Армия

                1
В июле 1963 г. я был призван в Советскую армию. Приятелям рассказывал, что забрали в результате "тотальной мобилизации". Это я так шутил. Не было сборного пункта призывников, оркестр не играл "Прощания славянки".  Все было просто и буднично. В военкомате мне было выдано предписание прибыть в учебную воинскую  часть, рядом с деревней Малиновкой, что под Томбовым. К предписанию был придан билет на поезд, который отходил от Курского вокзала. Меня провожала вся семья. Отец сказал на прощание, чтоб я служил честно и не посрамил его фамилию. Мама начала плакать, железная баба Катя одернула мать: "Медафтнешт!(прекрати), Ничего с  ним не случиться. ". Брат Юлий ,давал последние наставления:"Если что, бей первым, понял!"
  В поезде обнаружилось еще трое призывников с таким же конечным адресом, в том числе мой соученик по техникуму Олег К.. На следующий день, в полдень, наш почтовый тормознул на пару минут на станции Малиновка. Впереди был еще почти целый день свободы. Будущий курсант Кашкин, молча, достал бутылку Московской и вопросительно посмотрел на нас. За станцией нашли перевернутую катушку от кабеля.
Без лишних слов накрыли на стол. У каждого оказалось по граненому стакану. Кашкин предложил хохлятский тост, выглядело это так. Он поднял стакан, скроил кислую морду и после истерического крика: "Аааа…". Выпил весь стакан. Это называлось хохлятский тост.  Водка веселья не прибавила. "Надо бы добавить" – здраво рассудил Кашкин. "Люблю серьезных людей!" – похвалил Кашкина Олег, и достал из чемодана три семерки. В привокзальном ларьке был только "Агдам" и "Каберне " за рубль пять. В качестве закуски сырок "Дружба". Вся эта мешанина сморила будущих защитников отечества. Кое - как добрались до стога сена по дороге в часть и отключились. Где – то к 7 вечера продрали глаза. Во рту сушняк. У меня кроме этого было ощущение, что я чего -  то плохое сделал. Оказывается, моя совесть была тесно связана с похмельным синдромом.
В часть добрались к 9 вечера. На КПП дежурный с серьезным видом проверил наши документы, потом вызвал начальника караула. Начальник караула, сержант, сурово нас оглядел: "Косяк салаг пришел!". Улыбка у него была совсем не добрая.
 Определили нас на ночь в казарме. Матрасы были набиты сеном. Заснули моментально. Кашкин забыл снять кепку. Так и спал. Слава Б-гу, утром нас подняли через час после общего подъема. Гуманизм, которого я никогда больше не наблюдал в армии.
   На следующий день всех построили и выдали форму. Призывники, которые приехали раньше нас, объяснили, что мы попали в сержантскую школу. Это была учебная воинская часть. Отдельный учебный батальон. Все новобранцы, моего призыва, имели средне – техническое образование. После окончания курса мы получили звание сержант. Курс состоял из строевой подготовки  - 4 часа в день, после развода на работу, на плацу ходили строевым шагом. Если портянки были закручены не правильно, то ноги стирались в кровь. Так что первым делом надо было освоить науку, как эти проклятые портянки закручивать. После обеда изучение уставов Советской армии. Время было забито до предела, как выражался Кашкин –" Тяжело  в леченье, легко в гробу!".
По утрам кросс -  полтора километра в сапогах. Поначалу не хватало дыхания и сердце выскакивало из груди, но через какое – то время втянулся и даже перестал сильно задыхаться. Через месяц принимали присягу. Курсант Михаил Б. присягу принимать не захотел и  наелся, каких – то, таблеток. Во время торжественного приема присяги упал в строю без сознания. Это он зря, его все равно поставили под знамя для присяги, и он тянул службу со мной до самого дембеля. В этот день был праздничный обед  дали жареную картошку с селедкой и компот.
От строевой многие старались откосить, симулируя боли в животе. Батальонный врач подполковник Девяткин заподозрил эпидемию дизентерии. Наш взвод утром был выстроен в одну шеренгу, каждому раздали лист от журнала "Огонек" и подполковник приказал всем на этот листок сделать по большому. Некоторые не поняли, тогда сержант Дудко разъяснил понятными словами приказ подполковника Девяткина:"Всем насрать на Огонек! Выполнять!". Солдаты с радостью выполнили приказ. Подполковник Девяткин ходил с палкой от листка к листку и изучал представленный материал.
Всем проверка очень понравилась. Мне  же, все - таки удалось попасть в санчасть на пару дней, сказал, что рези в животе и в туалет вот уже третий день не хожу. Немного отдохнул. В палате, кроме меня было еще двое симулянтов. Дверь в палату была открыта. Вдруг, вижу по коридору идет на руках солдатик. Нас сдуло с кроватей. Солдат подошел к двери Девяткина, постучал тихонько ногой в дверь. Из - за двери раздалось: "Войдите!". Парень перенес центр тяжести на одну руку,  второй открыл дверь  и уже на двух руках вошел в кабинет Девяткина. Стоя на одной руке он отдал честь.
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться,  не могу ходить -  ноги болят.  – Девяткин выпучил глаза.
- Немедленно встаньте на ноги, - заорал Девяткин.
Солдат был цирковым и сильно надеялся, что за такую шутку его освободят от строевой, так как намечался смотр художественной самодеятельности. И действительно за этот номер он получил всего два наряда вне очереди на кухню, а потом приказом командира был освобожден от занятий для репетиций своего номера.
     Неожиданно у подполковника Девяткина за проверку солдатских фекалий возникли неприятности на идеологическом фронте. Курсант Крынкин пожаловался замполиту, что всему взводу пришлось испражняться на орган центрального комитета КПСС – журнал "Огонек". "Не мог, взять Советские профсоюзы, ты же их выписываешь!" – возмущался замполит, наливая  Девяткину  самогонки.
- Что будем делать с этим придурком, Крынкиным? Он же нам здесь все малину обсерит.
- Что делать? Надо ему объявить благодарность. Вызвать к тебе в кабинет и  объявить.
-  Давай его сделаем комсоргом взвода, у салаг еще нет комсорга.
- Мысль интересная. Ну, давай будем! За все хорошее!
   
     Постигали мы солдатскую службу не только на плацу, шагая строевым шагом, но и во всевозможных нарядах на хозработы или в караульной службе.
Караульный не имеет право подпускать к себе никого, кроме начальника караула или его помощника и то, если тот скажет пароль. Разговаривать на посту не моги, нельзя петь, плясать, рассказывать себе анекдоты, выпускать из рук карабин.
"Караульный это труп, завернутый в тулуп, проинструктированный до слез и выставленный на мороз". Ну, на морозе мы не успели постоять, но ночью, осенью, пробирало здорово. Не помогала и суконная шинель.
Однажды Кашкин стоял на посту, дело было днем. Проверяющий полковник из округа вместе с начальником караула пошел прямо на его пост. Тот видит полковник. Маленько сробел, но крикнул: "Стой! Кто идет!". Полковник, молча, продолжает идти. "Стой! Начальник караула ко мне, остальные на месте. Стрелять буду!", - и передернул затвор. При этом он начал хитро улыбался, мол, ребята вы меня не разведете как дешевое повидло.
Полковник остановился, а начальник караула подошел к Кашкину и сказал пароль. "Со мной проверяющий полковник Васин" – услышал Кашкин. Полковник подошел и сказал: "Молодец солдат, так и должен вести себя часовой. Как твоя фамилия?". Кашкин ухмыльнулся и подмигнул полковнику. Разговаривать он не имел право даже с проверяющим. Полковник Васин рассмеялся и приказал объявить Кашкину благодарность за знание устава и правильное поведение на посту.
    Мне достался сторожевой пост, патронов к карабину не полагалось. Хожу  взад, вперед. Карабин как дубину положил на плечо. Ночь лунная кругом светло. Я отбрасываю длинную тень на дорогу, проходящую рядом с охраняемым объектом. Наблюдаю за своей тенью и начинаю от скуки принимать разные позы и, гляжу, какая тень получается. Во время позы" к звездам" ,вытянутая рука с карабином направлена к небу, левая нога отставлена назад, вдруг слышу шорох сзади. Со страху выронил оружие и как заору: "Стой! Кто идет?". Смотрю, мужичек в ватничке, в руке большая сумка, на ногах сапоги, видать, деревенский. Мужик остановился и, видно, тоже  струхнул, зачастил:
- Милок пропусти, мне в Малиновку надо, а через вас в два раза дорога короче. Мы Кузяевские.
Я уже успел поднять карабин. Мужик сделал шаг ко мне на встречу. "Стой! Стрелять буду!". И передернул пустой затвор. Мужик застыл на месте. "Ложись!  Мордой в землю! Застрелю!". Так и продержал его до прихода разводящего.
     Благодарность мне объявили перед строем батальона. А мужика, оказывается,  все знали, он в Малиновку за самогоном наладил ходить через нашу часть, брал сразу бутылок 15 на всю деревню. В Малиновке гнали какой – то особый, по спецрецепту. Народ тянулся к живительному источнику со всей округи. У нас же, кто мужика знал, пропускали его за стакан.  На меня он нарвался случайно. Не повезло ему в этот раз. Утром разобрались, что к чему и отпустили. Оказался нужным человеком. Таких, в тот период исторического развития социализма, называли – нужниками. В этот год случился неурожай пшеницы. Солдат кормили черным хлебом с мякиной и ржавой селедкой, ну, и картошка. Зато самогонки у командного состава не переводилось. Курсант Пацация из Абхазии называл этот волшебный напиток на свой кавказский лад – самигнали.
      По национальному вопросу у меня конфликтов не было. Только один раз мне не повезло – не дал по морде старшему по званию. Дело было так: я был в наряде на кухне, сначала чистил большой котел, а затем топил его мокрыми дровами, других не было. В котле готовился чай, в который, для успокоения солдат, добавлялся бром. Дрова едва горели, чай был невыносимо теплый. По определению Кашкина, чай по цвету и по вкусу был, как беличья моча. Комсорг Крынкин удивлялся – откуда Кашкин знает про беличью мочу.  Замком взвода, сержант Непугайло, сказал мне, картавя, ему казалось ,что так говорят евреи:"МоГда у тебя таки гГязная, но чай на помои машет, ты там свои паГтянки заваривал?".
      Глядя на его свиные глазки, я вспомнил, что евреи избегают свинину и по морде недал. Конечно зря, присягу я еще не принимал, так что отделался бы только губой.
   После того как Крынкина, по рекомендации замполита, избрали комсоргом, к нему курсанты стали проявлять повышенное внимание. К примеру, Спит Крынкин после караула глубоким сном. Заботливые комсомольцы трясут его и вежливо спрашивают, после того, как тот продерет глаза: "Вить, мы не сильно тут шумим, мы тебе, Вить, спать не мешаем?". Однажды ему прибили сапоги к полу. Короче развлекались комсомольцы, как могли. Но это так, для смеха. Крынкин, в принципе, был малый безобидный. Кого  ненавидели, так это сержанта Дудко. Он вечно придирался к молодым солдатам. Мимо дневального мог по двадцать раз пройти и следил, чтоб тот отдавал честь по всей форме. Когда рыгал, то говорил: "Звиняйте с роту". В общем, гнусный был тип. Народный гнев не заставил себя ждать. Когда Дудко спал, ему в правый сапог несколько человек справили малую нужду. Сапог прикрыли портянкой, так всегда курсанты делали, когда ложились спать, чтобы не мешкать на  утренней побудке.
  Когда раздалась команда : "Подъем!", Дудко, в темпе, натянул штаны взял сапог и сунул в него ногу вместе с портянкой. Немедленно все содержимое сапога, мощным потоком брызнуло ему в физиономию. Авторитет сержанта Дудко был форменным образом подмочен. Хулиганов так и не нашли. Кашкин очень ему сочувствовал и на комсомольском собрании выступил с решительным осуждением этих хулиганских действий. Было удивительно смотреть на его серьезную морду, зная, что это была не только его идея, но и организация всего процесса.
  В Малиновскую академию  ко мне приезжала мама и брат. Привезли еды на неделю. Мне дали один день отпуска. Мама со страхом рассматривала будку, где располагался очковый туалет на 12 персон. Мне его как – то пришлось убирать. Брат интересовался вооружением и как кормят, в смысле дают ли боевые 100 грамм. Я ему объяснил, что когда в атаку идем на женское общежитие, то сами принимаем. Никого не просим. Он был этим вполне удовлетворен
- Нормальный ход! – сказал брат. – А что в плане борьбы… - брат замялся.
- Был случай, но в морду не дал. – Юлий очень расстроился.
- Смотри, тебе наваляю, если повториться, - он посмотрел на меня без всякой надежды. – Говнюк!

                2
    По окончании Малиновской академии все курсанты получили звание сержант. В Монинский гарнизон под Москвой были распределены девять человек из них трое – я, Олег К. и Миша Б. были москвичами.
  Нас прикомандировали к Узлу связи ВВКА (Военно Воздушная Краснознаменная Академия) в будущем академия им. Гагарина. У нас был свой командир – подполковник Доронин и непосредственный командир майор Шароян. Наша часть предназначалась для обслуживания подземного, запасного командного пункта главного маршала авиации. Этот совсекретный объект строили открытым способом. Был вырыт огромный котлован, метров 15 в глубину и там отлили из бетона коробку узла связи, которую, затем засыпали землей.
Как то мы с Олегом стояли внутри котлована и курили. Внезапно, за нашими спинами, вдруг раздался сильный удар. Поворачиваемся, лежит буквально в полуметре от нас бетонная плита. Она сорвалась с подъемного крана.
- Буду в увольнении, пойду в церковь, поставлю свечку, - сказал мой друг.
- А мне, что делать, - возмутился я, - я ведь не православный.
-  В Москве, сходи в синагогу. Там тебе все объяснят. – Посоветовал Олег, - Или крестись.
  Это заявление меня поразило. Родину предавать это несмываемый позор, а веру отцов, что, можно? Это никак не укладывалось у меня в голове. "Пепел  стучит в моем сердце" – говорил брат Юлий. И прав мой брат, если что, бей первым. Он, кстати, в этом деле был очень последовательным.
  Армейское общество отличается от тюремного тем, что в армии никто не виноват, что попал служить. Пестрая толпа людей из разных частей огромной страны. Начиная от недоучки из московского Иняза Миши Б., кончая вором профессионалом со средним техническим образованием из Воркуты Колей Штерном, немцем, с широко расставленными, небесно – голубыми, наглыми, словно гипнотизирующими, глазами. На вопрос, - зачем воруешь? Ведь посадят.
Коля с улыбкой, мягко отвечал:"Мудила! Х..ли ты понимаешь в искусстве. Это же искусство, сп…ить, красиво, элегантно. Эх вы, жлобы, пыш, собачьи".
- Так ведь нехорошо воровать, - серьезно заметил, основательный мужик из - под Пскова, большой ходок по самоволкам, Кудрявцев. – Я, лично, против воровства!
- Хорош бакланить, валенок, - беззлобно реагировал Николай.
Надо сказать, что воровал он просто потрясающе. Если в увольнение были в городе, то он обязательно всех напоит  и накормит. Странное дело, всем было понятно, что воровать это плохо, однако, Колю уважали и те которые против и те которые за. Видимо  талант,  всегда вызывает восхищение.
Немцев в моей части было, неожиданно, много. В Узле связи, к которому мы были прикомандированы, служили три приволжских немца. Лахман, Эдмунд Фель и Александр Штольц. Лахман был шафером у командира Узла связи. Штольц и Фель работали в ЗАСЕ (засекреченная аппаратура связи), поэтому мы первыми узнавали о всевозможных проверках, а однажды узнали, что в гарнизон академии приезжает Никита Хрущев. За неделю до его приезда чистили, мели и красили. К приезду Хрущева гарнизон выглядел, как на картинке. Потенциальных хулиганов, занарядили кого куда. Ходили только строем и пели идеологически выдержанные, рекомендованные политотделом песни. После визита жизнь вошла в обычное русло, как это обычно и бывает.
Эдмунд Фель был неправдоподобно красив. Золотистые, вьющиеся волосы. Огромные серые глаза, тонкие черты лица – ну ариец, блин, чистых кровей. Рост метр девяносто. С мозгами, правда, было не густо. На женщин же он действовал, как наркотик. Он баб глушит, как рыбу динамит, - говорил, завистливо, сержант Гореликов.
   Штольц был из Соликамска, из семьи ссыльных немцев. Как то, в пьяном виде, он со слезами рассказывал мне о жизни своей ссыльной семьи. Страшно было слушать.
Немцы были абсолютно обрусевшие и ничем по ментальности не отличались от всех остальных, только, иногда, к удивлению окружающих, начинали говорить друг с другом по-немецки. Ко мне, еврею, они относились не хорошо и не плохо, вроде бы, как и ко всем, впрочем, держали они дистанцию со всеми.
В чем они были мастера, так это в изготовлении скабрезных фотографий. Как – то напоили Штольца, раздели его – спустили ему штаны, положили на живот, воткнули в задницу ромашку. Бухой Лахман нюхал ромашку, а Фель снимал пейзаж с разных ракурсов. Этой же троицей был сделан, довольно живой, снимок Лахмана, разбивающего своим огромным членом автомобильную фару.
  В Академии учились офицеры из ГДР. Я был очевидцем одного  случая. Аэродром,  находился за учебными корпусами академии. На этом аэродроме режиссер Пырьев снимал фильм о войне. Лето выдалось жарким.  На летном поле парилась массовка, изображавшая немецких солдат. В основном это были московские студенты. Все хотели пить и есть. Режиссер Пырьев, в громкоговоритель, к всеобщему удовольствию, кричал матом на артистов. Затем зашло солнце и все разошлись, объявили перерыв. Разбрелись кто куда. И вот, спустя некоторое время, я наблюдаю такую картину.
Рядом с аэродромом располагался музей авиации. Огромный ангар, где были представлены самолеты истребительной авиации времен войны. Рядом с ангаром, под открытым небом стояли самолеты бомбардировочной авиации ТУ -4, штурмовики, самолеты разведчики. И вот выходят из этого музея – ангара два "эсесовца" в черной своей форме и оживленно спорят. Невооруженным глазом видно, что они уже приняли. Один, с пеной у рта, доказывает, что Покрышкин почти всю войну пролетал на американской Аэрокобре, а его ЯК с нарисованными звездами на борту это совлипа. Поставили, с понтом, мол, видали, на чем наш геройский летчик летал. Другой мотал головой и не верил. Не забудем, что дело происходило в 1964 году и люди доверяли тому, что говорит радио и, что написано или напечатано, да и после войны прошло не так уж много времени. И вот, идут эти два "фашиста", одетые в форму СС, один из которых оказался евреем по имени Миша, спорят, на чем летал Покрышкин, а навстречу им идут два офицера летчика из ГДР, студенты академии. Один в звании капитан, а второй, постарше, майор. В какой-то момент обе парочки заметили друг друга. Идут встречными курсами и с интересом разглядывают друг друга, а немцы так и с беспокойством и недоумением.
"Эсесовец" в звании лейтенанта, толкает приятеля  обер - лейтенанта в бок и тихо так говорит: "Витька, это же ох…ть можно! "
"Молчи, еврейская морда, а то, мы сейчас с господами офицерами, тебе кишки выпустим!". И не доходя, метров пять перешел на строевой шаг, выкинул вперед руку и, как заорет "Хайль Гитлер!". Немцы, понятно, ни ухом, ни рылом не поняли, что происходит, а у старшего по званию рука дернулась вверх, впрочем, он тут же ее и опустил. "Эсесовский лейтенант" начинает дико хохотать и хватается за живот. А, "Обер - лейтенант ",   кричит в воображаемый микрофон:"Ахтунг, ахтунг ин дер люфте Покрышкин".
Красный от ярости капитан делает шаг по направлению "эсесовцев", майор хватает его за рукав: "Nicht mit ihnen verwirren, sie sind betrunken".(не связывайся с ними они пьяные)
   Шутка была жестокая, опасная и глупая. Потом выяснилось, что был еще один инцидент. "Фашистский оберст" забрел в охраняемую зону на самолетную стоянку и его чуть не пристрелил бдительный советский часовой. Увидев "фашиста", часовой лишился дара речи и, позабыв про "Стой! Кто идет!", начал палить из карабина. "Фашист" залег, тем и спасся. Вызволил его, прибежавший на выстрелы начальник караула.
   После этого случая, артистам и массовке запретили бродить незнамо где, выделили для них место в казарме и столовой и больше никуда не пускали. Солдат очень веселило, что в солдатской столовой они обедают вместе с "фашистами". Рядовой Хузин, еще до запрета шататься по гарнизону, в пьяном виде, шел в винный магазин, переодетый в немецкую форму. Он шел уверенно и спокойно за водкой. Видимо думал, что  его никто не остановит, посчитают за студента из массовки. Там его и поймал  старшина роты и впаял 4.5 наряда вне очереди. Почему 4.5? У него на правой руке указательный палец был на половину отрезан. Хузин потом жаловался:"Ну, не мудазвон, этот Фраер, встал в очереди за мной, я его и не видел, дождался пока я заплатил за бутылку и, нарисовался, козел. Он за эту бутылку мне ответит!" 
    И прав оказался солдат Хузин. Как – то пришел старшина роты, по кличке Фраер, после отбоя проверять кто смылся в самоволку. Дневальным был Хузин, что интересно, он не спал. Поприветствовал старшину как положено, он потом рассказывал:"Все было чики – пуки, культур - мультур". Фраер спрашивает: "Где Кудрявцев?". Посмотрели, нет Кудрявцева. Позвонили на смену, нет Кудрявцева. Фраер понял, что теперь у него есть возможность заловить нарушителя воинской дисциплины. Он, ничего лучшего не придумал,  как  лечь на койку этого Кудрявцева. Лег и вскорости заснул. А, у Кудрявцева была манера, когда из самоволки он возвращался, прямо с прохода прыгал на свою кровать, не раздеваясь.  Хузин, потом Кудрявцев ему дал по шее, не сказал нарушителю, что на его койке сам Фраер лежит, и тот, так как было темно, с прохода прыгнул, в аккурат, на старшину. Старшина со сна, и с перепугу, начал визжать. Такой звук я  слышал, только, когда резали свинью. Кудрявцев вышел сухим из воды, сказал, что был  в туалете, мол, был понос и рези в животе. Старшина несколько дней не появлялся в казарме, болел нервами и лечился Стрелецкой. Так Хузин отомстил старшине, хотя и получил по шее от Кудрявцева.
  Кроме немцев, в Узле связи были ребята со всех концов страны. Был башкир, молчаливый огромный человек с грубым лицом, которое оживляли неожиданно умные глаза. У него был огромный торс Геракла, короткие ноги и отличался он тем, что не пил и бесподобно играл в шахматы. Как он относился ко мне для меня непонятно. Я в первый раз жизни видел башкира, он в первый раз в жизни видел еврея. Но, как то, я при этом не присутствовал, мне потом рассказал Олег, один литовец высказался про мою еврейскую национальность в самых мрачных и грязных словах. Башкир, неожиданно, взял его за горло, так, что у него вылезли глаза наружу, и прижал к стенке. И Айтуган, так звали башкира, сказал этому литовцу: "Про Льва, сука, молчи! Башку об стену разобью!".
   Этот случай не говорит, что все литовцы антисемиты, а все башкиры обожают евреев. Мне до сих пор не понятно, то ли он мне симпатизировал, то ли, его, как нацмена, возмутило, что про другого нацмена, говорили плохо. Больно он молчаливый был.
  Были два латыша, один эстонец по фамилии Тиитьма, с острова Сааремаа. Был грузин Ломидзе, чемпион Грузии по бегу на 100 метров. Были белорусы, украинцы, и, конечно, русские ребята.
  Была интернациональная троица друзей: латыш Аргалис, армянин Оганезов и грузин Ломидзе. Главным среди них был Аргалис.     Баскетболист, рост 1.95, перворазрядник. Играл за сборную академии. Случилось мне отбить у него  девчонку. Познакомился с ней на катке. Реакция не замедлила себя ждать. В субботу был   банный день. У каждого солдата был свой шкафчик, который не закрывался на ключ, да и что было там брать. Я же взял в привычку носить позолоченные часы швейцарской фирмы Лонжин. Отцовский подарок. Часы дешевенькие, но понту навалом. Все приходили смотреть на этот швейцарский Лонжин. Даже Фраер осмотрел заграничный продукт. "Смотри, чтоб не сп..ли!" -  участливо порекомендовал старшина. И, как в воду глядел. После, как говорил Фраер, помойки, я часов в шкафчике не обнаружил. До соплей было обидно. Отцовский подарок, что я ему скажу. Короче, не детский облом.
Через два дня подходит ко мне Аргалис и спрашивает: "Твои часы?". Смотрю, у него в руке, мой Лонжин.
- Мои.
- Я, - говорит Аргалис с улыбочкой, - нашел их в бане. – Хочешь получить их обратно?
- Ты думаешь, что есть варианты?
- Есть только один вариант, ставишь бутылку и получаешь часики, идет?
Смотрю, к месту переговоров подтянулись Оганезов и  Ломидзе. Все трое нагло глядели на меня и усмехались. Момент для драки был не подходящий. Трое против одного. Ну, если по отдельности, куда ни шло. И я принял решение сделать вид, что смирился со своей судьбой.
- Ладно, - говорю, - согласен. Из увольнения привезу.
Троица довольная, похлопывая Аргалиса по плечу, удалилась в каптерку.
Спросит взыскательный читатель, что так и поставил им бутылку без боя, так просто поддался дешевому шантажу.  Повторю фразу, которую любил произносить Аргалис :"Cмеется тот, кто смеется позади".
   В воскресенье вечером я вернулся из увольнения в Москву. Веселые ребята меня с нетерпением ждали в казарме. Я вручил Аргалису бутылку Московской, он отдал мне часы. Вся троица закрылась в каптерке. Вдруг оттуда вылетает Ломидзе и кричит: "Лев, иды сюда, иды сюда!". Захожу в каптерку, троица сидит с кислыми лицами, на столе полный стакан, рядом полупустая бутылка.
- Не удобно как – то, возьми тоже выпей . – Говорит Аргалис.
Не отказываться же, люди выпить предлагают. Взял стакан, выпил, сморщил, для вида физиономию и сунул в рот соленый огурец. Как понятно, в бутылке была, … нет не вода, а чудесный грузинский напиток Баржоми, который был налит мною, после того, как я нарушил устав Советской Армии с помощью моего брата, выпив всю бутылку, закусывая холодцом с хреном.
Меня, конечно, хотели избить, но кроме грузинских, армянских и латышских  проклятий у них дело не двинулось.
- Почему, ты Лев такой хитрый, - кричал Ломидзе, размахивая руками.
- Это просто не порядочно, клянусь мамой, - возмущался Оганезов.
- Я знал, что Лев нас обманет, - причитал Оргалис.
    Я посмотрел на свой Лонжин, говорю: "Извините время,  мне пора. Поищите другого фраера ". И вышел из каптерки.
 А Аргалиса,  когда он был один, без сопровождения схватил за грудь и прижал к стенке в сушилке. Он оказался трусом. Стал оправдываться, по глазам вижу, что в штаны наложил. Здоровый амбал, ну помахай руками, ведь перед тобой, еврей, по твоим меркам трусливое и жалкое существо. Так противно стало, что я его отшвырнул от себя и пошел мыть руки.
После случая с часами, рядовой Чунарев, сибиряк, в строю как то громко сказал:
- - Болтали Лев - еврей, еврей, а оказался нормальный мужик. Доказал, что не фраер…Об…ал черножопых.

                3
    В казарме всегда пахло сапожным дегтем, портянками, дешевым одеколоном. Тройной, Шипр, Голубой ларец. Жизнь текла по своим законам, которые не подчинялись никаким уставам и установлениям. Не писаные законы руководили жизнью людей. Процветало то, что запрещено. Пили спиртное, бегали в самоволки, дрались, ну, все как у людей. Офицеры тоже, иногда, приходили на работу с побитой физиономией или дышали на подчиненных перегаром.
Рядовой Трапезников, приятель Хузина,  до определенного времени, был примером в соблюдении воинской дисциплины. Он не пил, не дрался, в самоволки не ходил. Просто маяк в боевой и политической подготовке. Замполит  приводил его в пример на комсомольских собраниях, рекомендовал на него ровняться. Он первым стал специалистом третьего класса.
В армии Трапезников оказался из  за одного сантиметра. У него был рост  один метр пятьдесят один сантиметр. В армию же не брали, если рост был  один метр пятьдесят. Несмотря на маленький рост Трапезников, был физически очень сильным. На турнике мог держать угол 20 минут. Больше всех мог подтянуться. Постоянно ходил и мял своими маленькими пальчиками мячики, резиновые кольца – эспандеры. Превзойти в силе его никто не мог, самых здоровых, он на соревнованиях кто кого пересилит руками, всегда укладывал. Отжимался он 100 раз, причем подпрыгивал на руках. Парень он был деревенский и в армии просто расцвел, ему тут очень нравилось. Кормят три раза в день, раз в неделю меняют простыни, наволочки и пододеяльники. Чего еще надо. Да платят 3.80 в месяц, а после того, как получил значок специалиста 3 класса, еще малость добавили. Красота!
    Была у Трапезникова мечта купить радиоприемник "Спидоллу". Он копил деньги. В увольнения ходил редко, да и не любил он ходить, в увольнения. Не пил, не курил, все собирал деньги. Цельная была натура.
Лицо у него было маленькое, детское, по размеру, на котором редкими кустиками росли волосы, однако он брился каждый день, густо намыливая физиономию. Жалование свое он прятал в матрац, пока не накопил на радиоприемник. В гарнизоне был магазин электротоваров, где он и купил предмет своей мечты. Неделю он наслаждался радиоприемником, никому в руки не давал. Хранил в магазинной упаковке. По истечении еще какого то времени, специалист третьего класса Трапезников, это было видно по его поведению, как то охладел к своей "Спидолле" , новой мечты не намечалось, образовалась пустота. Приемник он начал сдавать за полтинник в аренду сослуживцам, которые уходили в увольнение. Зачем, спросят, солдату в увольнение приемник. Ответ прост – многие встречались с местными девицами, говорить с ними не о чем, а тут музычка, то да се или концерт, или Райкин – "В греческом зале, в греческом зале", короче "Спидолла" помогала в налаживании теплых контактов со слабой частью местного населения, к этой части можно присоединить женщин сверхсрочниц, по преимуществу они работали на узле связи телеграфистками и операторами на аппаратах Бодо. В их казарме издавалась стенгазета "За мужество". Автор ничего не выдумывает, стенгазета так и называлась.
  И вот Трапезников, достигнув своей цели, стал грустить и задумываться. Думал он, думал, а потом взял и напился со своим корешком Хузиным в дрыську. Хузин, человек осторожный, поплелся на смену, где и проспал под телетайпным столом. Трапезников же пошел к Фраеру с благородной целью, набить ему морду. Конкретной причины не было, просто Высшие силы подарили Трапезникову такое желание. Он раскидал трех сержантов и погнался за старшиной с палкой в руках. На него навалилось сразу несколько человек, но он вырвался, разбежался по проходу между кроватями, прыгнул на койку, стоявшую около окна и, оттолкнувшись от нее, как от батута, ласточкой вылетел в открытое окно. Все рты пооткрывали. Нашли его на местном кладбище, он спал, на чьей - то могиле за оградкой. Старшина был унижен и озлоблен. Он выпросил у командира батальона для Трапезникова 10 суток гауптвахты за дебош, но с губы, классного специалиста,  водили работать на смену под конвоем. Вот какие дела бывают, когда человек, добившись своей цели, вовремя не поставит другую.
   С Трапезниковым и его дружком Хузиным связаны происшествия, которые в масштабе казармы, выглядели феерически. Однажды Трапезников после ночной смены, сходил в столовую и завалился спать. Спал он на спине чуть повернув вбок голову, а руки его лежали таким образом, как бы их сложил святой на иконке. Хузин долго не думал, сунул ему в правую руку ложку, а в левую вилку. Все со смеху надрывались, Старшина тоже посмеялся:"Как херухфим , е..ио мать!".
И тут раздалась команда дневального: "Рота смирно! Дежурный на выход!". Случай исключительный - в роту забрел начальник академии  маршал авиации Красовский. Старшина, дежурный был в столовой, как полоумный побежал докладывать маршалу. Маршал прошелся по казарме. Все было в порядке. Коечки были заправлены, полы отдраены, пирамида с оружием под замком, запечатана. Но вот Красовский увидел Трапезникова. Остановился, задумчиво посмотрел на него и спросил у старшины: "Как фамилия?". "Рядовой Трапезников, товарищ маршал". Маршал враждебно посмотрел на старшину: "Как твоя фамилия, чучело!"
- Старшина сверхсрочной службы, старшина Терновой – пролаял Фраер.
- Пять суток ареста, тебе мудаку хватит. Разоружить рядового, он же себе глаз может выколоть, балван. Почему допустил издевательство над солдатом?
- Виноват, товарищ маршал!
- Выполнять! – загремел Красовский.

                4
   Хузин и Трапезников начали вместе культурно отдыхать – стали посещать кружок хорового пения в доме офицеров. Все недоумевали на кой хрен им это хоровое пение нужно. Потом все прояснилось. Кружок посещали девицы из соседних поселков. Трапезников с дружком Хузиным познакомились с двумя хористками. Одна из Купавны, другая из Лосинопетровска. В общем, они с ними усиленно репетировали. Иногда они так "уставали" от репетиций, что их приносили в казарму более выносливые друзья, благо, что оба были миниатюрные солдаты. Хузин был не на много выше Трапезникова.И вот однажды принесли Трапезникова с увольнения в Купавну уложили на койку. Отбой. Хузин трезвый лежит на своей кровати. Тишина. А у Трапезникова была манера разговаривать во сне, интересно было и то, что если ему задать при этом   вопрос, он на него начинал отвечать, причем цитировал иногда Маркса. И вот Трапезников во сне говорит: " Выше, бля, выше, еще выше, сучара позорная, выше говорю…". А Хузин тут же прокомментировал: "Во, во в жопу метит!"
    Можно еще много рассказывать об этом дуэте. Например, как спящего Трапезникова вместе с кроватью подняли и поставили на две табуретки (одна на другой) под каждой ножкой кровати и крикнули ему в ухо "Рота Подъем!". Или как Трапезников по договоренности с соседями, звонил в 12 часов ночи со смены Хузину. Пока Хузин шел к телефону, четверо лбов быстро разбирали его кровать, прятали обмундирование, и так хорошо, что Хузин слонялся утром позади строя в трусах и майке, под гоготанье всей казармы.
   Замполит, капитан Бобылев проводивший с этой парочкой язычников, душеспасительные беседы, уже не знал, что и делать с этими веселыми ребятами. Однако они сами ему помогли. Ни с того, ни с сего, они подали заявление о приеме их в партию. Капитан был, конечно, доволен, так как Трапезников был из крестьян, А Хузин из рабочих. Как говорят – то, что надо, то, что доктор прописал. Замполит стал лично с ними заниматься политобразованием и, вдруг, выяснил, что Трапезников не знает где остров Крым, а Хузин был убежден, что революция была в 17 году в городе Ленинграде. Однако это все было не существенно, главное у обоих было сильно развито классовое чутье. Оба не любили богатых, ну а Хузин так же не любил бедных и Трапезников, в большинстве случаев его поддерживал.
Перед демобилизацией, выяснилось, что оба коммуниста хотят остаться на сверхсрочную службу. То, что понимали все, теперь стало понятно и замполиту. В партии им понравилось, только одно злило – замполит заставил каждого подписаться на год, на газету "Правда".
   Все было нормально и их бы оставили на сверхсрочную, если бы не попались они на Ярославском вокзале военному патрулю. На вопрос начальника патруля: "Пил сегодня?". Трапезников радостно ответил: "Так точно, товарищ капитан. Пил компот и какаву." При этом он крепко держался за Хузина, который так и забыл выплюнуть папироску изо рта. В итоге 10 суток гауптвахты в Алешинских казармах. Сейчас им уже за 60, интересно, они дружат до сих пор?…
                5
  Я по негласной договоренности с командиром части на последнем году службы поступил в институт и это тогда, когда приказом министра обороны отменялась возможность для демпелей на последнем году поступать в вузы. Эту операцию мне пришлось готовить целый год. Дело в том, что все в моей части были со средне – техническим образованием, еще не было запрета на поступление и я, взвешивая свои шансы, пришел к выводу на фоне отличников в боевой и политической подготовке, мне ловить нечего. Однажды читая "Комсомолку" увидел объявление о том, что Московский институт электронного машиностроения объявляет олимпиаду по физике и математике. Что бы в ней учувствовать, надо было расколоть, приведенный в газете шифр. Я схватился за эту возможность, набрать очки перед своими конкурентами. Чем черт не шутит. И начал прикидывать и крутить этот шифр. Никогда не занимался подобным делом. Пришлось на три дня забыть  о службе. Ходил, как во сне. Олег советовал – "Подключи спинной мозг, может, поможет!". На третий день я прочел шифровку. Вот зашифрованный текст: "Привет участникам физико-математической олимпиады Московского института электронного машиностроения".
Этот "привет" я отослал в газету. В письме из газеты мне сообщили, что я допущен к следующему туру олимпиады и должен ждать газетной публикации, где будет опубликованы задачи второго тура. Пока суть да дело, засел за учебники, но, когда я увидел эти задачи, то понял, что топчусь зря. Пришлось задействовать кафедру физики академии. С математикой я еще как то справился, но физика…На кафедре мне помогли, задачки решили. Никто, кроме Олега и командира Узла связи, не знал о моих приготовлениях. Командир Узла был симпатичный мужик. Он заочно учился в институте и я ему, как то помогал делать курсовую работу по магнетронным усилителям. Он знал, что я участвую в олимпиаде, но мои далеко идущие  планы я ему не раскрывал. Заочный второй тур я прошел и был приглашен на очный тур в Москву. Майор дал мне увольнительную. Приехал в институт в солдатской форме. Посадили участников в аудитории, раздали листки с задачами и пустили часы – на все про все четыре часа. Прочел задачу. Почесал затылок. Мыслей не стало больше. Вижу пустой номер. Никогда в жизни таких задач не решал. Попросился покурить в коридор. Там меня стерегли два студента, чтоб я не дай Б-г ни с кем не мог посоветоваться. Вижу полное не прохонже. Решил попробовать поговорить со своими сторожами.
- Мужики, - говорю,- мне эта олимпиада нужна, чтобы был предлог для того, чтобы меня отпустили поступать в институт. Задачу я все равно не решу, жалко времени. На первое место я не претендую, как и на второе. Мне только бы какую – ни будь бумагу получить, я вам честно говорю.
Студенты переглянулись, отошли в сторону, поговорили. Один встал на стреме, а второй нашептал мне в ухо решение этой задачи, я еще поразился его простоте. Уехал в часть с гнусным чувством. В результате я получил третье место. Командир части перед строем вручил мне грамоту и книжку Перельмана "Занимательная математика". А так же письмо из деканата с просьбой направить меня на сдачу экзаменов в институт. В письме мне подсластили пилюлю. Было сказано, что грамоту я получил по сумме трех туров. Короче говоря, выходило, что я не такой уж и проходимец. Для всех было полной неожиданностью вручение мне грамоты. Но это было еще не все. Я вел переговоры со своим начальством майором Шарояном о моем переводе в Узел связи академии, к которому наше подразделение было прикомандировано. Зачем я этого добивался? Все просто. В узле со средним образованием почти никого не было. У меня не было там конкурентов в поступлении в институт, да и командир относился ко мне неплохо. Я перешел в Узел связи. Приказ министра обороны спутал все карты. Теперь шансов не было ни у кого.
В казарме никто не понимал, зачем я перехожу, ведь я уходил со старшинской должности, с 20 рублей на солдатскую - 3.80.
Как я все - таки поступил в институт, достойно отдельного рассказа.

                6
     Проблема заключалась в том, институт принимал у меня документы с условием, что армейское начальство даст мне разрешение на поступление. Я придумал, как получить эту бумагу. В мои обязанности, если меня назначали дежурным по узлу связи, кроме всего прочего была обязанность подписывать в строевом отделе у майора Теляева солдатские увольнительные.
Мой командир подписал мне увольнительную, где я, подпольным образом, допечатал фразу: "… Увольняется в г. Москва с такого то по такое то для подачи заявления в институт …". Перед этим в приемной комиссии я выяснил, что этого будет достаточно, чтобы у меня приняли документы и допустили к вступительным экзаменам. Взял кипу увольнительных, сунул свою в середину и пошел в строевой отдел их подписывать. Майор Теляев подмахнул все увольнительные в течение 3 минут и поставил на каждую увольнительную  печать.
- Разрешите идти, - молодцевато крикнул я.
- Идите, - не отрывая глаз от бумаг, буркнул майор.
- Есть, - задыхаясь от радости, я отдал честь, повернулся кругом, как положено и бегом рванул в казарму. Полагаю, что если бы меня заловили на этом деле, то я вместо студенческой скамьи попал бы на скамью подсудимых, но слава Б-гу пронесло!
Своего командира я не посвятил  в свою аферу, а просто сказал ему, что у меня приняли документы в институт.
- Как же ты будешь ездить сдавать экзамены? – майор сочувственно посмотрел на меня.
- В самоволки, товарищ майор. Главное, чтоб меня не искали. Экзамены утром. До Москвы час езды. Я успеваю  к 3 часам  вернуться. Гражданская одежда у меня есть, патрулей бояться нечего, это верняк. Все на мою ответственность. Вы только прикройте меня утром, а там я сам все сделаю.
Майор от такой наглости, поначалу онемел. Потом, поразмыслив, тихо сказал.
- Ты сержант далеко пойдешь!
- Не дальше границы, товарищ майор.
  Надо сказать, что на этот раз я ошибся. В настоящее время нахожусь довольно далеко от границы России.
    Экзамены продолжались в течение 10 дней в августе месяце. День через день. Я переодевался в граданку и на автобусе Купавна – Москва добирался до столицы. Приехав, я в гараже таксопарка переодевался в свою форму и шел сдавать экзамены. Никто кроме меня и командира не знал, что происходит. Я получил 14 баллов по трем профилирующим предметам(2 математики и физика) и две тройки по химии и сочинению. В результате меня зачислили на первый курс механического факультета вечернего отделения. Почему мне поставили по сочинению тройку а не пару, до сих пор не понимаю. Тема была свободная – Мое понимание счастья. Я писал, как можно короче, что бы не наделать много ошибок. Что - то про звезды, любовь и решения последнего съезда партии. Все это безобразие потянуло на три балла.
 Так или иначе, цель была достигнута, оставалось только начать учиться с первого октября. Что было непросто. До демобилизации было еще три месяца. В Узле "купили" мое поступление в институт боле менее спокойно. Грамота за олимпиаду сделала свое дело. После первого октября, когда начались занятия на вечернем отделении, недели через три я поехал в институт. Зашел в деканат. Объяснил декану ситуацию, разъяснил, что меня не отпускают учиться. Попросил его написать в мою часть письмо, что меня исключат из института, если моя  непосещаемость занятий будет продолжаться. Тот удивился, но письмо написал.
- Сам отвезешь?
- Конечно сам, - ответил я.
- Думаешь поможет? – декан усмехнулся.
- Мне Б-г только помогает, выберет скажем в помощники Вас или командира или еще кого – нибудь и помогает, а если не помогает это знак, что нечего хотеть того, чего не надо.
- Тебе бы, прохвосту, лучше на философский идти, мыслитель.
Вечером приехал в казарму, отдал дежурному письмо, для майора и отправился на смену. Утром пришел из столовой и завалился спать.
Дежурный меня будит:
- Лев, подъем, к командиру на ковер.
Оделся и пошел к командиру.
- Товарищ майор, сержант Лев по Вашему приказанию прибыл.
- Садись – говорит, - ты только не волнуйся, тут такое дело, - этот приличный человек не знал, как бы это помягче преподнести мне тяжелую весть, о моем не таком далеком исключением из института.
Я честно и преданно смотрел ему в глаза.
- Я получил письмо, что тебя исключат из института за непосещаемость.
И тут я вспомнил рассказ бравого солдата Швейка, как один еврей продавал свою тощую корову. Он выл и плакал, рвал на себе пейсы. Он кричал, что обкрадывает свою несчастную семью, продавая так дешево такую тучную корову. Серьезный вид майора и рассказ Швейка родили вместе у меня истерический хохот. Я никак не мог уняться, а майор испуганно, налил мне воды из графина. Я сам от себя такой реакции не ожидал. Не мог долго остановиться. Потом выпил теплой воды, сел на стул и схватился за голову.
- Видно у меня судьба такая, - тихо и безысходно сказал я.
Майор задумчиво прошелся по кабинету.
- Какое у тебя расписание?
- Понедельник, вторник, четверг, пятница. С четырех до восьми, по две пары.
- Сделаем так, все время пока ты не учишься, будешь в наряде по Узлу. Уезжаешь в институт в два часа в понедельник, ночуешь дома, во вторник после учебы приезжаешь и идешь в наряд, до вечера будет подмена. В наряде до четверга и опять в два часа уезжаешь, а по приезде опять наряд до понедельника. Как подойдет?
Я вскочил со стула.
- Служу Советскому Союзу! – майор пожал мне руку.
Так дослужил я до декабря. А в декабре наступил дембель.
-

 


 

 




 
 

-
-