проходит жизнь, проходит жизнь как ветерок по полю

               


  Возраст свой Марта Строде потеряла десять лет назад c тех пор, как перестали приходить к ней поздравительные открытки и письма. Открытки к Рождеству или к именинам да дням рождения - это полбеды. А письма... В письмах была надежда. Десять лет назад вместе с письмами ушла из её дома и надежда.
  Жизнь для Марты начиналась в восемь часов утра. В это время захватив из своей кухонки табуретку, отправлялась она  в  подъезд номер четыре. Дом был большой, шестиэтажный, о четырёх подъездах. Два - снаружи, с фасадной стороны здания, ещё два - внутри большого овального двора. В каждом из подъездов была шахта лифта, кабина которого была сделана из дерева тёмновишнёвой полировки. И два часа, с восьми до десяти, она помогала жильцам подниматься на лифтe, сопровождая пассажиров, обязательно спрашивая, какой этаж нужен, да к кому направляется. И обязательно сопровождала детей, которые зачастую не дотягивались до кнопки, да за мальчишками нужен был  глаз да глаз - так и норовили оставить на стенках кабины свои "автографы" перочинным ножом. А после десяти, когда поток "пассажиров" утихал, из подсобки доставались щётка да тряпки, Марта поднималась на шестой, самый верхний этаж, и оттуда начинала мести щёткой лестницу, сметая мусор в лестничный пролёт, при этом внимательно прислушиваясь, не скрипнет ли где дверь квартиры или дверь подъезда. В таких случаях щётка замирала, Бог миловал, никогда ещё мусор не попадал ни на кого из нынешних жильцов. Нынешние-то были из  третьей волны... Первая самая появилась в конце двадцатых годов, когда  дом был  только  построен. Марта и сейчас помнила тех, первой волны квартирантов, чопорных и заносчивых. А вторая "волна" - это уже сороковые годы, тех Марта почти и не помнила, так часто они менялись. Кто-то сам переезжал, кого-то увозили... Эта же - уже третья "волна", с конца сороковых, и кажется, надолго. Марта нутром чувствовала, что эти квартиранты - постоянные. А потому всегда была рада, когда кто-то с нею заговаривал, а если заговаривали на родном языке, к радости прибавлялась и благодарность.
  Так и спускалась она со щёткой один пролёт за другим, мимоходом протирая тряпкой пыль с подоконников небольших окон, выходящих  с  лестничных  площадок  на квартирные балкончики. Два подъезда были за Мартой, а потому - торопиться ей некуда. Всё же - живой мир перед  глазами, да ещё если и заговорят, то для Марты наступал праздник.
  Жизнь заканчивалась, когда приходило время возвращаться в квартирку. Она, эта квартира, была полуподвальной, на полпролёта спускалась вниз от первого этажа. Кухонька, туалет с умывальником и даже с ванной, к которой прилепилась колонка дровяная, и при желании  можно было натопить, согреть воду и помыться. С другой же стороны коридорчика была комнатка о двух окнах. В комнатке у стены стояла кровать с деревянными спинками, посередине - небольшой круглый стол, накрытый кружевной, когда-то бежевой, а сейчас побледневшей от времени скатёркой, два "венских" стула. Был ещё небольшой комод да шкаф фанерный, который без проблем вписывался в габариты комнатки. К одному из окон прилепился небольшой квадратный столик и табуретка перед ним. Она возвращалась в свою квартиру, садилась за стол и начинала перебирать письма и фотографии, лежащие на столе. Писем было всего лишь два, фотографий - несколько. Жизнь замирала, останавливалась.
  Из всех времён года больше всего Марта любила зиму и не любила весну и лето. Окна её квартиры выходили в маленький внутренний дворик. А вернее будет сказать - в "колодец", потому что окружён был он с трёх сторон высокими, в шесть этажей стенами, с выходящими на этот дворик окнами да балкончиками. А с четвёртой стороны -  кирпичная стена, скрывавшая за собою маленький заводик, приютившийся на соседней улице. Окна же комнатки Марты были всего на метр от земли, и от этого у неё постоянно было ощущение, что она и впрямь - на дне колодца. Однажды по весне жители дома решили "обиходить" дворик, понасажали цветов да кустарников, и кто-то, может, по доброте душевной, посадил перед её комнатой куст сирени. Куст разросся, и теперь, и без того в полутёмной комнате наступал мрак. Зато зимой...
  Зимой, когда куст бесстыдно оголялся, а на землю ложился девственно белый снег, комната озарялась этим холодным снежным светом. А ещё, ещё этот снег напоминал ей её свадебное платье и "белый" фартук, которым она дразнила Виестура Стродсa. Любила она напеть ему: "Каменщик, каменщик в фартуке белом, что ты строишь? кому?" Ей нравилась русская поэзия и брюсовский "Каменщик" так был удобен, чтобы подразнить Виестура. А тот не обижался, наоборот, смеялся и спрашивал: "Марта! Где ты видела рижского каменщика в белом фартуке? Ох, Марта, ты наверное на кондитера засмотрелась?" Вот и фотография Виестура с мастерком каменщика и в фартуке вовсе не белого цвета.
  А потом родился Валдис, а за ним - через два года и Мартиньш... А потом, потом в Ригу приехал Большой русский поэт, и Марта помчалась на встречу с этим поэтом. Он и вправду был очень большим, а голос у него был как иерихонская труба, а стихи он  читал, словно каждой строкой гвозди заколачивал... Ох, как Виестур тогда ругался, мол, как она могла бросить его одного с двумя маленькими "бандитами".
  Марте подумалось теперь, может, и вправду зря она побежала тогда слушать этого Большого поэта. Три часа жизни своей она отняла у Виестура и сыновей...
  А Валдис пошёл в неё. Он тоже увлёкся поэзией, литературой, и, кажется, сам стал что-то писать. А Мартиньш... Мартиньш - в отца, весь в механике. Марта нашла на столе ещё одну карточку. Мартиньш с какими-то ключами да отвёртками колдует над велосипедом, а над ним - Виестур, подмигивает глазом да большой палец гордо вознесён вверх. Марта перебирала карточки и сожалела, как же мало их сохранилось... "Валдис - студент! Как жаль, что Виестур не дожил, не успел погордиться своим сыном... Это же было... да, точно, в сороковом году, когда Валдис поступил в Университет. А Мартиньш? Да-да, ведь тогда он устроился в механическую мастерскую и всё мечтал открыть свою... Вечно он возился с мотоциклами да автомобилями..."
   Были ещё две фотографии и два письма. Марта помнила, что было ещё и третье письмо от какого-то капитана Круглова И.С. Письмо то Марта сожгла. Злое было письмо, оно смерть принесло в её дом. Написано было, что какой-то Круглов "с прискорбием сообщает, что старший сержант Валдис Стродс погиб смертью храбрых в феврале 1945 года в боях под городом Лиепаей". С одной из оставшихся фотографий смотрел на Марту храбрый старший сержант Красной Армии Валдис Стродс. И письмо от него тоже лежит на столе. Марта знала наизусть его, и глядя на фотографию всё шептала строчки письма. А последняя фотография - Мартиньша, и письмо, что вторым лежало на столе, тоже его. Марта взяла в руки фотографию и так же шёпотом стала перечитывать строки из письма. Она помнила, что письмо пришло в августе 1944 года. С фотографии смотрел на неё храбрый солдат латышского легиона СС. Много позже она узнала, что Мартыньшь погиб "смертью храбрых" в январе 1945 года под городом Лиепаей, в "Курляндском котле"...
  Поначалу квартиранты и не заметили, что рядом с лифтом отсутствует табуретка, и только лишь, когда через три дня мусор на лестницах да пыль на подоконниках стали "вызывающими", кто-то догадался обратиться к дворнику Николаю. Николай и сам вдруг "всколыхнулся", что несколько дней не встречал во дворе Марту. На всякий случай дворник решил позвать участкового. Ни бежать, ни звонить и не надо было, всего лишь крикнуть в соседний двор знакомому старшине: - Семёныч! Покличь  Жихарева!
Минут через десять появился старший лейтенант Жихарев.  Дворник обрисовал ситуацию, оба они спустились к квартире Марты, Дверь была закрыта, вызвали слесаря, который и открыл квартиру.
  Когда человел теряет возраст, он теряет и тело. Бесформенное тело Марты лежало на боку на кровати, лицом к вошедшим Жихареву и Николаю. Глаза её были закрыты, а на губах замерла последняя улыбка. Николай ещё в душе позавидовал Марте: "Видно, лёгкая смерть была, коль она её с улыбкой встретила..."
  На столе Жихарев увидел два пожелтевших письма и несколько фотографий...


                "Вы слышите, как тишина грозна?
                Мертвец ломает гроб и стонет
                В пустынном доме до утра.
                Над высохшим прудом истории
                Кружат холодные ветра..."   *

                (* - из стихотворения Аустры Скуини, латышской поэтессы начала 20-го века.)