Глава 1. Петюня

                Рождественская история.
Вечер. Улица. Фонарей до чертовой матери, как и аптек тоже, чуть ли не в каждом доме, магазине. Доходный бизнес, когда цены на лекарства завышены на порядок, как минимум. Но у Блока про это не сказано, как и про снег, наледью налипшего на тротуар, людей, идущих домой с ёлками.

Чтобы не поскользнуться и не упасть, я семенила как профурсетка, но это не помогло, шмякнулась почти у самого дома. Сумка с продуктами полетела в сторону, правая нога подвернулась под левую, я упала на пятую точку и едва не стукнулась затылком о чугунную крышку люка. Помнила, при падении нужно сгруппироваться, но и подумать не успела, как уже лежала на асфальте и беспомощно пыталась подняться — ноги скользили.

Какая же я дура! Сколько раз говорилось, что нужно соблюдать осторожность. Этого ещё мне не хватало — переломов. Как же поднимусь? Ползком до своего подъезда? Не успела опомниться, как меня сзади кто-то подхватил под мышки и легко поставил на ноги.

— Вы целы? — спросил мужчина в кожаной куртке и наклонился, чтобы собрать в сумку выпавшие продукты.

— Как будто, — нерешительно произнесла я, стряхивая с себя грязный снег, и, мельком посмотрев на помощника, узнала характерный профиль Петюни, хахаля Валентины. Так она его называет: Мой хахаль.Он вручил пакет и участливо посмотрел на моё растерянное лицо.

— Как вы? Дойдете?

Не узнал. Немудрено. Он-то и видел мою физиономию какую-то секунду, пока Валентина представляла, а потом поспешила увести, чтобы не успел на меня запасть. Есть же неписанное правило: своих потенциальных женихов с подругами не знакомить. А тогда она с Петюней на меня напоролась и не успела свернуть в сторону.

— Попытаюсь. Спасибо, — проговорила я и, ступив правой ногой, тут же охнула, едва не завалилась на оголённые кусты.

Петюня успел подхватить.

— Это уже серьёзно. Больно? У вас перелом может быть. Вам далеко?

Я показала на пятый подъезд. До него нужно ещё дойти, а это метров тридцать. Поддерживаемая Петюней, попыталась повторить попытку, но боль в ступне была столь острой, что только охнула. Я могла стоять, едва касаясь пальцами правой ноги. На пятку не ступить. Закусила губу и растерянно посмотрела на Петюню. Он тоже не знал, что делать. Как он здесь очутился? Валька живет на краю квартала, через три дома от меня. В кармане пальто заиграло рондо Сен-Санса — сотовый. Мама.

«Ты где? Я уже волнуюсь. Всё нет тебя и нет. Можно же позвонить?!»

— Мама, ты должна мне помочь. Я на углу нашего дома, от магазина. Да-да! Спустись вниз. Я упала. Трудно идти.

Выключила, чтобы не слушать причитания. Придет — сама увидит.

— Спасибо вам, — сказала Петюне. — Вы мне очень помогли. Сейчас придет мама. Поможет.

Явный намек, что может отваливать, не задерживаю. Он кивнул, чуть отодвинулся в сторону, но мой локоть не отпустил, как бы давая знать: я не против уйти, а ты как, сможешь устоять? Я же понимала, если он отпустит меня, тут же грохнусь, на одной ноге не устоять, стоит перенести тяжесть тела на другую ногу. Но, к счастью, он не торопился уходить, дождался прихода мамы, она выбежала в тонком домашнем халате. Выслушал её сетования, охи, посмотрел, как она, такая же худышка, как и я, пыталась помочь мне сдвинутся с места — я закусывала губу от нестерпимой боли.

Потом решительно подхватил меня на руки и понес к нашему подъезду. Мама придержала дверь, когда он меня заносил. У лифта поставил на ноги. Мать всё причитала:

— Как же ты, доченька, так не осторожно?! Сейчас всюду гололед, я сама сегодня чуть не упала, едва удержалась. Молодой человек, большое вам спасибо. Вы нам очень помогли. Здесь мы уж как-нибудь сами.

Петюня кивнул, но не ушел, хмуро смотрел, как я, морщась, втискивала в лифт правую ногу. Неожиданно, дверь ещё не успела закрыться, он вошел в лифт, схватил меня под мышки и вынес в подъезд.  Мама выскочила следом.

— Что вы делаете?! Зачем?! Таня, скажи ему. Нам надо на девятый этаж!

— Танечка, вам сейчас нельзя домой, — сказал он. — У вас явный перелом. Вам необходимо явиться в травмпункт: наложить гипс, выслушать рекомендации врача и прочее. Вы завтра не сможете встать на ногу.

— Таня, он дело говорит, — произнесла мама. — Вас как звать, молодой человек?
— Петр.
— Петя, пожалуйста, помогите Тане. Я с ней не справлюсь одна. Сейчас такой гололед. Не дай бог, и я ногу сломаю, Анюта дома одна.
— Не беспокойтесь. Идите домой, мы уж как-нибудь сами справимся. Верно, Танечка?

Я кивнула. От боли мой лоб покрылся потом, а тело пробирал озноб. Я была в растерянности и готова согласиться на всё, лишь бы всё это скорей закончилось. Но понимала, что быстро не получится, всё это не на один день. Осталось покориться судьбе. На улице Петя прислонил меня к стене дома, и пошел подгонять машину,
 которую оставил почти в том месте, где я упала. Снова всполошено выбежала мать из подъезда, протянула паспорт и страховое свидетельство, без которого сейчас нигде не принимают. Шурша колесами, подкатила красная «Калина», Петя бережно усадил на переднее сидение, и мы поехали на улицу Свердлова.

Я молча смотрела перед собой и почти не слушала, что он говорит; успокаивает:

— Ничего страшного, до свадьбы заживет.

— Свадьба уже в прошлом, — выговорила я, чтобы хоть на минуту забыть о том, что мне все-таки придется наступать на ногу, ведь не сможет же он всюду меня носить, не подрядился, ему тоже по делам нужно идти, а тут я подвернулась.
— Муж на работе?

То есть сделал вывод, коль сейчас он не вышел, то, значит, работает. Промолчала, не зная, что сказать. Я не знала, где мой муж. Коля-Коля-Николай, сиди дома не гуляй. Он только числился мужем. Иногда приходил, раз в месяц, чтобы попросить денег, и я давала, лишь бы на меня не кричал при Анюте. Для того и работала с утра до вечера, чтобы с голода не умереть и дочку, хоть как-то приодеть.

— Ясно. Бывает,— проговорил Петр, коротко посмотрел на меня, и снова на улицу, где автомобили едва друг на друга не налезали, перемалывая снежную кашу.

Конечно, бывает, куда денешься? Не могу понять, почему он со мной валандается? Узнал? Не похоже. Он бы сказал. Со знакомой общаться проще, и держался бы не так скованно, словно на великосветском приёме.

Выгрузились у поликлиники. Какая-то старушка придержала дверь, пока Петр меня заносил. В фойе жарко после улицы и Петя сдал наши куртки в гардероб. Потом отнес меня к кабинету врача, где сидели пятеро таких же горемык, как и я. С перевязанными руками, загипсованными ногами, головами. Мне уступила место девушка с забинтованной кистью правой руки. Петр встал рядом и, наклонившись, тихо спросил:

— Ты как?
— Нормально.

Надолго замолчали. Я опасалась предстоящего диагноза о переломе, что, минимум, на три месяца выйду из строя, боялась новой боли, бессонной ночи, беспомощного ковыляния по улице. Я иногда видела таких, увечных, и всякий раз отворачивалась, чтобы не обижать своим вниманием и самой не расстраиваться чужим горем, которое сейчас стало и моим. Бог мой, сколько глупых мыслей лезет в голову!

Прошла уйма времени, прежде чем очередь продвинулась на одного человека, а после меня ещё трое заняли очередь. Вовремя пришла. Точнее, принеслась. Закрыла глаза и откинулась на спинку стула, чтобы расслабиться, успокоиться. Часа через два и меня примут. Неудобно перед Петей, задерживаю. Но я же не навязывалась, сам подошел. Мог бы спокойно пройти. Многие так делают. Чужая боль не трогает. Вальку я давно не видела. Так, созваниваемся, время от времени, а его не всегда хватает.

Но я в курсе её романа с Петюней, с которым познакомилась на Светкином дне рождения летом. Знаю, как он облажался, когда Валька привела его домой, предварительно сбагрив мать к соседке, и разрешила интимные ласки мохнатой киски; он перевозбудился, кончил в трусы. Покраснел и заторопился домой. Валька не удерживала, понимая, что не нужно форсировать события, Петюня уже никуда не уйдет. Так оно и случилось, в следующий раз она его уже долго не манежила, разрешила сразу войти в двери рая. И всё завершилось благополучно. Срубил два дерева. Но не в коня корм. Каждый раз натягивал чехол.

Валька молчала, не могла же произнести: я хочу от тебя залететь. Знала, когда-нибудь он потеряет бдительность, или чехольчики кончатся. Смеялась, когда это рассказывала мне. Ругала его мать, которой не понравилась, когда он привел на смотрины.

 «Что этой старой кошелке надо? Он же со мной будет, как сыр в масле кататься! А сейчас, чувствую, охладел ко мне. Приходит лишь, чтобы сбросить напряжение, воткнуть в мягкое, женское. Что она хочет, чтобы он всю жизнь с ней прожил?! Ему уже тридцать лет! Если сейчас не женится, то до старости в холостяках проходит, матери угождая!»

Я тоже рассказывала о своих нескончаемых проблемах, что кручусь, как белка в колесе, некогда на себя в зеркало посмотреть, с одной работы на другую. Жизнь проходит в нескончаемой круговерти, охнуть не успеваю.

Я открыла глаза, когда Петя осторожно поднял меня на руки и понес в кабинет. Врач, молодой парнишка, когда только успел окончить институт? сказал, что нужно снять обувь. Петя присел передо мной, расстегнул голенище и попытался стянуть сапог. Невозможно, — боль адская, я даже вскрикнула.

 Он растерянно посмотрел на врача и тот достал из ящика стола специальные ножницы. Три с половиной тысячи отдала за сапоги, и трех недель не прошло. Но кивнула — режь. Очередной боли не вынесу. Разрезал и поставил сапог возле двери.

Врач ощупал ногу, осторожно повертел стопу и послал в рентген-кабинет. Снимок показал трещину в лодыжке. Пришлось гипсовать.

Только в машине расслабилась. Загипсованная нога белела внизу и ещё хранила тепло больницы. Это ещё не конец неприятностям, но худшее позади. Завтра придется всех обзванивать и ставить в известность, что я на бюллетене. Ноге нужен покой, как можно меньше её нагружать. Бедная мама. Всё придется делать одной, а ей ещё и на завод ходить.

— Ты не переживай. Всё утрясется. Ты где работаешь? — успокаивал Петр.

— В медгородке медсестрой. Плюс в транспортном производстве медсестрой. Проверяю водителей на наличие алкоголя. Сто рублей в день. И ещё калымлю страховщицей.

— На трех работах? Я правильно понял? Ну, ты даешь. Куда тебе столько деньжищ?

— Ты смеешься? На трех ставках едва шесть тысяч выходит, а мне дочку поднимать, самой одеться. Родители не обязаны до старости меня кормить. Отец уже на пенсии. Часто болеет. Почти все его деньги на лекарства уходят.
— А муж, что же, не помогает?
— Я ему помогаю.
— Как это? Он что — инвалид?

— Хуже. Игроман. Все деньги спускает на игровые автоматы. Нигде не работает. Живет у подружек, питается у них. А ко мне приходит за деньгами. Выплачиваю алименты, чтобы нас особо не беспокоил.

— Да, крепко ты влипла.
— Ничего. Проехали. Сама виновата.
— Это верно. В наших бедах некого винить. Самое паскудное занятие кого-то винить. У вас машины нет? Через месяц гипс снимать.
— Была. Брат Валерка купил за тридцать тысяч «Жигули», ноль седьмую. Ещё столько же ухлопал на ремонт, пока не врезался в иномарку. Залетел на пятьдесят тысяч, сейчас осталось выплатить тридцать тысяч. Ничего, зато у него цель появилась.

Снова замолчали. Машина въезжала в наш заснеженный двор, плотно уставленный автомобилями, не припаркуешься. Сейчас такое время, когда все съезжаются после работы. Неудобно стало перед Петей за паршивую парковку. Но он решительно въехал на тротуар возле нашего подъезда.

 Мама, предупрежденная по сотовому, уже ждала с Анюткой, которая с интересом смотрела, как Петя вытаскивает меня из машины, а потом на руках несет в подъезд. Для неё это развлечение. Маме плохо – кто-то помогает. Но не понимает, что эта помощь не обязательна. Даже подумать страшно, чтобы делала, если бы не он. Повезло Валюхе. Внимательный. Правда, она от него не в восторге: не предлагает замужество. Его устраивает такое, потребительское отношение. Никакой ответственности. И о залете беспокоится. Обстоятельный мужик.

Петр внес меня в прихожую и усадил на стул, который поставила догадливая мама. Из кухни, что-то дожевывая, выглянул Валерка, с интересом посмотрел на Петра, который вежливо поздоровался с ним. За кого друг друга примут? Петр может посчитать Валерку моим бой-френдом.  На его лбу не написано, что он мой брат.

— А где же второй сапог?! — ахнула мать. — Неужто в больнице забыли?
— Разрезать пришлось, мама, — попыталась я успокоить, но где там.
— Выбросили?! Можно ведь было в починку отдать. Как же ты ходить будешь?

— А мне, мама, запретили ходить. Сказали — полный покой. Как можно меньше нагружать ногу, чтобы трещина быстрее зажила. Скажи спасибо, что перелома нет. И вам, Петя, большое спасибо за помощь. Если бы не вы, мне туго пришлось бы, — выпроваживала я его.

Не хотелось, чтобы увидел, в каком убожестве мы живем. Считай, три семьи под одной крышей. Хорошо хоть Валера не спешит семьей обзаводиться. 24 года. Все его дружки уже развелись, некоторые повторно женились, а он всё в мальчиках ходит. Папа так его и зовет – малыш.

Петр, который собрался, было уходить — взялся за дверную ручку, вдруг присел у моего колена и стал расстегивать сапог.

— Не надо. Мама поможет, — останавливала я его, но он легко стянул сапог с ноги и внимательно посмотрел на мою ступню.

Хочет погладить? — подумала я. Вальку пусть гладит. Нет, он только посмотрел и поднялся вместе с сапогом. Ну да, зачем мне один сапог, выбросит на улице, кто-нибудь подберет. Мама закрыла за ним дверь и тихо меня спросила:

— Зачем это он забрал сапог?
— Он тебе нужен?

— Нет. Но странно это. Не спросил, нужен ли нам сапог? Просто взял и ушел. Ты его знаешь? Кто он?

Да, знаю, но он меня не знает, хотела ответить, но промолчала, чтобы мама не начала строить ненужные догадки, предположения. Девочкой, на одной ноге проскакала на кухню, помыла руки и села за стол. Голодная, как сотня кобыл. После обеда семь часов прошло. Анютка под руку, теребит. Соскучилась.

— Ты ужинала? — спросила её.
— Какое там! Поковыряла в тарелке и бросила ложку, — откликнулась мама.
— Не нужно её заставлять. Сколько раз говорить?! Захочет, сама попросит.
— Ага, перед сном. Знаю её.
— А ты не давай. Она просит, чтобы оттянуть время сна.
— Не могу же я голодного ребенка спать укладывать?! Это ты так можешь, а ей нужно питание. Ребенок растет.

Ежедневный надоевший разговор. Каждый день одно и то же. Заглянул отец. Сутулый. Смотрит печальными глазами. Постоянные боли выматывают. Сколько ещё продержится? Я с мамой только на лекарства и работаем, на другое — денег не остается.

— Как ты, дочка, не убереглась?

Пожала плечами, что сказать? Да и рот полон. Не повезло. Кому-то везет, а на меня все шишки валятся. Когда с кухни все ушли, позвонила Вальке.

— Ты как, подруга?
— Нормально. А ты как?
— Ногу сломала. Трещина в лодыжке. Месяц в гипсе буду ходить.
— Да ты что?! Снега-то всего ничего выпало. Надо же так умудриться!

 Немного поболтали о неистребимых новостях, потом я, как бы невзначай, спросила:

— Как твой ненаглядный?

— Петюня что ли? Вторую неделею глаз не кажет. Ещё не прижало. Как приспичит, так сразу придет. С цветами, коньячком. Мне стоит выпить, так сразу доброй становлюсь, а он этим пользуется. Мудила! Ему хорошо, а я ещё замужем не была, через четыре года тридцатник стукнет. Кто на меня потом посмотрит? Но я его перехитрю, проколю его гондон, когда он в следующий раз захочет трахнуть меня. Пора уже Мендельсона приглашать.

— А если он скажет, что это не его ребенок?

— А генетическая экспертиза на что? Гондоны тоже рвутся. Ты что, мать, разве не знала? Только так залетают. Стопроцентной уверенности нигде нет, разве что трубы перевязать, а мужику – семенники. Но они, гады, на это не идут. Детей им под старость подавай. Хорошо тебе, Анюта растет, а у меня лишь котяра облезлый. Старый совсем, всё время на батарее лежит, греется. Они чуть теплые, как раз то, что ему надо.

— А тетя Катя? Как она?

— Что ей сделается? Как приду со школы, целыми днями зудит, будто бормашина у стоматолога. То одно ей не по нраву, то другое. Я ей говорю, если тебе невмоготу, давай разведемся. Я и так уже, уйду в свою комнату и не откликаюсь на её бурчания. Неужели и мы в старости такими стервами станем?! Убью себя, если так оскотинюсь.

— Не зарекайся. Всё может статься.

Полчаса поболтали, и я пошла в ванную. Никогда не думала, что будет столько неудобств с мытьём. Пришлось позвать на помощь маму. Она и рада. Уложила спать Анюту и пришла меня мыть. Загипсованная нога торчит наружу и прикрыта пленкой, чтобы не намочить.

Думала, что не смогу заснуть от боли. Долго примащивала ногу на постели, легла на спину, чтобы меньше её тревожить. Прислушивалась, когда же нестерпимо заболит, и я взвою? Нет, боль вполне сносная. Успела подумать о Петюне, как он, где? и незаметно провалилась в сон.


      Продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/20/61