Новочеркасск. Июньские заморозки

Новочеркасск. Июньские заморозки (повесть)

Есть высшие ценности – это жизнь,
честь и свобода. Только сохраняя их, чело-
век остаётся Человеком.
             Из переписки с другом.

Пришлите мне книгу со счастливым концом...
             Назым Хикмет.

Пятьдесят лет назад я заканчивал ординатуру в Ростовском онкологическом институте и одновременно работал хирургом в Первой городской больнице Новочеркасска. Был свидетелем всего, что там происходило в первых числах июня. Многое из того, что здесь описано, видел лично или слышал от людей, которым верю. Не написать эту повесть я не мог.
            Аркадий Мацанов.
1.

Белая скатерть накрыла город. Как по заказу, в ночь под Новый год выпало много снега. Он продолжал идти. Ветер стих, и на фоне вечернего неба кружащие в воздухе крупные снежинки делали картину сказочной. От звенящей тишины, от всей этой белой красоты, от предстоящей бессонной ночи у Петра Курбатова, парнишки лет шестнадцати, было прекрасное настроение. По поручению матери он пошёл в магазин за хлебом, но по дороге встретил своего закадычного друга – Сергея Медведева, своей фигурой и неторопливостью напоминающего хозяина тайги. С пацанами из ремесленного училища они уже успели встретить Новый год. Выпили «по граммулечке», как любил говорить Петькин отец, и потому сейчас были навеселе.

– Э-ге-гей! А жить хорошо, и жизнь хороша! – кричал Сергей, бросая в друга снежком. –  Нет, ты слышал, как Венька Коган на вопрос математички Мимозы, сколько будет семью восемь, ответил как всегда вопросом на вопрос: «А мы покупаем или продаём?». Хохмач этот Венька!

– Ты не перебрал, часом? – спросил Пётр. – Уж слишком разговорчив, как я погляжу.

Пётр был принципиальным противником пьянства, хотя отец привык перед обедом выпивать рюмку водки. Эта привычка повелась у него с войны. Фронтовые сто граммов для командира роты Николая Курбатова стали настолько привычными, что и сейчас после работы за обедом он продолжал выпивать «свои законные».

– Кто у вас будет? – спросил Сергей.

– Как всегда Васильевы. Иван Иванович – батин кореш ещё с войны. А у вас?

– Родичи… Будем телик смотреть… Прошли времена, когда к нам приходил Дед Мороз и приносил подарки…

– Прошли, – кивнул Пётр.

– Хорошо бы собраться: ты, я, Мишка Зотов, Венька Коган… и девчонки.

– Хорошо бы, – мечтательно протянул Пётр, – только где?! Ну, будь! Через несколько минут магазин закроется, тогда у меня будет ещё тот Новый год. Придётся в город мотать…

Он побежал в магазин. Едва успел. Продавщица Любовь Михайловна уже повесила табличку «Закрыто». Еле упросил её продать две буханки…

– Петька! Где тебя носило? Тебя только за смертью посылать! – набросилась на него мать.

Марии Сергеевне – пятьдесят. Невысокого роста, склонная к полноте, с удивительно правильными чертами лица и русыми волосами, она излучала доброжелательность и тепло.

Пётр схватил со стола жареный пирожок и сунул его в рот.

– Ну, ма-а-а! Чего ты ругаешься? Ты лучше скажи, Васильевы придут с Дашей?

Мария Сергеевна убрала от него пирожки подальше, ответила:

– С Дашей, и не только! К ним из Донецка племяш приехал…

– Что за гусь лапчатый?

– Говорят – врач! Представь, у Марковны сестру зовут Герой!

– Ну, что ж? Велик и могуч русский язык…

– При чём здесь это? У каждого народа имена могут звучать неблагозвучно для нас. А здесь всё нормально, только очень уж схожи: Геня и Гера!

– Да ладно! – Пётр доел пирожок и попытался достать следующий, но мать миску с пирожками забрала и поставила на кухонный шкафчик. – Ну, ма-а-а! – с укором протянул Пётр.

Не обращая на это внимания, Мария Сергеевна продолжала:

– Васильевы обещали принести салат, шампанское, а Марковна должна ещё как-то по-особому приготовить фаршированную рыбу. Говорит, что у них в Одессе делают не так, как мы на Дону.

– Ну, что ж, попробуем их фаршированную рыбу! А где Полинка?

– Спит. Она с ночной… Иди расставляй на стол посуду.

– На сколько человек?

– Ты до восьми считать не умеешь? Марш, балабол!

– Иду, иду… только ещё один пирожок…

Пётр подпрыгнул и достал из кастрюли пирожок, запихнул в рот и вышел из кухни.

В одиннадцать пришли Васильевы. Иван Иванович, высокий мужчина лет пятидесяти пяти, с седыми волосами и серыми смеющимися глазами, передал вышедшему навстречу Петьке сумки с бутылками, солениями и громко скомандовал:

– А ну, солдат, тащи в кухню!

Им навстречу вышла Мария Сергеевна, которой Геня Марковна, словно особую драгоценность, передала блюдо с фаршированной рыбой:

– Осторожно, Мариша. И сразу на холод, а то расползётся… Кажется, получилась.

Она сняла пальто, пропуская вперёд Дашу, которая передала свою сумку выскочившему из кухни Петру:

– Давай, неси в кухню…

– Чего так много. И у нас не меньше. Вот будет обжираловка!

Пётр взял сумку и скрылся за дверью.

– А это наш племяш, – торжественно произнёс Иван Иванович, пропуская вперед Леонида, высокого мускулистого парня, который, казалось, не испытывал ни капли смущения.

– Добрый вечер, – сказал он, снимая тёплую куртку. – У вас настоящий Новый год. У нас часто Дед Мороз в резиновых сапогах ходит: снега нет, дожди… А здесь хоть на саночках катайся, в снежки играй!

– Здравствуйте-здравствуйте, – приветствовал гостей Николай Николаевич, пожимая мужчинам руки, обнимая и целуя женщин. – Проходите…

В комнате гостей с улыбкой встречала Полина. Она уже успела отдохнуть после ночной, привести себя в порядок. Знала, что к ним должен прийти племянник Васильевых, врач, потому особенно тщательно выбирала платье и необычно долго стояла перед зеркалом. Среднего роста, с приятной фигуркой, с чёрными волосами, ниспадающими на плечи, и большими голубыми глазами, она выглядела королевой.

– Меня дразнят Леонидом, – сказал молодой человек, с восторгом глядя на Полину.

– Полина, – кивнула ему девушка. – Мне о вас уже столько понарассказывали, что, кажется, я знаю вашу биографию лучше своей.

– И кто же так постарался?

– Моя мама. А она услышала о вас от вашей тёти.

– Ну, что ж. Теперь мне нужно познакомиться с вашей биографией, и тогда наши шансы будут равными.

– Шансы на что?

– Сам не знаю! Но мне хотелось, чтобы наше знакомство не закончилось встречей Нового года.

– Это уж как получится, и не всё от меня зависит. А биография моя проста: окончила медицинское училище. Работаю операционной сестрой в медсанчасти НЭВЗа. Двадцать пять недавно исполнилась. Не замужем, детей нет…

– Ну что ж вы так? Я не хотел вас обидеть. Мне приятно наше знакомство.

Шестнадцатилетняя Даша была ровесницей Петра. Родители их близко дружили ещё с войны, и их дети сначала ходили в один детский сад, потом учились в одном классе. Но если Даша училась хорошо, то Пётр в учёбе отставал и после восьмого класса по настоянию отца пошёл в ремесленное училище.

– Если захочешь, – говорил Николай Николаевич, – учиться сможешь и после армии. Сейчас важно получить специальность! Программу десятилетки можно пройти и в ремесленном…

Даша училась в девятом, а Пётр в этом году после выпускных экзаменов пошёл на НЭВЗ токарем.

– Ты что такая весёлая? – спросил Пётр, отводя девушку к окну. – Или контрольную по математике хорошо написала?

– Да нет! При чём здесь контрольная? Просто Новый год! Шутка ли – потом финишная прямая.

– Ты не раздумала поступать в Ростовский университет?

– Нет, конечно. Хочу заниматься любимым делом.

– Счастливая ты, Дашка! Знаешь, чего хочешь… А у меня не так. Мне хочется то одного, то другого…

– Значит, ты ещё не определился…

– В любом случае связываю будущее с нашим заводом…

Иван Иванович Васильев участвовал в Отечественной войне с первых дней. Окончил краткосрочные курсы и принял первый бой в качестве командира сапёрного взвода под Киевом. Потом – долгое и унизительное отступление. Дважды был ранен. В сорок третьем командир сапёрного батальона майор Васильев, находясь в госпитале, познакомился с лейтенантом медицинской службы медсестрой хирургического отделения Геней Марковной Балиной и понял, что это его судьба. Там же в госпитале встретил земляка Николая Николаевича. Старший лейтенант Курбатов целый месяц лежал с ним в одной палате. На войне люди сходятся быстро. Они подружились, обменялись адресами и обещали после войны, если будут живы, обязательно встретиться в Новочеркасске.

Николай Николаевич, демобилизовавшись в сорок пятом, вернулся на родной завод. Здесь его ждала жена и дочь Полинка.

Иван Иванович приехал в Новочеркасск в звании подполковника и вскоре был назначен начальником механосборочного цеха, где Курбатов уже работал мастером. Так судьба снова столкнула фронтовых друзей. И квартиры они получили в одном доме, как участники Отечественной войны. С тех пор все праздники и семейные события встречали вместе. При этом Курбатов никогда не позволял себе на работе демонстрировать свою близость к начальнику цеха. А Васильев не считал нужным скрывать, что хорошо относится к своему фронтовому другу. При этом не стеснялся и отчитать его, если было за что.

В квартире Курбатовых все чувствовали себя комфортно. Здесь они были не один раз, встречали не один праздник.

– Садись на своё место, – сказал Николай Николаевич другу. – Ты сегодня будешь у нас тамадой.

– Как будто в прошлый раз было иначе, – улыбнулся Иван Иванович и сел на стул в торце стола. – Пора за стол, молодёжь! Нужно проводить уходящий год…

Все шумно расселись. Иван Иванович разлил присутствующим водку (ребятам – компот) и посмотрел на часы.

– Полчаса до Нового года. Начнём, пожалуй. Уходящий запомнится нам и успехами, и грустными моментами…

– Иван, ты давай короче, – заметила Геня Марковна.

– Нет, о каких таких грустных моментах вы говорите? – спросила Мария Сергеевна.

– Уход на пенсию – разве весёлый? Я в этом году ушла на пенсию, – ответила Геня Марковна.

– Могла бы ещё поработать.

– О чём ты, Машенька?! – воскликнул Иван Иванович. – Никакая приходила с работы. А дома – дел невпроворот… Дашка ей мало чем помогает…

– Ну, вот, и до меня добрались! – фыркнула Даша. – Ты же произносил тост. Вот и говори: пусть всё плохое останется в уходящем году, а всё хорошее перейдёт с нами в Новый!

– Аминь, дочка, – радостно кивнул Иван Иванович и стал чокаться…

На некоторое время все сидящие за столом сосредоточились на еде, захрустели солёными огурчиками, потянулись за салатом и пирожками.

– А как вы оказались в Донецке? – спросил Николай Николаевич у Леонида.

– Куда ты торопишься? – с укором сказала мужу Мария Сергеевна. – Как-никак, а без кака никак у тебя не получается!

– А я что? Я же знал, что Генина сестра жила в Одессе, и вдруг приехал он из Донецка.

– У меня секретов нет, – улыбнулся Леонид. – В пятьдесят седьмом мы с братом окончили в Одессе медицинский и нас направили в Донецк. Братец работает в больнице шахтоуправления невропатологом, и уже получил квартиру. Женился. Даже успел малыша родить. Мама переехала из Одессы, живёт с ним, помогает нянчить внука. Я же пока в общежитии. Работаю хирургом в городской больнице. Ничего интересного.

– Почему же? Очень даже интересно!

– А почему бы тебе, Лёня, не переехать к нам? – вдруг спросил Иван Иванович. – Я слышал, у нас место хирурга вакантно. А здесь и квартиру получить проще. Завод выделяет больнице.

Леонид взглянул на Полину, потом поднял рюмку и весело произнёс:

– А что? Интересное предложение! Вполне возможно. – Он выпил водку и огляделся. – Эх, жаль, что у вас нет гитары! Я бы вам спел наши одесские песенки.

– А почему ты решил, что у нас её нет? – улыбнулся Николай Николаевич. – Вышел в другую комнату и через минуту вернулся с прекрасной семиструнной гитарой. – Я, чтобы ты знал, воевал в пехоте и с нею не расставался. Досталась она мне по наследству от комбата, с которым до Берлина дошёл. Убили его в мае сорок пятого. Вот кто был мастер, скажу я вам! А я только учусь. Держи! Спой нам что-нибудь!

– Как говорят у нас в Одессе, чтоб я так жил, даже не ожидал такого…

– Что, натрепался, что играешь на гитаре? – спросил Иван Иванович.

– Нет, отчего же… – сказал Леонид, принимая гитару из рук Николая Николаевича. Он отодвинул от стола стул, подстроил инструмент и запел:

Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил…

Леонид, как оказалось, прекрасно играл на гитаре, и это очень понравилось Полине.

Песня была знакомой всем, и каждый, кто как мог, подпевал:

Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка, и Пересыпь
Обожают Костю-моряка…

Леонид спел ещё несколько одесских песенок. Потом, под занавес, запел про Донецк:

Я слышал много раз в далёком детстве,
Как кто-то пьяным голосом хрипел
Про море, про воров, про мать-Одессу,
И я от слова этого немел.

В Одессе, знаю, транспорт с перебоем.
У нас не лучше, знаю, но зато,
Если захотим мы, то построим
В Донецке самое дешёвое метро!

Он отставил гитару в сторону. Кукушка на ходиках в кухне громко стала куковать, отсчитывая полночь.

Иван Иванович открыл шампанское и торопливо разлил всем в бокалы.

– С Новым годом, дорогие! Пусть будем живы, говорили мы когда-то. Счастья нам всем!

Мария Сергеевна торжественно внесла блюдо с фаршированной рыбой. Геня Марковна, как автор этого кулинарного шедевра, встала и специальной лопаточкой разложила на тарелки.

Некоторое время все с аппетитом поглощали фаршированную рыбу. Потом заговорили разом. Каждый что-то рассказывал соседу. Ели, хвалили хозяек. Много не пили. В этом доме не принято было.

– Наконец, я попробовал твою рыбу, – сказал Николай Николаевич. – Мы столько лет дружим, столько раз слышал о ней, но ни разу не пробовал. Должен признать, что ты – мастерица!

– Думаешь, чем тогда в госпитале она меня покорила? – весело сказал Иван Иванович.

– Ну, не фаршированной же рыбой! – заметил Николай Николаевич. – Помню, как ты мешал мне спать, всё говорил о своей Генечке. К вашему сведению: она его могла держать в госпитале долго, но Иван рвался в бой!

– Да ладно тебе трепаться! – смутился Иван Иванович. – Хотел к своим, а то как тогда получалось? После госпиталя попадали в другую часть. Чужие люди, всё незнакомое…

Потом Пётр изловчился, взял бутылку шампанского и наполнил бокалы Даше и себе.

– Петька, не хулигань!

– Ма-а-а! Вкусно же!

– И Дашу не спаивай!

Иван Иванович строго посмотрел на дочь:

– А чего ж мы телик не включили? Сейчас там новогодний концерт.

Полина чувствовала внимание Леонида. То перехватит его оценивающий взгляд, то он, как галантный кавалер, положит в её тарелку хороший кусочек… Ей нравился этот весёлый доктор. Но от родителей она слышала, что Леонид был женат и почему-то через год после свадьбы разошёлся. Что произошло? Есть ли у него дети? О чём он думает, когда так открыто проявляет к ней внимание?

– Так вы действительно можете сюда переехать? – спросила она, подняв на него глаза.

– Конечно… Меня ничто не держит в Донецке. Лишь бы здесь работа нашлась поинтересней… Кстати, вы работаете операционной сестрой. Что у вас за отделение?

– На сто двадцать коек. Операционная на два стола.

– Общая хирургия?

– Да. Но плановых больных немного. Острая патология, травмы. У нас пока специализированной хирургической помощи нет. Здесь и урология, и травматология. Но чаще всего к нам направляют с патологией брюшной полости. Аппендициты, грыжи, язвенная болезнь желудка… и, конечно, производственные травмы…

– Есть где разгуляться, – удовлетворённо кивнул Леонид. – И что, правда, что место хирурга вакантно?

– Наш хирург перешёл в лёгочно-хирургический санаторий…

– Ясно…

– Что вам ясно?

– Думал завтра возвращаться, но, видимо, задержусь. Нужно переговорить с вашим главным…

– Так вы решились?!

Радостный возглас Полины, её горящие глаза выдали девушку. Она смутилась, а Леонид просто сказал:

– Давай перейдём на «ты», а то как-то даже неловко… Я не намного старше…

– Нет возражений…

Геня Марковна делилась с подругой:

– Понимаешь, вчера в нашем магазине выбросили дефицит: любительскую колбасу, масло, даже мороженую рыбу. Мне посчастливилось, и я набрала всё что можно. Хорошо, что при мне деньги были. Видно, к Новому году?

– Повезло. А я возвращаюсь с работы – очередь в хлебном такая, что думала, Новый год будем встречать без хлеба. Хорошо, Петька сегодня купил.

– Чёрт-те что творится. Космос собираемся завоёвывать, а людям есть нечего…

Пётр с Дашей решили выйти во двор.

– Вы куда собрались? – спросила Мария Сергеевна.

– Пойдём проветримся. Жарко…

– Ты бы меньше курил, сынок.

– Да я и так немного курю. Правда, жарко.

– Надень куртку. А то простудишься. И Даша пусть наденет пальто.

– Ладно…

Они оделись и вышли из подъезда. Встали у детской площадки, продолжая разговор.

– Нет, ты прикинь: наша Мальвина задала на каникулы прочитать «Тихий Дон», «Молодую гвардию» и ещё дюжину книжек… Говорит, в десятом по этим произведениям чаще всего темы сочинения…

– А я, как правило, пишу на свободную тему. А что? Приготовил шпоры на тему: «СССР – оплот мира и демократии», и, считай, трояк у меня в кармане!

– Почему же тогда трояк? – удивилась Даша.

Пётр достал из кармана пачку «Беломора» и закурил. Потом сказал:

– Это хорошо, что вам Маяковского читать не задали. Не понимаю, чего его считали лучшим поэтом советской эпохи. То ли дело Симонов:

Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл…

– Да что ты понимаешь?! – воскликнула Даша. – А это:

Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь в сегодняшнем
окаменевшем дерьме,
наших дней изучая потёмки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне…

Какая энергия? Какая сила! Что стоит твой Симонов с его даже лучшим стихотворением «Жди меня»?!

В это время к ним подошёл высокий парень в кроличьей шапке. Он жил в соседнем доме, был в сильном подпитии и в эту новогоднюю ночь явно искал приключений. Он пьяно улыбнулся и попросил у Петра закурить. Прикурил и, переведя взгляд на Дашу, ухмыльнулся:

– Милуетесь, голубки?

– Ладно, Дуся, иди куда шёл, – ответил Пётр.

Но Дусе некуда было идти. Он никуда не торопился. Пьяно взглянув на Дашу, криво улыбнулся и протянул:

– Ну, раз ты, Петруччо, такой нецелованый, подвинься! – Плечом отпихнул Петра от девушки и продолжал: – Даша, дашь, а?

Он сделал шаг вперёд к девушке и тут же получил прямым в нос.

Не обращая внимания, что из носа течёт кровь, со всего маха ударил кулаком Петра в лицо.

– Ну, что же ты руками махаешь? – пьяно проговорил Дуся. – Я же только спросил! Нет так нет. Я не гордый, я согласен на медаль…

Он повернулся и пошёл к своему дому.

Ребята вернулись к себе.

– Боже ж ты мой, горе ты моё! – воскликнула Мария Сергеевна, увидев Петра с фингалом под глазом, – Коля! Иди посмотри на своего сына!

В коридор вышел Николай Николаевич. Взглянув на Петра, коротко спросил:

– Где уже успел?

– На дворе скользко…

– Что ж ты праздник нам портишь?

Из комнаты послышалось:

– Что там случилось?

– Ничего особенного.

В коридор вышел Леонид. Взглянул на Петра и сказал:

– Ничего страшного. Холод нужно приложить.

Мария Сергеевна намочила полотенце, отжала и положила сыну на левый глаз.

2.

В кабинет главного врача Леонид Львович пришёл за трудовой книжкой.

– Ну, ти, Сонін, і людина! – сказал с сожалением главный, держа в руках его трудовую. – Не розумієш, що мене в міському відділі охорони здоров'я попередили. Може, потрібно буде посилати терміново лікарів у цю Курінёвку. Ти ж чув, що там сталося?

– Нет. А что там случилось?

– В районі Куренівки, що розкинулася на околиці Києва в районі Бабиного Яру, березня прорвала дамбу. Грязьовий вал заввишки чотирнадцять метрів понісся вниз, змітаючи на своєму шляху трамваї і великовантажні машини, будинки та стовпи високовольтних ліній, не кажучи вже про людей, повністю затопивши стадіон «Спартак» і частину вулиці Фрунзе. Зруйновано сотні будинків, загинуло близько двох тисяч чоловік. Ситуацію посилило те, що вчасно не відключили енергопостачання, і тому багато хто загинув від ураження електричним струмом.

– Ну и дела… И всё же дайте, пожалуйста, мою трудовую книжку… Там меня невеста ждёт!

– Ну ладно! Чорт з тобою! Їдь. Тільки б не пошкодував. Чого тобі не вистачає?

Леонид собрал вещи, попрощался с матерью и братом и выехал в Ростов.

Первые дни апреля были тёплыми и солнечными. На газонах зеленела трава. Деревья оделись листвой. На клумбах алели тюльпаны. В воздухе запахло сиренью.

Леонид сел в первый же автобус, идущий в Новочеркасск, и поехал навстречу своей судьбе.

Умывшись и переодевшись в доме у тёти, сразу же пошёл к главному врачу МСЧ НЭВЗа.

Невысокий плотный седой мужчина встретил его с улыбкой:

– Приехали?! Вот и хорошо. – Он снял трубку и уважительно сказал: – Ахчи-джан, зайди на минутку.

В кабинет вошла худая высокая женщина лет сорока, в очках и с папкой в руках.

– Клавдия Юрьевна, дорогая. Познакомьтесь… Это… – главный врач открыл паспорт и прочитал: – Леонид Львович Сонин… хирург… на место Станислава Михайловича Долженко… Да, и ему нужно общежитие… С заводом я договорился. Васильев Иван Иванович помог, так что и направление в общежитие выдайте… Сегодня что у нас? Четверг? – Он взглянул на Леонида: – В понедельник ждём вас на работе. Я вас представлю коллективу. Мы работаем с восьми…

Зайдя в кабинет к начальнику отдела кадров и оформившись, Леонид вышел на улицу и посмотрел на часы. Не прошло и часа, как его приняли на работу! Он держал в руках направление к коменданту общежития. Спросил, как туда пройти, и неспешно зашагал в указанном направлении. Ещё через час в его руках были ключи от комнаты.

«Что-то мне сегодня уж очень везёт. Не к добру это!» – подумал он и пошёл к родственникам. Дома была только Геня Марковна. Иван Иванович – на работе, Даша – в школе.

– Вот и всё, дорогая тётя Геня. Я уже работаю хирургом в  медсанчасти и живу в комнате номер тринадцать общежития номер два!

– Как, уже? Не может быть!

– Чтоб я таки был здоров, как говорили в нашей Одессе. А когда дядя придёт?

– Ой, да откуда ж я знаю? Придёт! Он же знает, что ты должен сегодня приехать…

Вечером, когда все собрались за столом, Иван Иванович, видя, что племянник огорчён отсутствием Полины, послал Дашу к Курбатовым пригласить всех на чай.

– О том, что приехал Лёня, не говори. Скажи просто: есть повод.

– Что за тайны мадридского двора! Как будто никто не догадывается, что вы с мамой спите и видите женить Лёню на Полине…

Даша ехидно улыбнулась и с восторгом посмотрела на двоюродного брата.

– Не болтай лишнего, егоза. Давай, иди!

Через полчаса пришли Курбатовы.

– А Пётр-то где? – спросил Иван Иванович.

– На футбол пошёл. Наши играют с политехническим институтом. Как же без него?

– Ладно… Проходите в комнату!

В этот вечер Леонид ещё раз убедился, что сделал правильный выбор. Полина была именно такой женщиной, о которой он мечтал. Стройна, мила, хорошо воспитана. Должно быть, и хозяйка неплохая, судя по её маме.

Девушка подробно рассказала об их отделении, о сотрудниках. На вопрос Леонида о главном враче сообщила:

– Сурен Вартанович Берберьян – прекрасный человек. Пользуется большим авторитетом на заводе.

– Кто он по специальности?

– Бог его знает. Организатор здравоохранения… Мне кажется, он всегда был, есть и будет. Когда в училище мы проходили практику, он уже был здесь главным. Хороший человек. Больше ничего о нём сказать не могу.

– А заведующий отделением?

– Ванин Павел Матвеевич. Неплохой хирург, но, на мой взгляд, перестраховщик. Впрочем, может, так и нужно. Формалист… Гоняет нас как сидоровых коз.

– Хорошо оперирует?

– Что я могу сказать? Мне ли судить? Оперирует. Недавно удалил жёлчный пузырь у женщины в двести килограммов! Мне пришлось подключаться: работала и за операционную сестру, и держала крючки…

– Ясно… А ты свободна в воскресенье?

– Свободна. Хочешь меня куда-то пригласить?

– Куда у вас можно пойти? – вопросом на вопрос ответил Леонид.

– Не знаю, – замялась Полина. – В кино разве что или в клуб… так там ничего интересного… А давай лучше просто погуляем. Я тебя познакомлю с нашим посёлком…

– С посёлком?

– Наш район называют посёлком Будённого. Завод стоял далеко за городом, а вокруг строили дома. Теперь город вырос, и он стал частью Пролетарского района. Есть у нас и Октябрьский посёлок. Он вырос вокруг завода синтетических продуктов…

– Интересная история с географией! Ладно, договорились. В воскресенье прямо с утра мы с тобой гуляем по широким проспектам и бульварам вашего посёлка… Пардон, нашего посёлка. Пообедаем где-нибудь в ресторане…

Леонид уже представлял себе эту прогулку по аллеям парка, а потом – ресторан, шампанское, звон бокалов…

– У нас ресторана нет. Нужно ехать в город.

– Долго? – удивился Леонид.

– Минут двадцать на трамвае или автобусом…

– Едем в город, обедаем в ресторане, а вечером идём в кино…

– В городе и театр есть…

– Нет, на первый раз идём в кино. Как тебе такой план?

– Утверждается,  – улыбнулась Полина.

В понедельник к восьми Леонид пришёл на работу. На планёрке Сурен Вартанович представил его коллективу. Потом они зашли в кабинет заведующего.

– Павел Матвеевич, – сказал главный, – по представленным документам и списку сделанных операций в прошлом году считаю Леонида Львовича вполне самостоятельным хирургом. Но прошу в течение месяца на серьёзные операции мыться с ним. Бумаги бумагами, но нужно посмотреть его в работе…

– Я вас понял. Кстати, завтра у меня запланирована операция по поводу опухоли сигмовидной кишки у рабочего нашего завода. Будете его оперировать? – спросил заведующий, проверяя «на прочность» нового врача.

– Хорошо. Но я хотел бы познакомиться с его историей болезни, анализами… посмотреть больного…

– Конечно, конечно…

– Только вы, Павел Матвеевич, будете ассистировать Леониду Львовичу.

Сурен Вартанович был доволен тем, что Павел Матвеевич встретил нового сотрудника доброжелательно. Властный и эгоцентричный, обычно он ко всем новичкам относился настороженно, почти враждебно.

Так началась трудовая деятельность Леонида Сонина в хирургическом отделении медсанчасти НЭВЗа.

Во вторник сразу по приходе на работу он пошёл проведать больного, которого должны были оперировать.

Мужчина лет сорока пяти лежал и безучастно смотрел на суетящихся возле него медицинских сестёр.

– Как себя чувствуете, Олег Владимирович? – спросил Леонид, присаживаясь на постель. – Как спали? Что-нибудь тревожит?

– В том-то и дело, что ничего особенно не тревожит. Были запоры… А после обследования сказали – опухоль. Нужна операция.

– Нужна… и мы сегодня её вам сделаем. Ничего чувствовать не будете. Проснётесь, и всё!

Потом, обращаясь к медсестре, спросил, всё ли готово, и попросил ввести внутривенно тиопентал натрия, а уже в операционной перейти на эфирный наркоз.

Медсестра кивнула. Почувствовала, что новый врач знает своё дело.

Когда на операции была удалена опухоль, ассистирующий Леониду Павел Матвеевич попросил операционную медсестру тампоном вытереть пот с его лба, потом, обращаясь к Леониду, сказал, словно само собой разумеющееся:

– Теперь, коллега, накладывайте противоестественный задний проход, и всё. А через пару месяцев можно будет сделать и второй этап операции…

Леонид передал Полине ножницы, которые держал в руках, взглянул на заведующего и твёрдо сказал:

– Если мне вы доверили оперировать и сейчас я – хирург, позвольте продолжить операцию! Молодой мужик, рабочий… Я думаю, что в этом случае следует всё делать одномоментно.

Заведующий не стал с ним спорить, тем более что в операционную вошёл, надев на себя шапочку и маску, главный врач.

Операция продолжалась чуть больше часа.

Выйдя из операционной, Леонид в ординаторской стал записывать операцию в историю болезни. Вскоре его пригласил к себе Павел Матвеевич.

– Поздравляю с хорошим началом. Обычно после операции я позволяю себе мензурку спирта. Составите компанию?

– У нас в Одессе говорили: об чём речь?! Сочту за честь… Мне было приятно сегодня работать с вами…

Заведующий достал мензурки, бутылку спирта.

– За вас, Леонид Львович! За ваш успех. Я думаю, мы сработаемся…

Потом Павел Матвеевич передал Леониду папки с историями болезней:

– Теперь это ваши больные… Вы опытный врач. Флаг вам в руки! Идите, ещё успеете познакомиться с ними.

– А я никуда не тороплюсь. Сегодня переночую в отделении.

– У нас так не принято. Да и негде вас уложить, разве что на диване…

– Вот и ладненько. У меня в общежитии пока ничего нет, да и никто не ждёт. А здесь я неспешно познакомлюсь с больными, да и за послеоперационным присмотрю.

– Да-да… Понимаю, – сказал Павел Матвеевич, вставая и давая понять, что их беседа затянулась.

Когда Леонид говорил, что его никто не ждёт, он ошибался. Его ждала Полина. Она была в восторге от того, как Леонид провёл операцию, как, сделав всё сразу, не выводя кишку в бок, не побоялся возразить Павлу Матвеевичу. Наконец, как деликатно поблагодарил всех. Этого у них принято не было.

Но когда она перед уходом домой зашла в ординаторскую, Леонид был в перевязочной. Понимая, что он задержится надолго, положила завёрнутые в салфетку два пирожка и ушла домой. Надеялась, что вечером он к ней обязательно зайдёт.

А Леонид сидел у кровати артиста, которому предстояла ампутация левой голени по поводу развивающейся гангрены на фоне тяжёлого диабета. Мужчина лежал на высоких подушках и с грустью смотрел на молодого врача. Он уже не верил в то, что сможет выйти из больницы, увидеть внуков, взглянуть на родной театр, который безмерно любил. Мудрый, с седой головой и выцветшими глазами, он слушал утешения доктора и молчал. Потом вдруг тихо заговорил:

– Это же прекрасно, что никто не знает, когда наступит конец его света!  В начале жизни мы не думаем о нём. Мысли об этом не тревожат нас и в зрелые годы. Но вот незаметно подкралась старость. Появились болезни… два века пока ещё никто не жил! А я всё надеюсь, что смогу изловчиться, увильнуть от старухи с косой. Но наступает момент Истины. И тут думаешь, как встретить его без морального груза, без грехов. Тут-то бывает жалко, что в молодости вёл себя не так, но исправить ничего уже нельзя. Гаснет свет, опускается занавес, зрители покидают театр. Вы, доктор, правильно сказали: надежда умирает последней. Если бы мы жили вечно, мы бы не дорожили каждым мгновеньем, совершали бы ошибки и никогда бы не жалели об упущенном времени.

– Но опускать руки нельзя. Жизнь – это борьба. Нужно, сколько есть сил, бороться за неё! Я верю… нет, я убеждён, что вы ещё и внуков понянчите, и театр, в котором проработали столько лет, увидите. Кстати, я здесь человек новый, но после нашего знакомства обязательно пойду в театр… Давно не ходил…

Вечером дежурному хирургу Митрофановой Ирине Владимировне принесли ужин. Она расположилась за своим столом в ординаторской и пригласила Леонида выпить с нею чаю. Леонид дописывал протокол операции в операционном журнале.

– Не столько дела, сколько писанины, – пожаловался он, подсев к столу Ирины Владимировны…

На следующий день Полина пришла на работу раньше обычного. Зайдя в ординаторскую, увидела Леонида.

– Привет! Ты что, здесь ночевал? – спросила она, пользуясь тем, что в ординаторской ещё никого не было.

– Хотел проследить за оперированным больным. Всё же – первый. Не хотелось, чтобы что-то произошло.

– Понятно. Вот, возьми, позавтракай. На наших больничных харчах ты скоро ноги протянешь.

– А какие у тебя планы на вечер?

– Для тебя я всегда свободна. Ты что-то хочешь мне предложить?

– Пойдём в театр? Уж очень хочется.

– Сегодня же среда.

– И что? Театр не работает по средам?

– Нет-нет. Хорошо. Спектакли начинаются в семь вечера. В шесть я буду тебя ждать…

День прошёл в суете. Леонид ассистировал на операции Павлу Матвеевичу, потом перевязал своих больных, сделал назначения и ровно в шесть позвонил в дверь Курбатовых.

– Я готова, – радостно сказала Полина, выходя ему навстречу.

Он взглянул на девушку, и сердце его сильно забилось. Она была прекрасна в своём простом ситцевом платьице.

Потом они ехали на автобусе в город, Леонид всё время чувствовал аромат её духов, и у него кружилась голова.

Спектакль Леониду не понравился, но он не стал расстраивать Полину. То ли игра актёров была несовершенной, то ли пьеса слабой, но вышел он неудовлетворённый. Вспомнил свои редкие походы в театр в Одессе. Какой прилив сил и радости ощущал он всякий раз, когда ходил то ли в «русский», то ли в «украинский» драматический!

– А как ты смотришь, если мы с тобой домой пойдём пешком? – спросил он.

– Полоцательно, – весело откликнулась Полина.

– Это как понимать?

– Полоцательно это не отрижительно. Конечно, давай пройдёмся. Только предупреждаю: идти придётся долго.

– Ну и прекрасно… А если устанем, сядем в автобус.

Они пошли по Московской до «Круга», потом спустились к мосту и дошли до Хотунка. Говорили обо всём: о спектакле, который Полине понравился, о делах в больнице…

– Расскажи мне о себе, о своей жизни в Донецке, – попросила Полина. – Ты был женат. Почему развёлся?

Леонид не хотел много говорить об этом, но понимал, что вопрос рано или поздно был бы задан.

– Что рассказывать? Приехал в Донецк. Познакомился. Она – учительница. Всё поначалу было хорошо. Но однажды застал жену с другим. В тот же день ушёл. К чему разбирательства? Если я не верю человеку, я не верю и в счастье с ним.

– Если совместная жизнь не большое счастье, она, как правило, большое несчастье… Хорошо хоть, что у вас нет детей! – проговорила Полина.

Они некоторое время шли молча. Потом Леонид спросил:

– А у тебя как?

– Что как? Я не была замужем. В школе дружила с парнем. Он завалил экзамены в институт и оказался в армии. Служил сапёром в Тирасполе. Это в Молдавии. И однажды при разминировании случилось несчастье… Он погиб…

Пройдя Хотунок, они свернули на посёлок Будённого. Говорить не хотелось. Просто шли, и каждый думал о своём.

Уже возле дома, прощаясь, Леонид притянул к себе Полину и поцеловал. Она как-то обмякла и ответила на поцелуй…

Дни летели за днями. Леонид втянулся в работу и был доволен своей жизнью. Много времени проводил с Полиной и последнее время уже не представлял своей жизни без неё.

Ко Дню Победы на торжественном собрании некоторым медикам главный врач вручил ключи от квартир. Получил их и Леонид. Даже не заходя в свой новый дом, только имея на руках ордер и ключи, он поспешил к Курбатовым.

– Кто к нам пришёл! – воскликнул Пётр, открывая дверь и пропуская гостя. – Поль, это к тебе!

Из комнаты в коридор вышли Мария Сергеевна и Полина.

– Заходи, Лёня, заходи. Сейчас должен с работы прийти Николай Николаевич, будем ужинать.

Полина не была предупреждена о его приходе, понимала: что-то случилось.

Пришёл Николай Николаевич. Увидев Леонида, попросил ужин накрыть не в кухне, а в комнате.

– Ты чего сегодня такой смурной? – спросила Мария Сергеевна мужа.

– Нет, ты только представь: напортачил у нас Фомин. Есть такой. Прекрасный, надо сказать, мастер.

– Да знаю я вашего Виталия Валентиновича. Что он мог напортачить?

Мария Сергеевна работала на обмоточно-изоляционном производстве и за долгие годы хорошо узнала сослуживцев мужа.

– Нахамил секретарю парторганизации, – продолжал Николай Николаевич. – Ну, вызвали, как полагается, песочим его. А он плевать хотел на наши нравоучения. Говорит: «Чего вы ко мне пристали? Жрать дома нечего! А если провинился, вынесите мне выговор по партийной линии!». Секретарь не выдержал и закричал: «И вынесем! Ты что думал?». Фомин плюнул и вышел из парткома, а я нашему секретарю говорю: «Кому ты выговор выносить собрался? Он же беспартийный!». Вот такая у нас манная каша получилась.

– Ладно, деятель… Иди руки мыть. Я блинов нажарила…

Сели за стол. Николай Николаевич, обращаясь к Леониду, спросил:

– Может, по маленькой? Для аппетита.

– Можно и по маленькой, только не для аппетита, а для смелости.

Николай Николаевич открыл бутылку водки, разлил в рюмки.

– Что за дела? Не думал, что ты такой трусливый. По виду не скажешь!

Выпили. Леонид поставил рюмку и сказал:

– Дорогие Мария Сергеевна и Николай Николаевич! Я прошу у вас руки вашей дочери!

– Твою мать!.. – выругался Николай Николаевич. – Я уж думал, что приключилось. А что скажет Полина?

Он посмотрел на дочь. Та сидела, опустив голову, и плакала от радости.

– Совсем по-стародавнему. Сейчас выскакивают замуж и женятся, не спрашивая родителей, – радостно произнёс Николай Николаевич. – Что мы можем вам сказать? Мир вам да любовь!

– Сегодня я получил двухкомнатную квартиру. Ещё даже не был там. Сразу пришёл к вам…

Мария Сергеевна подошла и поцеловала Леонида. А Петька радостно закричал:

– Вот, наконец-то мы погуляем на Полькиной свадьбе и я займу её комнату…

– Тише ты, баламут… – цыкнула на сына Мария Сергеевна.

– А что? – оправдывался Пётр. – Думаешь, приятно спать в проходной?

На следующий день молодые подали заявление в загс. Через месяц их расписали. Даша была свидетелем со стороны жениха, Пётр – со стороны невесты.

В первых числах июня состоялась их свадьба в квартире Курбатовых. Приехала мама Леонида, как две капли воды похожая на Геню Марковну. Только волосы её были белыми, словно обесцвеченными перекисью водорода. Она привезла из Донецка всякие вкусности. Снабжение на Украине было существенно лучшим, чем в Новочеркасске. Одарила Полину красивой шубой, а сына – костюмом. Леонид ещё в загсе надел жене на палец обручальное кольцо.

Иван Иванович и Геня Марковна подарили молодым деньги.

– У вас квартира новая. Вам нужно её обставить. У меня как раз подошла очередь на кухонный гарнитур из Сальска. Через неделю должны привезти. Мы с женой дарим его вам! Этих денег хватит, когда будете выкупать… А вот и талон на него. Год стоял в очереди!

– А вы как же? Как-то неудобно даже, – смущённо сказал Леонид. – Тётя Геня!

– Берите, раз дают! А ты, Полюшка, помни: если будешь плохо кормить мужа своего, сбежит!

– Это я уже поняла, – откликнулась молодая жена.

После того как было выпито немало, Николай Николаевич вынес гитару и попросил Леонида спеть что-нибудь из его одесского репертуара.

Леонид не заставил себя упрашивать. Настроив гитару, запел:

Вам хочется песен?
Их есть у меня.
В прекрасной Одессе,
Гитарой звеня,
Пройдись по бульвару,
Швырнись по садам,
Услышишь гитару,
Увидишь меня…

Потом Леонид виртуозно (он был сегодня в ударе) сыграл проигрыш и продолжил:

Ах, Одесса, мать-Одесса,
Ростов-папа шлёт привет!
Есть здесь много интереса,
И никому покоя нет…

До глубокой ночи праздновали событие Курбатовы, Сонины и Васильевы. Хорошо, что следующий день был выходным. Под утро Леонид и Полина ушли в свой новый дом, Пётр с удовольствием растянулся на кровати сестры, а Васильевы с Герой Марковной ушли, обещая вернуться на завтрак.

3.

Вскоре после свадьбы Леонид Львович назначил операцию старику-актёру с диабетической гангреной левой ноги. После того как на планёрке он зачитал историю болезни и результаты обследований при поступлении и после интенсивной подготовки больного к операции, рассказал о том, что намерен сделать, Павел Матвеевич, ведший планёрку, встал и хотел было что-то сказать. Все чувствовали, что заведующий чем-то недоволен. Но он сдержался, ограничившись коротким:

– Леонид Львович, после планёрки зайдите ко мне!

Леонид приготовился к серьёзному разговору. Как и предполагал, заведующий настаивал на высокой ампутации. Между тем сахар в крови держался на невысоких цифрах. Оперировать на уровне бедра – значит обречь человека на пожизненные костыли. При ампутации ниже колена возможно будет сделать протез. А возраст больного... Так это лишь внешне он выглядит стариком. На деле ему ещё и пятидесяти нет!

После недолгого спора Павел Матвеевич согласился с аргументами Леонида. Он умел слушать и слышать оппонента.

Операция прошла без особых происшествий. Больного перевезли в палату интенсивной терапии. Это была новая придумка Леонида. В палату были подведены медные трубочки, по которым к трём кроватям постоянно подавался кислород. Там же был организован пост медсестры. Она переливала послеоперационным больным кровь, ставила капельницы, вводила лекарства… При таком уходе за послеоперационными больными хирург мог не волноваться, что медсестра что-нибудь пропустит, не заметит…

Потом Леонид и Полина сидели в ординаторской, ели пирожки с ливером и пили чай. Это был их обед.

– Что за жизнь! – жаловалась Полина. – За хлебом очереди. Молока не купишь. На рынке всё дорого…

– Я тебе не успел рассказать. Вчера звонил главному Первой больницы. Договорился, что с первого августа буду принимать в их поликлинике на полставки с пяти до восьми…

– Ты себя загонишь. Шутка ли, с восьми и до восьми!

– Не загоню! А ты знаешь, что мне сказал Кружилин, которому мы сегодня ампутировали голень? Говорит: только начал привыкать к старости, а она уже проходит! Я его как мог успокоил. Он уже с жизнью прощался. Мне всё время говорил, что всегда мечтал жить так, чтобы всем стало скучно, когда он умрёт… Интересный человек этот Кружилин.

– Ты мне зубы не заговаривай… Почему не сказал, что собираешься работать на полторы ставки?

– Что об этом говорить? Дело мужика – обеспечивать семью. А на мою зарплату мы даже приличной еды себе не можем позволить! А если дети у нас будут?!

– Пока не получаются… Плохо работаешь!

Полина уже пожалела, что начала этот разговор.

– Виноват, исправлюсь!

– Ладно! Хватит об этом, – сказала Полина, отставляя свою чашку в сторону. – Тогда и я возьму ещё полставки! Подумаешь – четыре ночных дежурства!

– Ты меня обижаешь!

– Обида переносится легче, если ты её проглотишь вместе с обидчиком, – так, кажется, говорят у вас в Одессе!

Жизнь становилась всё тяжелее. У хлебного магазина выстраивались огромные очереди. С прилавков исчезли молочные продукты, мясо, варёная колбаса. Постановление Правительства о запрете держать скот привело к тому, что и на базаре цена на молоко взлетела до небес. На полках продуктовых магазинов сотрудники выстраивали фигурные башни из кильки в томатном соусе. Все, кто имел хоть какое-то касательство к продуктам, старались  изловчиться и что-то украсть. В городе прошли показательные процессы над так называемыми «несунами». В заводской столовой поймали заведующего производством, который поздно вечером вынес пищевые отходы. Ими он кормил свиней, которых завёл после того, как ему пришлось продать корову. У него было семеро детей, жил в станице Заплавской и каждый день ездил на своём мотоцикле с коляской на работу. Вот его однажды и задержали на проходной. Уволили, и он был счастлив, что не завели уголовного дела.

На заводе в горячих цехах организовали продажу продуктовых пайков. В городе появились талоны на некоторые продукты. Их выдавали в домоуправлениях, что вызывало массу неудобств, так как работающие могли их получить только в воскресенье. И там тоже образовывались очереди.

Вообще все настолько привыкли к очередям, что если что-либо оказывалось в свободной продаже, то это, как правило, было никому не нужно. По лотерее хорошим выигрышем считался ковёр размером полтора на два метра или чёрно-белый телевизор. Те, кто имел транспорт (купить машину практически было невозможно!), ездили в колхозы и сравнительно недорого покупали картофель, овощи, фрукты, подсолнечное масло…

На заводе были случаи голодных обмороков.

Обычной едой в семье Сониных была жареная картошка с солёными помидорами, которые они приносили от родителей. Леонид и Полина похудели, но не поддавались отчаянию. Один раз в неделю ходили в гости то к Васильевым, то к Курбатовым, вкусно и сытно ужинали и что-то уносили с собой.

Прошло время. Леонид Львович Сонин пользовался большим уважением коллег, любовью больных, а руководители завода, если возникала нужда, старались попасть именно к молодому и талантливому хирургу. В благодарность за его врачебное искусство нередко оплачивали счета на оборудование, инструментарий, медикаменты. В медсанчасти денег всегда не хватало.

Первое время Павел Матвеевич даже ревновал Леонида. Уж очень скоро тот стал популярным. К нему хотели попасть все, что вызывало у заведующего раздражение. Потом, увидев, что Леонид не метит на его место и много сделал для отделения, назначил его старшим ординатором. Посмеивался:

– Зачем мне вас ревновать? Всё, что вы делаете, – делается в моём отделении. Провели успешно операцию, а говорят: «В отделении Ванина сделали…»

– «Сочтёмся славою, ведь мы свои же люди!» – шутил Леонид, а Павел Матвеевич весело кивал:

– Конечно-конечно… «и пусть нам общим памятником будет…» Но нам ещё умирать рано! А за то, что вашими стараниями мы смогли приобрести в отделение новейший наркозный аппарат, функциональные кровати – отдельное спасибо! За это и выпить не грех…

– Не могу. Завтра День Победы. Идём в гости к Васильевым и к родителям жены. Они прошли войну от звонка до звонка. Нужно поздравить… Да и давно у них не были…

– Ну да… ну да… – закивал Павел Матвеевич. – Ивану Ивановичу привет…

– Обязательно передам. А мы с вами после праздника отметим наше приобретение коньяком. Выписался Кружилин, презентовал…

Май в том году был необычайно жарким. На белом выжженном небе висело Солнце и безжалостно раскаляло Землю.

Вечером девятого мая Леонид и Полина пошли к Васильевым. День Победы друзья отмечали, как правило, у Ивана Ивановича. Даша и Пётр ушли в кино.

Николай Николаевич поставил на стол бутылку «Московской» и сел на диван.

– Николай, – спросил Иван Иванович, – что там за свалка на твоём участке была вчера?

– Ничего особенного. Борисов, наш токарь, то ли сделал какое-то приспособление, то ли резец по-особому затачивает, только вот уже неделю дает почти два плана.

– Ну и что? Молодец, – сказал Иван Иванович, так и не понимая, в чём проблема.

– Молодец-то он молодец! Только плохо, что никому не хочет рассказывать, как он это делает. Вот Сошников, тоже токарь неплохой, его в сердцах послал… знаешь куда. Сказал: «Из-за тебя нам снизят расценки!». Тот ему: «Не снизят!». –  «Если делаешь две нормы, это значит что?» – в запале прокричал ему Сошников. «Что?» – не понял Борисов. «Значит, норма маленькая!» – заорал Сошников и полез в драку. Еле разнял. Перевёл их в разные бригады. Но в чём-то прав Игорь Сошников. Если ты такой умный, поделись с товарищами… Как у нас на войне было?

– Самое интересное, что этот твой Сошников прав не только в этом, – сказал Иван Иванович. – Сейчас идут упорные слухи, что действительно нормы выработки будут менять. Но это, конечно, пока только разговоры, и не нужно загодя людей пугать…

Геня Марковна учила Марию Сергеевну варить постный борщ:

– Летом – милое дело. Без мяса… чуть поджарь лук на подсолнечном масле, заправь. И кушать его нужно холодным. В такую жару самый раз!

Потом, наконец, пришли Леонид и Полина и все сели за стол.

Пили за Победу, за память о тех, кто делал всё, чтобы она пришла, но так и не дожил до неё. Иван Иванович вспомнил своего друга, который погиб девятого мая сорок пятого года!

Ели картошку в «мундирах», селёдочку с подсолнечным маслом и лучком. Пили водку.

– Редеют наши ряды, – грустно сказал Николай Николаевич. – Уходят друзья. В апреле похоронил Митрофаныча. С ним проползал на пузе от Сталинграда до Ростова. Здесь его ранило и наши пути разошлись… Вот я и говорю: редеют наши ряды…

– А у вас как дела, молодые? – обратился Иван Иванович к Леониду.

– У нас всё нормально, если, конечно, это можно назвать нормальным. Работаем с Полюшкой на три ставки, но ничего себе позволить не можем…

– Ты, Лёня, улыбайся на всякий случай. Случай всегда найдётся… И не хнычь. Жизнь – сложная штука!

– Да я и не хнычу… Что толку? Только чувствую себя неуютно, когда в доме нечего жрать!

– Как говорит твоя мама, – сказала Геня Марковна, – ты ешь медленно и наедайся!

– Да знаю её: «тише ешь – дольше бушь!». Но я же серьёзно. Взятки не беру, а если больные и благодарят чем-то, то это, как правило, коньяк, конфеты…

– Почему же ты не принёс нам коньяка? – воскликнул Иван Иванович.

– Как не принёс? Принёс.

Леонид достал из сумки бутылку армянского коньяка и коробку конфет.

– Взятки брать до лечения нельзя, – весело проговорил Иван Иванович, рассматривая бутылку, – а после – это благодарность!

Потом снова возник разговор о заводских делах. Иван Иванович рассказал, что у него не складываются отношения с секретарём парткома. Он его считал бездельником и балаболкой. Говорил о том, что вмешивается куда не должен.

– Ему бы посмотреть, как дела у нас с молодёжью, как живут люди, а он только и делает, что назначает заседания и сам любуется собой и своим красноречием.

Леонид рассказал, что недавно был в лёгочно-хирургическом санатории:

– Главным там Яков Григорьевич Розинов. Медицина у него на столичном уровне, поверьте. Набрал прекрасную команду…

– А чего ты туда пошёл? – с тревогой спросила Геня Марковна. – Не уходить ли из медсанчасти задумал?

– Да нет! Хотел посмотреть, как они работают с наркозным аппаратом «Красногвардеец». В Первой больнице вот уже три года стоит этот аппарат без дела, а наркоз дают по старинке: капают эфир на маску Эсмарха. Купили, а применять боятся. Один энтузиаст на дежурстве использовал его, а утром выговор схлопотал. Заведующий был в гневе. Стучал на планёрке кулаком по столу. Но уже через два дня приказал работать с аппаратом. Человек он неплохой. Но очень уж боится всего нового. А у Розинова проводят интубационное обезболивание, что и позволяет им оперировать на лёгких!

– Ты бросай нас грузить своей медициной, – сказал Иван Иванович. – Давай лучше выпьем!

Выпили. А Леонид продолжал:

– Нет, вы послушайте! Мало, что в магазинах ни черта нет, за хлебом очереди. Так в больницах бедность. Купить оборудование можно за доллары, а где их взять? Современные методики нам недоступны. За рубежом всё это есть. Потому и результаты у них лучше. Они могут себе позволить то, о чём мы можем только мечтать.

– Ты думаешь, у нас иначе? – спросил Николай Николаевич. – Станки допотопные. С программным управлением – редкость. А план требуют в расчётах на современное оборудование!

– Чего это вы сегодня разнылись? – Иван Иванович взглянул на присутствующих, сжимая кулаки. – Ты, Николай, не помнишь, с каким вооружением мы войну начинали? Да что – вооружение?! Одна винтовка на двоих, обмотки… не помнишь, что ли? Но воевали же! Вспомни Брестскую крепость, Одессу, Севастополь… Держали оборону с тем допотопным вооружением… Но держали!

– Сначала, правда, драпали до Волги… Да что вы завелись? – воскликнула Полина. – Знали бы, как трудно на голодный желудок стоять у операционного стола по несколько часов! Кто же что говорит против Советской власти?! Мы за! Понимаем, что трудности эти временные…

Николай Николаевич с любовью взглянул на дочь и произнёс:

– Нет ничего постояннее, чем временные трудности. Ты, Лёня, лучше спой что-нибудь. Я и гитару по этому случаю прихватил. Праздник всё-таки.

Леонид взял гитару, стал перебирать струны, размышляя, что спеть по такому случаю.

Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза.
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Леонид пел, и все, сидящие за столом тихо  ему подпевали.

Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага…

– Мой отец погиб при обороне Севастополя, – сказал Леонид. – Вот песня, которая всегда напоминает мне его:

Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Чёрное море.
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря.
И грозный солёный бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал.
В туманной дали
Не видно земли.
Ушли далеко корабли.

Все притихли, слушая знакомую песню.

Друзья-моряки подобрали героя.
Кипела вода штормовая.
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утёс,
С собою кусочек гранита унёс –
Затем, чтоб вдали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.

– Ты помнишь отца? – спросил Николай Николаевич.

– Помню… Мне было десять, когда началась война… Мы жили в Одессе. Его забрали на фронт, а мы эвакуировались в Казахстан…

Геня Марковна зажгла две свечи и потушила свет. И в полумраке вспоминали песни военных лет:

Тёмная ночь,
Только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах,
Тускло звёзды мерцают…

Потом, без перерыва:

На позицию девушка
Провожала бойца,
Тёмной ночью простилася
На ступеньках крыльца.
И пока за туманами
Видеть мог паренёк,
На окошке на девичьем
Всё горел огонёк...

И ещё:

Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат,
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят...

Потом пошли воспоминания:

– А помнишь?..

– А помнишь?..

Геня Марковна вспомнила, как прошла восьмимесячные курсы медицинских сестёр, как попала на фронт. Сначала служила в полевом подвижном хирургическом госпитале. Потом её направили в ПМП.

– Полковой медицинский пункт, – пояснила Геня Марковна. – А потом, уже в чине лейтенанта медицинской службы, оказалась в госпитале, в котором и встретила своего Ванюшу. Когда его привезли – удивилась: такой молодой, а вся грудь в орденах: Боевого Красного Знамени, Отечественной войны Первой степени, две Красной Звезды и дюжина медалей. Помню, это меня сразило наповал. Медали «За отвагу» считались почти что орденом, а у него их было две!

– А у Коли два ордена Славы, кроме других, – сказала Мария Сергеевна. – Это вам тоже не фунт изюма!

– Ладно вам хвастать нашими орденами, – сказал Николай Николаевич. – Что было, то прошло. – Он рукой погладил свою лысеющую голову. – Со временем и волосы мои, как друзья: седеют и редеют. Вот и Митрофановича похоронил…

Телефонный звонок прервал беседу ветеранов. Иван Иванович снял трубку.

Он слушал, и лицо его становилось серым. Потом  громко бросил в трубку:

– Мать вашу… Нужно же… Праздник испортил, мерзавец… Я сейчас буду…

Все смотрели на Ивана Ивановича, ожидая объяснений.

– В цехе токарь попал рукой в станок. Отрезало два пальца. Вызвали скорую… Мастер говорит, что токарь по случаю праздника был в лёгком подпитии…

– Кто? – спросил Николай Николаевич, вставая и тоже собираясь идти на завод.

– Козин, чёрт бы его побрал.

– Григорий?! На войне не ранили даже, а здесь… Теперь нагрянут проверяющие…

Иван Иванович уже в коридоре попросил Леонида:

– Ты, Лёня, подойди в медсанчасть. Посмотри, что можно сделать. Жалко мужика, да и нам головы снесут если что…

Леонид и Полина тоже заторопились:

– Сделаем всё, что сможем…

4.

Тот, кто думает, что начальству легко живётся, потому что оно только командует, а не работает, глубоко заблуждается. Огромный груз ответственности лежит на руководителе за судьбу дела, за всех, кто у него в подчинении.

В цехе на верхней площадке у кабинета Васильева стояли мастера смены и горячо обсуждали случившееся:

– Григорий – квалифицированный токарь и, как правило, не делал больших глупостей, – говорил один, вытирая руки ветошью.

– Точно, и соображал лучше начальства, – добавил второй.
– Да что вы такое говорите?! – включился в разговор третий. – Он всегда любил сваливать работу на других. Как-то я его попросил…

– Заткнись, Валера! Тебе бы говорить!

– Чего ты мне рот затыкаешь. Говорю: Козин придурок и сумасшедший!

– С больной головы да на здоровую. Ты всегда находишь того, кто выполнит твою работу. А Григорий пару раз взбрыкнул, вот ты на него и гонишь пургу.

Ещё немного, и началась бы свара, но Петрович, начальник первого участка, степенный седой мужчина, успокоил спорщиков:

– Помолчал бы ты, Валера. Мастер, а полсмены в курилке проводишь, да и рабочих туда сманиваешь. Увижу тебя больше двух раз за смену в курилке – премии тебе не видать! Ходишь как сонная муха. Или голова болит после возлияний? Умеешь повести за собой. Рабочие ходят за тобой толпой, но только из любопытства. Задолбал ребят своими нравоучениями…

Недовольный Валера отошёл, но его остановил начальник участка:

– Постой. Хочу тебе одну байку рассказать, почему ты никогда не станешь начальником.

Все, столпившись вокруг мудрого и уважаемого Петровича, прислушались.

– Дело было давно, до революции. Подошёл к хозяину парень и говорит: «Почему такая несправедливость? Я работаю как вол, а получаю три рубля в месяц. Приказчик ничего не делает, а получает в тридцать раз больше».

Хозяин почесал затылок и говорит: «Вон, за холмом, видишь, пыль видна. Сбегай, узнай, что там».

Побежал парень, возвращается через четверть часа, докладывает:

«Обоз идет!».

Хозяин опять посылает:

«Сбегай, узнай, чего везут».

Возвращается парень ещё через четверть часа, кричит радостно:
«Зерно везут, хозяин! Ещё чего узнать надо? Ты скажи только, я быстро сбегаю!».

«Ты устал, отдохни», – говорит ему хозяин. – Подзывает приказчика и отправляет посмотреть, что там за холмом. Возвращается тот и докладывает:

«Обоз с зерном. Везут три тысячи пудов. Едут на ярмарку. Хотели зерно продавать по пять рублей за пуд. Я с ними сел, подсчитал: им ещё три дня ехать, неделю на ярмарке терять да обратно возвращаться. На всё про всё деньги потратят. Мы и ударили по рукам: они нам зерно по три рубля продадут, так что мы шесть тысяч рублей только на зерне сэкономили, да почти тысячу на том, что самим за зерном ехать не надо. Вон обоз уже к нам из-за холма поворачивает».

Выслушал его хозяин, поворачивается к парню и говорит:
«Ты всё понял? А теперь иди, займись своим делом, мешки таскай».

Именно потому тебе, Валера, не быть начальником. И с мастеров можешь вылететь, если так будешь работать.

Чуть в сторонке стояли женщины: учётчицы, сметчицы, фельдшер медпункта. Они коротали время, жалуясь друг другу на тяжкую свою жизнь.

Одна говорила, что в заводской столовой есть невозможно. Воруют, сволочи!

– А мне в аптеке лекарство продали с «нагрузкой», – сказала другая.

– Это как?

– Разве не знаешь? Нужен тебе корвалол – возьми аспирин в нагрузку… Что за жизнь пошла?!

– Такое в нашем магазине давно. В нагрузку дают залежалые товары…

Иван Иванович работал на заводе более пятнадцати лет. За эти годы чего только не было в цехе. Сутками не выходили с завода. Рабочие отработали свою смену и возвращались домой, а начальник цеха, ближайшие его помощники должны были обеспечить людей работой. Кто-то привозил металл, проектировщики создавали техническую документацию, инструментальщики – добывали нужный инструмент… Цех был огромным и работал в три смены, круглосуточно. Завод перешёл на выпуск новой продукции. Вместо паровозов, с завода выходили шахтные и магистральные электровозы. Это требовало совершенно иных подходов. Но за многие годы, как говорится, Бог миловал, серьёзного травматизма в цехе не было. Потому так разволновался Иван Иванович. Что будет с этим Козиным? Неужели останется инвалидом? А если да, можно ли ему найти какую-нибудь работу? Фронтовик всё же, трое детей, да и как сейчас без работы?!

В середине мая директор завода подписал приказ о снижении расценок. Это вызвало недовольство рабочих. В обмоточно-изоляционном цехе люди собирались группами, кричали, выражая своё неудовольствие.

Тося Клюка, изолировщица, жаловалась подруге:

– Жрать нечего, дети голодные. Картошку муж привёз от родителей, тем и спасаемся. Теперь у нас вся еда – или каша перловая, или картошка… Что за жизнь? Сколько лет прошло после войны…

– Я не помню, чтоб так было когда-то, – кивала подруга. – Даже при немцах… Правда, я тогда малая была, голодали, но чтоб так…

К ним подошёл мастер и сказал укоризненно:

– Тоська! Ты снова за своё! Не отвлекай людей. Расценки снизили, а нормы повысили. Норму давать нужно! Иди на рабочее место!

Тоська не очень почтительно и на «ты» ответила мастеру:

– Чего ты раскричался? Мы не против Советской власти. Мы – «за»! Только и она бы была за нас! А ты, Михалыч, лучше организуй, чтобы ветошь у меня была… А то ходишь здесь, будто нечего делать… Надсмотрщик нашёлся…

Она была ровесницей мастера, с ним после войны пришла в цех… Фронтовичка…

Перед заводоуправлением стояли щиты, на которых регулярно вывешивали газеты «Правда», «Известия», городскую газету «Знамя  коммунизма». Редко кто останавливался возле тех стендов. Проходя, зло бросали:

– «Правда», в которой нет ни слова правды. Когда же мы, наконец, догоним эту Америку, будь она неладна?! Бежит как угорелая…

– Хоть бы денёк побывать в той Америке да нажраться до отвала! – соглашался с ним другой.

Войдя в цех, Иван Иванович поднялся в кабинет и пригласил к себе мастера.

– Инженера по технике безопасности вызвали? – спросил Иван Иванович, даже не взглянув на вошедшего в кабинет пятидесятилетнего седого мужчину в синем халате.

– Вызвал…

– Как это произошло? Он что, был пьян?

– На работу пришёл трезвым. Его смена с четырёх до двенадцати. В шесть вечера я с ним разговаривал. Всё было нормально. А в десять и случилось… И токарь ведь он опытный, не первый год работает. Как такое получилось, не понимаю!

– А чего же по телефону вы мне сказали, что он был выпившим? – спросил начальник цеха.

– Так в том-то и дело: в шесть был трезв. По крайней мере, я ничего не заметил. А когда «Скорая» его увозила, врач сказала, что от него пахнет…

– Пахнет… мать вашу… – не сдержался Иван Иванович. – Где же этот  Матвеев? Живёт под боком, а добирается час!

В это время в дверь постучали и тут же открыли.

Вошёл невысокого роста полный лысый мужчина с перепуганным лицом.

– Наконец! Почему так долго нужно вас ждать? – сказал Иван Иванович, с неприязнью взглянув на инженера по технике безопасности. – Принесите мне всю вашу документацию. Только срочно: одна нога здесь, другая там!

Мужчина, ни слова не говоря, вышел из кабинета и через пару минут вернулся, неся несколько журналов. Он пытался дать пояснения начальнику цеха, но тот бросил:

– Сам разберусь.

Васильев стал просматривать журналы. Здесь всё было нормально. Пробурчал:

– Контора пишет… Написано, что все проходили инструктаж… Но так ли это?

– Напрасно вы, Иван Иванович, – подал голос инженер по технике безопасности. – Не первый год работаю… У нас первый случай производственного травматизма.

– Ну да! Если не считать, что в прошлом году Конюхов, разгружая бруски металла, сломал себе ногу! Или забыли?

– Не забыл, – оправдывался инженер по технике безопасности. – Но тот Конюхов был с другого цеха. Он не числился за нашим цехом!

– Ладно! Молитесь… Если  Козин останется инвалидом, нам всем головы не сносить! – Иван Иванович набрал номер приёмного покоя медсанчасти. – Девушка! Вас беспокоит начальник механосборочного цеха. Васильев моя фамилия. К вам должны были привезти нашего рабочего… – Некоторое время Иван Иванович слушал дежурную медсестру, потом положил трубку и тут же набрал номер хирургического отделения. – Доброй ночи! Васильев из механосборочного. Сонина можно пригласить?

Он выслушал ответ и, поблагодарив медсестру, осторожно, словно боясь кого-то потревожить, положил трубку.

– Ну, что? – спросили мастер и инженер по технике безопасности.

– Ну что, ну что... Нашего Козина пятнадцать минут как взяли в операционную. Говорят, пальцы отрезаны, но хирург Сонин собирается их пришить!

– Что?! Отрезанные пальцы? Пришить? – воскликнул мастер.

– А хрен его знает. Так говорят. Он вызвал заведующего отделением, а пока с дежурным хирургом начал операцию. Козину дали наркоз… Короче, молитесь.

В кабинет без стука вошёл Курбатов. Садясь к столу, сказал:

– Разговаривал с рабочими, чьи станки стоят недалеко от станка Григория. Кошкин говорит, что в половине десятого они с Козиным выпили «по маленькой» за Победу, а через несколько минут это и случилось. В десять здесь была «Скорая»…

– Ну, правильно. Мне медсестра сказала, что в половине одиннадцатого Леонид взял его на операцию!

– Не ошибается тот, кто ничего не делает, – сказал мастер, будто это могло как-то оправдать то, что случилось.

– Ты брось! Спасительную формулу себе нашёл!

Иван Иванович злился не только на мастера, но и на себя. Придёшь в парикмахерскую, а там тебя так обкорнают, что и собаки на улице не узнают.

– Или зубной врач, вырвавший не тот зуб, – добавил инженер по технике безопасности.

Сказал и склонил голову. Понял: не ему здесь говорить!

– Это уместно лишь по отношению к делам житейским, – продолжал Иван Иванович, даже не взглянув на инженера по технике безопасности. – Наступая на грабли, мы набираемся опыта. Только не так и не здесь нужно набираться опыта. – Иван Иванович никак не мог успокоиться. – Я всю войну сапёром воевал. Расскажи это сапёрам, хирургам, судьям. Если ты профессионал... – Он круто выругался матом, что делал крайне редко.
– Все ошибаются. Каждый хирург имеет своё кладбище, – упрямо проговорил мастер.

Эти слова напомнили Ивану Ивановичу о Сонине, и он снова стал звонить в хирургическое отделение, включив громкую связь.

– Простите, это вас снова Васильев беспокоит. Полчаса назад вы мне сказали, что Сонин взял нашего рабочего в операционную…

– Ну да… Больному дали наркоз. Операция началась. Пришёл заведующий отделением. Он помылся и ассистирует Леониду Львовичу.

– Только началась! Я думал, она уже закончилась! Это же только пальцы пришить!

– Не знаю… Позвоните через час. Сколько длится такая операция – не могу сказать. У нас это первый случай, чтобы отрезанные пальцы пришивали! – сказала медсестра и положила трубку, не дожидаясь ответа.

На некоторое время в кабинете начальника цеха повисла тишина.

– Разреши? – спросил Николай Николаевич и достал из кармана пачку «Примы».

Иван Иванович взглянул на Курбатова, кивнул и достал из ящика стола пачку «Беломора».

Задымили.

– Этого Кошкина отстрани от работы! Уволил бы гадёныша, да работать некому! Не дай Бог, попадёт и он в станок!

На часах было два ночи, когда Иван Иванович снова снял трубку.

– Васильев, – отрекомендовался он. – Как там наш Козин?

– Оперируют, – снова ответила дежурная сестра.

– Да сколько может длиться эта операция, – возмутился Иван Иванович, – уже три часа прошло. Два пальца отрезало! Или он оперирует другого больного?

– Леонид Львович оперирует травмированного на заводе Козина Григория…

Иван Иванович в недоумении бросил трубку и нервно заходил по кабинету.

В операционной медсанчасти было тихо. Шла необычная операция. Никто до этого даже не пытался делать подобное. Два пальца левой руки травмированного висели на лоскутах кожи. Кости были раздроблены… Несколько раз Полина, подхватив тампон кохером, вытирала пот со лба хирурга. Все работали молча и сосредоточенно. Собрали обломки фаланг пальцев, прошили и соединили перерезанные нервные волокна. Делали попытку сшить кровеносные сосуды. Мало кто верил в успех, но продолжали своё дело. Все понимали – это операция отчаяния. Никто из них такого никогда не делал, но читали, что возможно. Такие операции описаны, но не в наших же условиях!.. Сосуды сшивали тончайшими шёлковыми нитками…

На часах была половина четвёртого, когда больному наложили гипсовую лангету и на каталке перевезли в палату.

Леонид вышел из операционной и пошёл в ординаторскую – записывать протокол операции в историю болезни, потом, добравшись до дивана, снял туфли, прилёг и провалился в сон.

Полина, закончив свои дела в операционной, зашла в ординаторскую и, увидев, что Леонид спит на диване, посмотрела на часы. Было четыре ночи. Она кипятильником вскипятила воду, сделала себе чай. Полина привыкла к бессонным ночам.

Около пяти Иван Иванович снова позвонил в хирургическое отделение.

– Ещё оперируют? – спросил он.

– Операция закончилась. Больного перевезли в палату. Он спит после наркоза. Есть надежда, что всё будет хорошо… Ему пришили пальцы!

– А хирург… Леонид Львович… можно его к телефону?

– Спит он в ординаторской на диване, – ответила сестра. – Будить не буду! Пять утра, а ему ещё завтра работать.

– Да-да! Конечно. Пусть отдыхает!

Иван Иванович посмотрел на людей, которые, как и он, ждали результата операции, и улыбнулся:

– Спит…

Совещание у директора завода Бориса Николаевича Курочкина, невысокого худенького человека лет сорока пяти, было посвящено анализу работы завода за последние три месяца и тому, что ещё предстоит сделать, чтобы не провалить план.

За столом для совещаний узкого круга руководителей сидели секретарь парткома, председатель профкома, начальники некоторых служб и два-три начальника цехов.

Иван Иванович сидел в самом конце стола и дремал. Бессонная ночь далась ему нелегко.

Секретарь парткома что-то говорил об отставании от плана. Руководители служб жаловались на трудности. Иван Иванович слушал вполуха.

Секретарь парткома, мужчина лет сорока, пришёл на завод из обкома партии, где был инструктором промышленного отдела. Человек резкий, самовлюблённый, но трудоголик. До глубокой ночи пропадал на заводе.

– О чём вы говорите! – воскликнул он, обращаясь к начальнику производственного отдела. – Падает производительность труда! А вот этого мы не можем допустить! Что вы мне всё время киваете на экономистов? Экономисты пусть в бумагах копаются, а нам план нужно давать!

– Ну, зачем же вы так?! – обиделась худенькая близорукая женщина, начальник планового отдела. – Мы и раньше предлагали повысить норму выработки. Только теперь прислушались!

Начальник производственным отделом возмущён. Почти кричит:

– Вместо того чтобы оснастить цеха современным оборудованием, купить новые станки, освоить новые методы и так повышать производительность труда, мы снизили расценки! Чушь собачья! Это вызовет недовольство рабочих. И так им трудно объяснить, что делается в стране, почему в магазинах хлеб трудно купить, нет ни молока, ни масла… Что, у нас голод в стране? Тогда так и скажите народу!

– Фёдор Михайлович, – перебивает его директор завода. – Знаешь ведь, что сегодня мы не можем купить необходимое количество станков-автоматов, станков с ЧПУ, и не от хорошей жизни нам пришлось снижать расценки. В обсуждении этого вопроса ты принимал участие!

– Но, если вы помните, Борис Николаевич, я был категорически против! Решение было принято не на нашем совещании, а гораздо выше…

Потом  заговорили все, но Иван Иванович уже никого не слышал. Он спал с открытыми глазами. Этому научился на фронте, когда, бывало, по несколько суток приходилось не спать.

Проснулся, когда секретарь парткома заговорил о работе подсобных подразделений: столовых, детских садах, медсанчасти. Потом заговорил о производственном травматизме и рассказал о случае в механическом цехе.

«Уже успели доложить, сволочи!» – подумал Иван Иванович. Он окончательно проснулся и рассказал, что в медсанчасти была сделана уникальная операция. Хирурги смогли пришить два пальца рабочему Козину.

Этого секретарь парткома ещё не знал. Поинтересовался, кто оперировал. Предложил отметить хирурга в приказе.

Из кабинета  директора все выходили в пасмурном настроении.

Начальник производственного отдела ворчал:

– Говорильня она и есть говорильня. Что изменится? Какие решения приняты? Болтовня всё это! Только от дела отрывают!

Его поддержал начальник сборочного цеха, бывший моряк:

– А море штормит… Как бы бури не было. Я своих едва сдерживаю!

У двери Борис Николаевич Курочкин остановил Васильева:

– Задержись на минутку, Иван Иванович!

«Ну, началось», – подумал он.

– Так, что там у тебя произошло?

– Токарь Козин в десять вечера левой рукой попал в станок. Отрезало два пальца. «Скорой» доставлен в медсанчасть. Хирург Сонин пришил пальцы. Работу инженера по технике безопасности проверял, считаю его невиновным. Инструктаж проводился регулярно, о чём есть соответствующие записи…

– Понятно, – грустно сказал Борис Николаевич. – Слышал, что случилось в прошлом году на электродном? Один алкаш курил под стрелой крана с грузом. Груз сорвался и насмерть задавил пьяницу. Кто виноват? Этот алкаш проходил инструктаж, понимал, что стоять под грузом на кране нельзя… Начальнику цеха – выговор. Начальника участка под суд! Но не поставишь же к каждому крану, к каждому станку надсмотрщика!

– Слышал. Но у нас не смертельный случай.

– Не смертельный… – Борис Николаевич грустно взглянул на Васильева. – Молись, чтобы всё обошлось, а то беды не миновать… Тебе бы уехать на месяц. Когда отпуск?

– В этом году в июне. В шестьдесят первом я ходил в сентябре.

– Уходи в конце мая… Сегодня двадцатое? Чтобы через неделю тебя на заводе не было! Ты куда поедешь? Хорошо бы туда, где тебя не скоро смогут найти.

– Куда я могу поехать? Дочь в институт поступает! Так что – буду где-то поблизости.

– Поезжай на Дон. А что? И купаться есть где, и рыбку половить. Повторяю, чтобы двадцать пятого я тебя на заводе не видел! И к телефону не подходи… Оставь за себя Коваля. Он дело знает…

Ранним утром Иван Иванович вывел из гаража свою «Победу», которую ласково называл «Антилопой», уложил вещи и удочки, попрощался с родными и поехал через посёлок Донской на хутор Калинина, где на зелёном берегу Дона раскинулась база отдыха электровозостроителей.

5.

Пётр зашёл за Сергеем, и они вместе подошли к подъезду Даши.

– Обещала на час выйти, – сказал Пётр. – Зубрит. Хочет в медицинский поступать.

– В медицинский? – удивился Сергей. – Раньше об университете мечтала.

– Под влиянием братца, мужа Полинки, наверное, решила.

– А что? Медицинский это для девчонки нормально.

– Как будто для нас не нормально. Только нам он не светит.

Пётр подумал о Леониде. Он был уже наслышан о его успехах и гордился, что состоит с ним в родстве.

– А что светит? – спросил Сергей.

– Армия! Ать-два, левой! Или ты тоже будешь прорываться в медицинский?

– Нет. Во-первых, я крови боюсь. Во-вторых, у меня аттестат даже хуже, чем у тебя. Одна пятёрка, три четвёрки, а остальные – трояки!

– Да, с таким аттестатом можно прямиком в Бауманку!

– Ладно тебе, хохмач доморощенный. И у тебя не намного лучше, – обиделся Сергей.

– Согласен. Потому и пойду маршировать. А вернусь – и обязательно поступлю или на механический нашего политеха, или в институт железнодорожного транспорта. Может, даже заочно.

– Понятно… Сегодня без корочек никуда!

Пётр, конечно, с превеликим удовольствием пошёл бы с Дашей вдвоём, но она стеснялась гулять «один на один с парнем», и сколько ни убеждал, что её взгляды устарели, согласилась лишь после того, как Пётр обещал пригласить и Сергея.

Вскоре из парадной выпорхнула Даша. Пётр смотрел на неё и удивлялся. Знал с детства, но сейчас она казалась ему необычайно красивой! Светлое ситцевое платье, белые босоножки. Пётр знал, что платье это Даша сшила сама.

– Привет! Уже девять вечера! Сколько можно зубрить? – сказал Пётр, разглядывая Дашу, словно первый раз её видел.

– Столько, сколько нужно. У меня ещё в плане повторить тему по физике.

– Так можно и грыжу заработать, – подал голос Сергей. – У нас с Петром на заводе проще. Отработал, и гуляй!

– И как же вы гуляете? – спросила Даша.

Вопрос поставил Сергея в затруднение. В самом деле: как они гуляют? Просто слоняются по посёлку. Редко ходят в кино или что-нибудь читают. Но чтение ведь не гуляние. Он взглянул на Дашу и пожал плечами:

– Гуляем и гуляем… Как можно гулять?

– По-разному, – ответила Даша. – Если хотите знать, я даже немножечко вам завидую. Вы уже во взрослой жизни, работаете. И дело у вас серьёзное. А если у тебя голова на месте, обязательно пойдёшь учиться дальше…

– Зачем? – не понял Сергей.

– Чтобы стать профессионалом, – ответила Даша.

– А я так яростно борюсь с моей врождённой ленью, что когда, наконец, побеждаю, то уже нет сил идти на работу, – сказал Пётр и первый же улыбнулся своей шутке.

Гулять в посёлке Будённого было негде, и ребята подошли к детской площадке. Даша предупредила, что вышла на час. Пётр уселся на скамейку рядом, а Сергей ухватился за трубу, которую специально сделали в виде турника, и повис.

Разговор не клеился. Обычно ребята были весёлыми, а сегодня… Тогда Даша продекламировала:

– Дело было вечером, делать было нечего. Галка села на заборе, кот
забрался на чердак. Тут сказал ребятам Боря просто так: «А у меня в
кармане гвоздь…». Чего это сегодня вы такие кислые? Так неинтересно.

Пётр понимал, что Даша может и уйти. Чтобы этого не произошло, стал рассказывать анекдоты:

– У меня два новых. В школе учитель говорит ученикам: «Кто из вас считает себя тупицей? Встаньте. – После долгой паузы поднимается один ученик: – Так ты считаешь себя тупицей?» – «Как-то неловко, что вы стоите один».

Даша улыбнулась, а Сергей спрыгнул с турника и подошёл ближе.

– А второй? – спросил он.

– Второй  это реальный случай, который я запомнил. Мальвина спросила нашего Венечку: «?Я красива" – какое это время?» А тот, известный хохмач, ехидно улыбаясь и глядя ей прямо в глаза, ответил: «Прошедшее, Валентина Васильевна».

– Ты это напрасно, – вступалась за Мальвину Даша. – Она и в свои годы прекрасна! И литературу знает как Бог!

– О чём ты?! – воскликнул Сергей. – Старуха! Ей уже сорок. Я как-то у неё заметил седину… Конечно, прошедшее!

– Ничего вы не понимаете, – возмутилась Даша. – Возраст здесь ни при чём. Можно быть уродливым в семнадцать, и красивым в шестьдесят! А как вам такая история? Наша англичанка всегда отличалась косноязычием. Однажды она спрашивает Зюзюкина. Помните его? «Ду ю спик инглиш?» – а он смотрит на неё и ничего не понимает. «Чаво?» – спрашивает. «Садись, Зюзюкин, горе ты наше!». Потом Кислицину, та ей: «Чаво?». Наконец, очередь дошла до Цыганкова, и на её вопрос «Ду ю спик инглиш?» он выпалил: «Yes, my teacherin, i'm good speak English». Англичанка на него смотрит с удивлением и автоматически повторяет: «Чаво, чаво?». Весь класс целый урок хохотал!
Пётр рад, что Даша сидит рядом. Понимает: ей нужно отдохнуть, переключиться, расслабиться.

– А я недавно слышал по телику Утёсова, – сказал он. – Пел про золотую рыбку на разные мотивы. Потом у Веньки я переписал слова. Вы послушайте!

Он достал из кармана листок и стал петь. Слуха у него не было, и он пел, перевирая мотив, но и Даша, и Сергей слушали с интересом.

Раскинулось море широко,
И волны шумят всё сильней,
У берега жил одиноко
Старик со старухой своей…

Потом, меняя мотив, продолжал:

И часто сорилась эта семья,
Пой песню, пой!
Если один говорил из них «Да»,
«Нет» – говорил другой…

Заканчивалась песенка так:

Напрасно бабуся ждёт деда домой.
Ей скажут, она зарыдает.
А дед всё сидит над пучиной морской
И рыбку свою поджидает…
Так сидел он, может, час, а может, два.
Надоело, заболела голова.
Это значит – надо сказку прекратить.
Так, значит, так тому и быть!

Даше было легко и весело. Ей казалось, что она любит Петра…

К ним подошли знакомые ребята. Они были навеселе. Выкурив по папиросе, ушли, как выразился Сергей, «искать приключения на свою голову».

Без пятнадцати десять Сергей, сославшись на что-то, попрощался и ушёл, оставив друга наедине с девушкой.

– Ты за лето даже на Дон не поедешь? – спросил Пётр.

– Почему же? Четвёртого у меня экзамен по физике. Сдам и поеду. Отец на нашей базе отдыхает…

– Так ты мне свистни… Я тоже подтянусь. В этом году ещё не был на Дону.

Даша улыбнулась:

– Свистну! – Она встала, оправила платьице. – Пошли, что ли?

Встал и Пётр. Медленно пошёл за Дашей к её парадной.

Даша остановилась в тени огромного ветвистого тополя, ожидая, наконец, того, чего так желала.

Пётр взял её за плечи, притянул к себе и поцеловал в губы.

– Ты что?! А если кто увидит? – прошептала она, приближаясь к любимому.

– Да что ты всё время боишься?! Я ведь серьёзно тебя люблю! Лю-блю! – повторил он и стал целовать девушку.

– Мы поженимся, как только мне исполнится восемнадцать… Раньше не распишут, – с сожалением сказала Даша.

– Формалисты! Сколько было Ромео и Джульетте, когда они полюбили друг друга?!

Пётр целовал её лицо, шею…

– Ты не слышишь меня… или просто не любишь! – прошептала Даша, на мгновение отстраняясь от Петра. –  Я всё время о тебе думаю… Никакая учёба не идёт на ум. Нет, ты меня не любишь!

–  Ерунду говоришь! У тебя в голове всё перемешалось: физика с химией… Кто тебя любит так, как я?! Я же тебе говорил: окончу вечернюю, отслужу и пойду в институт.

– Когда это ещё будет?

– При чём здесь это? Кто нам мешает любить?

Он снова обнял девушку и крепко поцеловал. Она замерла в объятиях, полностью подчиняясь его воле…

– У меня всё клокочет…

– У меня никого ближе тебя нет! И главное – у меня есть ты, а я есть у тебя…

КРАТКАЯ СПРАВКА

Освоение целинных и залежных земель поначалу обнадёживало. Получили богатый урожай зерновых. Но очень скоро плодородие земель стало резко падать. Как результат – эрозия почвы после пыльных бурь. Огромные траты средств на строительство дорог и инфраструктуру ещё больше обострили ситуацию.

Возможности административных методов стимулирования экономики ослабевали, руководство страны искало новые подходы для решения проблемы.

Н. С. Хрущёв поставил задачу – догнать и перегнать Америку по производству на душу населения к 1970 году. Но при этом ресурсы страны были направлены на развитие промышленности, укрепление мощи армии и флота, покорение космоса. Достаточно назвать лишь несколько объектов, которые были построены в эти годы: Череповецкий металлургический и Омский нефтеперерабатывающий заводы, Новосибирский завод тяжёлого машиностроения. Начала работу первая в мире атомная электростанция в Обнинске, открыт Институт ядерных исследований в Дубне, спущен на воду первый в мире атомоход-ледокол «Ленин». Построены Куйбышевская, Сталинградская ГЭС. Начато строительство Братской ГЭС.

Появились и начали развиваться газовая и алмазная отрасли.

Вместо паровозов по дорогам страны пошли тепловозы и электровозы.

Запустили первый искусственный спутник Земли, облетели Луну и сфотографировали её обратную сторону. Наконец, запустили человека в космос! Всё это потребовало колоссальных затрат.

Но всё это мало затрагивало сельское хозяйство. Деревня по-прежнему продолжала нуждаться в технике. Колхозам предложили выкупить парк машинно-тракторных станций, что стало для них дополнительным финансовым бременем. Получившие технику колхозы не имели специалистов, что привело к трудностям в использовании техники и частым её поломкам.

Хрущёв предложил людям продавать крупный рогатый скот колхозам или государству, а взамен покупать у них мясо-молочную продукцию. При этом запрет на содержание скота в личной собственности распространялся и на жителей городов и рабочих поселков, что обострило решение продовольственной проблемы. А газеты, радио и телевидение постоянно твердили о том, как успешно труженики села догоняют Америку по производству мяса и молока на душу населения.

Продуктов же в магазинах становилось всё меньше и меньше. Пропали из продажи товары, которых, если слушать радио, становилось всё больше и больше, – мясо и молоко. Затем вдруг дефицитом стали растительное масло, хлеб, крупы. В городах у  магазинов с ночи выстраивались длинные хлебные очереди, которые провоцировали антиправительственные настроения. Пришлось ввести прикрепление покупателей к магазинам, списки потребителей, хлебные карточки, раскрыть закрома госрезервов, которые сохранялись даже в годы войны. Формальным выражением неудачи сельскохозяйственной политики стало постановление ЦК КПСС и Совмина СССР о повышении цен на мясо-молочные продукты от 31 мая 1962 года.

ЦК партии решил организовать очередную кампанию по сокращению стоимости производства. Практически это означало понижение заработной платы рабочим примерно на десять процентов.

6.
Начало

В пятницу первого июня Пётр работал в первой смене. Наспех позавтракав, они с отцом вышли из дома и направились на завод. Нужно было свернуть за угол жёлтого дома с колоннами, в котором располагалась школа. За школой шёл пустырь, где обычно дети гоняли в футбол. По его краям рос бурьян с натоптанной тропой к заводу. Чуть дальше возвышались пятиэтажки, которые народ окрестил «хрущобами». Потом детская площадка с качелями: два столба, железная труба между ними и дощечка на прочных верёвках…

По дороге встретили Антона Присяжнюка. На голову выше Петра, большелобый, темноглазый, в морской тельняшке с короткими рукавами и наколками на обеих руках, он словно поджидал их. Спросил:

– Вы ничего не знаете? В газете напечатали, что повышают цены на мясо-молочные продукты!

– Ты что, с дуба рухнул? – не поверил Николай Николаевич. – Сейчас, когда норму выработки повысили?!

– Так, может, мясо и молоко появится в магазинах? – предположил Пётр, обычно не вмешивающийся в разговор взрослых. – Всё ж будет дешевле, чем на базаре.

Николай Николаевич промолчал. Антон шёл молча, криво улыбаясь и сверкая чёрными глазами из-под выгоревших широких бровей. Он работал мастером на участке Курбатова, всегда рьяно отстаивал интересы своей бригады, кричал, ругался трёхэтажным матом. Сейчас его сдерживало только присутствие Петра.

У проходной, где стояли щиты с газетами, столпились люди. Никто не торопился в цеха на свои рабочие места. Они были возбуждены и что-то кричали, проклиная всё и вся.
– Вы идите, – бросил Антон. – Я узнаю, что там случилось, и догоню.

Он подошёл к клокочущей толпе, но спрашивать ничего не стал. Всё было понятно и без того. Какой-то парень из сталелитейного сорвал газету и громко, чтобы все слышали, сказал:

– На кой х…й  нам такая правда?! Догнали Америку… Теперь кого будем догонять?!

Вокруг него собирались такие же отчаянные головы. Другие боязливо старались поскорее уйти, чтобы их не заметили среди протестующих.

Кто-то крикнул:

– Нужно бастовать! Только всем!

– Твой протест им до фени! Ты думаешь, решение Правительства отменят?

– Нет. Но нормы выработки могут изменить!

– Айда в цеха!..

– Гордеев, ты там у себя подсуетись… Пусть бросают работу и все идут на митинг. Мы скажем им, что думаем по этому поводу, а то у них получается, что они шли навстречу пожеланиям трудящихся!

– Каким, к хренам, пожеланиям?! Ты этого желал? А может, ты?! Мы же не полные дураки! Как работать на голодный желудок, когда всё время о жратве думаешь?!

– Я о другом думаю: как накормить детвору, – добавила тётя Клава, нормировщица из механического. – У меня двое, мал-мала, и жрать хотят. Им до лампочки все наши разговоры…

– Вот я и говорю: бастовать нужно!

Этот забияка вызывал у Антона чувство брезгливости. Полоски грязи  под квадратными ногтями, выгоревшие кудри, совсем не по моде короткие брюки, босоножки на босу ногу… Молодой, а говорил таким поучительным тоном и, казалось, радовался, что может выделиться, что его заметили.

– Да брось ты дурить! Новой революции захотелось?

Толпа бурлила. Потом постепенно стала уменьшаться. Люди шли в свои цеха.

Рабочие горячо обсуждали происходящее. У металлургического цеха стояла грузовая машина. Кто-то опустил борта и вскочил в кузов, чтобы оттуда его лучше было видно.

– Когда же это кончится?! – кричал выступающий, стараясь перекричать толпу. – Увеличили нормы, повысили цены! Кто о нас думает?! В магазинах ни хлеба, ни молока! Чем детей кормить?!.

Его сменил вихрастый парень с голым торсом. Он был только с ночной и не успел ещё привести себя в порядок.

– Нужно объявить забастовку в знак протеста, – кричал он в толпу. Видимо, в цехе успел накричаться – голос его срывался, и часть слов он просто хрипел.

Образовался стихийный митинг. Сюда стекались рабочие и из других цехов. Пожилые и молодёжь, только что окончившая ремесленное училище. Женщины, больше похожие на мужчин: в брючной робе и с вымазанными маслом руками, в косынках или кепках. Никто здесь на внешний вид не обращал внимания. Среди митингующих были и девушки в платьицах, в белых халатах, в фартуках. Это подтянулись к митингу работницы столовой, медпунктов, заводоуправления.

Толпа быстро росла и очень скоро заняла всё свободное пространство перед металлургическим цехом. А народ всё прибывал и прибывал...

Пётр вместе со своим закадычным другом Сергеем Медведевым тоже были здесь. Они протиснулись к импровизированной трибуне и слушали, что говорили рабочие с кузова грузовика. Наконец, друзья оказались возле самой машины.

– Ты чё? Выступать надумал? – спросил Сергей.

– Выступил бы, да тяму не хватит. Послушать хочу, что умные люди говорят.

Постепенно солнце стало припекать. Митинг продолжался уже больше двух часов, но никто не собирался расходиться. Люди отходили от своих рабочих мест и слушали выступающих.

Часов в десять к митингующим в сопровождении нескольких мужчин пришли секретарь парткома и директор завода. Они никак не ожидали такой реакции. Обычно все постановления Правительства принимались спокойно.

На борт машины легко вскочил секретарь парткома. За ним последовал Борис Николаевич Курочкин. Он взглянул на море рабочих и растерялся. Кочкин, секретарь парткома, привык горланить. А он – что? Он – инженер, организатор производства, и разве виноват, что в магазинах нет хлеба, молока и мяса? Наверное, нужно было всё-таки, чтобы хозяйственники теснее задружили с колхозами и хотя бы на заводе организовали продажу этих продуктов, да кто же такого ожидал? В жизни ведь нет сослагательных наклонений. К тому же и в колхозах голодно, может, даже ещё больше, чем в городе! Но к чему всё это? Ведь ничего не добьются!..

Секретарь парткома поднял руку, призывая к вниманию. Постепенно стоящие у импровизированной трибуны люди успокоились. Хотели услышать, что скажет их партийный руководитель. В толпе среди митингующих было много членов партии. Они как могли успокаивали разгорячённые головы:

– Тише! Давайте послушаем, что скажет Кочкин…

Когда стоящие у машины люди стихли, секретарь хорошо поставленным голосом прокричал:

– Товарищи! Прекратите смуту! Вы же понимаете, что меры, которые предприняло наше Правительство, – временные!

Ему не дали договорить. Какой-то парень, засунув два пальца в рот, резко засвистел. Свист подхватили и другие. Раздались крики возмущённых рабочих.

Пётр и Сергей стояли у самой машины и видели растерянные лица директора и секретаря парткома.

Директор вышел вперёд и, стараясь перекричать толпу, стал что-то говорить. Но его уже никто не слышал.

Гул, словно волны прибоя, то усиливался, то ослабевал, и в тот момент, когда стало чуть тише, все услышали слова директора:

– Чего даром кричать?! Смена давно началась! Идите по своим рабочим местам! И так плановое задание под угрозой срыва! В конце концов, не будете есть пирожки с мясом, будете – с капустой!

В сторону выступающих полетели камни, бутылки, палки…

Пётр пригнулся. В него чуть не попал брошенный кем-то камень.

Увидев дерево, секретарь парткома ловко схватился руками за ветку. Она сломалась, и он оказался среди возбуждённой толпы.

– Слезайте! – крикнул он директору.

Тот присел и спрыгнул с кузова.

Не разбирая дороги, ломая кусты, высаженные у цеха, по траве газона они, не оглядываясь, поспешили в сторону заводоуправления. За ними последовали ближайшие их помощники. Уходили под свист и улюлюканье рабочих.

Сергей легко запрыгнул на борт грузовика и крикнул в толпу:

– Айда к заводоуправлению! Пусть послушают, что мы о них думаем!

Кто-то закричал:

– Сначала – по цехам. Пусть прекращают работу. Мы начинаем всеобщую забастовку против нашей скотской жизни.

Из механического цеха какие-то парни вынесли нарезанные куски арматуры и раздавали желающим.

Первый день июня был тёплым, но не очень жарким.
Николай Николаевич зашёл в цех и удивился. Ни один станок не работал. Все рабочие были на митинге. Заместитель начальника цеха Александр Коваль заперся в кабинете и не выходил.

Пётр шёл по заводскому двору и чувствовал, как бьётся его сердце. Такого он не мог себе представить и в страшном сне. Нет! Конечно, он не мог пропустить ничего из того, что сейчас происходит.

Толпа отхлынула от грузовика и потекла в сторону заводоуправления. Протиснуться вперёд было трудно, и они с Сергеем шли в потоке возмущённых рабочих.

– Бросай работу!

– Хватит горбатиться задарма!

– Нужно, наконец, показать, кто здесь гегемон!

– Разве это дело – жрать нечего!

– Дети голодные!

Около одиннадцати толпа заполнила площадь у заводоуправления. По пути к ней присоединялись рабочие других цехов.

Кто-то ещё стоял в нерешительности, ожидая, что к ним выйдет кто-нибудь из начальства, успокоит, пообещает, разъяснит. Но никто так и не вышел. Наиболее воинственные пошли по цехам, призывая к забастовке.

– Как жить дальше? – кричала обмотчица трансформаторов электроцеха? – Детей нечем кормить!

– Что ж вы делаете, мать вашу за ногу! – ругался рабочий кузнечного цеха.

– Да что их спрашивать?! Им из спецмагазинов рябчиков возят, а я вчера час стояла в очереди за хлебом! Хорошо, достался, а за мной стояла старушка, так она ушла несолоно хлебавши!

– Эй! Чего вы попрятались от народа! Выходи! Дай ответ, раз народ требует! – кричали из задних рядов молодые голоса, напирая на впередистоящих.

Какой-то длинный лысоватый мужчина в светлом костюме и галстуке, жестикулируя, объяснял, как нужно добиваться правды. Его слушали, но мало верили. Уж слишком он был не похож на рабочего человека.

На площади перед заводоуправлением народа становилось всё больше.

Со всех сторон Петра теснили люди. Никого из них он не знал. Подумал: «Если бы и хотел – не выбрался бы отсюда. И Сергей куда-то делся».

Он посмотрел на небо, потом стал разглядывать окна заводоуправления. Здесь он никогда не был.

В одном окне штор не было и просматривалась комната, но никого из людей в ней не было.

И вдруг открылась форточка крайнего окна с синими шторами на последнем, третьем этаже и оттуда высунулась тёмная голова:

– Нас закрыли, и мы не можем выйти, – крикнули оттуда. Из толпы раздался крик:

– Колян! Открой окно и прыгай! Мы тебя словим!

Всем была понятно, что это шутка.

Лицо мужчины выражало растерянность. Он не знал, что делать.

– Не дрейфь! На землю не упадёшь. Везде люди!

Мужчина закрыл форточку и скрылся за портьерой.
А рядом стоящий парень примирительно сказал:

– Шутка ли, с третьего этажа! Было дело, я пробовал. Две ноги сломал…

– Муж застал? – ехидно спросил сосед.

Толпа гудела. Требовали, чтобы к ним вышли и сказали, как же жить дальше?


Николай Николаевич вышел из цеха, но добраться до заводоуправления было уже трудно. Бушующее, штормящее море народа занимало практически всю площадь и прилегающие к ней свободные участки земли. Понимал, что не может оставаться в стороне, что недовольство рабочих справедливо, что нужно что-то менять. Он не знал, что и как нужно сделать, но что так больше жить нельзя – понимал хорошо.

Он присоединился к бастующим и, услышав призыв идти к заводоуправлению, пошёл вместе со всеми.

– Хватит молчать! – кричали в толпе. – Терпению пришёл конец! Покажем им, как издеваться над рабочим классом!

Николай Николаевич тревожился за сына. Знал, что эта горячая голова полезет в самое пекло. Но найти его среди этого бушующего моря народа не мог и полагал, что у Петра хватит ума не лезть на рожон.

Курбатов понимал, что после всего этого наступит время похмелья. И тогда полетят головы. Он давно жил на белом свете и знал, откуда ноги растут. Хотелось закрыть глаза и раствориться в этом июньском дне.

– Где же этот сорванец? Увижу – дам ему…

Что он ему даст, как накажет, Николай Николаевич додумать не успел. Толпа подхватила его и увлекла в сторону заводоуправления.
Надо было что-то делать: идти туда, где его рабочие. Быть с ними. А как иначе?!

И он, подчиняясь воле волн, поплыл вперёд.

Оказавшись на площади перед заводоуправлением, Курбатов, конечно, ничего не слышал. Только видел, как и сюда подогнали машину. Люди взбирались на борт и бросали в толпу опрометчивые, но выстраданные слова.

Николай Николаевич не верил, что что-нибудь можно изменить. Он прожил уже немало и понимал, что все, кто сейчас выступает, будут органами взяты «на карандаш». Но грузовик-трибуна был далеко, и он ничего не слышал и мало что видел.

А Пётр думал о Даше. «Хорошо, что она дома готовится к экзаменам в институт. Здесь бы её точно затолкали».

Директор завода Борис Николаевич Курочкин едва передвигал  ноги. Его шатало, знобило. Он вошёл в свой кабинет. За ним последовал секретарь парткома. Курочкин упал в своё кресло и оглядел затуманенными глазами кабинет. Всё здесь по-старому, только портреты Первых секретарей меняли время от времени. А так: модель электровоза, в книжном шкафу – полное собрание сочинений Ленина… Какие-то сувениры от электровозостроителей Чехословакии, тепловозостроителей Ворошиловграда… Полированная мебель из Буковины…

Взглянул на секретаря парткома и, поняв, что тот ничего дельного предложить не может, снял трубку и набрал прямой телефон Первого секретаря горкома.

Рассказав о ситуации на заводе, просил помочь успокоить людей и вернуть их к работе. Секретарь горкома уже был проинформирован о настроении рабочих не только на НЭВЗе, но и на других промышленных предприятиях города. Успокоил Бориса Николаевича, сказав, что будет звонить в обком.

Вскоре на завод приехал Первый секретарь обкома, другие ответственные работники области и города. Сергей, работая локтями, добрался до заводоуправления. Какой-то парень подсадил его, и он, ухватившись за портрет Хрущёва, сорвал его. Огромный портрет в тяжёлой, покрытой лаком деревянной рамке рухнул на землю.

В это время друга увидел Пётр. Подумал: «Точно, у Серёги голову снесло! Зачем? Что это даст?»

Тем временем кто-то поджёг промасленную паклю и подпалил портрет. Люди вокруг этого костра расступились и притихли. Многие понимали, что этого никому не простят.

Кто-то призывал штурмовать заводоуправление, кто-то кричал, что нужно послать людей, чтобы они призвали рабочих других заводов поддержать забастовку электровозостроителей. Раздавались выкрики совсем обезумевших от безнаказанности молодых ребят:

– Нужно захватить почту, телеграф, банк и милицию! Даёшь июньскую революцию!

Молодые рабочие, по большей части ремесленники, пытались ворваться в здание заводоуправления. Они повалили на пол двух милиционеров, пытавшихся им помешать, избили. Потом пошли громить кабинеты сотрудников на первом этаже. Но на выручку милиционерам со второго этажа спустилось несколько человек и постепенно вытеснили возбуждённых рабочих.

Наконец, Пётр смог приблизиться к первым рядам. Он видел, как какие-то люди устанавливают на балконе громкоговорители.

Видимо, связист забыл выключить микрофон, и над площадью разнёсся отборный мат.

– Ты что же, мать твою… Чего в штанишки наделал с самого начала?

– Я инженер, – оправдывался Борис Николаевич. – Кто мог подумать…

– Ты на то директором поставлен, чтобы предвидеть и вовремя реагировать!

На мгновенье на балконе мелькнуло гневное лицо. А над площадью продолжал звучать голос секретаря обкома.

К горлу Николая Николаевича подступила тошнота, закружилась голова, сердце выскакивало из груди. Он протиснулся к дереву и опёрся на ствол.

«Сейчас всё пройдёт… Нужно отдышаться…» – подумал он, вглядываясь в небо.

Ноги ослабели, и он сполз на землю.

Как его не затолкали, никто не знает. Но нашлись добрые люди, вытащили из толпы, вызвали «Скорую».

Приехавший врач осмотрел больного и бросил людям, сопровождавшим Николая Николаевича:

– Скорее всего – инфаркт. Шутка ли, что творится.

– Куда вы его? – спросил рабочий, вытащивший Курбатова из толпы. – Это начальник участка из механического. Его бы в медсанчасть…

– Туда и повезём. Сегодня как раз Свиридова дежурит. Людмила Дмитриевна – прекрасный кардиолог…

Тем временем митинг продолжался. Звучали требования: послать делегацию на электродный завод, отключить подачу газа с газораспределительной станции, выставить пикеты у заводоуправления.

Группа особенно активных ворвалась в кабинет директора завода синтетических продуктов. Один, наиболее смелый, выступил вперёд и громко произнёс:

– Мы, рабочие НЭВЗа, объявили забастовку в знак протеста против тяжёлой жизни. Хотим, чтобы нас поддержали наши товарищи с других предприятий. Остановите завод!

Директор, плотный седой мужчина, неторопливо встал, надел пиджак, на котором поблескивал значок депутата Верховного Совета, постоял, словно раздумывая над требованием рабочих, затем вышел из-за стола и спокойно произнёс.

– Я не возражаю, чтобы рабочие поддержали вас. Сила рабочего класса в единении. Направьте своих людей, пусть идут по цехам и призывают рабочих идти с вами… Кто пойдёт – пусть идёт! Только без рукоприкладства. Но останавливать завод нельзя! Это военное и химическое предприятие, и при несанкционированном отключении электроэнергии и остановке завода произойдёт взрыв с тяжёлыми последствиями.

Или потому, что директор завода говорил с ними уважительно и спокойно, или ещё по какой причине, но рабочие попятились и вышли из кабинета.

Кто-то с этого завода и пошёл с забастовщиками, но завод синтетических продуктов в целом к забастовке не присоединился и продолжал работать.

Весть о том, что рабочие НЭВЗа ходят по предприятиям и требуют прекратить работу, быстро разнеслась по городу. У больших ворот электродного завода дирекция выставила несколько бравых парней, которым на подкрепление пришли и двое вооружённых работников Комитета Госбезопасности. Все были убеждены, что толпа не сможет прорваться на территорию завода. Но, учитывая слухи, что избивают руководство, которое противостоит их намерениям остановить производство, директор электродного завода, секретарь парткома и другое начальство заблаговременно организовали свой штаб… в бомбоубежище и закрылись изнутри. Они слонялись по длинным подземным коридорам, не зная, что предпринять, как успокоить людей. Что они могли сказать своим рабочим, когда сами в глубине души сочувствовали электровозостроителям?

Зинченко, директор электродного завода, был уверен, что бастующие к ним на завод не попадут. Но не тут-то было!

Когда разгорячённая толпа подошла к воротам электродного завода, охрана куда-то подевалась. Возмущённые рабочие открыли ворота и вошли на территорию. Они пошли по цехам, требуя, чтобы электродчики прекратили работу и присоединились к забастовке.

В цехах начальства тоже не было. Молодые ребята, держа в руках обрезки арматуры, требовали:

– Кончай работу!

– Вырубай электричество!

– Останавливай станок!

Одни останавливали станки и присоединялись к бастующим. Другие боялись и продолжали оставаться на своих местах.

Когда они зашли в цех графитации, их встретил невысокий плотный седой начальник цеха. Когда-то он приехал из Москвы и строил этот завод. Яков Лазаревич Брук пользовался большим авторитетом у рабочих.

– Во! Наконец-то хоть один начальник нашёлся! – воскликнул радостно парень, занося над ним обрезок арматуры, чтобы обрушить на его голову, но руку перехватил огромный мужчина.

– Ты чего?! С дубу рухнул? Это же наш Яков! Он – свой! Размахался тут!

Группа рабочих разобрала рельсы проходящей вблизи железной дороги Москва – Ростов и устроила завалы. Женщины сидели на рельсах, рассуждая о своей безрадостной жизни.

– Эта сволочь мне снова недосчитала, – жаловалась пожилая работница, сидя на рельсах. – Э-хе-хе, жизнь моя пропащая…

– Кто такая? – спросила молодуха, присаживаясь рядом.

– Бухгалтерша наша Эльвира Митрофановна, будь она неладна.

Молодая работница рассмеялась:

– Почти как у Ильфа. У него – Гарпина Ивановна Чижик.

– Вот и у этой птичья фамилия. Сорока-проститутка… – И женщина выругалась матом так, как обычно ругаются моряки или биндюжники в Одессе.

– А почему – проститутка? – не поняла молодуха.

– Как почему? Не помнишь, что ли? Сорока-воровка этому дала, этому дала, а этому не дала!..

– Скажете тоже, тёть Маш! А почему – воровка?

– А как же не воровка? Живёт в центре, к заводу приезжает на такси, или хахали её на машине привозят. Причём каждый раз разные! Те, кому дала…

А рядом другая работница в брюках и в майке, из которой вываливались две полусферы, говорила подруге:

– Ты, Нюрка, думаешь, я здесь для удовольствия? Мне лучше в цехе за станком стоять, чем здесь…

Она подошла к сидящим на рельсах женщинам и присела рядом.

– Так кто что говорит? – серьёзно ответила ей подруга. – Не загораем же на пляжу. Протестуем…

Перекрыли железнодорожную магистраль, остановив пассажирский поезд Ростов – Саратов. На остановленном локомотиве кто-то написал: «Хрущёва на мясо!». Разъярённая толпа, видя, что ей пока всё сходит с рук, стала избивать всех, кто пытался её успокоить. Избили главного инженера завода,  но несколько рабочих защитили его.

Целый день НЭВЗовцы давали гудок. Он призывал всех поддержать забастовку. Рвал сердце. Кто-то от этих надрывных звуков ещё глубже втягивал шею, боясь того, что может произойти. Кто-то радовался: «вот, мол, какая мы мощь!».

Ближе к вечеру удалось уговорить горячие головы пропустить поезд, но машинист побоялся ехать через толпу, и состав вернулся на предыдущую станцию.

А на НЭВЗе при ясном летнем небе продолжала бушевать буря народного возмущения.

На балкон заводоуправления вышел первый секретарь обкома, плотный мужчина среднего роста с круглым лицом и властным видом. Было около пяти, когда секретарь постучал пальцем по микрофону, призывая к вниманию.

– Товарищи, сейчас, когда наша партия и Правительство прилагают усилия…

Затихшая было толпа вдруг снова взорвалась. Свист, крики, ругань заглушили голос оратора, многократно усиленный динамиками. В его сторону полетели камни, палки, пустые бутылки…

Уворачиваясь от камней, секретарь обкома и председатель исполкома скрылись за дверью.

– Это чёрт знает что! – ругнулся секретарь. – Где здесь телефон? – Он подошёл к телефону, бросив: – Оставьте меня одного!

Все, толкая друг друга, поспешно вышли из кабинета.

Секретарь сначала позвонил командующему Северо-Кавказским военным округом, требуя направить на завод войска. Тот заявил, что на это должна быть специальная директива его начальства. Тогда секретарь связался с Москвой.

Что уж говорил перепуганный насмерть секретарь обкома, трудно сказать, но к вечеру в Новочеркасск была направлена группа членов Президиума ЦК, а министр обороны отдал приказ при необходимости задействовать танковую дивизию Северо-Кавказского военного округа.

Секретарь обкома отвалился на кресле и вытер пот со лба. Неприятный разговор, что ни говори. Трудно было признаться, что ситуация уходит из-под контроля.

В это время разгорячённая толпа продолжала напирать. Кто-то пытался выключить радиотрансляцию. Сергей хотел прорваться внутрь здания, но его оттеснили рослые парни в белых рубашках. И всё же несколько человек прорвались на первый этаж и стали громить всё, что попадалось им под руки, круша мебель, разбивая стёкла, разбрасывая документы. Всех, кто пытался им помешать, избивали.

Вышедшего на балкон Бориса Николаевича Курочкина забросали камнями и палками.

Секретарь обкома снова взял трубку и соединился с командующим Северо-Кавказским военным округом.

– Что же вы медлите?! – кричал он. – Они нас держат в заложниках! Избивают людей! Вводите войска!

К девятнадцати часам к заводоуправлению были подтянуты сводные части милиции. Они попыталась оттеснить митингующих, но были смяты толпой.

К двадцати часам на завод подъехали машины с солдатами и несколько БТРов.

Сергей метался в толпе, стараясь найти кого-то из своих. Увидев солдат, понял, что сейчас начнут стрелять и тогда…

Но солдаты не стреляли. Она выстроились у машин, держа автоматы в руках. Их задачей было отвлечь внимание, чтобы переодевшиеся в гражданское спецназовцы и группа офицеров КГБ вывели из здания блокированное руководство во главе с первым секретарём обкома.

Вскоре солдаты сели в машины и в сопровождении БТРов уехали.

Поняв, что их обхитрили, люди ещё долго не расходились. Кто-то крикнул:

– Они думают, что умнее нас! А хрен им! Будем здесь ночевать!

Ночью у здания заводоуправления толпа поредела, но многие остались, имея твёрдое намерение не уходить и утром, чтобы, как и договорились, колонной двинуться в город к горкому партии.

– Нас голыми руками не возьмёшь, – хорохорились одни.

– Нужно добиться, чтобы отменили приказ директора и оставили прежние нормы выработки, – говорили другие.

Вернувшись на завод, Пётр, наконец, увидел друга.

– Ты куда подевался? – спросил Сергей. – Я тебя всюду искал.

– Ходил на Семнадцатый. Хотели, чтобы и они присоединились к забастовке.

– Ну и как?

– Ни хрена не получается! – сплюнул Пётр. – Если остановить завод, произойдёт взрыв. Это же военный завод. Предусмотрена самоликвидация.

– Ну и чёрт с ними! Ты заходил в цех?

– Нет. Когда?

– И я не был. Да что толку туда ходить. Никто не работает… Ты домой пойдёшь?

– Не знаю. А ты?

– Буду ночевать здесь. Правда, жрать охота да ночью будет прохладно…

– Возле кузнечно-прессового я видел пустые ящики. Можно притащить и устроить костёр!

У Сергея загорелись глаза.

– Ну и голова у тебя, Петруччо! В батяню!

– Дома будут волноваться. Нужно бы как-то дать знать, что у нас всё в порядке.

– Я тоже об этом думал… Есть идея: пошлю Миху из ремесленного. Он практику проходит у нас. Пусть зайдёт к твоим и моим. Скажет, что у нас всё нормально и что будем здесь ночевать. Жрачку принесёт.

Так и сделали. Сергей разыскал небольшого шустрого паренька, дал ему «важное поручение», и ребята успокоились.


Через некоторое время перед заводоуправлением остались самые непримиримые и стойкие. Пётр организовал молодых ребят, и они притащили пустые ящики, разбили их, положили под сухие сосновые дощечки промасленную паклю и подожгли.

Сергей обхватил за плечи вернувшегося после поручения Миху, который сел на ящик и грелся. Ночь была прохладной.

– Ну что, страшно? – спросил он. – Придется привыкать. Запомни: это мы – гегемон! И пусть они нас боятся!

– Да не страшно. Чего здесь бояться-то? Просто холодно. Днём жарко, а ночью холодно…

– Заморозки, – сказал Пётр.

– В июне заморозки?! Брось заправлять!

Миша был горд тем, что выполнил «важное поручение» и теперь как равноправный мог здесь сидеть вместе со всеми.

– Заморозки могут быть в любое время, – нравоучительно добавил Сергей. – Разве ты не слышал про град летом?

– Да брось трепаться! Просто холодно, и всё!

Никто с ним не стал спорить.

Возле костра собралось много народа. У всех было боевое настроение.

– Завтра пойдём в город. Пусть знают наших!
– А я вспоминаю, как гуляла в прошлом году по полю, – сказала девушка из изоляционно-обмоточного цеха, одна из немногих, которая осталась здесь ночевать. Она приехала из станицы Багаевской и при каждом удобном случае ездила к родителям, чтобы привезти что-нибудь съестное, привести себя в порядок и, самое главное, досыта поесть. – Вспоминаю, как  рожь уже почти поспела, колосья жёлтые, высокие, а между ними васильки. Красота…

Ребята, стоящие и сидящие вокруг костра, по-доброму улыбались этим воспоминаниям. Многие знали, что Катюша осталась, потому что её Василёк решил здесь коротать ночь.

А девушка продолжала:

– Вокруг тишина, и только колосья и небо голубое… Вот это было счастье! Голова кружилась от запаха жасмина! И мокрые от росы ноги!

– А помните День Победы в прошлом году? – сказал Миша и улыбнулся. – Мой дед при орденах и медалях. У него знаете сколько?! Как иконостас в нашей церкви. На дворе теплынь, а он при кителе. Вечером до глубокой ночи, чуть подвыпив, пели песни военных лет:

В бой за Родину,
В бой за Сталина,
Боевая честь нам дорога,
Кони сытые
Бьют копытами,
Встретим мы по-сталински врага!

Дед мой в авиации воевал. Был механиком…

Миша вдруг замолчал. Ожидал, что его поднимут на смех, мол, нашёл, что вспоминать, но все слушали его с интересом, и он раскраснелся. – Костёр хорошо греет. Жарко даже…

На чёрном бархате неба мерцали звёзды и медленно плыла луна.

Чуть в стороне от костра люди стояли группами и продолжали живо обсуждать минувший день.

– Когда это кончится? – обречённо говорил рыхлый парень из сталелитейного. – Что делать?

Рядом стоящий пожилой рабочий резко ответил:

– Протестовать! Не гнуть спину! Не забывать, что мы – люди! Нам никто не поможет, если мы сами себе не поможем!

Он не сказал ничего нового. Все были согласны с ним. Понимали, что их звали на протест против рабского труда за копейки, против голода. В этом они видели своё спасение.

А Катя вдруг достала небольшую книжонку и, совершенно не смущаясь, сказала:

– Вы только послушайте:

Цена свободы, как известно, – жизнь.
Без чести воля – словно жизнь без Бога.
Ты выбрал бой, мой друг?
Тогда держись!
Честь – не в чести…
Война, как и дорога –
лишь способ созерцания пространств.

Когда вокруг – мороз, и дождь, и гать,
собою быть – и честно, и – свободно.

– Здорово! Чьи стихи? –  басом спросил Василий, огромного роста парень из сталелитейного, положив на плечо девушки свою руку и взяв у неё книжонку.

– Какой-то Одинокий Путник. Видно, псевдоним. Мог бы и не скрывать своего имени. Стихи мне нравятся.  В них правда!

Никто не спорил. Все чувствовали, что, когда они – вместе, – они непобедимы!

– Нельзя привыкать к тому, к чему привыкать нельзя, – глубокомысленно сказал парнишка в очках.

– Ты что имеешь в виду? – спросила Катя.

– Нельзя привыкать к бесправию и голодухе, к страху за стариков и детей.

Несколько раз во двор пытались войти небольшие группы военнослужащих, но их встречали агрессивно и изгоняли со двора.

– Что за чёрт… Никак не успокоятся, мудозвоны! – ругнулся пожилой мужчина, машинист с испытательной станции. Он круто выругался, кому-то грозя кулаком.
– Ты что, охренел? Здесь же женщины, – пытался его урезонить товарищ.

– Достали уже.

Машинист взял пачку «Примы» и закурил.

К вечеру в Новочеркасск были стянуты войска и милиция. Движение по городу было запрещено. Автобусы в сторону Ростова и в сторону города Шахты не ходили. Останавливали мотоциклистов, проверяли документы и разворачивали назад. Боялись, что забастовка перекинется на Ростсельмаш, охватит шахты.

Даша весь день дома готовилась к экзамену, сидела в своей комнате, отключив радио. Только вечером узнала о том, что творится. Она побежала на завод, но во дворе было столько народа, что найти Петра не смогла. Зашла в механосборочный, где работал отец. Станки сиротливо стояли, а в цехе никого не было. Девушка по-настоящему испугалась. Зашла к Курбатовым, но  в их квартире никто на звонки не отвечал. Решив, что все Курбатовы на заводе, и не имея больше сил их искать, вернулась домой и снова засела за учебники. Но учёба на ум не шла.

«Так можно и завалить экзамен», – подумала Даша, снова и снова пытаясь вникнуть в третий закон Ньютона.

В это время Николай Николаевич лежал в палате интенсивной терапии с обширным инфарктом. Возле него суетились медики. Здесь же были Полина, Леонид и Мария Сергеевна. В палату их не пускали, и они сидели в коридоре. Полина как могла успокаивала мать, отпаивала её валокордином.

– Мам, – говорила Полина, – иди домой! Что толку, что ты будешь здесь сидеть? Тебя к нему не пустят, да и чем ты можешь помочь. А мы с Лёней здесь побудем. Мало ли что? Может, нужно какое лекарство привезти. Утром придёшь!

– Нет! Я здесь посижу.

– Тогда пойдёмте к нам в хирургию, – сказал Леонид. – Мы там вас чаем напоим. А потом спустимся в терапию…

– Нет, – упорствовала Мария Сергеевна. – Я буду здесь… А вы идите…

Ночью людей перед заводоуправлением оставалось много. Собирались группами, говорили, спорили. Горячие головы фантазировали, мечтая поднять на протест всю страну. Все ругали Хрущёва и директора.

В ночь с первого на второе июня в город вошло несколько танков и солдаты. Танки, разрывая гусеницами асфальт, вползли в заводской двор и стали вытеснять ещё остающихся там рабочих, не применяя оружия.

– Вы что, решили нас танками давить, сволочи?! – орал пожилой мужчина, стуча по броне обрезком арматуры.

– Эй, ты! Куда прёшь? Не видишь, здесь люди стоят?! – кричала  женщина, барабаня по танку. – Или война началась?

Ночью стали распространяться листовки, резко осуждающие нынешние власти.

Министр обороны доложил Хрущёву:

«Нежелательные волнения продолжают иметь место. Примерно к трём часам ночи после введения воинских частей толпу, насчитывающую к тому времени около четырёх тысяч человек, удалось вытеснить с территории завода. Завод был взят под военную охрану, в городе установлен комендантский час».

Появление на других предприятиях солдат возмутило людей, которые отказались работать «под дулом автоматов». Утром многочисленные толпы собирались во дворах своих предприятий и заставляли рабочих, иногда силой, прекращать работу. Опять было заблокировано движение поездов и остановлен состав.
Путь в город

Рано утром к заводу потянулись люди. Собирались у ворот, встречали незнакомых, как близких друзей.

– Привет! – сказала девушка Петру, проведшему ночь у завода. – Наших не видел?

– Привет! Наших здесь много…

– Как ты?

– Нормально. Ночью танки пригнали… Мы выставили со двора. Немного зябко, да и жрать охота. А так – нормально!

– Возьми подкрепись. – Девушка протянула завёрнутые в промасленную бумагу пирожки.

К ним подошёл Сергей.

– Ты откуда такая красивая? – спросил он, подходя к другу.

– Третий месяц как у вас нормировщицей работаю. Зовут Леной. А ты меня только сейчас заметил? – спросила девушка.

– Везунчик ты, Петруччо. Дома тебя Даша дожидается, а здесь…

– Дурак ты, – сказала девушка. – Бери пирожки. Специально для наших купила.

Сергей не заставил себя долго упрашивать.

Когда собралось много народа, кто-то крикнул:

– Пошли, что ли?! По дороге примкнут работяги с нефтемаша и электродного… Обещали поддержать.

Толпа медленно направилась в сторону Хотунка. По пути к ним стали присоединяться рабочие других заводов, случайные люди, в том числе женщины с детьми. Это была демонстрация, на которую не принуждали приходить.

– Мы не против Советской власти, – говорил старый рабочий, идущий в первых рядах. – Я за неё кровь проливал. Но мы против нашей скотской жизни!

– Правильно, – откликнулась какая-то женщина в светлом платье. – Я и портрет Ленина взяла! Пусть знают, что мы «за»!

У Хотунка колонна остановилась, поджидая опоздавших. Наконец, двинулись дальше.

Сергей и Пётр шли в первых рядах. Сергей, вообразивший, что именно так раньше рабочий класс организовывал демонстрации протеста, тихо запел:

Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!..

Но слов никто не знал, потому несколько голосов подхватили мелодию и запели сразу припев:

Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!

На середине моста дорога, ведущая в город, была перекрыта. Впереди виднелись очертания танков с поднятыми к небу стволами пушек. Чуть поодаль деловито ползали, как жуки, ещё танки. У машин солдаты с удивлением наблюдали, как на них надвигается огромная толпа людей. На обочине толстый полковник растерянно смотрел на надвигающуюся толпу и нервно курил.

– Вот невезуха. И что теперь? – спросил рабочий, идущий в первых рядах.

– Пошли! – упрямо сказал парень в белой сорочке.

– Чего вырядился как на парад? – спросил его сосед.

– Как в бой. Батя рассказывал, что всегда брился и надевал свежую гимнастёрку перед боем.

Утреннее солнце зашло за тучу. Вдруг стало темно.

– Сволочи! И здесь танки! Да что же это такое! – воскликнул старый рабочий. Он подошёл вплотную к стальной громадине и остановился в нерешительности.

Кто-то спустился с откоса и подошёл к берегу. Разделся до трусов и вброд перешёл мелководную в это время речушку. За ним последовали другие.

– Вот суки! – выкрикнул парень в белой рубашке. – А ещё говорят, что народ и армия едины!

В руках у него был обрезок арматуры, словно он действительно шёл в бой. Подойдя к танку, парень начал колотить по броне. Но то ли в танке никого не было и солдаты стояли чуть дальше у бронетранспортёров, то ли им приказали не отвечать на провокации, но на его удары никто не откликнулся. Увидев это, подошедшие стали колотить по броне палками, камнями, кричать и ругаться. Но никто так и не вылез. Тогда какой-то парень, запрыгнув на танк, подал руку товарищу.

Воодушевлённый этим примером, на танк вскочил Сергей и подал руку девушке, угостившей его пирожком.

– Давай руку! Осторожнее! Теперь прыгай!.. А где твои, Леночка, предки? – спросил он у девушки.

– Не знаю, – ответила та. – Где-то здесь идут.

– Странно, лето на дворе, а меня всего колотит, – заметил долговязый парень, залезая на танк.

– Это нервное… Пройдёт! Ты же видишь: солдатам никто не давал команду стрелять. Приказали преградить дорогу на мосту, они и преградили. Им до фени, что потом будет.

Чуть дальше стояли бронетранспортёры. Солдаты возле них с удивлением смотрели на этих смельчаков и никакой враждебности не проявляли. Один сержант даже помог женщине перелезть через его машину.

– Приказа применять оружие мы не получали, так что – вперёд! Мы за вас болеем, – сказал он, подавая руку женщине.

– Странно, ни батю, ни мать со вчера не видел, – пожаловался Пётр, когда они оказались по другую сторону преграждающих путь танков. – Мать вчера была во второй смене, а с отцом мы вместе пришли на завод. Но потом я его потерял.

– Да сколько народу было! Как в той толпе кого-то найти?! Он где-то здесь, – успокаивал друга Сергей. – Дядя Коля не может быть сейчас дома!

Сомкнувшись на противоположном берегу, колонна продолжала движение. В это время Пётр заметил чуть в стороне очень уж шумных ребят. Среди них были и две девушки.

– Сволочи! По ним обо всех будут судить. Скажут, пьяные собрались искать правду! – сказал он Сергею, указывая на подвыпившую компанию.

А те пили водку прямо из горлышка бутылки, ругались и что-то кричали.

– Придурки, – улыбнулся Сергей. – Что с них взять!

Навстречу демонстрантам вышел полковник и потребовал прекратить шествие, но его никто не слушал. Многотысячная толпа обошла его и пошла вверх к Триумфальным воротам.

На лицах людей была решимость. Правда, были и такие, кто призывал  захватить телеграф, почту, банк, милицию…

– Идиоты! – в сердцах плюнул пожилой рабочий. – Начитались… Революцию собрались совершить! Кто такие, Максимыч, не знаешь?

– А кто их знает? – ответил рабочий, идущий рядом. – Может, подвыпили хлопцы.

– Ох, и беду они накличут, попомни моё слово.

– Могут… А как их утихомирить?

Когда  первые ряды добрались, наконец, до Круга, пожилой мужчина крикнул, чтобы все остановились. Колонна растянулась, и нужно было подождать отставших.

От Круга отходили три дороги. Одна вела в Ростов. Другая, с широкой аллеей посредине, к памятнику Ермаку и собору. Наконец, третья и была главной улицей города Московской. Можно было сократить путь и пройти по прямой через скверик, но колонна пошла по дороге.

В конце сравнительно короткой Московской стояло двухэтажное здание горкома и горисполкома, перед которым раскинулась площадь с памятником Ленину. Сюда и направлялась колонна. Но только выйдя на главную улицу, все увидели, что и здесь стоят танки.

– Что за хрень! – воскликнул Пётр.

– Не знаю… – испуганно отозвалась Лена, которая после того, как Сергей ей помог перелезть на мосту через танк, старалась держаться возле ребят.

– Вы разве не видели камень, когда мы проходили Круг? – шутил Сергей. – На нём написано: кто в сторону Ростова пойдёт, ни хрена не найдёт, кто к Ермаку направится, тоже не прославится. А вот, кто прямо пойдёт, смерть свою найдёт!

– Дурак, – испуганно сказала Лена. – Не смешно.

Колонна обтекала танки и приближалась к площади перед горкомом.

У городской библиотеки какой-то парень из тех, кого Пётр видел в беснующейся пьяной компании, изловчился, подпрыгнул и ухватился за ствол пушки. Потом он повис и стал раскачиваться, истошно крича. Его примеру последовала подвыпившая девица.

Водитель развернул башню, и парень, немного пролетев вместе с нею, спрыгнул. Девушка же продолжала висеть, крепко ухватившись руками за ствол.

В тот же момент, крича и ругаясь отборным матом, на танк залезла девица в светлом платье. Сначала она пробовала танцевать на броне, но у неё это плохо получалось.

К ней подошёл пожилой рабочий и, перекрикивая гул, крикнул:

– Что ж ты делаешь, лярва! Это же танк! Слезай, иначе я тебя палкой огрею!

– Да пошёл ты, старый хрыч, – пьяно ругнулась девица, потом присела, сняла трусы и пописала.

В это время раздался выстрел.

Орудие было направлено вверх, стрелял танк холостым снарядом. Стёкла окон близстоящих домов и поликлиники Первой городской больницы, в которой в это время вёл приём Леонид Сонин, посыпались. Девиц как ветром сдуло с брони, а танкист, видимо теряющий терпение, завёл двигатель и, сильно газуя, исторгая из-под машины клубы чёрного дыма, медленно пополз к площади по ходу колонны, словно сопровождая её.

– Господи, кошмар какой, – Лена поёжилась. – То-то я почувствовала смерть.

– Тоже мне, ясновидящая нашлась, – фыркнул Пётр. – Почувствовала она…

– Что делать будем? – спросила девушка, не обращая внимания на насмешливый тон Петра. – Страшно…

– Что делать? Идти вперёд! – упрямо произнёс Пётр, а Сергей взял за руку девушку и увлёк за собой. Они были полны решимости ворваться в горком и показать всем, кто здесь гегемон.

– Не запугаете, сволочи! Чего ты остановилась? Пошли!

Как только колонна вышла на Московскую, члены Президиума ЦК и другие руководители из Москвы и Ростова кружным путём по старой ростовской дороге через дачи в сопровождении нескольких милицейских машин и бронетранспортеров с солдатами поехали в танковый полк, расположенный на выезде из города за высоким кирпичным забором. Здесь до войны размещались курсы командного состава (КУКСы). Сюда была переключена телефонная и радиосвязь. В городе все телефоны были отключены и работали только  номера экстренных служб.

Огромная толпа людей заполняла площадь, а люди всё прибывали и прибывали. Над площадью стоял гул голосов. Все были возбуждены. Кто-то принёс красное знамя. Чуть поодаль стояла женщина с мальчиком лет пяти. Никогда никакие прошлые демонстрации и митинги не собирали столько народа.

Председатель горисполкома Замула, коренастый мужчина с редкими волосами, всё время вытирал платком вспотевший лоб. Выйдя на балкон, он подошёл к микрофону, заблаговременно установленному связистами, и снова стал убеждать толпу разойтись:

– Не поддавайтесь провокациям, не слушайте подстрекателей! Наша партия…

Раздался свист. В оратора полетели камни и пустые бутылки.

– Пустите нашего представителя к микрофону!

Особенно отчаянные оттеснили милиционеров, стоявших у входа, и ворвались в здание горкома. Кто-то ворвался в кабинеты сотрудников на первом этаже и, увидев, что там никого нет, начал громить мебель, бить стёкла. Разбили люстры, сорвали со стен портреты руководителей партии и правительства. Кто-то попытался прорваться на второй этаж, на балкон к микрофону, но сделать этого не дали вышедшие на помощь милиционерам парни атлетического сложения.
Расстрел

К тому времени на площади собралось столько народа, что, казалось, яблоку некуда упасть. Сергей и Пётр стояли в первых рядах и старались не пропустить ничего важного.

Солнце спряталось за тучу, стало темно, как перед грозой. Откуда ни возьмись подул ветерок. Стало тревожно. К чему эти природные предзнаменования?

Какой-то парень упорно пытался залезть на памятник Ленину, но его сгоняли.

– А ну, кыш! – орал старик, замахиваясь клюкой.
Кто-то ругался, кто-то свистел. Шум на площади стих только когда на ступеньки вышел мужчина в рабочей робе и бросил в толпу:

– Хлеба! Достойной зарплаты! Сколько можно…

Его слова потонули в одобрительных  криках и свисте толпы.

К зданию горисполкома прибыл начальник Новочеркасского гарнизона генерал-майор Олешко с  солдатами, вооружёнными автоматами, которые, оттесняя людей от здания, прошли вдоль его фасада и выстроились в две шеренги.

Олешко с балкона обратился к собравшимся с призывом прекратить погромы и разойтись. Толпа ответила свистом и криками возмущения.

Тогда солдаты произвели предупредительный залп в воздух.

Толпа отхлынула от здания. Многие хотели уйти, но людей было столько, что сделать это стало совсем не просто.

– Не дрейфь, стреляют холостыми! – кричал кто-то, и толпа снова приблизилась к зданию.

И здесь произошло то, что вызвало крики ужаса. Раздались автоматные очереди по толпе. Люди как подкошенные падали там, где стояли, оставаясь лежать на площади, истекая кровью. Через них переступали бегущие с площади. Крики, визг, вопли разносилось повсюду. А залпы всё повторялись, казалось, нет от них спасения.

Мальчишка лет пятнадцати, в ссадинах и царапинах, перемазанный грязью, расталкивая руками людей, пробирался подальше от этого страшного места. Его нога была кем-то наспех перемотана тряпкой. Он плакал, кулаками растирая по щекам слёзы. Ему было страшно, больно и стыдно, что оказался таким трусом. Он уже не реагировал на короткие автоматные очереди.

Рядом мужчина склонился над раненым товарищем. Он снял с себя ремень и пробовал им перетянуть, как жгутом, руку. Парень, которого он поддерживал, был бледен как полотно. Голова запрокинута, и он что-то тихо говорил.

Чуть в стороне люди окружили упавшего рабочего. Он уже был мёртв, и никто не знал, что с ним делать, куда нести… Но вскоре появились какие-то люди, уложили тело на носилки и понесли к пожарной машине, стоящей неподалёку.

Трупы увозили или на «Скорой», или на пожарных машинах.
Какой-то парень, обезумевший от горя, рвался в сторону горкома, чтобы расправиться с теми, кто стрелял в людей.

– Вот вам и новое Кровавое Воскресенье, – кричал  он. – Пусти… Нужно же что-то делать!

– Да что ты будешь делать? – пытался успокоить его товарищ. – Ляжешь под гусеницы или, как Матросов, закроешь собой амбразуру? Так стреляет эта сволочь с крыши. И неизвестно ещё, сколько их там. Да и не пройти туда… А они не промахнутся!

После первых выстрелов с деревьев посыпались подстреленные дети, которые наблюдали за происходящим сверху.

Пётр ничего не успел сообразить. Что-то толкнуло его, и он упал, а через него переступали люди. Подбежал Сергей. Он оттащил друга подальше, прочь от этого страшного места, остановил проезжающую машину и попросил отвезти в медсанчасть НЭВЗа. Водитель, ни слова не говоря, уложил Петра на заднее сиденье. Пётр еле дышал. Рядом с водителем сел Сергей, и они поехали.

– Петруччо… Потерпи…

Пётр вдруг захрипел, что-то булькнуло, и изо рта пошла кровь.

Когда его привезли в приёмный покой МСЧ, он уже не дышал.

Сергей Николаевич Правдин всю жизнь служил на границе. Не раз смотрел смерти в глаза. Ушёл в запас в звании полковника и стал работать на небольшом заводе заместителем директора по кадрам.

Первого июня они с директором как могли успокаивали разгорячённые головы, объясняли, упрашивали, обещали… Завод продолжал работать и забастовку не поддержал. Директор приказал всем руководителям оставаться на местах. Нужно было быть начеку.

А утром Сергей Николаевич попросил разрешения уйти на часок. Надо было узнать, как жена и сын. Тот мог полезть куда не следует. Переходный возраст. Да и курево нужно было купить.

Он вышел с завода и медленно пошёл по улице в сторону Московской. Вдали чернела толпа. Народ к площади прибывал и прибывал… Потом раздались одиночные выстрелы, и Сергей Николаевич подумал: «Ну, вот, и до стрельбы добунтовались… Теперь беды не миновать… Да и Надежде работы прибавится…»

Надежда Николаевна Цыбина, его родная сестра, работала старшей сестрой хирургического отделения Первой городской больницы. Именно к ней в дом приехал Сергей Николаевич, когда вышел в отставку, и теперь ждал квартиру. Обещали к октябрьским сдать дом…

Он шёл по улице осторожно, словно проходил по границе. Толпа на площади и на улице, примыкающей к ней, как взволнованное море, то устремлялась к зданию горкома партии, то откатывалась от него.

Сергей Николаевич приблизился настолько, что можно было увидеть разгорячённые лица бастующих. Обычные лица рабочих и служащих, мужчин и женщин… Были среди них и совсем молодые… «Горячие головы», – подумал Сергей Николаевич. Проходя мимо касс Аэрофлота, прошептал: «Улететь бы куда… Как уже это всё мне надоело!».

И в это время что-то толкнуло его к стене дома, мир стал меркнуть… Он упал… Подбежали какие-то люди и отнесли к машине «Скорой помощи»…

Так от шальной пули закончил свою жизнь пограничник, отставной полковник Сергей Николаевич Правдин.

Одновременно у городского отдела милиции молодые рабочие оттеснили охранявших здание военнослужащих и попытались ворваться, чтобы  освободить задержанных. Один, наиболее бесстрашный и ловкий, вырвал из рук солдата автомат. Но прозвучала очередь, и он упал. При этом были убиты ещё четверо нападавших.

7.

Пётр лежал в морге медсанчасти, и Полина в ужасе думала, как сказать матери. Мария Сергеевна второй день не отходила от постели мужа.  Но держать Петра в морге нельзя. Главный настаивал, чтобы его забрали.

– Вы же понимаете, что сейчас это небезопасно.

– После восьми приедет муж и мы его заберём, – ответила Полина, упрямо сжав губы.

В это время в больницу проведать фронтового друга пришёл Иван Иванович. Его заместитель послал к нему на базу рабочего, который рассказал обо всём, что произошло в эти два дня.

Встретив Полину, Васильев спросил:

– Как он?

– Обширный инфаркт. Возле него – мама.

– Всё будет нормально, – попытался успокоить Полину Иван Иванович.

– Ничего уже хорошего не будет, – сказала Полина и расплакалась.

– Ну, ну… Успокойся! У скольких был инфаркт, но потом проходило время, и человек снова возвращался к нормальной жизни!

– Вы ничего не знаете, – сквозь слёзы сказала Полина. – Петю убили.

Иван Иванович подумал, что ослышался. Не понял.

– Как убили? Зачем? Кто?

– Он был там, на площади перед горкомом, когда стали стрелять по толпе… Боже, как это мне сказать маме?! К тому же главный врач настаивает, чтобы его забрали из морга. У него могут быть большие неприятности. Трупы там, на площади, куда-то увозили и родственникам не отдают. Это Серёжа Медведев как-то смог его увезти. Говорит, что он был ранен и умер в машине.

Иван Иванович побледнел, опустил голову и долго молчал. Закурил. Потом, видно, на что-то решившись, произнёс:

– Я свяжусь с цехом. Мы его утром похороним. Они боятся, что похороны убитых ещё больше взбудоражат народ. Ни отцу, ни матери ничего не говори. Потом придут на могилу, попрощаются с Петей.

Он ушёл.

К половине девятого вернулся с работы Леонид. Не застав Полину дома, пошёл в медсанчасть. Думал, вызвали на срочную операцию. Нашёл её в ординаторской.

– Что случилось? Что-то с отцом? – спросил он, внимательно глядя на заплаканную жену.

– Нет… С папой всё так же. Возле него мама.

– А что?

– Петю убили…

Леонид ждал всего, но не этого. Он сел на стул, не зная, чем утешить Полину.

– И где он сейчас?

– У нас в морге. Друг его смог увезти.

– Нам приказали в дневниках приёма отмечать всех раненных. У старшей сестры брат погиб. Шальная пуля. Всю жизнь служил на границе, а здесь… Но его труп куда-то увезли, и сколько она ни просила, куда бы ни обращалась, ей его не выдают. А здесь вдруг Петя…

Он не знал, чем утешить Полину. Понимал, что ей нельзя сильно волноваться, она была беременной.

– Ни отцу, ни матери сейчас нельзя говорить, – сказал Леонид, мучительно думая, что нужно сейчас делать.

– Иван Иванович приехал, обещал дать грузовую машину, всё организовать, – тихо отозвалась Полина.

В ординаторскую вошла молоденькая сестричка.

– Полина Николаевна, вас какой-то парень спрашивает.

– Что ему нужно? Не могу я сейчас никого видеть. Скажи, чтобы приходил  в понедельник.

– Он назвался Сергеем и говорит, что он друг вашего брата.

– Серёжа! – всполошилась Полина. – Это он привёз Петю.

Потом, обращаясь к медсестре, попросила, чтобы она пропустила его и провела в ординаторскую.

Вошёл Сергей. Он хотел узнать, когда будут хоронить друга.

Полина подошла к нему, обняла и снова расплакалась.

Леонид вышел и через минуту принёс Полине корвалол.

– Выпей и немного успокойся. Так нельзя…

– А как можно? – спросила Полина и снова заплакала.

В ординаторскую вошёл Сурен Вартанович. Увидев Леонида, объяснил ему ситуацию.

– Если мы его увезём сейчас, – ответил ему Леонид, – будет ещё хуже. Увидят соседи… Я обещаю, что рано утром мы его заберём… Только нужна справка…

– Пишите, – бросил главный, – я подпишу.

Утром к больнице подъехал небольшой автобус, в котором стоял гроб. В него положили тело Петра. В машину сели Иван Иванович, Полина, Леонид, Сергей, и автобус на полной скорости поехал на кладбище.

Иван Иванович организовал всё. Могила была вырыта. Гробовщики опустили гроб в яму и, быстро работая лопатами, засыпали её землёй. Подровняли холмик, уложили на него цветы, укрепили табличку.

Иван Иванович расплатился.

– Помянём Петра у нас дома… – тихо сказал он.

– Как мне скрыть от мамы, что Пети уже нет? – простонала Полина.

– Пока разговоры веди с нею об отце. Сейчас нельзя ей ничего говорить! Человек не железный!

В квартире Васильевых поминали Петра. Сергей подробно рассказал, как на заводе всё начиналось, как шли в город.

Потом пили «чтоб земля Петру была пухом». Полина снова плакала, но теперь её успокаивала Геня Марковна.

– Дураки, – с сожалением сказал Иван Иванович! – Неужели вы надеялись чего-то добиться?! Тоже мне, правдоискатели… С вами и врагов не нужно иметь! Разве непонятно, что и правители наши хотят, чтобы народ был сытым и довольным. Да пустились догонять Америку и сели в лужу! Э-хе-хе!

Он налил себе водки, взглянул на Полину и выпил.

– А Даша где? – спросил Сергей.

– Так первый экзамен сегодня сдаёт. Не знаю, как ей-то сказать. Ведь она с Петром дружила с садика. Вместе на горшках сидели…

Вечером приехала из Ростова Даша. Весёлая, довольная.

– Отлично! – громко объявила она, входя в комнату. – Потом взглянула на странные лица родителей, даже обиделась: – Вы что, недовольны?

– Довольны, Дашенька, очень довольны, только у нас…

Даша, словно что-то почувствовав, внимательно посмотрела на родителей.

– Только что? – спросила она. – Что-то с дядей Колей?

– Нет, родная. Беда случилась с Петей!

Даша побледнела и требовательно посмотрела на отца.

– Что случилось? Да говорите же вы, наконец!

Иван Иванович, набрав воздух, словно собираясь прыгать с моста в реку, сказал:

– Нет больше Пети…

– Как нет? – не поняла Даша.

– Убили…

Кровь отхлынула от головы девушки. Она стала бледной как полотно. В глазах потемнело, и она рухнула на пол.

Геня Марковна уложила дочь на диван, дала понюхать нашатырный спирт, растёрла виски, приговаривая:

– Дашенька… девочка моя… так случилось… Мы его уже похоронили. Завтра с тобой пойдём на кладбище…

– Я хочу знать, как это произошло… Позовите Серёжу. Они дружили и были вместе… Я хочу видеть Серёжу. Пусть он мне расскажет, как всё было.

– Дочка, уже девять вечера. Удобно ли? К тому же я не знаю, где он живёт.

Иван Иванович понимал дочь и не знал, как ей помочь.

– Он живёт в доме напротив. Первый подъезд, третий этаж. Квартира двадцать один… Папочка, позови, пожалуйста, Серёжу…

И Даша заплакала.

Иван Иванович пошёл в дом напротив и позвонил в двадцать первую квартиру. Он знал Медведевых. Здесь жили все, кто каким-то образом был связан с электровозостроительным заводом. Мама Серёжи работала инженером в НИИ при заводе, а отец  – в конструкторском бюро.

Дверь открыла Вера Васильевна. Вид у неё был такой, что Иван Иванович пожалел, что пришёл.

– Бога ради, простите меня, но мне очень нужен Серёжа, – сказал он, и вдруг в ответ на его слова Вера Васильевна расплакалась.

В коридор вышел отец Сергея. Увидев Ивана Ивановича, поздоровался и сообщил:

– Два часа назад приехали комитетчики и арестовали сына. Сказали, во время следствия он будет находиться в заключении. Потом суд…

– Да что ж он натворил?! – воскликнул Иван Иванович.

– Ничего… Ходил на площадь перед горкомом. Может, ещё что. Я-то не знаю… Слышал, что Петра Курбатова убили… Жаль парня. Они с Серёжей дружили…

– Понятно… Извините меня… До свидания…

Иван Иванович вышел из дома Медведевых и закурил.

«Что сказать Даше? – подумал он. – И скольких рабочих цеха мы недосчитаемся?».

Выступления в городе продолжались и на третий день. По городу поползли слухи о людях, расстрелянных из пулемётов чуть ли не сотнями, о танках, давящих толпу. Продолжал действовать комендантский час, и стали транслировать записанное на магнитофон обращение А. И. Микояна. Он говорил с сильным акцентом, понять его было трудно. «К нам, – говорил Микоян, – пришли ваши представители с требованием разрешить хоронить убитых. А если мы разрешим хоронить погибших солдат? К чему это может привести?! Мы понимаем ваше возмущение… Думали, что это обычный провинциальный городок, но теперь видим, – это город рабочих и студентов… Были допущены ошибки… Но сейчас важнее всего – вернуться на свои рабочие места…».

Выступление не успокоило, а вызвало только раздражение.

Потом по радио выступил Ф. Р. Козлов. Он возложил всю вину за произошедшее на «хулиганствующие элементы», «застрельщиков погромов». Как и Микоян, признавал, что были допущены ошибки, и обещал, что снабжение города будет улучшено.

Члены правительства, сопровождаемые местными чиновниками, ездили по заводам и фабрикам, предприятиям и больницам и как могли объясняли политику партии…

Лёгочно-хирургический санаторий расположен в роще на въезде в город у самого стадиона. В небольшом здании лечили тяжёлых больных с туберкулёзом лёгких. Дежуривший в тот день Михаил Стрельников встретил высокую комиссию без смущения. Показал, в каких условиях они работают, какие операции делают. Речь свою перемежал шутками, что вызвало одобрительные улыбки высоких гостей.

– Должно быть хорошо там, где хорошо, а не там, где нас нет, – говорил он. – Конечно, бастующих можно понять. На голодный желудок много не наработаешь. Но всё же хотелось бы лично убедиться, что не в деньгах счастье!

Так смело говорить мог только Стрельников, который редко бывал трезв. Прекрасный хирург, он не боялся на этом свете никого, кроме своей жены.

Высокие гости кисло улыбались, кивали. Впервые за эти дни кто-то шутил с ними.

– Но всё проходит, так, кажется, говорится в Библии, – продолжал Михаил. – И это пройдёт! А нам бы новый корпус, другие условия, оборудование, мы бы ещё не то здесь делали!

Правители в те дни были щедры на обещания. Микоян подозвал секретаря обкома Басова:

– Хорошие ребята, да?! Нужно им построить новый корпус!

– Мы это имели в виду и даже внесли в план…

– Ты здесь не распетюкивай. Через год должен стоять новый корпус… оснащённый современным медицинским оборудованием… Через год, слышал? Проверю!

Через год отмечали новоселье в новом хирургическом корпусе. Вскоре санаторий стал одним из передовых учреждений страны по хирургическому лечению туберкулёза лёгких.

Четвёртого июня утром Иван Иванович зашёл к Курбатовым. Понимал, что рано или поздно, но сказать матери о смерти сына придётся. Хотел повезти её на кладбище.

Дверь открыла Мария Сергеевна. За эти дни она стала седой. На голове её был повязан чёрный платок, и Иван Иванович понял, что она уже всё знает.

– Заходи, Ваня, – сказала она, пропуская  его в квартиру. – Что так рано?

– А ты почему не спишь… Считай, двое суток не сомкнула глаз.

– Привычная… Сейчас соберусь и пойду на кладбище.

– Я с тобой… Хочу ещё раз попрощаться с Петей.

Мария Сергеевна взглянула на него, и в её глазах было столько горя, столько боли…

– Навестим…

– Только Николаю пока нельзя ничего говорить…

– Коля сильный, он уже знает…

– Что знает? – не понял Иван Иванович.

– Всё.

Иван Иванович сидел, словно поражённый громом.  Достал папиросы и просительно взглянул на хозяйку.

– Да кури уже… Чего там…

Говорят, что всё проходит и любая боль – тоже. В этом Соломон был прав. Но боль не проходит бесследно. Иначе невозможно было бы движение вперёд. Такие уроки забыть нельзя! Хотя, к сожалению, история плохо учит, и люди снова и снова повторяют ошибки.

Чем измерить боль и страдания родителей, у которых погиб сын?!

…Если бы мы не могли забывать, как бы жили тогда те, кто видел, как падали люди, требующие не власти, не денег. Требующие права на жизнь, на достойную оплату труда, на счастье своих детей! Никто, ни одна мать, ни один отец не хочет такой участи своим детям. Они готовят их для другой жизни. Мечтают, как сын выучится, будет работать. Как женится и подарит им внуков. И каждый из них с радостью взял бы на себя его вину и вместо него пошёл бы под пули. И эту боль ничем не измерить. Потому так мудро и правильно сказал однажды поэт: «Куда бы ни летела пуля, она всегда попадает в сердце матери»…

Великое счастье, что мы умеем забывать. Но разве можно всё забыть?!

Нет. Ничто не забывается. Только со временем нивелируется на другие уровни нашей памяти, чтобы потом периодически всколыхнуться в сердце уже пережитой болью.

КРАТКАЯ СПРАВКА.

Информация о Новочеркасских событиях в СССР была засекречена. Первые публикации появились в открытой печати только в конце 1980-х годов. Многие документы, посвященные Новочеркасскому восстанию, остаются до сих пор засекреченными.

Было установлено, что часть документов пропала, никаких письменных распоряжений не обнаружено, а истории болезней многих пострадавших исчезли.

Позднее прошёл суд над «зачинщиками беспорядков». Они были выявлены благодаря агентам, специально делавшим фотографии протестующей толпы. Тех, кто на этих снимках шёл в первых рядах и вёл себя наиболее активно, вызывали в суд. Им были предъявлены обвинения в бандитизме, массовых беспорядках и попытке свержения Советской власти.

Семеро из «зачинщиков» (Александр Зайцев, Андрей Коркач, Михаил Кузнецов, Борис Мокроусов, Сергей Сотников, Владимир Черепанов, Владимир Шуваев) были приговорены к смертной казни и расстреляны, остальные сто пять получили сроки заключения от десяти  до пятнадцати лет с отбыванием в колонии строгого режима.

Реабилитация всех осуждённых произошла в 1996 году, после указа Президента РФ от 08.06.1996 г. № 858 «О дополнительных мерах по реабилитации лиц, репрессированных в связи с участием в событиях в г. Новочеркасске в июне 1962 г.».