Евгений Адамов и его взгляд на португальскую жизнь

ЕВГЕНИЙ АДАМОВ И ЕГО ВЗГЛЯД НА ПОРТУГАЛЬСКУЮ ЖИЗНЬ И ЛИТЕРАТУРУ

         Португальская литература и общественная жизнь этой страны мало интересовали русскую дореволюционную интеллигенцию. Среди немногочисленных публикаций, посвященных этому вопросу, упомянем статью М. В. Ватсон «Португалия и ее литература», опубликованную в 1890 г. в журнале «Русская мысль». Знаменательно уже само начало статьи: «Португальская литература — для нас совершеннейшая terra incognita. Имя Камоэнса, прославленного автора Луизиады (курсив М. В. Ватсон, название так в тексте. — А. Р.), мы, конечно, слышали, но этим и исчерпываются все наши сведения о литературных деятелях лузитанского (т. е. португальского. — А. Р.) народа» [1; 51]; [2; 12 — 14].
     Интерес к Португалии несколько оживился в связи с драматическими событиями начала ХХ столетия. Как известно, 1 февраля 1908 г. король Карл I (иначе — дон Карлос или дон Карлуш), столь сочувственно описанный Т. Манном в его последнем и, к сожалению, незавершенном романе «Признания авантюриста Феликса Круля», был злодейски убит брошенной в его открытый экипаж бомбой, о чем издевательски писал В. И. Ленин в заметке «О происшествии с королем португальским»: «Буржуазная пресса, даже самого либерального и “демократического” направления, не может обойтись без черносотенной морали, обсуждая умерщвление португальского авантрюриста. <…> Да, приключение с королем португальским является поистине “професиональным несчастным случаем” королей» [3; 438] (Ленин намекает на то, что немногим раньше, в 1903 г. группой заговорщиков был убит сербский король Александр I Обренович с супругой, королевой Драгой. — А. Р.) Король Карл I погиб на месте, его наследник Луи-Филипп, названный так в честь своего предка по женской линии — последнего французского короля, умер через двадцать минут, младший сын Мануэл отделался легким ранением в руку, а королева Мария Амелия, тоже весьма незаурядная личность, осталась невредима [4]. Не прошло и трех лет, как в Лиссабоне началась новая смута, спасаясь от которой, 20-летний король Мануэл II 4 октября 1910 г. уехал в Англию, после чего в Португалии была провозглашена республика, вскоре приведшая к анархии и президентской чехарде, а впоследствии — к почти полувековой диктатуре Кармоны — Салазара — Каэтану. Нет сомнений, что это весьма напоминает произошедшие чуть позже катастрофические события в нашей стране — правда, у нас революция предшествовала цареубийству.
     Современником и свидетелем перемен в политической жизни Португалии оказался Евгений Александрович Адамов (1881 — 1956) — историк и публицист. Его деятельность приходится в основном на советский период. С 1920 по 1930 г. он возглавлял Общий архив Народного комиссариата иностранных дел, впоследствии опубликовал многочисленные труды по международному праву и истории международных отношений (например, «Вопрос о проливах и Константинополе в международной политике в 1908 — 1917 гг.»), за что удостоился ученой степени доктора исторических наук и звания профессора — в виде исключения без защиты кандидатской и докторской диссертаций. Умер он в Москве, похоронен на Введенском кладбище.
     В петербургском журнале «Современный мир» (1911, № 8) Адамов опубликовал статью «Из португальской жизни и литературы» с подзаголовком «Письмо из Лиссабона». Автор побывал в Португалии вскоре после низложения монархии, и его статья начинается с желчного антимонархического брюзжания (революцию 1910 г., столетие которой с такой помпой недавно отметили в Португалии, и другие исторические события начала ХХ в. он подробно описал в вышедшей в 1925 г. книге «Испания и Португалия»). К чести Адамова, отметим, что он, стремясь к объективности, приводит и противоположные суждения:
     «Мне кажется, что самая весть о португальской революции была встречена за границей и у нас в России либо с ироническим недоумением, либо с снисходительно-удивленным сочувствием.
— Ишь ты! И эти туда же!..
— Что за чудеса! — думали другие. — И эти… И в наше-то время…» [5; 280].
     Завершается же первый раздел статьи рассуждениями о монархии, под которыми готовы подписаться и многие современные монархисты:
     «Можно сказать, что португальская республика если не детище “национального декаданса”, то именно прямой исторический корректив к нему, непосредственная реакция на культурную отсталость, а не на культурное преуспеяние. То, что “безразлично” для передовой страны, как Бельгия или Бавария, то оказывается вопросом вопросов для Португалии или Испании и, по-видимому, на первое место в последнее время и в болгарском “царстве” (напомним, что болгарский князь Фердинанд I провозгласил себя царем в 1908 г., когда Болгария получила полную независимость от Турции. — А. Р.). Иначе говоря, требуется именно здоровый, краснощекий прогресс для поддержания монархии в наше время. Нация должна завоевывать мир, как Германия, или семимильными шагами уходить от своего декаданса, как Италия, чтобы монархия удерживалась в своем седле. Страна должна быть, пожалуй, более культурной и “грамотной” для того, чтобы монархия не выродилась и не рухнула, чем для того, чтобы “созреть” для республики. Такова мерка, с которою приходится в наше время подходить не к одной только Португалии» [5; 264].
     Слово декаданс становится ключевым в статье Адамова. Не только португальская республика, но и португальская литература предстает у него «детищем национального декаданса», начало которого он не без основания датирует XVI веком: «Так верует каждый португалец, знающий блестящий век, воспетый Камоэнсом на границе новой эры исторических будней и испанского владычества. <…> Приходит XIX век, и Гаррет открывает эру португальского романтизма. Все источники его вдохновения — в Камоэнсе; все мечты его — в XV веке; весь патриотизм его, жаждущий воскресения Португалии, опирается на предания, на наследие великого века» [5; 264 — 265]. Несколько ниже читаем: «Оливейра Мартинш, блестящий критик, историк и публицист, говорил, по словам Жуана ди Барруша, “о нашем политическом и общественном декадансе с таким презрением и омерзением, что это можно было назвать энтузиазмом навыворот”» [5; 280].
     Алмейда Гаррет, основоположник португальского романтизма, для Адамова — прежде всего автор поэмы «Камоэнс» и исторической драмы «Брат Луиш ди Соуза», которую совершенно справедливо считает «его признанным шедевром» [5; 265], но ошибочно называет трагедией, тогда как этот жанр, как известно, сошел со сцены вместе с эстетикой классицизма, уступив место романтической, затем реалистической драме (по этой же причине следует признать неудачным название «Маленькие трагедии» для одноактных драматических произведений Пушкина). Шедевр Гаррета, утверждает автор, «создан целиком на базе удивительнейшего “политического мистицизма”, известного под именем себастианизма» [5; 265 — 266]. Дело в том, что последний представитель Ависской династии юный король дон Себастиан пропал без вести в 1578 г. в битве при Каср-эль-Кибире, затеяв бессмысленный «крестовый поход» в северное Марокко. Вскоре был пущен слух, будто король был взят живым на небо и вернется в ином воплощении, дабы не только спасти Португалию от бедствий и вернуть ей национальную независимость, которую она потеряла в 1580 г., будучи оккупирована испанцами, но и сделать ее мировым гегемоном. Это суеверие получило довольно широкое распространение не только в простонародье, но и среди части образованного общества и даже некоторых священнослужителей, в том числе иезуита-проповедника и крупнейшего писателя XVII столетия падре Антониу Виейры, что стоило ему крупных неприятностей [7; 6 — 8].
     Объясняя, что такое себастианизм и кто такой дон Себастиан, Адамов полагает, что «Гаррет — либерал, республиканец и социалист в стиле первой четверти XIX века — в своей трагедии как будто и сам бросается на колени и, вместе со своей подлинной, национальной Португалией, простирает руки в последней мольбе к алтарю и витающей над ним тени дона Себастиана» [5; 266]. Между тем либерал Гаррет был сторонником конституционной монархии, а не республиканцем и тем более не социалистом (пальма первенства в том и другом принадлежит другому знаменитому поэту — Антеру ди Кенталу, который к тому был основателем правящей ныне Социалистической партии и португальской секции I Интернационала). И вряд ли Гаррет когда-нибудь чувствовал влечение к себастианизму — во всяком случае, его комедия «Пророчества Бандарры» (1848) красноречиво разоблачает эти псевдомессианские чаяния.
     Чтобы сделать португальскую литературу более близкой и понятной русскому читателю, Адамов стремится найти общие черты у португальских авторов и представителей других национальных литератур. Так, по его словам, «историк, поэт, публицист и романист, Эркулану был для Португалии тем же, чем Хоакин Коста был гораздо позднее для Испании: национальной совестью, пророком в библейском смысле этого слова. Его памфлет о защите конституции и свободы (1836 — 37 гг.), сразу обративший на себя общее внимание, так и назывался: A voz do propheta, т. е. “Голос пророка”. Стиль памфлета напоминает Ламеннэ е его Paroles d’un croyant» [5; 267]. Сходство ранних сочинений Эркулану с творчеством Ламеннэ общепризнано, тогда как его уподобление с Хоакином Костой многим может показаться натяжкой (хотя всякая аналогия, как известно, относительна). Столь же сомнительно сходство Антеру ди Кентала с Гюйо, Геры Жункейру с Гюго. И всё же это может послужить, если можно так выразиться, пищей для размышления для тех, кто занимается сравнительным литературоведением.
     Не секрет, что значительная часть португальской интеллигенции издавна страдает комплексом национальной неполноценности. Впрочем, из бесед с португальцами, с которыми Адамов познакомился во время своей поездки, он делает вывод, что-де в Португалии нет и интеллигенции как таковой. Впрочем, сходную мысль несколько позже высказывает и Г. Л. Лозинский (родной брат знаменитого поэта-переводчика), утверждая, что «Португалия не богата интеллигентными силами» [6; 10]. Вот и Адамов говорит: «Мне приходится встречать очень милых, очень образованных и чутко-восприимчивых людей, но мне уже пришлсь убедиться, что каких-либо центров интеллектуальной жизни, идейных объединений и более или менее прочных связей, идейных традиций и социального типа интеллигента и интеллигентного существования здесь нет. Было время, когда таким центром был Коимбрский университет — эпоха так наз<ываемой> “коимбрской школы”, о которой мне приходится говорить подробнее, как о кульминационной точке в эволюции португальской общественности. Но сейчас Коимбрский университет — “старый дом”, подлежащий ломке и полной перестройке» [5; 270]. К чести Адамова подчеркнем, что, сколь бы горькими ни были эти слова, произнесены они не со злорадством и даже не с равнодушием, а с горячим сочувствием и состраданием. Что же касается представителей «коимбской школы», т. е. писателей-реалистов, то они чрезвычайно близки ему по духу, и им посвящено немало страниц в статье.
     Поскольку филологом Адамов не был, анализа литературных текстов у него нет. Их он подменяет обширными цитатами, в том числе подстрочными переводами сонетов Антеру ди Кентала. По его словам, «Кентал поет “гимны Разуму” и освобождению человека, прославляет знание и критику и бесстрашно смотрит в глаза самой смерти, а в то же время <…> юношеские сомнения и пессимизм в нем крепнут и переходят в скептицизм, разочарование и отчаяние. Именно это падение гордо взлетевшей было ввысь души чрезвычайно характерно для “упадочной” психологии португальского общества» [5; 274]. Опять — упадочная психология, опять — декаданс!
     Очень высоко ценил Адамов и Герру Жункейру, называя его португальским Виктором Гюго. Правда, творчество этих двух поэтов он рассматривал сквозь призму политики. Тем ярче на этом политизированном фоне выглядит оценка Жуана ди Деуша, с сыном которого Адамов свел знакомство в Лиссабоне: «Жуан ди Деуш — величайший на своей родине эротический поэт — характернейшим образом совмещал чувственность и целомудрие, страстность и моральную чистоту, преклонение перед женщиной с пантеистическим обожанием природы» [5; 272].
     С огромной симпатией говорит Адамов об Эсе ди Кейроше, в произведениях которого, по его мнению, «ярче и полнее всего португальский быт и “нормальные типы” португальского общества» [5; 280]. Чтобы не быть голословным, автор подробно пересказывает содержание романа «Знатный род Рамиреш», который считал одним из лучших сочинений португальского прозаика, ушедшего из жизни незадолго до написания статьи.
     В дальнейшем Адамов отошел от португалистики, тем более что после русской революции 1917 г. дипломатические отношения Португалии и России были прерваны вплоть до португальской антифашистской революции 1974 г., и интерес к португальской жизни и литературе вновь ослаб. Тем не менее статья Адамова, несмотря на определенную тенденциозность, ошибки и неточности, о которых говорилось выше, представляет собой определенный вклад в русскую португалистику — хотя бы потому, что отражает еще одно оригинальное мнение об истории и культуре Португалии, помогая взглянуть на них с разных точек зрения в стремлении к объективности и непредвзятости.