А. Теннисон. Из глав III и IV поэмы Принцесса

                III

       Вслед белой Утренней звезде взошедшей
Настал рассвет, позолотив восток весь.
Мы пробудились, тщательно оделись,
Во двор спустились. И хотя там было
Темно ещё, но Муз голов прекрасных
Восток родной коснуться не преминул.

       Когда стояли мы вблизи фонтана
И наблюдали за игрою струйной,
Приблизилась к нам бледная Мелисса
С глубокими кругами под глазами
От огорчений иль бессонной ночи:
"Ах, убегайте поскорей отсюда!
Всё знает мать моя теперь". Когда же
Спросил я в удивлении: "Неужто?",
Она заплакала: "Да, я виновна!
И вовсе не виновна в то же время.
Она давно стремится опорочить
Психею леди и её сторонниц,
Хотя сперва желала, как другие,
Чтоб в колледже главой была Принцесса,
Руками же они с Психеей были б.
Психея правою рукою стала,
Мать – левой, иль, скорее, никакою:
Всегда студенток больше у Психеи,
И так же только у неё любовь их.
Мать заприметила "своих землячек",
Но здесь не позавидовала Иде.
"О, что за варвары, – в сердцах вскричала, –
Столь сходные с мужчинами девицы!".
При сих её словах я запылала;
Тогда она меня пронзила взглядом,
И запылала я ещё сильнее.
В конце концов она расхохоталась:
"Ты – несказанно скромная девица!
Мужчины: на мужчин они похожи.
Наедине с той женщиною долго,
Часами находились?". Ну, а после
Слова ужасные проговорила:
"О да: мужчины это, несомненно".
Я вздрогнула. "А ты прекрасно знаешь".
"Не спрашивай меня об этом лучше".
"Психея тоже ведает, скрывая".
Так мать немедленно дозналась правды,
Хоть из меня не вытянула слова.
И вот, пораньше встав сегодня утром,
Она, вестимо, донесёт Принцессе;
Тогда раздавлена Психея будет.
Вы можете ещё спастись: бегите,
Не отказав в прощенье перед этим".

       "За что прощать, прелестная Мелисса:
За твой румянец? – возразил ей Сирил. –
Чем бледной быть, как лилия, уж лучше
Расцветить жизни наши яркой краской...
Давайте здесь у них ещё подышим.
Пусть Херувим какой-нибудь промолвит 
О нас в презренье: вот, мол, Ганимеды,
Что поднялись, но и свалились вскоре,
Вулканы словно, – надо задержаться"...

      Как только Сирил смолк, пришло посланье
От Иды, пожелавшей сделать в полдень
Прогулку в направлении на север.
Не согласимся ли поехать с ними?
О, стОит посмотреть на земли эти:
Там водопады речка образует
Вблизи большой бороздчатой развилки,
Где холм двойной, что позади платанов.

     Мы согласились и все в час урочный
К фасаду подошли дворца Принцессы.
Она среди своих девиц стояла,
Их выше на голову всех, спиною
К колонне прислонившись и касаясь
Ногою одного из леопардов.
Я ближе подошёл: залюбовался...
И вдруг со мной случился приступ странный
С виденьем дома нашего внезапным;
Предстала предо мной Принцесса Ида
Не более, чем зрелище пустое,
А со студентками чудесный колледж –
Как тень от сна, и всё одновременно,
Казалось, будто не было и было.
Но колотилось очень сильно сердце
От трепета и страсти, а чуть позже
Я вздох издал невольный и тяжёлый:
Меня сразить сумела взглядом Ида.
Но, наконец, коней мы оседлали
И выступили далее кортежем.

      Я ехал вслед за ней; она сказала:
"О друг мой, затаили мы надежду,
Что Вы с приятельницами своими
Вчера меня сочли не очень строгой".
"О нет, – ответил я, – но человеку,
Который на устах у нас, возможно,
Вы показались бы такой". "Вы снова? –
Она вскричала. – Вы – его посланка?
Но говорите, и закроем тему".
А я пробормотал, что знаю Принца –
Хотел бы знать, заметив: "Наш правитель
Сейчас весь в ожиданье: разве это
Не предварительным контрактом было?
Нет никого чистосердечней Принца;
А Вы такая, как он представлял Вас.
Но коль останетесь неумолимой,
Тогда его сразите прямо насмерть".

     "О бедный мальчик, – молвила Принцесса, –
Он чтО: читать совсем не может книги?
Спортивных увлечений не имеет?
И не участвует в военных играх?
Мужчины в них всегда находят радость.
Лелеет идеалы, как девица;
Девицы он не лучше, полагаю.
Такими сами мы когда-то были,
Но цель свою отныне отыскали:
Восстановить божественность у женщин
И вровень встать на пьедестал с мужчиной".

      Затем надменно улыбнулась Ида:
"А что до предварительных контрактов, – 
То, не завися от мужчин, живём здесь...
Хотим плоды трудов своих увидеть,
Навечно в мире этом след оставив"…

               
                IV

       «А там звезда заходит – наше Солнце, –
Сказала Ида. — Вниз сойдём давайте».
Мы начали спускаться вдоль ущелий,
Кустарником поросших и травою,
К её шатру атласному складному,
Мерцавшему, как светлячок, во мраке..,
И, наконец, ступили на равнину,
Затем вошли в шатёр и опустились
На вышитый половичок устало.
Там на треноге был большой светильник,
И блики от огня играли нежно
На утвари златой, вине и пище.

        Затем Принцесса пожелала песней
И музыкою скоротать здесь время...

        И вспомнил я тут песнь, что сочинил сам,
Когда следил за ласточкой одною,
Летящею на Юг с моих владений.
Уже давно я сочинил часть песни,
А часть – когда запел её в тот вечер:

       «О Ласточка, летящая на Юг,
Ты к ней лети, прильни к её оконцу
И то, что я велю, поведай ей.

      Поведай ей – тебе известно всё, –
Как ярок, яростен, изменчив Юг,
И как суров, правдив и нежен Север…

      Жизнь коротка – любовь зато вечна;
Свет солнца северный совсем не долог,
И очень краток лунный южный свет.

      О Ласточка, ты к ней лети скорее
И пеньем убеди моею стать, 
И передай: тебе вослед лечу».

      Я замолчал; переглянулись леди,
Потом, расширив очи, рассмеялись;
А я не знал, чтО означало это.
Но Ида мне сказала, улыбнувшись:
«Они смеются не над Вами вовсе.
Романс любовный только – песня Ваша!
А мы не можем принимать всерьёз их,
Нас относящих к Древнему Египту,
Когда мы обжигали кирпичи там…
Поём Валькирий гимны сами часто
Иль подбираем ритмы к предсказаньям…
Быть может, знаете какую песню,
Развитие дарующую почве
И воспитание землячкам Вашим?».

      …Пока мозги я напрягать пытался,
Желая быстро вспомнить песнь такую,
Вина принявший, возбуждённый Сирил
Вдруг разразился песенкой кабацкой
О девках уличных и деревенских
И о сомнительных их похожденьях,
Хоть Флориан ему и делал знаки,
Я хмурился, Психея покраснела,
Насупила свои Мелисса брови.
«А ну-ка прекратить!» – вскричала Ида;
«А ну-ка прекратить, сэр!» — я воскликнул.
От ярости совсем разгорячённый
И от любви к своей Принцессе Иде,
Я резко в грудь тут Сирила ударил.
Раздался крик, как в осаждённом граде:
«Бежим: иначе мы здесь все погибнем!» –
То крик Мелиссы был. «Домой! По коням!» –
Принцесса отдала приказ девицам.
Они исчезли, птичья стая словно;
Лишь я и Флориан в шатре остались.
Я Сирила клял про себя с расстройства:
Осознавал, что от меня в то время
Последняя надежда ускользала.
Внезапно крикнули: «Глава! Принцесса!» –
От ярости ослепнув словно, Ида
Скатилась в реку, потеряв опору.
Я быстро выскочил из света в сумрак;
– А там в реке крутилось платье Иды –
И без раздумий сразу в воду прыгнул;
Вода всё прибывала; тем не мене,
Сумел поймать Принцессу вскоре, к счастью.
Я грёб, как бы веслом, одной рукою,
В другой неся надежды все созданий,
Кого зовём мы половиной лучшей,
А после, ухватившись за деревья,
Что были над водой, на берег вышел.

        На берегу её девицы ждали:
Одна из них вперёд прошла и ношу
Из рук моих взяла с благоговеньем.
"Живая!" – радостно они вскричали
И занесли её в шатёр обратно.
А мне столь было несказанно стыдно,
Что, не желая ждать того момента,
Когда она придёт в себя, ушёл я
Пешком (ей своего коня оставил:
Её потерян был). Друзей лишённый,
Я сквозь лесные чащи одиноко
Побрёл и отыскал ворота в сад их...

        Вдруг эха слабого раздались звуки:
В неверном свете выросла фигура,
Что слишком высока была для женщин –
То Флориан был, прошептавший: «Тише;
Ведь позднее отсутствие такое
Здесь будет нарушеньем всяких правил.
И более того: призыв звучит здесь
"Немедленно поймайте чужестранцев!""...

        Нежданно, выйдя из-за тамариска,
На нас два надзирателя напали:
Был схвачен Флориан; я убежать смог.
Казалось, я быстрее ветра нёсся,
Свои следы запутывать стараясь,
И слышал за собою их пыхтенье,
Но ничего уже не опасался,
Над ними про себя смеялся даже.
О виноградную лозу большую,
Что ноги Мнемозине обвивала,
Я вдруг запнулся и упал на землю,
И сразу тоже схвачен был и узнан.

        Нас далее к Принцессе потащили –
Туда, где та на троне восседала…
Расчесывали гребнями служанки
Ей волоса: густые, смоляные
И не просохшие ещё в то время.
А прямо за спиной Принцессы Иды
Стояло восемь женщин деревенских,
На вид сильнее даже, чем мужчины…

        Но вот, пока мы на неё взирали,
Вбежала в зал, почти что задыхаясь,
С депешей (письмами) курьер-девица,
Что к трону подбежала и упала,
Отдав её Главе. С недоуменьем
Взяла депешу та и вскрыла тотчас..,
Потом скрутила письма, повернулась,
Желая говорить, но не сумела,
Как если бы дар речи потеряла,
И мне их протянула словно с просьбой.
Повиновавшись ей, я зачитал их;
Сначала — от родителя Принцессы:

       «О, здравствуй, дорогая дочерь Ида!
Когда к тебе мы посылали Принца,
Не ведали про твой закон жестокий.
Когда узнали, то, к тебе помчавшись,
В его отца десницы угодили:
С твоими рядом ведь его владенья.
Тебя он окружить смог прошлой ночью;
Я у него сейчас – заложник сына».

        Письмо второе написал отец мой –
В нём обращался он к Принцессе тоже:
«Наш сын у Вас находится. Ни волос
С его главы упасть сейчас не должен.
Его нам невредимым возвратите
И руку Вы свою ему отдайте,
Оставшись верной нашему контракту,
Хоть женщин жалуете больше, – знаем...
Дворец Ваш уничтожим этой ночью,
Когда живым не возвратите Принца»…

       Затем она с улыбкою, похожей
На блик от солнца на утёсе в бурю,
Приблизилась, заговорив со мною:
«Вели себя, как джентельмен и принц, Вы;
За это мы, вестимо, благодарны;
Неплохо смотритесь и в женском платье;
К тому же нашу жизнь спасти сумели, –
Мы горько Вам признательны за это.
Но лучше было бы тогда погибнуть,
Отдав реке суровой наши кости…
До Ваших предложений нет нам дела:
Уйдите! Не хотим Вас видеть больше.
Скорей их выгоните за ворота!».

         И тотчас восемь женщин здоровенных
К нам двинулись; хоть дважды я пытался
Оправдываться перед ними всеми, –
Внезапно мне на плечи опустились
Их сильные, тяжёлые десницы;
Они нас по ступенькам вниз погнали,
Чрез двор и вытолкали за ворота…   
               
               
                III

        Morn in the white wake of the morning star
Came furrowing all the orient into gold.
We rose, and each by other drest with care
Descended to the court that lay three parts
In shadow, but the Muses’ heads were touch’d
Above the darkness from their native East.

        There while we stood beside the fount, and watch’d
Or seem’d to watch the dancing bubble, approach’d
Melissa, tingled with wan from lack of sleep,
Or grief, and glowing round her dewy eyes
The circled Iris of a night of tears;
‘And fly,’ she cried, ‘O fly, while yet you may!
My mother knows:’ and when I ask’d her ‘how,’
‘My fault’ she wept ‘my fault! and yet not mine;
Yet mine in part. O hear me, pardon me.
My mother, ‘tis her wont from night to night
To rail at Lady Psyche and her side.
She says the Princess should have been the Head,
Herself and Lady Psyche the two arms;
And so it was agreed when first they came;
But Lady Psyche was the right hand now,
And she the left, or not, or seldom used;
Hers more than half the students, all the love.
And so last night she fell to canvass you:
Her countrywomen! she did not envy her.
“Who ever saw such wild barbarians?
Girls? – more like men!” and at these words the snake,
My secret, seem’d to stir within my breast;
And oh, Sirs, could I help it, but my cheek
Began to burn and burn, and her lynx eye
To fix and make me hotter, till she laugh’d:
“O marvellously modest maiden, you!
Men! girls, like men! why, if they had been men
You need not set your thoughts in rubric thus
For wholesale comment.” Pardon, I am shamed
That I must needs repeat for my excuse
What looks so little graceful: “men” (for still
My mother went revolving on the word)
“And so they are, - very like men indeed –
And with that woman closeted for hours!”
Then came these dreadful words out one by one,
“Why – these – are – men:” I shudder’d: “and you know it.”
“O ask me nothing,” I said: “And she knows too,
And she conceals it.” So my mother clutch’d
The truth at once, but with no word from me;
And now thus early risen she goes to inform
The Princess: Lady Psyche will be crush’d;
But you may yet be saved, and therefore fly:
But heal me with your pardon ere you go.’

       ‘What pardon, sweet Melissa, for a blush?’
Said Cyril: ‘Pale one, blush again: than wear
Those lilies, better blush our lives away.
Yet let us breathe for one hour more in Heaven’
He added, ‘lest some classic Angel speak
In scorn of us, “They mounted, Ganymedes,
To tumble, Vulcans, on the second morn.”
But I will melt this marble into wax
To yield us farther furlough:’ and he went…

       He ceasing, came a message from the Head.
‘That afternoon the Princess rode to take
The dip of certain strata to the North.
Would we go with her? we should find the land
Worth seeing: and the river made a fall
Out yonder:’ then she pointed on to where
A double hill ran up his furrowy forks
Beyond the thick-leaved platans of the vale.

      Agreed to, this, the day fled on thro’ all
Its range of duties to the appointed hour.
Then summon’d to the porch we went. She stood
Among her maidens, higher by the head,
Her back against a pillar, her foot on one
Of those tame leopards. Kittenlike he roll’d
And paw’d about her sandal. I drew near;
I gazed. On a sudden my strange seizure came
Upon me, the weird vision of our house:
The Princess Ida seem’d a hollow show,
Her gay-furr’d cats a painted fantasy,
Her college and her maidens, empty masks,
And I myself the shadow of a dream
For all things were and were not. Yet I felt
My heart beat thick with passion and with awe;
Then from my breast the involuntary sigh
Brake, as she smote me with the light of eyes
That lent my knee desire to kneel, and shook
My pulses, till to horse we got, and so
Went forth in long retinue following up
The river as it narrow’d to the hills.
   
       I rode beside her and to me she said:
‘O friend, we trust that you asteem’d us not
Too harsh to your companion yestermorn;
Unwillingly we spake.’ ‘No – not to her,’
I answer’d , ‘but to one of whom we spake
Your Highness might have seem’d the thing you say.’
‘Again?’ she cried, ‘are you ambassadresses
From him to me? we give you, being strange,
A licence: speak, and let the topic die.’

      I stammer’d that I knew him – could have wish’d –
‘Our king expects – was there no precontract?
There is no truer-hearted – ah, you seem
All he prefigured, and he could not see
The bird of passage flying south but long’d
To follow: surely, if your Highness keep
Your purport, you will shock him ev’n to death.
Or baser courses, children of despair.’

      ‘Poor boy,’ she said, ‘can he not read – no books?
Quoit, tennis, ball – no games? nor deals in that
Which men delight in, martial exercise?
To nurse a blind ideal like a girl;
Methinks he seems no better than a girl;
As girls were once, as we ourself have been:
We had our dreams; perhaps he mixt with them:
We touch on our dead self, nor shun to do it
Being other – since we learnt our meaning here,
To lift the woman’s fall’n divinity
Upon an even pedestal with man.’

        She paused, and added with a haughtier smile
‘And as to precontracts, we move, my friend,
At no man’s beck, but know ourself…
That we might see our own work out, and watch
The sandy footprint harden into stone’…

                IV

       ‘There sinks the nebulous star we call the Sun
If that hypothesis of theirs be sound’
Said Ida; ‘let us down and rest;’ and we
Down from the lean and wrinkled precipices
By every coppice-feather’d chasm and cleft
Dropt  thro’ the ambrosial gloom to where below
No bigger than a glow-worm shone the tent…

      But when we planted level-feet and dipt
Beneath the satin dome and enter’d in,
There leaning deep in broider’d down we sank
Our elbows: on a tripod in the midst
A fragrant flame rose, and before us glow’d:
Fruit, blossom, viand, amber wine, and gold.

      Then she, ‘Let some one sing to us: lightlier move
The minutes fledged with music’…
          
       Then I remember’d one myself had made,
What time I watch’d the swallow winging south
From mine own land, part made long since, and part
Now while I sang, and maidenlike as far
As I could ape their treble, did I sing.
   
    O Swallow, Swallow, flying, flying South,
    Fly to her, and fall upon her gilded eaves,
    And tell her, tell her, what I tell to thee.
   
    O tell her, Swallow, thou that knowest each,
    That bright and fierce and fickle is the South,
    And dark and true and tender is the North…

    O tell her, brief is life but love is long,
    And brief the sun of summer in the North,
    And brief the moon of beauty in the South.
 
    O Swallow, flying from the golden woods,
    Fly to her, and pipe and woo her, and make her mine,
    And tell her, tell her, that I follow thee.
   
     I ceased, and all the ladies, each at each,
Like the Ithacensian suitors in old time,
Stared with great eyes, and laugh’d with alien lips,
And knew not what they meant; for still my voice
Rang false: but smiling ‘Not for thee,’ she said,
‘O Bulbul, any rose of Gulistan
Shall burst her veil: marsh-divers, rather, maid
Shall croak thee sister, or the meadow-crake
Grate her harsh kindred in the grass: and this
A mere love-poem! O for such, my friend
We hold them slight: they mind us of the time
When we made bricks in Egypt.
                …ourself have often tried
Valkyrian hymns, or into rythm have dash’d
The passion of the prophetess; for song
Know you no song, the true growth of your soil,
That gives the manners of your countrywomen?’.

        …Then while I dragg’d my brains for such a song,
Cyril, with whom the bell-mouth’d glass had wrought,
Or master’d by the sense of sport, began
To troll a careless, careless tavern-catch
Of Moll and Meg, and strange experiences
Unmeet for ladies. Florian nodded at him,
I frowning; Psyche flush’d and wann’d and shook;
The lilylike Melissa droop’d her brows.
‘Forbear,’ the Princess cried; ‘Forbear, Sir’l;
And heated thro’ and thro’ with wrath and love,
I smote him on the breast; he started up;
There rose a shriek as of a city sack’d;
Melissa clamour’d ‘Flee to death;’ ‘To horse,’
Said Ida; ‘home! to horse!’ and fled; as flies
A troop of snowy doves athwart the dusk,
When someone batters at the dovecote-doors,
Discorderly the women. Alone I stood
With Florian, cursing Cyril, vext at heart,
In the pavilion: there like parting hopes
I heard them passing from me: hoof by hoof,
And every hoof a knell to my desires,
Clang’d on the bridge; and then another shriek,
‘The Head, the Head, the Princess, O the Head!”
For blind with rage she miss’d the plank, and roll’d
In the river. Out I sprang from glow to gloom:
There whirl’d her white robe like a blossom’d branch
Rapt to the horrible fall: a glance I gave,
No more; but woman-vested as I was
Plunged; and the flood drew; yet I caught her; then
Oaring one arm, and bearing in my left
The weight of all the hopes of half the world,
Strove to buffet to land in vain. A tree
Was half-disrooted from his place and stoop’d
To drench his dark locks in tile gurgling wave
Mid channel. Right on this we drove and caught,
And grasping down the boughs I gain’d the shore.

       There stood her maidens glimmeringly group’d
In the hollow bank. One reaching forward drew
My burthen from mine arms; they cried ‘she lives:’
They bore her back into the tent: but I
So much a kind of shame within me wrought,
Not yet endured to meet her opening eyes,
Nor found my friends; but push’d alone on foot
(For since her horse was lost I left her mine)
Across the woods, and less from Indian craft
Than beelike instinct hiveward, found at length
The garden portals…
                A step
Of lightest echo, then a loftier form
Than female, moving thro’ the uncertain gloom,
Disturb’d me with the doubt ‘if this were she,’
But it was Florian. ‘Hist O Hist,’ he said,
‘They seek us: out so late is out of rules.
Moreover “seize the strangers” is the cry…

            [Suddenly] from a tamarisk near
Two Proctors leapt upon us, crying, ‘Names:’
He, standing still, was clutch’d; but I began
To thrid the musky-circled mazes, wind
And double in and out the boles, and race
By all the fountains: fleet I was of foot;
Before me shower’d the rose in flakes; behind
I heard the puff’d pursuer, at mine ear
Bubbled the nightingale and heeded not
And secret laughter tickled all my soul.

At last I hook’d my ankle in a vine,
That claspt the feet of a Mnemosyne,
And falling on my face was caught and known.

     They haled us to the Princess where she sat
High in the hall: above her droop’d a lamp,
And made the single jewel on her brow
Burn like the mystic fire on a mast-head
Propher of storm: a handmaid on each side
Bow’d toward her, combing out her long black hair
Damp from the river, and close behind her stood
Eight daughters of the plough, stronger than men,
Huge women blowzed with health, and wind, and rain,
And labour. Each was like a Druid rock;
Or like a spire of land that stands apart
Cleft from the main, and wail’d about with mews.
               
                … and while
We gazed upon her came a little stir
About the doors, and on a sudden rush’d
Among us, out of breath, as one pursued,
A woman-post in flying raiment. Fear
Stared in her eyes, and chalk’d her face, and wing’d
Her transit to the throne, whereby she fell
Delivering seal’d dispatches which the Head
Took half-amazed, and in her lion’s mood
Tore open…
                ...she crush’d
The scrolls together, made a sudden turn
As if to speak, but utterance failing her,
She whirl’d them on to me, as who should say
‘Read,’ and I read – two letters – one her sire’s.

      ‘Fair daughter, when we sent the Prince your way
We knew not your ungracious laws, which learnt,
We, conscious of what temper you are built,
Came all in haste to hinder wrong, but fell
Into his father’s hands, who has this night,
You lying close upon his territory,
Slipt round and in the dark invested you,
And here he keeps me hostage for his son.’

      The second was my father’s running thus:
‘You have our son: touch not a hair on his head:
Render him up unscathed: give him your hand:
Cleave to your contract: tho’ indeed we hear
You hold the woman is the better man;
A rampant heresy, such as if it spread
Would make all women kick against their Lords
Thro’ all the world, and which might well deserve
That we that night should pluck your palace down;
And we will do it, unless you send us back
Our son, on the instant, whole’.

                …then with a smile, that look’d
A stroke of cruel sunshine on the cliff,
When all the glens are drown’d in azure gloom
Of thunder-shower, she floated to us and said:

      ‘You have done well and like a gentleman,
And like a prince: you have our thanks for all:
And you look well too in your woman’s dress:
Well have you done and like a gentleman.
You saved our life: we owe you bitter thanks:
Better have died and spilt our bones in the flood…
I trample on your offers and on you:
Begone: we will not look upon you more.
Here, push them out at gates.’
                In wrath she spake
Then those eight mighty daughters of the plough
Bent their broad faces toward us and address’d
Their motion: twice I sought to plead my cause,
But on my shoulder hung their heavy hands,
The weight of destiny: so from her face
They push’d us, down the steps, and thro’ the court,
And with grim laughter thrust us out at gates.

               
                Илл. Г.Ч.Кристи