Забыли, как жить

Одиночество каждого обретало силу ещё в начале 2012 года. Люди становились неприкаянными, больными. Я подумала, что это и есть апокалипсис – расслоение людей, когда каждый – по одному.
Мой хороший знакомый первым заявил:
– Я покончил с собой – удалил свою страницу из «Контакта».
Я вышла с ним на связь потом, он жив, с ним всё в порядке. Страница – это лишь страница, а не целая книга его жизни, – говорила я. Но он твердил – я удалил себя, ты же видела.

– Он мне изменил, – всё, что могла я разобрать в рыданиях подруги в телефонной трубке. – Он поставил «лайк» под фоткой этой швабры, он ей постоянно лайки ставит! Всё кончено.
– Подожди. Это какая-то ерунда, подумаешь… Давай вживую поговорим, я сейчас приеду.
– Нет, не надо, меня нет дома!
– Где ты?
– В аське. Или выходи в мэйл-агент, можем даже в шахматы там сыграть.
Так и не удалось выяснить, где же она физически. Где – она? В моей памяти о наших вечерах она в парковых беседках, на подоконнике с живым смехом и лучами солнца, все воспоминания о ней связаны с началом весны, небо было не открытого цвета, а лишь намёка на цвета, но на целый спектр, и тогда всё зацветало… Где она сейчас? Она в аське.

Нет, подумала я. Конец света – не в том, что каждый отвечает за себя, а в том, что даже за себя не в силах ни ответить, ни спросить.

– Он меня бросил! Бросил!!!
– С чего ты взяла? Начни с начала…
– Он занёс меня в чёрный список, – обречённо сказала знакомая.
– Поговори с ним! В чём дело, что произошло?
– Я не могу с ним поговорить! Я у него в чёрном списке!!
Мне хотелось ответить, что мы с ней говорим сейчас, вне всяких списков, но поймала себя на том, что мы общаемся по смс, а на телефонные звонки она не отвечала.
– Но телефон же он не блокировал от тебя, и адрес ты знаешь, – написала я неуверенно.
– Он не отвечает на сообщения, – сказала она безапелляционно.

Пары распадались. Люди удаляли друг друга из друзей – это приравнивалось к убийству.
Биомассы продолжали быть в своих квартирах, в компьютерных «инвалидных» креслах. Некоторых ещё можно было встретить на улицах, почему-то с одинаковой бесцельной походкой, но их мозг, их нутро было вынуто в виртуал, в закрытый теперь от них же сейф. Все живы. Но жизни ни в ком нет.
Дальше и телефонных переписок не стало. Остатки знакомых ребят писали мне на почту.
– Вот я и одна (грустный смайлик). А так всё было хорошо – мы сидели с ним и видели один закат… – я не поверила своим глазам, она о живом общении! Хоть и в неживом сообщении. – Смотрели в один и тот же закат… Он мне прислал ту же фотку, на которую сам смотрел… Красный такой закат… Хорошее качество. А ночью мы снова были вместе, представляя, какое небо за окном… Фантазировали, рисовали его… Даже граффити друг другу на стенке оставили.
– А на самом деле какое небо было за окном? – рискованно спросила я.
И она надолго замолчала. А потом кратко написала:
– Не знаю. Это неважно!! Он удалил тот закат, и солнечный свет, который я ему нарисовала. И меня. Меня нет.

Конец света, подумала я, это когда удаляют твой свет. Когда жизнь отнимает то, что стало твоей жизнью.
Люди самоуничтожались из сети, но сеть из них уже невозможно было удалить.
Нет, улицы не пустели, даже пробок не стало меньше. Но эскалатор в час-пик напоминал инкубатор зомби, где все в бесцветной униформе.
Люди не знали, как жить. Забыли. Форматирование.
А в городе расцветали первые вишни. Потом было жаркое лето и урожайная осень. Наступила пушистая свежая зима, и всё дышало новой жизнью, не было никаких признаков ни грядущего краха, ни даже болезни в природе.
А двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года исчезли все социальные сети.