Чарли, Чарли

И вот стою я на Подоле такая как есть – простая русская баба. А, может, не простая. А, может, не русская. А, может, даже не баба.

Совсем неважно, кто я: мгновенье – куда важнее.

Все относительно, друг мой, думаю нехитрую думу. Времена меняются, мы стареем. Но Илья Муромец снова спасает Киев, Итиль впадает в Хазарское море, Чарли Чаплин уходит куда-то вдаль. Это константы? Параллели? Символы? Какая каша у меня в голове.

Много лет назад – может даже дважды по четырнадцать лет – я уже выверяла свои константы. Питер, Кабул и Киев – высветилось тогда табло. Питер – Загадочный Запад, Кабул – Волшебный Восток, Киев – искомое, неуловимое Средиземье.

И вот я на Подоле пролетом из Питера в Алма-Ату (пусть примерит она теперь роль Волшебного Востока современности). Тридцать три градуса палящего лета. И – полная смена правительств, знаков, флагов и прочих вывесок и витрин.

Четырнадцать лет назад на Подоле была витрина, а в ней – старина Чарли, в полный свой маленький рост, в котелке, с тросточкой, с усиками на грустном восковом лице. Мы с Лизой посмотрелись в витрину, подкрасили губки и сфоткались, как говорится, на память. Сфоткались с Лизой, осетинской девочкой, привезенной в Киев креститься, и с Чарли, стильным бродягой, немым свидетелем немой сцены. Весь мир – театр, подтвердили мы. А в нем мужики – и бабы. И девочки, у которых все впереди.

Четырнадцать лет спустя на Подоле мы сидим средь подушек в харчевне и смотрим в окно. На противоположной стороне, у арабского ресторанчика, – забавный этнографический тип, зазывала, облаченный в ориентальный халат. На голове – тюрбан, на ногах – хоттабычевы туфли с загнутыми носками. Бутафорская борода. Театр! «Волшебный Восток – Киев»: рейс ковра-самолета.

Все относительно, времена меняются, и мы, наконец, можем сфоткаться сами. Пусть девочка, у которой все впереди, теперь сфотографирует нас.

Мгновение останавливается.

Четырнадцать лет спустя на Подоле нет больше Чарли-бродяги. Напрасно вертеть головой, прищуриваться, протирать очки. Он ушел далеко на запад, вглубь мирового экрана. А если вернется, это будет…

совсем уже другое кино.