараясь никого не зацепить. И тут, чувствую, - к горлу подкатывается клубок. Зажав рот, почти сбежал вниз и дальше по коридору к своей комнате. И только закрыл за собой дверь, как вся  блевотина прорвалась наружу. «Вдруг кто-то увидит»,-мелькнуло в голове, и я замкнул дверь изнутри….  Просыпаюсь на следующий день – никого. Кровати пустые. Глянул на пол и…- за швабру. Не успел убрать – стучат…
-«Мы так тарабанили руками и ногами в дверь… пришлось ночевать на полу в соседней комнате»
   Даром мне это не прошло. На следующий день, перед вечером будят: «Тебе записка»:« Жду возле второй лавочки в …ч. Клеопатра». Мне даже в голову не пришло, что это шутка. Достаю из-под матраца брюки, которые выглядели так, будто их пожевала корова.  « Ну ты хотя бы погладил, ещё время…». Без всякой задней мысли выхожу раньше назначенного виз-а-ви. Изрядно побродив возле этой скамеечки, помаленьку начинаю подозревать подвох. В окне нашей комнаты,- а оно выходило на улицу,- проглядывали ухмыляющиеся рожицы.

                ГАСТРИТ.

МИНИСТЕРСТВО ВОЛГО-ДОНСКОГО РЕЧНОГО ПАРОХОДСТВА – прочёл я на фасаде величественного здания, куда меня направили. Побродив по коридору, отыскал дверь самого министра. Я привык к очередям, а тут никого не было. Помявшись немного, потянул на себя высокую массивную дверь и увидел далеко в глубине за огромным столом маленького сухонького человечка. Не помню, как я преодолел пространство, но помню о чём мы говорили. Меня не отпускали домой, не подписывали моего заявления об увольнении. Я пожаловался министру на то, как со мной обошлись несправедливо, не продипломировав после двухлетней стажировки.. Я твёрдо решил уехать и на всякий случай держал наготове козырь.
   Сейчас я знаю много болячек, ух каких страшных. А в ту пору в моей памяти хранилось одно единственное заболевание, которым страдал отец. Это была пора, о которой говорится в стихах: Всё было в юности иначе:
             Пышней черёмуха цвела
             И небо звёздами богаче.
             И дома веселились гости,ш
             И гнулась с лёгкостью спина
            И не ломило кости.


 «Так вы это из-за обиды?»-сказал министр «Я должен немедленно ехать домой, – сказал я – у отца… гас-трит»- выложил я свой козырь. Я так был уверен, что тут-то я его прихлопну.
   «У меня тоже гастрит», - как-то отстранённо сказал министр.
    Увы, теперь и у меня 0гастрит.