Глава 39. Большой транзит. Новороссийск - Батуми -

                Из станицы доехали до главной дороги за соседним городом, где стали ждать попутную машину в Новороссийск. На обочину выгрузили все наши вещи, на которые я смотрел с небольшим ужасом, как всё это перевезем? Но у матери нет сомнений, как  у Наполеона: главное, ввязаться в бой, а там будет видно. И, действительно, всегда всё решалось, кто-то помогал.

На перекрестке уже стояло несколько человек с вытянутыми руками, голосовали проезжим машинам. Автобусного сообщения нет, а если и было, то проезжали забитыми до отказа.

Мы уже простояли полчаса, и я с тревогой думал, не простоим ли до вечера? Но машин много. Скоро мать сговорилась с водителем, и нам помогли подняться в кузов, уже наполовину забитым вещами и людьми. Всю дорогу я держал в руках велосипед и с любопытством смотрел на меняющийся пейзаж.

И часа не прошло, как с равнины поднялись в невысокие горы. Дорога петляла среди зеленых деревьев. Не холодно, хотя и ноябрь. По асфальтовой дороге можно ехать хоть целый день. Нас выгрузили на приморской улице. До порта далеко. В несколько приемов начали переносить наши вещи, что страшно неудобно.

 Мать остановила идущую навстречу женщину, рассказала о своем положении, мол, нельзя ли на время оставить у неё громоздкие вещи, за которыми приедет позже? Женщина согласилась. Её квартира на первом этаже в трехэтажном доме, неподалеку.

Мы отнесли к ней вещи и уже налегке вышли в город. Купили билет на теплоход и вечером уехали, оставив самые громоздкие вещи вместе с велосипедом. Трудно понять, чем руководствовалась мать, поступая так. Не была уверена, что найдет работу в Батуми, не хотелось возвращаться с этими же вещами? То ли так было проще?

Приютили нас старые знакомые матери, живущие неподалеку от базара в подлестничном пристрое деревянного дома. Хозяин работал шофером, я редко видел его дома. У них два сына, один – мой ровесник, второй моложе года на три, и сестра хозяйки – старая дева, целыми днями вышивала гладью.

Маленькие комнатки, заставленные двумя кроватями, заполнены красочными вышивками. Этакая видимость достатка и благополучия. В подобных комнатках жила почти половина населения этого большого двора почти всех национальностей.

       Матери предложили работу в приграничном посёлке Сарпи. И она решила, что за оставленными вещами должен поехать я, чтобы сэкономить на билете.

Я послушно отправился в путь в каюте третьего класса. Моя койка, по обыкновению, наверху. Море спокойное, берег далеко и однообразно скучен, как и буруны от носа корабля. Облазил все палубы. Бассейн без воды. Первое самостоятельное путешествие. Никому до меня нет дела, никто не спросил: Почему едешь без родителей?

В Новороссийске легко нашел дом женщины, у которой оставили вещи. Приняли хорошо, без лишних слов. Даже разрешили переночевать у себя. День кончался, поэтому я не стал выходить в город. У женщины маленький ребенок, в комнате валялась большая юла, впервые увиденная мной, некоторое время позабавлялся ею.

      Утром, с большим трудом взял в кассе детский билет – тесное помещение бурлило людьми. Но я понимал, что обязательно должен сегодня уехать, чтобы не стеснять незнакомых людей еще три дня до следующего теплохода.

До отхода «Украины» оставалось много времени, и я, с легким сердцем, пошел осматривать город. Доехал до центра на переполненном автобусе, на некоторых видел табличку «Малая земля», но не рискнул туда поехать. Город, как на ладони, узкая полосочка между морем и горами. Смотреть не на что.

Внизу к/т, привлекла красочная афиша китайского фильма «В когтях дьявола». Чтобы не болтаться по холодному городу и, как-то, убить время, купил билет. В большом зале около двадцати человек. Черно-белый фильм – сплошная калька с советских фильмов про разведчиков. Актеры в страшнейшем зажиме, показная страсть, мимика почти отсутствует, лица не запоминающиеся, трудно понять, кто герой, а кто шпион? Более глупого фильма не видел. Жаль потраченного времени.

Вышел разочарованным, и дал зарок не ходить на китайские фильмы. Видимо, это был последний фильм, купленный в Китае, наша дружба заканчивалась, хотя по радио еще можно услышать песню «Москва – Пекин».

Назад поехал на катере, пассажиров мало, может быть, из-за ухудшающейся погоды и сильной болтанки. На причале людей нет. Больше никто не садился в катер, хотя это короче и быстрее, прямо через бухту.

Погрузил на велосипед два огромных узла с постельными принадлежностями. В одном узле большой алюминиевый таз, и направился к автобусной остановке, где уже стояли люди с чемоданами. Подъехал маленький однодверный автобус, уже полностью забитый людьми. Водитель имел полное право не останавливать автобус на последней остановке, перед портом.

       Я, чудом, втиснулся с узлами и велосипедом, понимая, что если не сяду, то не успею к отправлению теплохода, мой билет пропадет, а на другой рейс у меня нет денег.

Никто не возмутился, что я протиснулся в автобус со своими громоздкими вещами и велосипедом. Да и ехать то было, от силы, пять минут. Если бы я знал, где стоит корабль и куда идти, то сам бы добрался до порта, а так, я понадеялся на автобус. Мне сказали, что приедет автобус, вот, я и дождался его.

В порту носильщик догадался предложить помощь, сам бы я постеснялся нанять, тем более ощущал ограниченность суммы, боялся, что не хватит на самое необходимое, и останусь в беспомощном состоянии.

От остановки автобуса до трапа теплохода приличное расстояние, а я всё боялся, что не успею, и теплоход уйдет без меня. Оттащил тюки и велосипед в багажное отделение трюма, и с облегчением вздохнул.

Я снова свободен. Как легко и хорошо без вещей. Отыскал свою каюту на четверых, моя койка наверху, куда и забрался, чтобы никому не мешать.

 Погода ухудшалась. Сильно качало.  Многих мутило, рвало. Я тоже почувствовал легкую тошноту. Боясь, что вырвет, вышел на палубу, но там холодно. Снова вернулся в теплую каюту, где многие стонали. Но, все-таки, уснул. Спал плохо. Просыпался от приступов тошноты. До этого я всегда гордился, что лучше всех переношу качку, сейчас такое не сказал бы.

Днем стало легче. В животе пусто, но есть не хочется. Какое-то неприятное ощущение, и в обед решился пойти в ресторан.

Заказал борщ, второе. Хлебнул три раза и отложил ложку в сторону, поняв, что не в состоянии есть. Официантка подошла ко мне и сочувственно сказала:

— Я оставлю блюда на кухне. Когда захочешь, придешь.

Я кивнул и, молча, вышел из пустого ресторана, понимая, что при своей застенчивости, не осмелюсь вернуться, даже если появится зверский аппетит. Но есть так и не захотел, хотя и не тошнило, как вчера и ночью.

Этот теплоход слишком маленький, и без успокоителей крена. До этого мы плавали летом, и в хорошую погоду, пили вкуснейший лимонад «Крем-сода», сидели в шезлонгах среди пассажиров четвертого класса.

Уже стемнело, когда «Украина» причалила к грузовому порту.

Мать и не подумала меня встретить. Самым последним из пассажиров сошёл с трапа. Выволок узлы и велосипед на причал. На моё счастье на площадке остался последний извозчик, который предложил подбросить. Я спросил цену. Пять рублей. С облегчением согласился, у меня осталось ровно десять  рублей.

Адрес я не знал. Показывал, куда ехать. Не знал, что есть короткий путь через переезд, и извозчику пришлось сделать небольшой крюк. Он начал притворно горячиться, мол, дорогу не знаешь, за пять рублей заставляешь кружить, придется  добавить пятерку.

Я не спорил, радуясь, что она у меня есть. Зато я был дома спустя десять минут. Что бы я делал, не будь извозчика? Грек, вероятно, сознавая, что выманил у меня лишние деньги, и, жалея пацана, помог донести узлы до самой двери. У меня, казалось, кончились силы, я бы не смог их донести, был вымотан качкой, голодом и бессонной ночью.

Матери дома нет. Сказали, что она в Верхнем городке у знакомых. Сидеть у чужих людей в маленькой комнатушке тошно и неприятно.

Я сел на велосипед и поехал к ней. Но у переезда увидел мать, идущую домой. Она даже не спросила, с какими трудностями и как добирался? Приехал и ладно.

Мы вернулись в теплую комнату. Скоро мать расстелила кровать, я лег и быстро уснул, забыв, что больше суток ничего не ел.

В Сарпи нет русской школы. Мать договорилась, что я поживу у хозяев. На учебу определили в ближайшую школу через переезд, где учились дети железнодорожников, так и школа называлась — железнодорожной.

По соседству, через стенку, жила одноклассница. Заурядное круглое лицо, которой не суждено быть красивой. Но она об этом не догадывалась. Мне казалась старше меня по возрасту, минимум на год. Она крупнее меня, груди оттопыривались, взяла надо мной шефство.

Класс непривычно огромен, чуть ли не 50 учеников. Наше место на Камчатке в дальнем темном углу. Соседка все уроки переговаривалась, то с подругами, сидящими впереди нас, то со мной, про таких говорят — шило в заднице, переписывала в альбом песни.

У неё  впервые увидел слово — «Рэро», и текст песни нового модного ансамбля, про который я и представления не имел. В этом ансамбле начнёт выступать Вахтанг Кикабидзе и приобретёт всеобщую любовь и признание.

После распада СССР он начнёт ненавидеть русских, как и все его собратья. Для ненависти ненужно много предлогов — русские отняли Абхазию, Южную Осетию.

Неважно, что эти народы сами не захотели жить с гонористыми грузинами, подминавших их под себя, главное, не будь русских, грузины с ними бы запросто справились, забывая о том, что с турками они так и не смогли совладать, попросили защиты у русского царя, присоединились к России.

Первые дни меня не спрашивали, давали время освоиться. Я добросовестно пытался на уроках слушать учителей, но, постоянно отвлекаемый соседкой, не в состоянии сосредоточиться. Казалось, что учитель не объяснял новый урок, или же я его не понимал. Возможно, и не слышал, слишком далеко.

Дома переписывал решения задач у своей соседки, которая охотно давала свои тетради. К тому же, они учила французский, мне предстояло переучиваться, нагонять, прилагать какие-то усилия, но обстановка к этому не способствовала. Как-то вызвали меня к столу учителя. Я не смог ответить урок, и меня больше не вызывали, чтобы не терять на меня время. Своих гавриков много.

Дома заниматься негде. То хозяйский сын делал уроки, то обедали, то шили, а я садился в стороне и с увлечением читал полный вариант «Путешествия Гулливера». Книгу взял у одноклассницы.

Сестра хозяйки, старая высохшая дева, лет сорока, от скуки, так думалось мне тогда, принималась дразнить меня кацапом. Кто это такие, я представления не имел.

 Говорила, что кацапы пьют чай без сахара, вприглядку. Подвешивают над столом кусок сахара, смотрят на него, и так пьют чай. А тому, кто слишком долго на него смотрит, дают подзатыльник, чтобы не пил слишком сладкий чай.

Мне зримо представлялась эта картина: черная изба с огромной комнатой, посреди стол, за ним большая семья, пьющая чай вприглядку куска сахара, свисающего с потолка. Но себя среди них я не видел. И о таком способе слышал впервые. Мы так никогда не делали. 

     Тетка передразнивала, будто я говорю на «ц» – хоцу цаю, и тому подобное. Ей нравилось наблюдать, как я обижаюсь, и ещё усерднее донимала. Чтобы не расплакаться, я выбежал на улицу и пошел к Бони, району города, лишь бы куда идти. Сын хозяйки догнал и уговорил вернуться. Я понимал, что мне идти некуда, надо терпеть. Вернулся.

Мучительница, как ни в чем, ни бывало, сидела и вышивала, но больше не дразнила. На следующий вечер снова принялась за своё, её не смущало, даже присутствие матери, которая сидела и слушала, словно доводят не ее сына, а кого-то другого. Она знала, что не может ссориться с людьми, которые из милости приютили её и сына, да и не на один день.

А я не мог понять, зачем сестра хозяйки так зло поступает? Не догадывался, что у неё не поворачивался язык сказать матери: Пора бы, и совесть знать. Неужели не видишь, что в комнатушках тесно даже нам, родственникам. А ты, со своим сыном – чужие, от которых никакого навара. К тому же, мы были русскими, то есть кацапами, то, что мать хохлушка, её нисколько не волновало, чужая боль не болит.

 Я жил на «птичьих правах». Это все чувствовали. А я, особенно. Любая несправедливость воспринималась болезненно.

Хозяйский сын начал качать права, требуя повиновения, своего рода зарождающейся «дедовщины», о которой мы пока ничего не знали, но она прорывалась на генетической уровне.

Этого я уже не мог стерпеть, и чуть было с ним не подрался. Остановились в последнее мгновение. То ли он не ожидал от меня решительности.

По сути, это было первым в моей жизни проявлением открытого национализма, с которым я столкнулся. Возможно, и сама дразнильщица не знала, что моя мать чистокровная украинка, а если и знала, то это не ничего не меняло — мы ей мешали нормально жить.

Когда приехала мать, я уговорил её забрать меня с собой. И она понимала, что ничего хорошего из жизни по отдельности не получится. Она забрала из школы моё свидетельство с оценками за первую четверть, и я с большим облегчением ушел из этой школы, в которой не приобрел ни одного друга и даже знакомого. И соседка охладела ко мне, перестала замечать.

Проучился в этой школе не более трех недель. Близость порта сказывалась в том, что в туманные дни всем надоедал ревун, предупреждавший корабли о близости берега. С непривычки этот унылый и протяжный рёв навевал тоску. К счастью, туманных ночей было не так уж и много.

P. S. Лишь с появлением Интернета узнал, что слово кацап происходит от татарского «касап» — мясник. Русские во времена взятия Казани проявили жестокость, поэтому их так и прозвали. Можно подумать, что татары проявляли милосердие во времена своих войн.

продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/23/907