Беспросветное

  Ей никогда не дарили подарков в красивых коробках с бантиками, как в рекламе. Ее никогда никто не добивался. За ней никто никогда не ухаживал. Она редко испытывала чувства и никогда не находила на них отклика. С ней были только из страха перед одиночеством и из  жалости. Она была с кем-то только в надежде, что все наладится.
  Каждая удача, каждый успех, каждая капля счастья ее немногочисленных друзей добавляла килограммы булыжнику, привязанному к ее шее, потому что она, со своим феноменальным несчастьем и ортодоксальной серостью, становилась ненужной людям, которые играли свадьбы, рожали детей, путешествовали и знакомились.
  Она была бы и сама рада покрасить волосы в цвет розовой жвачки, покрыть тело татуировками и сбежать с байкерами. Но ее очень давно задушил собственный идеализм. Она могла только молча гнить заживо. Она меняла цвет волос, чтобы сбежать  из образа, в котором было слишком многое пережито, как паразит меняет истощенного носителя. Нанесение на тело татуировок стало частью процесса самоистязания и выражения пренебрежения к телу, которое не хватало смелости убить окончательно. А те, кто в ее захолустье именовались байкерами, на деле оказались таким же офисным планктоном, как и она, только выбирающимся по вечерам «покататься». Никуда бы они с ней не побежали. Таким образом, оставалось только смотреть в собственное отражение в донышке стакана да учиться пускать колечками сигаретный дым. Чтобы за недолгим помутнением рассудка обнаружить себя, надежно припрятанную от внешних раздражителей. Отпустить себя на прогулку на коротком поводке.
  Но приходило следующее утро, а вместе с ним - досада на то, что не умерла во сне и жгучее желание разорвать грудную клетку, чтобы проветрить полость, образовавшуюся за ней. В этом мире никому не хотелось с ней возиться как с тяжелым больным. Ей нужно было самой разбираться со своими проблемами и помогать другим с их собственными. А у нее, конечно, просто пмс. Пмс длиною в жизнь.

  Ногти раздирают кожу над коленями, ее не беспокоит, что следы будут видны из-под платья. Кому, право, придет в голову рассматривать ее ноги!.. А вот ей вцепиться в плоть и почувствовать кровь под ногтями – жизненно необходимо. И пусть лучше под руку попадают собственные колени, чем лысина другого пассажира в автобусе. По жемчужно-серому атласу платья расползаются пятна пота.

  Она обожала собак. В их душистую шерсть можно было уткнуться и упоительно дышать, чувствуя под рукой пульс единственного на свете существа, которого хоть иногда озадачивает вид слез на ее глазах. По крайней мере, собакам нравилось, когда она их обнимала, и они не думали в это время, что лучше бы ей пойти куда подальше, со своими тисканьями и депрессиями. А ей ведь просто нужен был тактильный контакт и понимающий слушатель. Хорошо еще, что на свете были собаки. Она чувствовала родство с ними – когда-то и она была способна любить ни за что - ни про что, до последнего вздоха. Но вокруг были одни кошатники, для которых это выглядело как подхалимаж и стремление пригреть задницу поудобнее. Способность отмерла, за ненадобностью, но собак она до сих пор понимала, как никто другой. Каждое ругательство, происходящее от слов, связанных с собаками, она воспринимала как личное оскорбление. Про нее тоже можно было бы составить несколько ругательств: ее имя, например, уже готовое ругательство. И выть от отчаяния она тоже умела, только не напрягая связки, а контролируя потоки воздуха в зияющей пустоте под грудиной.
  Она давно разучилась и любить, и надеяться, и мечтать. Каждая случайно возникшая мечта была для нее обещанием кошмара разочарований, очередной гордой кошкой, готовой нанести удар когтистой лапой. Каждая царапина, полученная ранее, до сих пор кровоточила: от детского наивного желания стать космонавтом, до извращенных фантазий об одной кинозвезде, жившей на другом конце земного шара, мучавших ее эротическими снами. Она и сама не могла бы ответить себе на вопрос, почему именно она была бы достойна исполнения своих желаний. Таких, как она, вокруг тысячи, причем некоторые имели даже позитивный взгляд на жизнь и большую грудь. Так с какого перепугу именно она должна была переехать за рубеж, лечь в постель с кинозвездой и уж тем более – «стать счастливой», как когда-то написала на записке, проглоченной под Новый Год с шампанским? За всю жизнь сбылась только одна ее мечта – завести собаку.
  Пусть люди живут, в среднем, раза в три дольше, чем она уже отмотала на Земле, она чувствовала себя старухой на смертном одре, для которой все кончено. Какой-то шанс в прошлом был упущен, и она догадывалась, что это было не что иное, как вероятность, рождаясь, обвиться пуповиной и умереть, не начав дышать. Но теперь было уже поздно. Она должна была отсидеть срок, хоть и не надеялась, что в конце ее ждет освобождение в полном смысле слова. Она же разучилась надеяться.
  Даже простейшие потребности ее не беспокоили. Питалась она одними закусками, содержащими большое количество пищевых добавок. Ей нравилось думать, что каждый прием пищи приближает ее к гробовой доске. Миссия на Земле была провалена изначально, и задерживаться здесь не имело смысла. К тому же, от этой отравы горло изнутри покрывалось волдырями, а занятая аллергией, она забывала о других переживаниях. На мужчин ей уже давно хотелось только смотреть. Идиотские сны про кинозвезду немало удивили ее – она и не подозревала, что еще помнит о том, что подобное возможно. Тем более, что никогда не испытывала ничего похожего в реальности. Ее организм давно не требовал ничего, кроме сигарет, выпивки и ароматизаторов, к которым болезненно привык. Ну и, пожалуй, еще горячей ванны. Мозг был чуть живее остальной требухи: ему хотелось книг и музыки. Но и это было всего лишь еще одним способом увильнуть от реальности.
  Мир без нее обходился еще легче, чем она без него. Кажется, даже гопники больше к ней на улице не приставали. Ей очень хотелось составить завещание, но она не имела ничего, что пригодилось бы другим. Никто не станет, умри она завтра, подносить к лицу ее одежду, чтобы уловить ускользающий аромат ее духов. Никто не будет перечитывать ее дневники, смеяться и плакать над ними. Файлы с ее бесталанными стихами просто удалят с компьютера, не открывая. Хотя, многие будут страдать, рыдать и жалеть… себя. Таких хороших, рядом с которыми кто-то умер. И ведь не поспоришь – они действительно хорошие. Быть чутким к чужим завихрениям никто не обязан. И никто не виноват в том, что счастлив, в то время как она – жаба, утонувшая в болоте собственного идеализма. И лучше никому не знать, каково шить игрушки, чтобы из пустоты на тебя смотрели глаза; каково желать самому себе, ложась спать, умереть во сне; каково, когда единственный, кто заметил, что твои глаза красные от слез – собака; каково, когда понимаешь, что ты – холостой патрон. Все вокруг поражают различные цели, а от тебя – один звук, да и тот – твое имя, звучащее как ругательство.