Рада

Неторопливо пролетающей  мимо заброшенного сарая небольшой серой туче невольно пришлось побеспокоить спящих детей. Лала проснулась от мелко-моросящего дождя, прохладными крапинками оставляющего следы на заспанном лице. Сашка, почувствовавший влажный холодок, с головой забрался вглубь сеновала,  желая до конца досмотреть утренний сон. Он снова видел Лалку, весёлую и озорную, радостно зовущую его, Сашку, взлететь вместе с ней в небо. Он старается подняться, но никак не может оторваться от земли. Лалка смеётся над его попытками, а Сашка злится на собственное бессилие и умоляет насмехающуюся над ним девчонку: «Ну, помоги мне, Лалка! Я хочу, как и ты, летать!»

- Давай поднимайся, и полетели! - наяву послышался  Лалкин призыв. Вынырнув из укрытия, Сашка увидел Лалу, которая плутовски улыбалась, и озорные искорки  в глазах вводили в смущение ещё не совсем проснувшегося парнишку.
- Налетался уже, - поднявшись, проворчал Сашка, стряхивая с одежды остатки сухой травы.
Дождь промчался в одну секунду, и уже первые утренние лучи солнца приглашали к началу нового дня.

Скатившись с крыши сарая, Лала с Санькой побежали на речку. По дороге они решили напиться из колодца, одного-единственного во всём городке, сохранившегося ещё с незапамятных времён, вода в котором оставалась такой же ледяной и вкусной, как и десятки  лет назад, и все горожане продолжали пользоваться этим чистейшим источником.

Подойдя ближе, дети увидели, как двое подростков наполняли пустые фляги и грузили их на повозку. На телеге сидела старуха, бросающая в сторону подростков командные реплики на непонятном языке. По резким движениям рук, повелевающему тону, курительной трубке в зубах, седым всклокоченным волосам, выпавшим из-под тёплого, не по погоде повязанного платка, она  напоминала Лалке грозную атаманшу. Подростки работали с невероятной прытью, подчиняясь указаниям старой  женщины.

Лала с Сашкой ждали, когда парнишки наполнят очередную флягу, а тем временем  старуха спустилась с повозки, подошла к Лалке и с нескрываемым интересом стала разглядывать девочку.
- Ах, гоже, чаёри! - сказала женщина и, обращаясь к одному из пареньков, о чём-то спросила его.
- Бабушка спрашивает, как зовут тебя? -перевёл тот.
- Ла-ла, -  растерявшись от неожиданности, сбивчиво ответила девочка.
Старуха погладила её по щеке и снова что-то сказала пареньку.
- Бабушка говорит, что ты красивая, имя у тебя наше и похожа ты на цыганку. Она приглашает тебя в гости. Просит прийти обязательно. Она тебе что-то сказать хочет.
Очумело качая головой в знак согласия, Лала спросила:
- А когда приходить?
- Да вечером и приходи, будет праздник, мы ведь завтра уходим из вашего города, - с улыбкой ответил паренёк.

Прибежав на речку, Лала на ходу сняла платье, бросила его на куст, скинула сандалии и, не останавливаясь, с разбегу щучкой нырнула в остывшую за ночь воду. Сашка, ёжась от холода и поочерёдно смачивая у берега ступни ног, не горел особым желанием искупаться.
- Са-а-а-шка!!! - вынырнув посередине реки, кричала Лалка. - Прыгай!!! Не трусь!!! Вода – прелесть!!!
- Вот акула, - пробурчал мальчик. - Что-то не хочется в холодную воду лезть! - отозвался он.

Лалка подплыла к берегу и попросила Саньку принести ей платье. Протягивая одежду, Сашка старался не заходить глубоко, а Лалка, клацкая от холода зубами, заманивала его к себе всё ближе и ближе. Когда мальчик всё же осмелился подойти к ней на расстояние протянутой руки, Лалка схватила его и потащила вглубь, хохоча и  обзывая его «тютей», и теперь они уже вместе бултыхались в прохладной воде, окатывая друг друга искрящимися на солнце брызгами.

Позагорав и просушив вещи, дети прибежали к Сашкиной бабушке, которая накормила их горячими оладушками со сметаной, напоила парным молоком, успевшим остыть до прихода детей. Сашка с Лалкой полазили по саду, собирая клубнику, с удовольствием погрызли зелёные яблоки, затем пропололи все овощные грядки в огороде. За делами они и не заметили, как солнце постепенно уходило за горизонт, как незаметно подкрались лёгкие сумерки , окрашивая всё пространство серебристо-туманной дымкой летнего зноя.

- Санька, а табор? - вспомнив об обещании, вскликнула Лалка.
- Баб Нюсь, мы уходим!!! Пока!- выбегая через калитку, попрощался Сашка.
- А повечерить, Саня? - утирая фартуком руки, отозвалась бабушка, но дети уже мчались к реке, к небольшому леску, где остановился цыганский табор.

- Лалка, ты посмотри, сколько кибиток!!! - удивлялся Сашка. - Где мы станем искать твою старуху? - спрашивал он подругу. И тут Лалку кто-то схватил за руку. Это был тот самый паренёк,  видимо, внук старой цыганки, с которой они повстречались у колодца.

- Пошли, чаёри, Рада во-о-н у той палатки, - указывая в самый конец поляны и таща девочку за руку, сказал он.
Вчера Лала издали наблюдала за жизнью табора, а сегодня ей безумно захотелось  влиться в эту реальность цыганской жизни.

Временные жилища, разбросанные по всей огромной поляне, окружённой редкими деревьями и кустарниками, были разными. Одни – почти роскошные, пёстрые, украшенные цветной бахромой, какими-то замысловатыми фрагментами из металла. Внутри жилища были сложены в стопки пастельные принадлежности: подушки, одеяла в яркой материи. Вся кухонная утварь была сложена в небольшие ящики. Другие палатки казались безликими, можно сказать, бедными. По внешнему виду жилища можно было судить о достатке цыганской семьи. Под каждой «крышей», Лала приметила, стоял столик на коротеньких ножках, за которым усаживались все члены цыганской семьи. Где-то уже звали к столу: «Авэн тэ хан!» («Идите есть!»), или «Авэн чае тэ пьен!»(«Идите чай пить!»).

Вот молодая цыганка, чтоб не мешал малыш, привязывает его к груди полотенцем, перекинутым через плечо, чтобы заняться какими-то домашними делами. Пожилой, с огромной чёрной бородой, цыган, судя по грубой интонации, что-то выговаривает молодухе, и та шебутится, бросая в своё оправдание негромкие  реплики.

Табор кишит: старухи бегают от кибитки к кибитке, отдавая приказы, так как наравне с мужчинами они имели право голоса, и им все должны были подчиняться; толпы растрёпанных цыганок в ситцевых платьях и оборванных передниках мельтешили перед своими домашними, особенно перед старшими мужчинами, стараясь во всём им угодить; где-то слышалась брань и хохот, громкие разговоры, трескотня  чумазой ребятни, на которой кроме нательного крестика, висевшего до пупа, ничего больше не было.

Постоянно всюду преследуемые, отовсюду гонимые, совершая табором сезонные кочевки, цыгане привыкли справляться со всеми трудностями своими силами, но при всём при этом они всегда оставались тверды  в своих убеждениях, обычаях, имели свои ценности, и никогда их никому не навязывали. Где бы не находились, цыгане всегда были гостеприимны и открыты для всех, кто к ним приходил с миром.  В этом небольшом городке табор пробыл около четырёх дней, а завтра с утра цыгане двинутся дальше по бескрайним просторам, оставив  после себя запах костров да незабываемые впечатления от настоящего цыганского танца и песен, исполненных в  своей неповторимой манере.

Паренёк привёл ребят к палатке, сооружённой из трёх небольших осиновых стволов и накрытой неокрашенной холщовой тканью. Внутри палатки стояла телега, на которой как попало сгрудился весь скарб цыганской семьи. В полутора метрах от жилища был разложен костёр, возле которого пристроились дети более старшего возраста. На тонких прутьях под висевшим над огнём котелком они жарили небольшие тушки то ли цыплят, то ли голубей, Лалка так и не поняла.

Цыганёнок что-то крикнул, подойдя к палатке, из глубины которой послышался радостный возглас той самой старухи, с которой Лала встретилась у колодца. Она вышла навстречу детям, приглашая их к низенькому столику возле костра. Цыганка что-то приказала своим домашним, и молодые девушки засуетились, выставляя на стол картошку, грибы, яйца, испечённые на углях, поделённые на кусочки тушки птицы, похожие на окончательно прогоревшие головешки.

- Чув пибнытко, Рита!  (Поставь самовар, Рита!) - приказала Рада одной из девушек. Та шустро убежала в палатку и через секунды принесла закопчённый от костра огромный чайник. Пристроившись недалеко от столика, она стала забрасывать в «самовар» мяту, брусничные и малиновые веточки, листья дикой  смородины и земляники. Из котелка, висевшего над огнём, девушка ковшом отчерпывала кипяток и обдавала им содержимое чайника. Затем, растопив до черна на углях в небольшой жестяной банке сахар, ложкой эту гущу выскребла из банки  в чайник, и в один миг все присутствующие почувствовали  невероятный аромат, исходивший из  «самовара».

Нисколько  не тушуясь, Лала с Сашкой вместе со всеми уплетали всё, чем был уставлен стол.  Запечённые яйца, грибы и картошку растащили моментально. Рада протянула Лалке кусочек птицы и неожиданно для девочки заговорила вдруг на  русском языке:
- На! Кушай, дочка! - Наблюдая, с каким удовольствием девочка поглощает эти простые цыганские яства, Рада с улыбкой спросила, - вкусно? - и засмеялась при виде перепачканной мордашки смуглой девчонки.

После ужина Сашка вместе с ребятами отправился в палатку. Они о чём-то громко спорили, и уже совсем скоро все вышли причёсанные и наряженные. На парнях были красные и белые косоворотки, с рукавами, сильно присборенными на плечах, и перепоясанными на талии цветными кушаками. Рубахи одеты навыпуск поверх широких штанов, заправленных в сапоги и пышно спускавшимися на голенища. Сашка, своей мальчишеской угловатостью и выцветшими на солнце волосами, приметно выделялся среди чернявых, смуглых крепышей. Хотя подобранная одёжка выглядела мешковато на худенькой фигуре паренька, тем не менее, глаза его блестели невероятным блеском, и в движениях появилась некая напористость,  чего раньше Лалка в своём друге не наблюдала.

Настала очередь девушек прихорашиваться и наряжаться. Молодые цыганочки подхватили Лалку и утащили её в палатку. Они хохотали и щебетали, примеряя наряды. И тут Лалка  выскочила через распахнутый полог, представ перед всеми в разноцветной юбке в густую складку и  длинной, почти до земли, в ярко-оранжевой ситцевой блузке  с широкими рукавами. На плечи был наброшен шёлковый полушалок в ярких розах и по краям отороченный  золотистой бахромой. Сашка от удивления аж рот открыл. Он всегда Лалу считал самой красивой девчонкой, но сегодня она выглядела сногсшибательно. Длинные волосы от лёгкого ветерка вздрагивали непослушными локонами, наполовину прикрывали смуглое лицо девочки, придавая взгляду некую загадочность и очарование. Смеясь, Лалка кружилась, демонстрируя  пышные одежды на своей стройной фигурке.

Старая цыганка, глянув на Лалу, вновь залопотала по-своему, воздев руки кверху:
- Лаворо  лачо лыджаса!!! Ваш  тукэ лыджаса!!! И чавэнгэ тут пошараса!!!
Лалка спросила у близ стоявшего парня:
- О чём говорит Рада?
- Она радуется за тебя. Она говорит: «Хорошее слово о тебе скажем!!! Хорошую молитву о тебе разнесём!!! И парням тебя расхвалим!!!» - с улыбкой перевёл молодой цыган, бросив на новоявленную цыганочку откровенно-влюблённый взгляд.
Под стать Лалке были одеты и остальные девушки, но Лалка в этот вечер была самой ослепительной.

Посередине поляны был разожжён огромный костёр, вокруг которого были разложены брёвна разной длины, расставлены скамеечки, и уже со всех сторон на лобное место собирался весь табор.

Послышались  завораживающие звуки скрипки,  первые аккорды семиструнной гитары и звон бубна. Чем ярче разгорался костёр, треща сухими ветками и поленьями, тем живее и  радостней распространялся праздник по всей поляне,  всё громче и  зажигательней звучала музыка.

Ночь над лесом набросила своё тёмное покрывало, но всё равно кругом было светло, людно и шумно. Нечто колдовское было в этом празднестве: здесь слышалась первобытная  красота сильных, выразительных цыганских песен, от которых веяло то страстной тоской, то пламенной любовью; фантастическим буйством завораживали танцы цыган, которые сопровождались гиканьем  и дружными ударами в ладоши. Стоя на одном месте, мужчины безрассудно по сторонам разбрасывали руки, прищёлкивая пальцами, а то вдруг внезапно подпрыгивали,  поочерёдно ударяя ладонями по голенищам сапог, затем был резкий переход на ритмичное обхлопывание себя по ногам и груди.  В этих обычных движения ничего сложного не было, но выглядело это почему-то очень даже виртуозно и темпераментно.

Темп музыки нарастал. Цыганки разных возрастов выходили в круг, размахивая по  сторонам своими пышными юбками. Яркие наряды, блеск шёлковой бахромы, серёжек, бус, колец и браслетов придавали особенный колорит  цыганскому танцу, перехлёстываясь с его характерными выпадами, поворотами, с грациозным и выразительным движением рук, игрой пальцев и боем плечами. Это было сравнимо с надвигающимся огнём, взрывной силой,  бешеной страстью. Неожиданно для себя Лалка выбежала в круг, и её выход был встречен громким улюлюканьем, подсвистом и частыми ударами в ладоши. Ни на что не обращая внимания, она слилась с ошалевшей массой танцующих цыганок, подражая их телодвижениям, азарту, буйству, доводившими Лалку до безумства и одержимости.

И вот уже скоро догорал костёр, слышалась заунывная тоска одинокой скрипки, табор постепенно расходился на недолгий ночлег, ведь рано утром цыганам суждено было отправляться в дальнюю дорогу.

- Рада, ты мне что-то хотела сказать? - спросила Лала старую цыганку, когда после праздника они пришли к палатке.
- Скажу о счастье твоём, дочка - начала старуха, выпуская сквозь беззубый рот клубы дыма. - За спиной у тебя три крыла: два отцовских и одно материнское.
- Два отцовских... так-так, - покачивая головой, особо и не удивившись, протянула Лала. Она-то давно догадывалась, что есть какая-то тайна в её рождении. - А кто мой родной отец, Рада, ты знаешь? - спросила девочка.
- А ты спроси у матери, - загадочно улыбаясь, ответила старая цыганка. Лала смутилась, вспомнив недавнюю стычку, обида после которой ещё не остыла.
- Я не хочу возвращаться домой, я хочу остаться с вами, Рада!!! - твёрдо сказала Лала. Старая цыганка с улыбкой посмотрела на девочку и спросила:
- Что это, дочка? Наивность? Безумство? А, может, мечта? - И те мудрые слова, которые Рада произнесла дальше, Лала запомнила на всю жизнь. - Если наивность, то пора взрослеть, девочка! Если безумство, то каково будем маме твоей? Если мечта, то мечтай тихо, не посвящай в свои мечты даже Бога! Ты, главное, танцуй и пой то, что тебе нравится больше всего. А теперь идите, дети. Дочка, что ещё я хочу сказать на прощанье, ты мать прости и будь к ней добра. - Старая цыганка долгим взглядом провожала детей, махала им вслед, тихо нашёптывая молитву, -  «Дорогой Отец Небесный! Прошу Тебя во Имя  Сына Твоего Иисуса Христа, спаси души детей наших, исцели! Благодарю тебя, мой Бог, за милость и любовь твою к нам, за смерть и воскресение Сына Твоего Иисуса Христа!»

Тускло- алыми красками на горизонте появлялись первые задатки утренней зари, от тихой речки исходил лёгкий пар, где-то на окраине городка  время от времени начинали кричать горластые петухи, оповещая о начале нового дня.

- Лала, - услышала девочка голос матери.
- Мама? - удивилась Лалка. - Ты что здесь делаешь? - Сань, ты иди, - обратилась Лала с другу, - мы посидим немного, мне поговорить  с мамой нужно.
Уставший от бессонной ночи, не говоря ни слова, еле волоча ноги, Сашка поплёлся до города один.

Лала присела рядом с матерью, ей очень хотелось начать разговор, но мысли путались, и она не знала, с чего начать.
- Прости меня, Лала, я перед тобой очень виновата, - прервав тягостное молчание, начала Наталья. - Я была рядом и слышала твой разговор с цыганкой и догадываюсь, о чём ты хочешь спросить меня, - взволнованно продолжила мать. - Только не перебивай меня, дочка. Выслушай, а потом...- Мать глубоко вздохнула, окончательно решив раскрыть перед дочерью всю правду. - Владимир – тебе неродной отец. До него я встречалась с Бахти, он был цыганом. Я его полюбила с первого взгляда. Мы тайно встречались, но его родня, узнав о нашей любви, быстро женили его на цыганочке, и мы расстались. И я решила уехать. Через короткое время  я узнала, что беременна. Я для себя твёрдо решила родить, хотя многие отговаривали, предлагали избавиться...- Посмотрев на дочь, Наталья улыбнулась, прижав Лалу к себе, тихо сказала, - и чтоб я без тебя делала?  Потом я устроилась работать на завод, где и познакомилась с Володей. Я во всём ему  призналась. Через неделю мы поженились и перебрались жить сюда, в Чигринск. Я не любила его поначалу, я просто была благодарна ему, что он не оттолкнул меня, напротив, помог. Я не заметила, как привыкла к нему, прониклась любовью... Он был настолько внимательным, чутким, что я уже просто не представляла  жизни без него. Да ты всё помнишь... А потом... Не суди меня, дочка, - и, уткнувшись в плечо дочери, Наталья расплакалась. - Лалочка, я обещаю, тебе больше никогда не будет стыдно за меня.
       - Не плачь, мамочка, не надо, - тихо произнесла Лала. - Я догадывалась, да только не хватало смелости поговорить с тобой. Ладно, что было, то прошло, и ни мне судить тебя. - Поднявшись с земли, Лала протянула матери руку, и они, обнявшись, пошли домой.

***
Перелистывая страницу за страницей старого фотоальбома, перед глазами Лалы Владимировны пробегала вся жизнь. Вот школьные фотографии. Здесь она в цыганском костюме, на сцене сельского клуба, куда они приезжали с художественной самодеятельностью. Вот свадебные фотографии и снимки детей.

В далёком прошлом остались школа, институт культуры, где  Лала встретила настоящую любовь. С Гришей они  учились вместе, потом стали известными хореографами, перебрались в столицу, организовали детский ансамбль цыганского танца. У них родились замечательные дети – Рада и Володька. А здесь Лала с Сашкой. Его не стало, он погиб в Афганистане.

Лала Владимировна счастлива и пусть частично, но сбылась её заветная мечта, которой когда-то, очень давно она поделилась со старой цыганской.

А вот мама улыбается с пожелтевшего снимка, молодая, красивая. Все эти годы она всегда была рядом с Лалой. А теперь мама тихо угасала. Пол-года назад врачами был поставлен страшный диагноз – рак пищевода. Наталья не могла ни есть, ни пить, она таяла на глазах, и уже ничего нельзя было предпринять, чтоб спасти её. Лала Владимировна в сторону отложила альбом, услышав слабый зов мамы. Три дня она не приходила в себя. Дочь подошла к матери, наклонилась, чтобы лучше слышать  её.
- Лалочка, дочка, я видела Раду, - еле слышно шептала она.
- Она приснилась тебе? - поинтересовалась дочь.
- Она приходила за мной. Она сказала, что сегодня мне уже станет легче. И ещё она сказала, что ты о чём-то забыла, - тихо говорила мать.
- О чём я забыла? - удивилась дочь, и стала судорожно в памяти ворошить всё то, что было связано со старой цыганкой.
- Ты простила меня, Лала? - вновь услышала Лала Владимировна голос мамы.
- Ну, что ты милая, за что? Это ты меня прости, мамочка, за...- почему-то неожиданно вырвалось у Лалы Владимировны. Она вдруг вспомнила, что после той неприятной сцены в их старом доме, она так и не попросила прощения у матери за свою необузданную выходку, за всё то, что было высказано ею от обиды и боли. Забыла? А, может, та боль так и не отпустила окончательно? Вот о чём напомнила Рада!
- Я не могу забыть те последние два года, когда.... - шептала Наталья.
«Боже, - думала Лала, - оказывается в эти минуты мы с мамой обе вернулись в те далёкие времена».

- Не надо, мамочка. Ну кто не ошибался в жизни, кто не совершал глупостей, - остановив мать на полуслове, сказала Лала. - А помнишь, как я чуть с моста не сиганула, когда погиб Сашка. Кто меня спас, кто убедил, что жизнь продолжается? Ты, мамочка. Жизнь нас меняет.
- Нет, дочка, ты осталась прежней, даже лучше, - улыбнувшись, сказала мать, - ни деньги, ни слава тебя не испортили. А каких славных внуков вы  подарили мне с Гришей. Жалко, что не увижу их, не попрощаюсь, - тихо шептала мать. -  Знай, Лалочка, я вас всех очень люблю. - И вдруг она резко выгнулась, учащённо задышала, и тихо опустилась, склонив голову набок. В уголках глаз появились крупные слезинки, тихо скатившиеся тонкими струйками по глубоким морщинкам.

- Всё... Мамы нет ... -тихо заплакав, сказала Лала Владимировна. Впервые в жизни она почувствовала настоящее одиночество, и, в тоже время, облегчение. Сжав в руках высохшие ладони матери, она целовала их, приговаривая, - я успела, успела, мамочка... И пусть твои последние слезинки станут успокоением для нас обеих.
        Прикрыв ладонью глаза матери, дочь долго смотрела на её умиротворённое лицо с едва заметной улыбкой в уголках губ.
        - Покойся с миром, родная, и пусть у тебя ничто не болит.