15. Война, тыл, детство

  Из сборника «ОПАЛЁННЫЕ ВЕЛИКОЙ ВОЙНОЙ…»

Начало на http://www.proza.ru/2012/05/05/1678

15.Война, тыл, детство   

Это воспоминания моего родственника Ряснова Петра Ивановича, 1936 года рождения, жившего в годы войны в селе Терновое Еланского района Сталинградской области.

 Осталось в его памяти, что  известие о войне застало вместе с другими детьми уже вечером, когда он бегал по лугу за селом,  встречая стадо. Первая реакция у детей была как раз на уровне именно детского сознания:  «Внимание, внимание! На нас идет Германия». Ну а потом, вроде пошли слухи, что это неправда, не может у нас быть с Германией войны, у нас с ними мир  заключён. Поначалу в детской жизни не изменилось ничего. Но  постепенно пошел призыв по годам и в конце лета или начале осени  уже взрослых мужиков из села стали забирать на фронт, или сначала на комиссию.

Пришла повестка и отцу, Ивану Артемовичу. Сборы были уже с вечера, и дети собирались провожать  отца. Но проснувшись утром, маленький  пятилетний Петя обнаружил, что он один дома и лежит заваленный подушками. Походил по дому, почему нет никого? Оказалось, что мама пошла провожать отца и дядю, а  с ней ушли другие дети. Старший брат Василий уже пошел сам, младшая сестра Нина, которая проснулась раньше,  пошла с мамой за руку, а  младшего брата Алексея она понесла на руках. Ну а спавшего Петю никто будить не стал, и долго потом у него было чувство обиды, что не взяли его на проводы.  Вскоре отец вернулся домой с медкомиссии, как не прошедший по возрасту (1887 год рождения), а дядю забрали на войну.

Кончается лето, проходит осень и а с ней заканчивается детская легкая беззаботная жизнь. В это время в Еланском районе формируется и проходит обучение стрелковая дивизия, штаб которой располагался в самой Елани.  В Терновом базировался один из полков, и в начале зимы 1941 года на постой в хату определяют пятерых солдат, но места мало и один из них уходит. И всю зиму у них живут эти бойцы.

Бойцы эти пришли днем, поинтересовались у детей, где родители. Отец уже был на рытье окопов, а мама  в это время как раз ушла проведать своего отца Крикунова. Бойцы принесли с собой бачок квашеной капусты, причем один из них так опустил этот бак на стол, что брызги рассола выплеснулись  в потолок. Другие стали немедленно обследовать новое жилище, шастать по сараям, один на чердак полез. «Ну и нахалы» - детям стало всё сразу понятно. Когда мать вернулась, то пыталась их выгнать:
- Кто такие? Шо ж вы ироды делаете? Пошли отсюда!
- А ну молчи бабка, а то сама загремишь.
- А чего вы без спросу везде лазаете?
Потом видимо она поняла, что эта ситуация неизбежная, у всех постояльцы, и с этим надо смириться.  Когда страсти поулеглись, то начали знакомиться. Оказались они обыкновенными людьми из разных мест. Один из бойцов оказался выходцем из Белоруссии, был хорошим ложкарем. Он выпиливал подходящие ветки в саду,  готовил и сушил баклуши в хате, потом строгал из них ложки. Второй добрался до отцовского табака на чердаке и рубил в ступе махорку (самосад). Попутно отпускал детворе щелбаны, когда они становились слишком любопытными и назойливыми, начинали мешать в работе.
 
Постояльцы быстро освоились, и если им что требовалось, то долго не колебались, брали все. Бывало так, что мать напечёт полную чашку пирожков с расчетом и на свою семью, но не успеет обернуться как она уже пустая, детям ничего не осталось. Постепенно с питанием становилось хуже, припасы заканчивались, а доходов не было никаких. Так что если есть мука или крупа – уже хорошо: живём. Были случаи, когда солдатам выдавали пайки, и мама им  готовила. Что-то из этого пайка попадало детям. Хорошо помогала тетушка, у которой стояли на квартире офицеры.
 
Постояльцы на ночь укладывались спать прямо на полу, а бывало так, что к ним ещё приезжали жёны с детьми: навестить, продуктов привезти, попрощаться перед отправкой на фронт. Запомнилось Петру Ивановичу, что к одному из бойцов приезжали дочери, практически его ровесницы. Детей старались уложить на полати или печь, а взрослые располагались на полу. Жили они несколько дней, потом со слезами прощались и уезжали домой, ведь неизвестно какая судьба ждала солдата.

Бойцы эти первоначально были  в гражданском, а потом позже их переодели в военное обмундирование. Причем первоначально выдали им  буденовские шапки и ботинки с обмотками. С этими обмотками у бойцов были проблемы. Иногда объявлялись ночные тревоги, им нужно было в темной хате в полной темноте обуться и одеться, особенно намотать эти обмотки на ноги. Было при этом много ругани. Но через какое-то время  обмотки отменили, и солдаты их повыбрасывали. Были сшиты обмотки из очень плотной теплой ткани, которую потом  использовали в хозяйстве. Постепенно бойцов экипировали по полной форме, у них появились фуфайки, потом шинели, которые они  ближе к весне делали в виде скатки.

Много позже один из этих бойцов снова объявился в Терновом. Он был ранен и когда его эшелон проходил через Терновое, то забежал в гости. Приехал он поздней ночью, а так как отец снова был на рытье окопов, то мать его долго не пускала в хату. Только когда из разговоров  поняла, что это из знакомых, то пустила его в хату. Это был тот боец, от которого детям чаще всего доставались затрещины. Она стала его расспрашивать о том,  как сложилась  судьба остальных бойцов, в частности фамилия одного из них была Субботин. А он рассказал, что попали они сразу в Сталинград или под Сталинград и из четверых в живых остался он один, а вообще в  части были очень большие потери, мало кто остался живой.

 Каждый день солдаты отправлялись на обучение. Они рыли окопы, учились обращаться с оружием. И со стороны наблюдали деревенские мальчишки, как бегали они по полю, причем сначала   с палками   и трещотками  вместо винтовок. На станции или ближайшем разъезде была  забором отгорожена территория, на которой они собирались и  куда привозили новых бойцов. Там уже были строгие армейские порядки.

Хата Рясновых стояла на краю хутора недалеко от старой дороги на Елань и зимой 1942-43 года к ним постучали  офицеры: пустите погреться. Зашли  замерзшие молодые офицеры в  блестящих хромовых сапогах:
- Вот едем  на легковой машине из Балашова (или даже Саратова) на Сталинград и замерзаем. Были неделю в отпуске, сейчас возвращаемся. Помогите добраться до Елани, а то машина по снегу почти не идёт.
Тогда отец пошел на колхозную конюшню, объяснил там ситуацию и ему выделили пару лошадей. Поскольку ребятам было это очень интересно, то они тоже туда прибежали к застрявшей машине. И начались мучения. Машину  кое-как зацепили к лошадям, и отец стал погонять. А водитель завел машину и  стал помогать двигателем. Но  машина по снегу идет неравномерно, рывками: то стоит, то на ноги лошадям наезжает. Лошади пугаются, пытаются сорваться. Но всё-таки кое-как двигались вперед, но лошади быстро устали, да и отец тоже.

 С великим трудом дотащили машину почти до середины пути до Елани и выволокли её на  более-менее проезжий грейдер.  Офицеры снова стали просить:
- Ну, помогите  хоть до Елани доехать.
- Да я уже не могу, лошади устали,  мне возвращаться пора.
И уже поздней ночью отец вернулся весь измученный домой. Дома  не спали и дожидались его.

В течение войны отца регулярно забирали работать на окопы и каждый раз на два-три месяца.  Потом он какое-то время был дома с семьей, работал в колхозе, а потом снова под Сталинград. Работал он севернее или же южнее Сталинграда – неизвестно. Но бывало так, что ему приходилось работать вместо сестры жены. Семьи у неё не было, жила она с отцом и её собирались отправить по разнарядке. Тогда  она пришла и говорит:
- Иван, поезжай за меня на окопы, а я буду здесь твоей семье помогать, а то мне там тяжело.

Ну и отец поехал за нее работать, а она, разумеется, помогала многодетной семье сестры  продуктами.  Когда же он вернулся с окопов, то его вызвали в сельсовет и снова стали направлять под Сталинград. А когда он стал отказываться, я, мол, только вернулся, то ему напомнили:
 - Ты ездил за другого человека, а теперь подошла твоя очередь.
 
Так, что он снова вернулся на окопы. И посылали его до тех пор, пока немцев не отогнали от Сталинграда. Ну а после войны его привлекали на трудовой фронт по восстановлению Сталинграда (Копка канала Волга-Дон или Цимлянское водохранилище?). Поскольку он был  хороший плотник, то работал он там в основном по своей специальности. Поскольку он был человек не словоохотливый и не привыкший жаловаться, то дома он не жаловался, но  чувствовалось, что было им там несладко. Были проблемы с питанием, так как кормили плохо, с условиями жизни, вши одолевали всех. Потом дома избавлялся от них. Домой писем оттуда он не писал, а при возможности просто передавал привет.

В начале войны через село шли беженцы с Украины и Белоруссии. Особенно много было еврейских семей из Белоруссии. И какое-то время они жили в эвакуации в Терновом, а после освобождения они вернулись обратно. А  немецких колонистов, живших в близлежащих селах, в начале войны вывезли в Казахстан. И хотя они были лояльны к советской власти, на это не посмотрели и всех выселили.

В войну очень плохо было с информацией. Электричества в селе не было, у некоторых сельчан были приемники на батареях. Но слушать их нельзя было, считалось подпольной  деятельностью. Но   вначале войны приемники были конфискованы. В сельсовете был телефон, но основным средством связи была лошадь, и новости привозили  из Елани.
 В целом жили очень трудно, дети ходили в школу, нужно было  готовить уроки. Но вечерами можно было заниматься только с керосиновой лампой. Вначале на лампе было нормальное стекло, потом оно видимо раскололось и лампу жгли без стекла. Потом уже закончились и спички, трудно стало с керосином, то есть подготовка уроков была трудным делом. Ну а о продуктах и говорить не приходится, было очень голодное время. Кроме того по селу ходили всякие слухи о возможной оккупации, что вот-вот придут немцы, о зверствах немцев. Всё это и так  нагнетало и без того непростую ситуацию, когда боялись всего. Были слухи о разбоях и убийствах, о пойманных и расстрелянных дезертирах.

В 1944 году семья, как и остальные, жила очень трудно. Дети росли, им нужно было ходить в школу, а   было не в чем, доносили до ноля. Если бы отец  был дома, то он мог бы снести выделанную телячью   шкуру к сапожнику и договориться, мол, сшей сапожки моему сыну, а из остатка своему; из выделанной овечьей шкуры портной мог сшить кожушок на ребенка. И тогда бы была обувь и одежда. Но отец работал на окопах, и отдавать было нечего. Раньше, бывало, мама разбудит: смотрите ребятки, вот Васины сапожки, а вот твои. А дети всегда ждали с нетерпением эту обувку: поскорее опробовать, пробежаться по грязи, по лужам, быстрее из дома на улицу. Весну, лето и осень ходили босиком, до  серьезных  заморозков, пока ноги терпели грязь и холод. Ну а потом уже были проблемы, и перед школой мама отпаривала в тазу цыпки на детских ногах. 

А тогда пришлось матери брать последний кусок сала и идти на разъезд. Там останавливались поезда, и было что-то  вроде небольшого  базара. На этот раз ей удалось выменять немецкие горные ботинки. Были они очень хорошо сделаны с немецким качеством из хорошей кожи, шипованные, на крепкой подошве. Эти ботинки приходилось ему делить с   братом Васей: тот ходил в школу до обеда, а он после обеда. На ноги наматывались портянки, но все равно ботинки были большие и в них набивался снег. И во время урока ученик между делом сидел и выковыривал из ботинок растаявший снег и ледышки. В классе было холодно,  по дороге в школу замерзали чернила в чернильнице, Чернила приходилось дыханием отогревать, чтобы было можно писать.

Поскольку село располагалось вблизи железной дороги, то  место считалось прифронтовой полосой. Поэтому ночью соблюдались серьезные меры светомаскировки. Дома надо было ужинать засветло, либо плотно завешивать окна. В селе были дежурные, которые совершали обход и строго следили за тем, чтобы не было горящего света в окнах:
- Срочно гасите. А завтра в сельсовет.
Над железной дорогой и соответственно над селом регулярно летали наши и немецкие самолеты. Дети уже научились различать по звуку мотора немецкие и советские самолеты, истребители и бомбардировщики.

 Но бомбёжек в дневное время не было, а бомбили ночью. В памяти сохранились данные о том, что бомбили чугунный мост между  Терновым и Еланью, а также госпиталь в самой Елани. Но в обеих случаях бомбежка была неточной и никто не пострадал. Но самой трагической была бомбардировка эшелона с ранеными - санитарного поезда. Его бомбили  во время стоянки на разъезде, когда двери были все заперты.  Было много погибших, в том числе и сгоревших в вагонах. Рядом с  местом гибели этого эшелона была вырыта братская могила, в которой похоронили  останки погибших. На могиле поставили деревянный памятник. Позднее, примерно в 1949 году, произвели перезахоронение погибших  в центре села Терновое. На месте перезахоронения установлен каменный памятник.  Ну а дети еще долго на месте бомбежки собирали целые и обгоревшие противогазы.

А Петр после той бомбёжки с испуга стал сильно заикаться.
Были случаи,  когда самолеты падали в степи и если погибали летчики, то их хоронили. А дети тоже знали эти места и старались побывать там, чтобы найти что-нибудь интересное и полезное для себя. 

Во время войны часть детей и подростков занималась  противозаконными действиями, а именно  обворовывали эшелоны. Поскольку на разъезде  поезд всегда стоял какое-то время, пропуская встречный, то они старались  забраться в вагон и что-нибудь своровать. Дело было рискованное и непростое, потому что охрана гоняла, а во-вторых, надо было  успеть забраться в вагон или полувагон, что-то вскрыть и достать. Из эшелонов с разбитой техникой старались снять приборы, что-то пригодное в хозяйстве. А из других вагонов иногда тащили  фабричные лыжи, продукты, все, что плохо лежало. Иногда воровали и боеприпасы, потом  по селу  носили порох от снарядов. Охрана эшелонов  не всегда успевала, и воришки начинали действовать в наглую.

В семье всегда держали скотину, но когда отца не было, то была проблема – кто забьет бычка и кто его разделает. Дети еще маленькие, дедушка уже был физически слабый, а мать на такое была неспособна. Однажды  дедушка помог зарезать им бычка, а подвесить и разделать  тушу  уже не смог: дальше вы уж сами как-нибудь, пришлось приглашать  кого-то посильнее. А потом семья была большая, и мясо надо было растянуть на всю зиму.
Особой проблемой в те годы были налоги. В семье и так не было лишнего, поэтому были бесконечные долги и недоимки, так как  нужно было сдавать всё: шерсть отдай, яйцо отдай, картофель сдай, масло  или молоком сдай и т.д. со двора надо было за год  сдать одиннадцать килограммов масла, а корову разрешали держать только одну. Поэтому семье постоянно не хватало продуктов. Да и в колхозе ничего не платили, так что тянули семь шкур с колхозника.

С детства привыкали собирать колоски. Голодные тридцатые годы, чувство хозяина-крестьянина нетерпящего  необоснованных потерь, заставляли сельчан идти на поля и собирать колоски. Хотя в военные годы это был большой риск, так как все знали, что можно  попасть в тюрьму. Но голод не тётка, мозги промоет, направит и заставит их работать так, чтобы добыть пропитание. А тут лежит на поле уже никому не нужное: «ведь пропадет всё равно». Эти тайком собранные колоски перемалывали в крупу на самодельной ручной мельничке, а потом из полученной крупы-дробленки  варили кашу или пекли лепешки. А когда мать сварит каши, то это была такая радость для детей: я наелся вдоволь каши.

В  начале первой военной зимы, ещё до появления постояльцев соседка подсказала матери, что на колхозном поле  осталась неубранная свекла: замерзла.
- Если взять лом, рукавицы, то можно добыть свеклы.
Поехали на поле вдвоем с соседкой по первому снегу. Удалось ей выдолбить три свеклы, и везла она их на санках домой детям. Но встретился ей какой-то колхозный партийный деятель (активист) и сказал:
- А кто Вам разрешил брать свеклу?
- Так она уже замерзла, пропала. А я её хоть детям сготовлю.
- Везите на ферму, свиньи поедят.
Пришлось отвезти свеклу, но на всю жизнь запомнился ребёнку этот  рассказ и обида матери  на односельчанина. Позже, если свеклу удавалось вырастить или добыть, то после того как её вываривали и сушили, она была детям как конфетка. А еще из свеклы варили самогонку, потом пели и гуляли. Была эта самогонка ещё и  местной валютой.
 
А получилось в итоге что из-за колосков дети посадили отца в тюрьму. Во время уборочной они насобирали колоски и сушили их на печке. Пришли к ним агроном или парторг колхоза, и обнаружил колоски. Собранное смели в  мешок, отнесли на склад и взвесили. Получилось полтора килограмма. А было такое правило (как такса): за килограмм колосков давали год тюрьмы. За полтора килограмма получился у отца срок полтора года. Было это в  конце войны,  и в результате после года отсидки он попал под  сталинскую амнистию в связи  с Великой Победой. Было ему в это время под шестьдесят, и  прожитая жизнь научила его приспосабливаться и  выживать в сложных условиях. Поскольку он был мастеровой человек, имел ремесло и умел работать, то  был на доске почета колонии. Как он вспоминал об этом времени:
- О себе я не беспокоился, меня кормили худо-бедно. Я больше о семье беспокоился, душа за детей  болела.

Когда  мама приехала к нему  в тюрьму, то он ей так тогда и сказал. Им удалось увидеться и поговорить. Но полноценного свидания не получилось, его не отпустили. Она отвезла в качестве передачи мешок сухарей, больше  то нечего было оторвать от семьи.
Одной из главных проблем была соль, если её привозили в магазин или в колхоз и её удавалось купить, то это была радость.  Соль ценилась больше всего остального. Мыла, конечно, не было. Но была старая бабкина технология, когда брали соду, жир, вываривали их,  потом формовали, и получали подобие мыла. А для стирки использовали щелочь. Настаивали золу, процеживали её, получалась щелочь, что-то вроде мылящейся едкой жидкости. Ну а однажды, когда от такой жизни  пошла чесотка по коже, то мыли детей в этом растворе. Вроде бы помогало. Ещё проблема была спички. Если уголёк не удавалось сохранить, то выходили на улицу и глядели, у кого из соседей из трубы дым идет.  Оттуда старались в консервной бане принести уголек и зажечь свою печь.

Печь топили всем, чем придется, чаще всего соломой, убирали с полей  стебли подсолнухов, делали кизяки. Зимой с братом брали санки и вечером через железную дорогу (метров 500 до неё) шли на колхозное поле, где стояла  скирда колхозной соломы. Солома была ржаная, белая, из длинных стеблей. Навязывали плотную вязанку, ложили её на санки и вперед. Издали казалось, что  вязанка сама по снегу бежит, а это ребята её сзади толкают. Эту вязанку затаскивали в хату, а бывало, навязывали такую вязанку, что приходилось делить  её  надвое, чтобы затащить в хату.  И тогда начинали кочегарить  печку, тепло шло в хату. Когда жили солдаты, то эту солому ещё расстилали на полу, и они на неё укладывались спать.

А однажды вечером мать обнаружила, что соседские девочки ломают у них плетень и на санки складывают.  В этот раз она их прогнала, но за зиму плетень весь сгорел в чужих печах.

В школу Петр пошел в 1944 году, до сих пор помнится, как в школе  висел плакат «Да здравствует 27-я годовщина Великого Октября».  В школе были проблемы, так как заикание мешало учиться. Он знал урок, но не мог  его рассказать. Хотя всё понимал, грамота давалась легко, но получить заслуженную хорошую оценку было трудно, так как не мог всё быстро рассказать. Ставили  в основном «3» ,»4», так  как «5» было ставить не за что. Когда начинал, заикаясь  отвечать урок, то ребята начинали подсмеиваться, тушевался дальше и получалось ещё хуже. Но школу закончил успешно. С возрастом  заикание постепенно пропало почти полностью.

В войну в колхозе тракторах в основном работали молодые девчата, которым было   лет по семнадцать-восемнадцать. Мужиков в колхозах не было, все на фронте, а стариков на трактор  уже не посадишь, да и их было в деревнях немного. Вот и работали девушки. Но поскольку физически им было тяжело заводить трактор, то помошниками к ним назначали еще ребят покрепче. Бывало так, что подзывали и нескольких ребят поменьше:
- Идите, помогите  трактор завести.
На заводную ручку надевали  трубу, за неё цеплялись ребятишки («сниска ребятишек») и пытались заводить трактор. Бывало, что удачно, но бывало, что намаются все, пока двигатель прочихается  и заведется. Но уж если это удавалось, то радости было много. Из-за этого трактора глушили редко, пусть лучше работает, чем потом снова мучиться.
Запомнилась еще одна печальная история, когда молодой трактористке Варваре дали в помошники паренька Степана. Парень был крупный и работал прицепщиком. Работать приходилось и ночью, причем без света, поскольку надо было соблюдать светомаскировку. Хорошо, если ночь попадалась лунной и можно было видеть хорошо борозду. Ну а  если были тучи, то пахали практически в темноте. Как уже говорилось, трактора были изношенные, а у этого трактора подтекал радиатор и надо было постоянно добавлять воду. Варвара отправила Стёпу  за водой, а сама уехала на другой конец поля. Степа принес воды, сел в борозду и уснул. Было темно, она его не заметила, а он попал под колёса трактора и погиб. Когда она это поняла,  то очень сильно испугалась, у неё был такой страх, что она убежала в степь и там долго отсиживалась: не могла идти ни  в бригаду, ни к трактору.  Но поскольку в том, что случилось, она не была виновата, то судить её не стали. Но больше на тракторе работать она не смогла.

После войны семья жила даже хуже, чем во время войны. Если в войну был лозунг «Всё для Победы», то  стал «Всё для восстановления  народного хозяйства». Всякая  частная предпринимательская деятельность была всегда под запретом. Отец умел выделывать шкуры и шить из них  полушубки. Но когда он попытался брать заказы, то сразу доложили в органы и его вызывали  к следователю. Отцу  приходилось идти в милицию в Елань и обратно пешком, а там еще объясняться со следователем. В колхозе денег не платили, а по трудодням выдавали в конце года на один трудодень 200, а иногда и 100 грамм зерна. Что это было для семьи на шесть человек: да ничего.

 Запомнился случай, когда отец однажды ушел за заработанным и  вся семья высматривала, когда он вернется.
- Вон идёт батько Иван. Что же он пешком? Что-то он ничего не несет? Опять наверно не получилось, наверно кладовщика нет.
А отец приходит, и начинает ходить по двору, управляться по хозяйству.  Но в хату он не идет, курит и  ругается.
- Ну что ж ты ничего принес?
- А на что, мать, перемать… Ещё и должен остался.
- Как должен остался?
- А так. Кашу ел колхозную в поле, вот и остался должен. Нам дали зерна на трудодень по сто грамм, а кашу ел по двести грамм. Вот и должен.
Ребят привлекали летом водичку подносить косарям и сорняки рвать или рубить. За это ребят кормили кашей. Да еще  растительным маслом её польют, вкусно получается. Вот восьми-девятилетний Петр и записался на такую работу – это была мечта,  лишь бы кормили. Вот за неё потом и удержали.

Те горестные годы были тяжелейшим испытание, ведь на начало войны в семье было четверо малолетних детей, а были голод, холод, длительное отсутствие отца, ожидание горя и всё-таки надежда на окончание войны, на Победу. Так, в постоянном труде, поддерживая друг друга и пережили те страшные годы. Глядя из нынешних лет, иногда задаёшь себе вопрос – откуда брали силы эти простые люди, чтобы вынести и пережить всё это.
Но чувство родительского долга, ответственность  за своих детей давали им силы, не разрешали опустить руки и просто ждать. Трудились они от темна до темна, стараясь накормить, обогреть, воспитать детей. За это они достойны чтобы их помнили!

Продолжение на http://www.proza.ru/2012/07/20/1417