Провинциальная история С. В. Часть 2. Законченная

                ЧАСТЬ 2.
                ВОЛЧЬЯ   ЯМА.

                1.
   К тому моменту, когда мы познакомились с Вилем, я уже повидал множество ментовских камер, КПЗ, подвалов и колоний. За спиной были три ходки, и лагеря в Коми, Башкирии и Сибири. И казалось мне тогда, что видел я уже все, и удивить меня чем-то невозможно, однако  то место, где мы встретились, было  несравненно поганее, и серьезнее, чем все мои предыдущие камеры и барачные шконки.
  Было это в году 96 или в 97. Нет, точно не в 97 так, как к тому времени Сашка Силай, наш местный вор в законе, был уже мертв. Значит - в середине, может быть  96 года, летом. Да, это все порожняк! Какая собственно разница? Годом раньше, годом позже…
  Но начать мне, видимо, нужно  не с этого, а с более раннего. А именно с того, что мне рассказал Виль о себе, и событиях предшествующих нашей встрече, короче с самого начала.
 А началось все, со слов Виля, с пустяка.  На среднем пальце левой руки,  у его жены Валентины, прямо рядом с ногтем, появился гнойный пузырек. Мелочь! У Вали такое бывало и раньше.  Вечером Валя заварила травы в металлической кружке и палец запарила. Знала и какую траву заваривать, и сколько палец болеть и нарывать будет. Что делать, если напасть эта постоянно с юности посещала. Не беда, думала. У других свои болячки, серьезнее, а это-то мелочь, и вспоминаешь о ней, когда только неудобно пальцем наткнешься, или заденешь на работе, или заноет под горячей водой, пока посуду моешь и готовишь дома ужин. Но уж если совсем забывала о нем Валя, и действительно сжимала  крепко ладонь, или подносила  близко к горячей плите, то уж так дернет, что слезы из глаз.
 Дня через два после того, Валя задержалась на работе, и возвращалась уже   поздно. Ранние осенние сумерки   резко перешли в кромешную тьму, и Валя, шагая по темным, не освещенным  дворам нашего района, поняла, что магазин уже закрыт, а потому  заскочила в ларек, что был рядом с их панельной пятиэтажкой, чтобы прикупить что-то по мелочи  для ужина.
 Когда Валя рассчитывалась, то просунула продавцу в маленькое окошко ладонь с мелочью, чтобы она  выбрала сама  сколько нужно. Тогда это у нас было обычным  делом: городок маленький, народ заводской, и  продавцы в магазинах и ларьках людей не обсчитывали. Знали - себе дороже. За это могли и витрины побить, или сразу «разобраться», на месте.
 Так вот, протянула, значит, Валя ладонь с мелочью: « Возьми, сколько надо!». Ну, продавщица невидимая за витриной уставленной сигаретами, жвачками и всякой другой ерундой с яркими этикетками, мелочь выбрала, а ладонь Валину неожиданно задержала.  Давно спрашивает, это у тебя.
- Чего? – не поняла вначале Валя.
- Ну, на пальце…
- Да, мелочь. Только болит ночами!
- Зайди-ка ко мне на минутку. Я тебе сзади дверь открою.
- Зачем? – не на шутку испугалась Валя.
- Зайди. Чего боишься? Я тебе палец посмотрю.
Голос у девушки приятный, спокойный, и Валя сама не зная, как так получилось, покорно пошла к задней стороне ларька.
 У открытой двери ее уже ждала девушка. Высокая, черные вьющиеся волосы до плеч, полногрудая, в старом заношенном синем свитере. Глаза  жгучие, прищуренные. Стоит, улыбается.
 Внутри ларька  была такая же  полутьма, освещаемая  только  спиралью пышущей жаром электрической плитки. Девушка усадила Валю на какой-то ящик, спиной к таким же ящикам, громоздящимся вдоль стены, и сама села напротив, через узкую железную столешницу.
- Клади!
 Пока девушка, склонившись над положенной на стол рукой Вали, что-то шептала и крепко держала ее за ладонь, Вале вдруг стало невыносимо жарко. Валя не знала, от чего ей вдруг стало вначале так плохо, а потом легко, но к тому моменту пока продавщица перестала шептать, она вся взмокла.
 - В сторону смотри! – так же властно и спокойно, как и раньше приказала девушка, когда заметила испуганный взгляд Вали. И та послушно отвернула голову, и даже зажмурилась.
- Все! – через несколько минут резко сказала девушка и Валя открыла глаза. На нее смотрели черные, прищуренные, уже по-доброму улыбающиеся глаза девушки.
- Завтра приходи, – на прощание сказала она, закрывая за Валей дверь – Еще раз пошепчу, и все пройдет…
- И все? – дома спросил Виль у жены, после ее рассказа.
- Не болит! – пожала плечами Валя, и виновато улыбнулась.
- Значит, умеет, - сделал вывод Виль – Заплати ей раз так.
- А она сказала, что не возьмет. Нельзя, говорит.
- Почему?
- Она говорит: мне и сестре моей, от бабки нашей умение перешло. А бабка строго настрого запретила. Если взять чего, то все болячки к ним липнуть будут. Ну, те, от которых они заговаривают.
- Может быть, - кивнул задумчиво Виль – Как, говоришь,  зовут ее? Маша! Хорошо!
 Виль доел нехитрый ужин, и пододвинул стакан с чаем.
- Ты вот что, Валек, - задумчиво уставился в пол Виль – ты спроси у этой Маши, так, между прочим. Бабка ее жива еще или нет?
- Зачем тебе? – насторожилась Валя.
- Спроси! – жестко потребовал Виль
- Ладно, спрошу. А если она спросит – зачем мне?
- Ну, придумай что-нибудь. Как- нибудь отмажешься…
Через неделю, когда на пальце у Вали и следа не осталось от той болячки, таким же темным вечером Виль подошел к ларьку  и, дождавшись, когда рядом никого не будет, склонился к окошку.
- Ты Маша будешь?
- Ну, я.
- Я Виль. Муж Валентины, которой ты палец лечила недавно.
- И что?
- Выйди на минутку. Мне поговорить с тобой надо.
 Виль обошел ларек, но возле двери ему пришлось ждать долго. Возле ларька появилась  пьяная компания, которая долго и бестолково, ругаясь друг на друга, выбирала и заказывала спиртное и сигареты. Виль слышал, как Маша настойчиво и долго, с шутками и прибаутками общалась с клиентами, отвечая на их грубости и мат только смехом и спокойным говором.
Когда, широко открыв дверь, Маша вышла в темноту, Виль только ухмыльнулся.
- Не боишься?
- Тебя, нет, – спокойно ответила девушка.
- Вообще-то у меня Маша к твоей бабке есть разговор. Серьезный! Очень надеюсь, что она мне поможет. Ты не подумай, я не лечиться к ней прошусь…
- Я понимаю, - резко перебила девушка – Но мне нужно  у нее спросить.
- Лады! – улыбнулся Виль – Я подожду.
- Завтра меня не будет, сестра работает – быстро заговорила Маша – Подойдешь к ней в семь вечера. Она тебе все скажет.
- Ладно, спасибо…
  Еще через неделю, когда первый  ноябрьский снег чуть запорошил улицы, Виль, в сопровождении  двух крепких парней в черных кожаных куртках, вошел в одну из общаг на улице Шаумяна. Район этот, на окраине города примыкал, к частному сектору, именуемому в народе поселком Москва, и славился притонами наркоманов, пьяной ночной поножовщиной, хорошим самогоном и красивыми  «шмарами», сдающими углы в своих  домах за ворованное барахло, или любую другую стоящую вещь.
  После долгого и запутанного путешествия по  пропыленным коридорам с облезлой штукатуркой, по лестничным пролетам уходящим то вниз, то вверх, по длинным  коридорным продолам  со множеством  дверей и с права и с лева, Виля вывели наконец-то в полутемный тупик с единственной, окрашенной в белый цвет обыкновенной филенчатой дверью. Сопровождающие пропустили Виля внутрь, а сами остались в коридоре.
 За дверью пахнуло  в лицо табачным дымом и еще чем-то знакомым, лагерным, отвратно-пугающим и настораживающим до ломоты в кулаках.
- Заходи, заходи! – раздался из полумрака веселый, и казалось что молодой, игривый голос.
- Знаю, что долго искал меня. Но зачем, мальчикам моим не говорил, потому и задержка вышла.
 Виль наткнулся в темноте на стул и, уставившись на чернеющий в дальнем углу диван, сел неловко, в слепую, попав на самый край.  Стул был с прямой жесткой спинкой, и усевшись свободнее, Виль все равно чувствовал себя как «сорока на колу».
- Разглядел? – опять раздался насмешливый голос.
- Пока нет, - честно признался Виль – Да, это и не обязательно! Я твой голос, Жбан, пока еще не забыл.
- Вот и ладно, – также весело откликнулся из темноты Жбан и выдохнул из полумрака клубы дыма  - Только не понял я тебя совсем. Пять лет в соседних бараках тухли, мог бы в любой момент подойти, а чуть откинулись, на воле я тебе зачем-то понадобился.
- Ты помнишь, Жбан, - начал осторожно Виль – Два года назад там друга моего убили, а погибли они вместе с твоим товарищем…
- Бельмузя, кореша моего, - перебил резко, хриплым голосом Жбан, делая ударение на первом слоге клички  – не вернуть. Пусть земля ему будет пухом. Да, только все это я знаю…
- А я знаю, кто их убил! – теперь уже резко перебил невидимого собеседника Виль.
- Так и я знаю! – неторопливо и опять веселым, беззаботным голосом откликнулся Жбан.
- Да не знаешь ты ничего! – вырвалось у  Виля с досадой.
- За помелом гляди, сявка – рявкнул угрожающе Жбан.
- Не груби, Жбан – уткнувшись взглядом в темный угол, весь напрягся Виль – Сявкой  я никогда не был, хотя с такими как ты,  тоже дружбы никогда не  водил.
 Жбан долго, в тягучей тишине тяжело с хрипом дышал, и Виль был уже готов, что он вот-вот крикнет своим «псам» обычную лагерную команду. Однако не выкрикнул, подумал, похрипел и выдавил еле слышно.
- Ладно, давай свернем базар. Говори…

                2. 
 Кличку «Рентген» Виль получил уже намного позднее. Году, наверное, в девяносто третьем: это года, значит, через два поле того, как отсидел свою  неполную пятилетку за нечаянное убийство.
 В лагере он был обыкновенным «зэком», или по-нашему просто «мужиком». Мужиком, который к воровским понятиям  отношения имел только чуть, и работал  в лагере ежедневно в одной из рабочих бригад, состоящих в основном из таких же мужиков.  С его слов я уже узнал, что был у него в лагере товарищ, или даже друг, которого он называл просто «Старый». Наверное, он был намного старше Виля, и Виль очень дорожил его дружбой. Вот и все, что он про него рассказывал, а  я подробнее не расспрашивал. Видел, что по-прошествии  стольких лет, смерть друга он все еще переживает остро и болезненно. А может быть, ему не давало покоя что-то связанное с его смертью. Кто знает?
 Познакомились мы с Вилем случайно, вернее сказать по случаю. И случай этот был совсем не счастливым. Просто нам вместе пришлось провести несколько  дней в одной яме. А вернее сказать, в недостроенном погребе, который  очень походил на волчью яму. Ту, которую в лесу роют для поимки матерых волков.
 Однако  опять я, как всегда, забегаю вперед.
 И так, в один  из прекрасных летних дней, когда еще в нашем городке было совсем не жарко, и зелень благоухала на улицах, не запорошенная пока июльской пылью  степных суховеев, шагал я на встречу со своим корешем и напарником Фильтром.  Времена были чудные, спокойные, и для нашего  с Фильтром дела самые удачные. Ментов  в последние год-два на улицах стало днем с огнем не сыскать,  братва разворачивалась по-крупному, но и мы свое дело  «топтали» с большим наваром так, как городок был полон разными дельцами и торгашами  со всех республик, только что приказавшей долго жить,  огромной  страны нашего детства.
 Шел я помню, что-то насвистывая, и улыбаясь молоденьким девушкам на трамвайных остановках. Настроение было отличное так, как провернули мы с Фильтром несколько дней назад дело на приличную сумму, а потому думали податься из города, от греха, куда-нибудь ближе к Волге, где  на пляжах и в белых теплоходах жизнь еще продолжала бурлить по старым советским привычкам.  Я думал о предстоящем отдыхе, об уютном домике  в каком-нибудь забытом богом санатории, или о каюте на огромном лайнере, где можно затеряться легко, как селедка в косяке Атлантики. Хотелось стать таким же загорелым, в белой рубашке, и белой панамке, как и множество обычных фраеров,  и пусть тогда ищут хоть с радарами среди полупьяных и орущих по ночам песни отдыхающих масс народа.
 Видимо, замечтавшись, я совсем потерял всякую бдительность, а потому при входе в квартиру, в которой жил Фильтр, даже ни разу не оглянулся и, поднявшись бегом по ступеням подъезда, успел только позвонить в дверь.  Как любили всегда рассказывать такие случаи мои соседи по лагерным баракам, в основном сидящие за «бакланку» шустрые молодые пацаны, «свет потух моментально».
 Очнулся я в том самом погребе, о котором уже говорил, с кляпом во рту и со связанными ногами. Пока я освобождался от пут и кляпа, осматривался и прислушивался, меня беспокоила только боль в разбитом затылке, да еще то, что  в подвале нет Фильтра. Рассуждал я так: раз это не ментовская камера то значит, попали мы к ребятам серьезным. И поэтому отсутствие Фильтра могло означать, что он либо уже на небесах, либо сидит где-то в другом месте. Второе предположение с каждой минутой раздумий казалось мне очень сомнительным. Я уже предполагал, что нахожусь в руках ребят крутых, а потому заранее опасался за жизнь кореша. Пусть ребята и крутые, но  содержать несколько ям для  своих нужд, это уж слишком. Что они менты что ли, чтобы создавать целый лагерь для развода подельников по разным «камерам»?
 Осматриваясь, я думал о том, что если бы меня взяли менты, то сейчас мне это показалось бы за счастье. Тогда и за жизнь Фильтра можно было бы не опасаться.
  О том, что это погреб я понял сразу как наткнулся на металлический стеллаж,  стоящий вдоль одной из стен, и на ощупь понял, что полки на этом стеллаже забиты банками с соленьями и вареньями. Я опустился на четвереньки, и в одно из углов наткнулся на досками огороженный закром, в котором   ровным слоем была насыпана картошка. И вот тут только мне пришло в голову, что  я нахожусь у ребят, которых мы с Фильтром развели на несколько штук баксов, одним из множества используемых нами способов. Видимо удар по голове был достаточно сильным, раз это не пришло мне в голову сразу.  Хотя догадаться было не сложно. Кому  я еще мог понадобиться в нашем городишке  вот так, с кляпом и связанный? Воры просто вызвали бы к себе, и меня взяли бы крепко под руку где-нибудь в тихом переулке.
 За несколько часов я обследовал все содержимое ямы, и все что я узнал, было очень неутешительным. Стены погреба были вырублены в скальной породе, и это не только лишало шансов на подкоп, но и убеждало, что в июньские дни и ночи мне придется мерзнуть  в своей рубашке с коротким рукавом и в тонких, недавно еще голубых, а теперь просто грязных брюках. Над головой, на высоте не менее трех с половиной метров, сквозь большие щели в неплотно положенных друг к другу досках сочился мутный от пыли, блеклый дневной свет. Доски были похожи на  пол, а значит, над ним существовала крыша. И крыша  эта,  скорее всего, была домом, а не гаражом или сараем. Свет проникал сквозь щели пола в достаточном количестве, а это могло быть только  у той крыши, в которой были  окна.
  Я только-только  закончил осмотр и начал неторопливо думать о своей дальнейшей судьбе, о том, как бы мне избежать участи быть похороненным в  соседнем огороде, среди картофельной ботвы, которая точно должна была там быть, как неожиданно над головой застучали шаги, и заскрипела крышка деревянного люка.
  Хлынувший в проем дневной свет ослепил меня, но я  как-то  сообразил шагнуть в  угол, и тут же, мне под ноги, кулем упало чье-то тело. Крышка закрылась, шаги удалились, поскрипывая и осыпая мне на голову пыль, а человек, лежащий на земле, даже не пошевелился.
- Эй, зема! – испуганно прошептал я. Да, я немного испугался так, как совсем не переношу вида покойников. Это у меня с детства.
 Однако  в ответ на мой голос «зема» вначале пошевелился, а потом промычал что-то невнятное. Это меня обрадовало!
 Сидеть в одиночке мне не приходилось, но то, что рассказывали про это знающие люди, меня совсем не устраивало.  С напарником и дела делать и сидеть всегда вольготнее и веселее, чем в одиночку.  За последние два часа, что я пробыл в темном погребе, я понял это еще отчетливее.
 Вначале я перевернул парня на спину, и убедился, что это не Фильтр. С одной стороны мне стало грустно, но с другой на душе немного отлегло. Я не очень люблю разборки между своими, которые непременно возникают, когда оказываешься с напарником в одной камере. Тогда и он, и я поневоле будем выяснять, кто же облажаля, и из-за кого нас накрыли.
 Сквозь разорванную рубашку я разглядел на плечах знакомые татуировки и понял, что парень свой, и что  возможно последний час в своей жизни мне придется  провести в компании с человеком,  понимающим толк в жизни. Кантоваться в компании фраера безмятежного или с  блатной черной костью, у которого вся грудь исколота куполами, либо же  звериными оскалами, дело муторное.   Первые с непривычки несут бредятину, или замыкаются в себе, а вторые пытаются навести «порядок в доме». Упаси нас Господи от дураков и хозяев! И от тех и от других этот мир всегда страдал «запором мозгов», и терял вкус  не только к жизни как к таковой, но и к отдельным ее радостным частям. Когда-то  я сидел  и с первыми и со вторыми в одной камере, и  всегда имел плохой аппетит и настроение. И даже  чай с сахаром был как-будто  отнят мною у одних, или пожалован милостью других.  Мне в таких случаях всегда хотелось пырнуть какого-нибудь урода черенком ложки в живот, и отправиться в БУР, где не так тесно, и где народ молчаливее и приятнее, хотя не скажу что веселее.
 Тем временем парень очухался с моей помощью, и стал приходить в себя, после  недолгого сидения спиной к холодной каменной стене.
- Где мы? – спросил он, как только смог открыть рот.
- Хороший вопрос, кореш! Жаль, ответа у меня нет. Могу сказать точно, что здесь есть картошка, но нет огня. Стены, как видишь, сплошная скала.
 - Скала? – переспросил парень, но тут же закрыл глаза.
Я   не стал ему мешать. Было похоже, что его били намного дольше чем меня, и поэтому ему было не до разговоров.  Однако молчал он не долго.
-  Воды  нет?
- Есть что-то в банках. Но это или рассол или компот. И то и другое  не
поможет. Хотя, если хочешь, я могу посмотреть.
- Не стоит, - промычал он – Будет хуже.
- Это точно, кореш! - поддержал его я – Помню в году восемьдесят пятом, один мент из Октябрьского райотдела держал меня в камере около суток, а потом дал чайку у себя в кабинете и подсунул селедочку с хлебом. Я по глупости всю рыбину съел, а он мне потом воды не давал, пока я не написал явку с повинной. Уже в ИВС меня просветили, что прием старый, но на «зелень» действует безотказно.
- Брешешь небось, - процедил сквозь зубы парень, и вижу даже улыбнуться попытался – Слышал где-то, а теперь мне фуфло толкаешь…
- Обижаешь зема! – прикинулся я обиженным – Ты сам-то хоть наш, из городка, или из округи?
- Местный…
- Ну! Тогда нам надо держаться вместе и по мелочам друг другу «не втыкать». Тем более что пока тут больше никого и нет.
 Я смеялся,  и как всегда пытался шуткой наладить контакт, а заодно и потрясти парня, на какие «зехера» он еще способен. Прощупать соседа  «в хате» всегда надо раньше, чем придется вместе с ним ночевать.
- Не знаю как ты, а я не  надеюсь здесь долго просидеть, – вдруг четко и отрывисто сказал парень и резко открыл глаза.
- Ты кто? – спросил он так же резко и посмотрел мне прямо в глаза.
 И  от этого взгляда я почувствовал себя в одночасье  так неудобно и забеспокоился. Не знаю от чего, на меня вдруг накатил какой-то  беспричинный страх и, кажется, я задергался. Было странное ощущение, что кто-то из темноты схватил  меня за грудь невидимой рукой так, что пальцы его прошли сквозь меня и сомкнулись, сжимая лопатки.  Но я успел понять, что это от его пристального взгляда у меня закаменели плечи и все тело до самой поясницы, и от этого я вращал шеей, но никак не мог отвести глаз от его немигающих зрачков.
 Думаю, что вид был у меня тогда довольно глупый и, слава Богу, что никто не мог меня видеть в этот момент.
- Ты кто? – строго, и как мне показалось громогласно, повторил вопрос сосед по яме, и я сразу начал говорить.  Что и сколько я говорил, убейте меня, я не помню, но через некоторое время «клещи» держащие меня за  самое сердце отпустили. Я обливался потом, и хватал холодный воздух погреба широко открытым ртом.
- Живи пока, Григорий, - разрешил снисходительно сосед, закрывая глаза – или если так тебе больше нравиться буду звать тебя «Курок».
 И сразу после его слов я вдруг почувствовал себя так хорошо, будто  уже  плыл со своим наваром на белом теплоходе.
 Пока я ошалело смотрел на этого парня, и приходил в себя, вытирая от пота
 лицо, он опять приоткрыл глаза.
- Зовут меня Виль,   а по-вашему, все кличут «Рентген». Слышал обо мне?
- Ну, кто ж о тебе не слышал? – вырвалось у меня, и я зашелся в кашле, неожиданно подавившись собственной слюной. Такое со мной было в последний раз, когда года два назад, один наш клиент неожиданно достал «ствол» и приставил его к голове Фильтра. Вот тогда я понял, что мы «переиграли», и пришел наш час. Но все обошлось благодаря железному спокойствию Фильтра, который  прикинулся обиженным, скинул «филки»  на стол, и сказал, что никаких дел не будет. Да, тогда мы выпутались, и деньги  тот психованный нам еще долго навяливал, извинялся, и даже злился, когда Фильтр наотрез отказался брать даже задаток.
 Кличку «Рентген» в нашем городке, конечно, слышали многие,  не только «люди нашего круга», как  пишут в романах.  Главного подручного городского вора в законе Саши Силая знали и торговцы на рынках, и новое племя «бизнесменов», и молодые блатнюки, и  бригады беспредельщиков  одетых сплошь в спортивные костюмы.
 В городке о нем ходили разные слухи: и страшные, и восхищенные, и мистические. Но до того момента ни в мистику, ни в «Робингудщину»  Рентгена я не верил. Знал по опыту, что у любого смотрящего в городе могут быть только одни помощники: мясники-мокрушники  или  деловые авторитеты. 
 Однако теперь, испытав на себе невообразимые способности Рентгена, я уже не знал чему верить из слышанных мною историй, а чему нет.  Я просто помалкивал пока, и старался не испугаться еще больше. Старался не потеряться совсем, и остаться в дружеских отношениях с этим «упырем», как иногда называли его на базаре торговки – челночницы, или таксисты-бомбилы. 
 Моя веселость и бесшабашность, являющаяся не только частью профессии, часто спасала меня  в таких ситуациях. И поэтому единственное, о чем я молил тогда бога, так это о том, чтобы меня не покинуло мое обычное расположение духа.
« Всё и так уже слишком плохо и хуже быть не может так что, какая мне разница кто на самом деле этот Рентген – уговаривал я сам себя – Люди, что наверху справились с ним, и значит он тоже не всемогущий. Ясно, что обладает каким-то гипнозом. Но мне-то от этого сейчас, ни холодно, ни жарко».
- Ты меня не шугайся, Курок,  – тихо сказал Виль – Обещаю, что больше тебя не трону. Они мне по голове сильно настучали, и поэтому я теперь совсем без сил. Никак не могу сосредоточиться. Чувствую только, что находимся мы рядом со станцией Ущелье, «железка» рядом и шоссе тоже. Людей на верху человек пять со стволами. А вот что за люди, и что хотят, понять не могу! Голова болит…
- Слушай! – обрадовался я его голосу – Ты напрягись, кореш! Может,
узнаешь: они нас сегодня закапывать будут или как?
- Не бзди! – еле слышно откликнулся Рентген – До следующего вечера доживешь точно, а там, может, я оклемаюсь.
- Ну, тогда не грех у них и пожрать попросить, - совсем воспрял  я духом – Да, хоть воды пусть дадут. Не менты же они, в самом деле?
- Не шуми, - попросил Рентген – Сами скоро принесут…
- А ты что уже с ними договорился?
- Считай что, да! – так же тихо отвечал он – А ты их насколько кинул? На десять штук зелеными?
- Да, не успел я…
- Успел, успел – так же тихо, но настойчиво перебил он – Десятка для них мелочь, но позволить себя кинуть они не могут.   Ты им что обещал?
- Два «Мерседеса», чуть подержанные, с пробегом и с номерами…
- Задаток они отдали твоему другу.
- Фильтру? – невольно вырвалось у меня.
- Покойному, - выдохнул он.
 Мы помолчали, и я думал о том, как не повезло Фильтру, и еще что мое чутье не подвело меня.
- А машины им нужны для дела – вдруг неожиданно опять заговорил Рентген – Будут дом брать большой, кирпичный коттедж. Далеко где-то! Денег там много и золота. Женщины там будут и дети… Слава Богу детей пощадят…
- Ты чего? – выпучил я глаза. Мне опять стало как-то не по себе от этого его бормотания, от которого начинало шуметь в голове, и мурашки бегали по коже, как большие  тараканы.
- Ничего – проворчал он – Раз детей не убивают, значит можно с ними еще договориться. Может, еще живыми выберемся отсюда.
- Хотелось бы! – вздохнул я, и внутри у меня похолодело от тех мыслей, которые я старательно гнал от себя  все это время.
- Только гарантий никаких, – все также еле слышно шептал он – Про себя ничего никогда не вижу. Ты сейчас слишком близко поэтому и про тебя тоже.
 Молись!
 И он опять закрыл глаза. И только тогда я подумал,  что он так и сидит все это время спиной к каменной стене. Я бы уже дано заледенел от холода. Да, меня и так трясло, просто от долгого сидения на одном месте.
- Давай я тебя от стены оттащу, - предложил я – Заболеешь еще, тогда шансы у нас вообще будут нулевые…
- Не заболею, - перебил он – Холод боль оттягивает. Поспать бы мне надо, но не могу.
- Мешаю тебе что ли? Так я в другой угол пойду, а ты спи.
- Нет! – выдохнул он с трудом – Сила внутрь уходит, боль держит. Ты не молчи, Курок. Соври чего-нибудь…
- Так тебе разве соврешь?
                3.
 Валя так и  не узнала, о чем говорил Виль со старухой. Только в тот вечер, когда он вернулся, был он на редкость молчалив и угрюм.
- Был у бабки? – спросила Валя.
- Был, - коротко ответил Виль, и добавил – Правду теперь знаю.
- Что она тебе сказала? – затаив дыхание спросила Валя, но ответа так и не дождалась.
 Через месяц Виль пришел домой вечером  весь засыпанный снегом и раньше  обычного.
 - Поговорить надо, - сообщил он с порога, и Валя, не зная почему, вдруг заволновалась.
  Они заперлись на кухне, плотно притворив дверь в комнату, где сын-первоклассник учил уроки.
- Вот! – протянул Виль жене две пачки денег – На первое время хватит, а мне нужно уехать на неделю.
- Ты что? Опять… - испуганно прикрыла рукой рот Валя.
- Деньги, скорее всего ворованные, - устало улыбнулся Виль – но не мной. Я их заработал, не сомневайся. А вот у тех, кто мне платил, я не спрашивал, где они их взяли. Да и где они их могут взять, такие деньги? Сама понимаешь. Ты оставь что-то в заначке, надо хоть какие-то запасы делать…
- Опять связался с ними? -   со слезами на глазах   прошептала Валя – А что ты мне обещал, когда пришел оттуда? 
- Что обещал, то и будет, – жестко  ответил Виль, нахмурившись – А на завод работать больше не пойду.
- О господи! – с рыданием в голосе воскликнула Валя.
- Все! – резко прервал ее Виль – Пусть им фраера бычат, забесплатно!  Сказал тебе: воровать не буду, но и  жить впроголодь больше не желаю. Я для вас с Димкой другую жизнь представлял, когда вернулся.
  Только уже глубокой  ночью, когда Виль уснул рядом, а Валя обеспокоенная произошедшим, ворочалась   с боку на бок, она  неожиданно поняла.  Все  эти перемены  в муже связаны  с его визитом к  старухе. Она даже села от этой мысли на кровати. Она не знала, что старуха сказала Вилю, но от этой мысли ей вдруг почему-то стало легче и она, взглянув на спокойно спящего мужа, легла и  тоже заснула спокойно.
 На следующий день, Валя отпросилась с работы пораньше, и когда дошла до ларька и увидела Машу, облегченно вздохнула.
- Садись, - улыбаясь, как старой знакомой – пригласила Маша, когда Валя зашла в открытую ею дверь  - Чего ты вся всклоченная? Случилось чего?
- Маша! – прижимая руки к груди, почти взмолилась Валя – Что твоя бабка могла Вилю наговорить?  Он последнее время сам не свой…
- Да ничего особенного, наверное, – смущенно потупилась Маша  - Я-то там не была, а бабка не скажет все равно, хоть убей.
- Ну, и что мне делать? – с отчаяньем воскликнула Валя, тяжело опускаясь на табурет.
- Да, что случилось-то? – Маша удивленно  заглядывала Вале в глаза.
- А-а! – махнула рукой  Валя, и  стала подниматься.
- Подожди! – Маша с силой опустила руки ей на плечи. – Я тебе могу только одно сказать. Виль, он из наших, понимаешь. Я это сразу почувствовала. И с бабкой они могли говорить об этом.
- Из каких наших? О чем, об этом?
Валя широко открытыми, удивленными глазами уставилась на новую подругу. Но та только тяжело вздохнула, и   тоже села на стоящий в ногах ящик.
- Я его пять лет из тюрьмы ждала, – горячо, взахлеб  заговорила Валя – передачи ему возила, а Димка на руках совсем малой был. Получку тогда дохлыми курами  выдавали, да всякой дребеденью. Он не может быть ничьим. Он наш, он нам нужен…
- Да, погоди ты! – перебила ее выкрики Маша – Что я отнимаю, что ли его у тебя? У него способности есть или даже дар. Наверное, поэтому и к бабке ходил.
- Какие способности?
- Да, не знаю я! – раздраженно воскликнула  Маша – Бабка нас с  Зинкой только  людей лечить учила. И то, так, немного. А сама она и заговоры всякие знает и по фотографии может многое   о человеке рассказать. Это я еще по детству  своему помню. И помню, как от бабки всегда сила исходила какая-то.
 Маша вздохнула.
- Словами это трудно передать. Но было в ней что-то такое, что  мы с Зинкой вначале боялись, а потом просто слушались бабку. Скажет куда пойти – пойдем. Скажет дома сидеть – сидим. Сидим и плачем, а выйти нельзя, страшно так, что ноги не идут. Виль твой тоже, как заговорил со мной в первый раз, я сразу почувствовала в нем эту бабкину силу. Даже подумала вначале: «Чего это бабка ко мне на работу идет?». Но потом поняла – это от него, от его голоса у меня мурашки по коже бегают. Да, и бабка-то последнее время совсем слабая стала, со двора своего дома и не ходит ни куда.
- И что же теперь? – растерянно спросила Валя, когда Маша замолчала.
- Да, что же может быть плохого-то? – так же раздраженно ответила Маша – Может он людям станет помогать…
- Так он деньги принес! Большие деньги! – вырвалось неожиданно у Вали.       - Сказал, что заработал, - добавила она еле слышно.
- Ну, не знаю! – пожала плечами Маша – Может ему бабка добро на это дело дала. Она-то сама, когда еще помоложе была, с людей тоже деньги брала. И за снятие порчи, и за предсказания по фотографии, и еще за что-то. Правда, говорила как-то, что берет с людей столько сколько для каждого не сложно заплатить.  Так это когда было? Еще в той стране. Сейчас времена другие, и люди могут заплатить и много. Смотря за что…
- Господи! – тяжело вздохнула Валя – Так он что, порчу с людей снимает что ли? Как бабка?
-  Да, не знаю я! – опять обозлилась Маша – Иди, давай, Валя. Мне работать надо…
 
                4.
 Виль старался никогда не вспоминать  о своей встрече со старухой. Что толку в воспоминаниях и сомнениях. Столько лет прошло! Но иногда, как сейчас в темноте этого погреба, ее слова сами лезли в голову живым напоминанием пророчества…
 В просторной, пахнущей ладаном и старым тряпьём, большой четырёхкомнатной квартире, была полутьма,  то ли от задёрнутых штор, то ли от большого количества коробок и старых вещей которые загромождали все углы больших комнат. Виль прошёл по этому лабиринту, стараясь не зацепить плечами  пирамиды  ящиков, связки какого-то тряпья, старых детских колясок и ещё каких-то упаковок, вязанок веников, трав и пыльной бумаги.
  Разговор давно стёрся в его памяти. Остались лишь ясно-молодые глаза старухи, на старческом сморщенном лице, её скрипучий голос, и слова сказанные уже в спину. Ему – уходящему.
- Знаю, - слабо прошамкала старуха на прощанье – все равно все сделаешь по-своему.  И потому не виню тебя и не пугаю. У каждого своя судьба.  Твоя уже сложилась и не изменить…
 Она закашлялась громко, и ее хрипы гулко отдавались в почти пустой, с небольшим количеством мебели, комнате, большой и просторной квартиры. В полутьме, в углу ярко светила маленькая лампадка, под старыми деревянными образами с блестящими под стеклом позолоченными окладами.
- К девчонкам моим больше не подходи, – с трудом закончила она, сквозь кашель, – уберечь их хочу. Бойся волчьей ямы. Бог тебе больше не помощник, сам себе дорогу торишь, а потому от ямы не уйдешь…
- А-а! – громко выдохнул Виль, как тогда, при разговоре, он невольно задерживал дыхание, чтобы расслышать слабый голос  и, вздохнув полной грудью, проснулся.
 В погребе был все тот же полумрак и устойчивый запах плесени. Холод каменной стены уже глубоко проник в мышцы спины, сковал их и теперь отдавался болью в затылке. Однако уже в следующее мгновение Виль почувствовал что-то мягкое под головой и понял, что лежит на полу.  Прямо перед открытыми глазами, в вышине блестели мутным, чуть уловимым светом, щели между досками.
- Слышь, Рентген! – раздался рядом приглушенный шепот Курка – Ты всю ночь бредятину нес, я даже подумал, что… Я тебя на мешковину перетащил. Жесткая шконка, но все же,  не на гольной  земле.
 На фоне головной боли болтовня Курка  стала сразу раздражать Виля, тем более, что мысли его были совсем не добрыми, и беспокоился он больше за себя, нежели за его здоровье. Виль нужен ему был живым, как лишний шанс выжить. Однако кроме этого Виль  почувствовал еще, что ему стало легче, видимо жар, мучивший ночью,  отпустил. И  это не дало прорваться раздражению наружу. 
- Долго спал? – спросил, прикрывая глаза Виль.
- Да, часов шесть! – задребезжал,  воспрянув, игривым голосом Григорий – Если судить по свету, то утро уже началось. Как ты и обещал, мы пока живы…
Виль приоткрыл глаза и заметил  тусклый, с дрожащими крупными пылинками внутри, луч блеклого света  чуть видный в полутьме. На грудь, из той же щели, посыпались мелкие земляные крошки. Кто-то ходил на верху, громко топая сапогами, но голоса были приглушенными словно сквозь вату.
- Пока ты спал, – продолжал Курок – нам тут сверху воды спустили.
Он отчетливо щелкнул пальцем в бок  небольшого алюминиевого бака.
- Дядя с автоматом, спрашивал о твоем здоровье, и обещал подогнать хавчика. Может, брешет?
 Виль, тяжело опёршись о стену, встал, и почувствовал, что сил прибавилось, и голова не болела так, как накануне. Он пил холодную пахнущую ржавчиной воду большими глотками через край бидона, и вода лилась ему на грудь, освежая горящее из нутрии тело.
- Не плескай, зёма! – проворчал Курок, - Кто знает, дадут ли ещё?
 Виль поставил  бидон на землю, но ответить не успел. Сверху загрохотали шаги, раздался крик, и сразу же заскрипела крышка деревянного люка. В подвал хлынул, холодный, сумрачный свет, однако ослепивших  их на время. Со скрежетом прогрохотало что-то и в пол, прямо у них под ногами, ткнулся край деревянной лестницы.
- Вали давай! – раздался  голос сверху и ступени лестницы заскрипели. Виль успел увидеть край чего-то светлого и ещё белизну не загорелых ног.
- Боже ж ты мой! – радостно взвизгнул  Курок, - Какие к нам люди, Виль! Разрешите ручку подать, мадам?
 Виль отступил вглубь подвала и смог разглядеть,  что с лестницы спускается хрупкая на вид женщина в светлом платье, и в туфлях-лодочках на маленьком каблуке. Ей было неудобно в этих туфлях на осклизлых  ступенях лестницы, и она громко ругалась, срываясь с каждой ступени и спускаясь почти на руках.
- Пошёл ты! – толкнула она в грудь Курка, как только ступила на земляной пол, а потом сразу стала поправлять сбившийся подол платья. Плечи её прикрывала какая-то тёмная кофточка, а ещё в глаза бросался ярко-рыжий, не естественно ядовитый цвет волос.
Грохоча, лестница медленно поднялась, и люк захлопнулся, погружая опять всё во мрак, но довольный голос и смех Курка не прекращался, ни на секунду.
- Не могу вам предложить кресла, ни глотка вина, мадам! – ворковал вор, совсем кажется,  необратив внимания на недружественную встречу, - В этой халупе  только жёсткие стены, и она напоминает мне тюремную камеру. Ту самую, в которой я сам, упаси бог, никогда не бывал. Но со слов одного моего кореша, очень хорошо себе представляю.
- Хватит базлать, баклан! – резко перебила Курка женщина, и только тут Виль понял,  что она очень молода, почти девчонка совсем. Привыкшие к темноте глаза Виля уже точно определили, что лет их гостье никак не больше двадцати двух или трёх, и её хрипловатый голосок не мог ввести его в заблуждение.
- Ну, непруха! – тяжело вздохнул Курок, ближе пододвигаясь к девушке – Я-то думал, нам подсунули конфетку, Виль. А эта светит мастью за три метра вокруг. Ну, тогда располагайся, маруха. Здесь все свои!
 Курок сделал замысловатый поклон, махнув в воздухе пятернёй, как заправский конферансье.
- И представься, - уже другим, жёстким голосом добавил он – Если ещё помнишь: в «хату» входят и называются.
- Ты рамсы попутал, скрипач! – так же хрипло хохотнула гостья – Мы не на киче.
 Она внимательно всматривалась в темноту, пытаясь разглядеть стоящего в глубине подвала Виля.
- Твой авторитет, перед которым ты распинаешься, - махнул небрежно рыжей головой девушка в сторону Виля, – больше похож на побитую собаку, чем..
- Не называйте  волка собакой! – с притворно испуганным шёпотом склонился к ней Курок, перебивая последние слова, – Как и на киче, здесь  вы быстро  почувствуете разницу, но уже лично можете никогда не увидеть этого, мадам!
- Образованный!  - вдруг хохотнула  девушка,  и сплюнула на  пол.
- Не плюй в хате! – не на шутку озлился Курок, и даже придвинулся к ней ближе – Ты что, только по-малолетке  сидела? Тебя не учили  приличным манерам?
- Не зуди, кошевой! – так же злобно ответила девица, - У тебя в хате даже параши нет. Живёте как в пещере, а ты мне про порядок толкуешь.
- Знакомство окончено, - решил прервать их словоблудие Виль, - параша за бугром картошки. Там угол очистили. Вдоль стены доски постелены, можешь садиться. А ты, Григорий, придумай себе ещё чего-нибудь.
- Григорий придумает, - кивнул грустно Курок, смотря, как Виль с девушкой усаживаются на обустроенные им места.
- Кто наверху? – спросил сразу Виль, как только девушка села рядом.
- А то ты не знаешь? – Виль чувствовал её ухмылку.
- Не играй со мной в «сам дурак», девочка, - с нажимом  в голосе попросил Виль.
- А то что? – злобно бросила девушка, подтягивая к себе колени и обхватывая их руками.
- Ты вот что, - медленно поднял он не неё глаза, - Анечка. Ты просто мне расскажешь мне кто там, на верху, а я за это не буду на тебя сердиться. Ладно!
 Девушка лишь один раз успела удивлённо взглянуть  на собеседника. Её шея неожиданно как-то  и подбородок  подломилась, и она ткнулась подбородком в  прижатые к груди колени. Потом она попыталась что-то сказать, но издавала   лишь невнятное шипение, а слюни обильно полились изо рта и стали пузыриться на губах. Наблюдавший  за всем этим Курок непроизвольно передёрнул плечами и отвернулся к стене.
 Виль подождал несколько секунд, и когда голова девушки начала немного трястись, будто в нервном тике, положил ей на лоб ладонь. В тот же момент руки сжимающие колени расцепились, и девушка как тряпичная кукла откинулась на стену, а потом съехала по  её каменной поверхности в сторону. В полной тишине  гулко раздался мягкий удар головы о землю.
 Несколько минут тягостного молчания были наполнены шорохами голоса Курка. Он или молился, или напевал что-то.
- Вставай! – строго потребовал Виль.  И от его голоса вначале вздрогнули плечи Курка, и он затих, а потом девушка дёрнулась и стала медленно выпрямляться, судорожно хватаясь руками за гладкую стену. Когда она села её лицо была залито потом и растёкшимися черными и красными полосами косметики.  Взгляд бессмысленно блуждал, и глаза закатывались, а Курок, который, не утерпев, ещё раз оглянулся, опять отвёл глаза в сторону.
- Говори! – мягко, но с тем же нажимом в голосе,  попросил Виль.
Девушка дернулась, опять подтянула колени к груди и обхватила их руками. Её била мелкая чуть заметная дрожь.
- Старший у них Зуб, - громко стуча зубами, быстро заговорила она, - вор авторитетный.
- Знаю! – выдохнул чуть слышно Виль.
- Ну, Муха ещё, а остальные так, быки. Ещё мент ссученный, кликуха – Алабай…
-Дальше!
- Мальчики со стволами из бывших подручных покойного Боцмана. Когда Боцмана грохнули, их Алабай пригрел. Его тогда из ментухи за что-то турнули, он и стал сколачивать бригаду.  «Пехота» из них поганая -  слабаки. Но зато отморозки конченные.
- Почему Зуб кантуется с этим отрепьем?
- Лет пять назад Зуб на воровской сходке схлестнулся с Силаем. Тогда Силай только после смерти Автандила смотрящим в городе стал, а Зуб откинулся из зоны и предъявил ему, что он мол, вор коронованный на зоне, и смотрящим должен быть он. Сходняк  спросил за тех, кто короновал, но имена, что назвал Зуб никого не «колыхнули». Зуб стал грозить, и тогда Силай вывел его на воздух и пристрелил. Но Зуб выжил, хотя и пролежал на земле до конца сходки.
 Когда узнали воры, решили, что Зуба в больничке добивать не будут. Мы, мол, не  беспредел. Захочет сам  объявиться.  Но Зуб залёг на дно, а потом сошёлся с Алабаем.  У того вообще ни связей, ни прикрышки, работал на свой страх, беспередельничал. Ну, а Зуб его команду возглавил, и тем спас и от разборок, да и территорию свою помог застолбить. Сходняк когда узнал про них, ничего решать не стал. Силай сказал: «Путь живут до первого зехера!», ну воры и смотрели сквозь пальцы. Тем более, что бригада в основном гастролями промышляла…
- Хватит! – резко перебил Виль, - Чего они хотят?
 Девушка крепче сцепила руки и задрожала всем телом так, что ходуном заходили плечи. Она почти уткнулась лицом в колени, и её лица разглядеть было нельзя.
- Алабай – стерва хитрая, - продолжала она сквозь дробный стук зубов, - он предложил Зубу тебя к делу пристегнуть. Говорит: « Хватит вершки срубать. С Рентгеном мы можем крупное дело сделать, да и Силая оставим с носом, пусть без своего помощника поработает…»
- Тебя, зачем прислали? – опять строго перебил Виль.
- Зуб решил, что нужна «наседка»…
- Почему тебя?
- Я Зубу должна за сестру. Он её за час с палёной хаты вывел. Там потом всех менты загребли, тянут теперь уже который год. Не знала я тогда, что это Алабай территорию чистил.
 Девушка вдруг так же резко, как и начала, перестала дрожать, и обессилено откинулась на холодную стену.  Курку показалось, что теперь её прошибал другой пот – горячий. Слабеющей рукой она вытирала его, а он всё катился ей в глаза.
- Теперь Алабай мне голову между ног суёт, при любом удобном случае. Я брыкаюсь пока, от него мусорской  воняет за версту. Зуб психует. Рычит на меня: «Нечего хлеб жрать зазря!».
- Ясно! – оборвал приглушённый шёпот девушки Виль,  - Поспи теперь. Проснёшься, и всё будет в порядке.

 Виль ещё посмотрел несколько секунд  на то, как девушка склонила голову на плечо, и как ровно и спокойно задышала.
- Ты посиди пока тихо, Григорий, - попросил Виль, – мне подумать надо.
- Да, о чём ты, Виль? – встрепенулся Курок, – Считай, что меня пока нет. Я отвернусь к стене и покемарю. А как надо будет, толкнёшь!
« Всё  одно и тоже, - прикрыв глаза, подумал о девушке Виль, - ничего нового.   И просвета в этом нет никакого! Я столько лет пытаюсь вылезти из этой трясины, пытаюсь придать этому болоту хоть что-то похожее на настоящую жизнь, но оно засасывает меня, и топит все мои усилия.
 Вышел из-за колючей проволоки, и оказался в такой же зоне. И забора нет, и постовых нет на вышках, а всё одно обложен, как  волк, со всех сторон. Опять как в зоне разговоры ни о чём, поножовщина из-за пустяков, пьяная удаль, и трезвая злость застилающая всё вокруг. Злость на эту жизнь, на этих людей, на судьбу, которая никак не хочет отпускать, а может и не может отпустить так, как нет у меня другой судьбы. И чужой я здесь и там. Но там, где бы я   ни был,  я буду чужим ещё больше. Себе ли чужим, людям…».
Девушка вдруг дернулась судорожно всем телом, и громко всхлипнула. Рука её потянулась к лицу, размазывая ещё больше уродливые пятна расплывшейся косметики.
- Алабай  мне не простит никогда, - сквозь всхлипы, не открывая глаз, прошептала она.
- Тише ты! – шикнул на неё Виль, - Отдыхай пока. Придумаем чего-нибудь. Тебя когда должны наверх забрать?
- Утром…
- День ещё только. Время есть.
«Девчонку надо спасать, - подумал мельком Виль, - подвёл я её под ножик острый. Нужно что-то с ней передать. Передать такое, чтобы и довольны они были, и поверили  мне, и выход открыли сами. Думай, Виль, думай! Нет времени философствовать, да вспоминать. Есть  выход. Должен быть!».

                5.
  Весь разговор марухи   Анечки  с Рентгеном я, конечно, слышал, но помалкивал « в тряпочку». Лежал тихо в дальнем углу и делал вид, что  кемарю. Не хотел я видеть больше того, что произошло уже со мной. Я-то уже прошёл это и знал, что случиться. А  уже потом, когда их базар кончился, понял я вдруг, что пожалел он её. Не знаю, почему понял, но как-то почувствовал. И хотя в чужие дела лезть, чисто фраерская привычка, но тут я призадумался так, как  от  этого дела и  целостность моих потрохов зависела.
 Был Рентген таким, как о нём и говорила молва в городке. Баб, а особенно молодых девчонок и детей, он никогда никому  на разбор не отдавал. Все подручные Силая знали: если дело связано с малолетками,  нужно идти сразу к Рентгену. Не пойдёшь -  себе дороже будет. Рентген никогда не простит тех, кто наказал  малолеток без его ведома. Здесь даже Силай ребятам ничем помочь не мог. Он тоже смотрел на эту слабость Рентгена, как на что-то уже привычное, и  устоявшееся.
 Однако я знал одно точно, что всякая жалость, на любой киче, в любой камере, или даже вот в такой яме, к добру приводит редко. В камерах и на толковищах  народ в  основном матёрый, а потому мысли его тёмные, часто просто чёрные как уголь. Ждать от них ответного добра  не приходится, да и не ждал я никогда, учёный был с малолетства.
 Конечно, я не Рентген, и не умею людям в нутро заглядывать, и душу им наизнанку  выворачивать. Я их просто «кидаю» на бабки, и душа мне их ни к чему. Наоборот даже. Мне с их душой сталкиваться никак нельзя, главное мозги им затуманить. Ну, а Рентген, другое дело.
 Услышал я о нём около года назад, как появился в городке. Тогда уже  смотрящим  от воров в городке крепко сидел Сашка Силай, и потому историю, которую маруха рассказала о Зубе,  мне тоже интересно было послушать.  Этих разборок я ещё знать не мог, но зато застал другие события.
  Вначале все порядки в городке  шли обычно,  как при покойном Автвндиле, но в одночасье как-то всё поменялось. Один за другим стали «гореть» те бригадиры, кто кроил доходы для своей братвы,  от общаковой  кассы.
 «Кроильщиков» приглашал к себе на разбор Силай, но там они все «предъявы» отвергали, до тех самых пор пока с ними не стал заниматься один из новых подручных Силая – Рентген. Говорили, что после  первого же  разговора с ним, видавшие виды авторитеты, имевшие за плечами не одну ходку, а сейчас и свой кусок  криминального дела, кололись быстро, как малолетки у шустрого опера, и их седеющие головы виновато падали на грудь. 
 Эти люди давно привыкли жить по-своему, и свои грехи, грехами не считали. Воровскую кассу они обносили всегда, ну, т.е. сдавали туда не весь кусок, какой положено было отдавать  с полученных «доходов». Но делали они это всегда аккуратно, не грубили, а потому общак  никогда не страдал,  даже наоборот, их стараниями  из года в год  взносы становились всё больше и больше, и «золотой запас» рос как на дрожжах.   Благо, что  брать с каждым годом было с кого, и  кооперативы, а потом и частники, плодились тогда как грибы после дождя.  И это не смотря на то, что с наступлением горбачёвского правления расходы общака увеличивались. Множились дела и группировки, которым общак на первых порах помогал встать на ноги. Увеличивались расходы на подогрев  окрестных тюрем и лагерей так, как бардак на зонах стал расти. А потому зоновские  воры просили больше для подкупа администрации лагерей, и для обуздания бандитского беспредела, поднимающего голову, и набирающего силы. Беспредел этот всё чаще организовывал на зонах свои порядки, перечёркивая тем самым все прежние воровские законы, действующие в лагерях многие годы...
Однако вернёмся к нашим бригадирам. После всех процедур с  Рентгеном, почувствовали они себя так плохо и мерзко, что пошли на то, на что воры никогда бы не пошли в других обстоятельствах, в другие времена и при другом смотрящем.  Затуманила обида  им разум, и затеяли они бузу. Видимо, новые времена и порядки в окружающем мире,  подействовали на них так, да и обида была не малой. Где  это видано вытряхивать из авторитетного вора показания без его воли, без веры его словам,  хитрыми приёмами, как в поганой ментовке?  Вот и объявили они срочный сходнях и, как положено, пригласили туда Силая. Снимать с должности смотрящего, было решено с соблюдением всех воровских законов.
  Но буза не получилась. Силай, каким-то образом, заранее узнал о сроке сходки, и успел до этого срока поговорить лично с большинством авторитетных воров, обиженных на методы Рентгена. Что и как он говорил каждому из них, понятное дело никому неизвестно, хотя рассказать сказок, что тогда рассказывали в городке на толковищах и бригадных сходках я могу множество. Но думаю, что всё это только бредятина бакланистых  урок, или как говорил один очень умный кум на одной из зон в Коми, где мне пришлось задержаться дольше всего, «лагерный фольклор». 
 В одно только я смог поверить.  Самым несговорчивым из бригадиров, Силай обещал, что обратится  к московским ворам, и  что  в случае большой бузы обязательно доведёт до них, что авторитетные воры столько лет обносили общак.  А ещё будто бы успеет пригласить их на саму сходку, и пусть тогда они послушают весь «гнилой базар», который затеяли «кроильщики».
 Думаю, что  именно так Силай  мог говорить. Гостей из «Центра» никто при таких разборках видеть не хотел. Заначки от  воровской кассы во все времена считались тяжким грехом, а потому выносить  разборки за границы городка никому естественно не хотелось. Это грозило многим разжалованием, а кое-кто мог лишиться и голов. Никто из бригадиров не хотел потерять заслуженный авторитет, никто не желал «ложиться на дно» или уходить в бега от неминуемого наказания. Силай же воспользовался этим, и обещал не поднимать шума, если его условия примут. И условия были приняты. Сход не состоялся, а Рентген стал ближайшим подручным Силая почти с неограниченными полномочиями.  Он   стал частым гостем  в бригадах, и частым собеседником бригадиров, а позже и  вообще заменил Силая почти по всем вопросам, решающимся смотрящим и бригадиром наедине.
 Силай стал заниматься более крупными и серьёзными вопросами. Он налаживал контакты с группировками из соседних областей, и дальних регионов. Часто бывал в разъездах, или сам принимал «делегации» из других мест. Его имя  уже через пару  лет стали знать не только на Урале, но и в Сибири, и даже в соседнем Казахстане. Силай был первый кто «шагнул» за границу республики, что никто до него не делал так уверенно и  умело, даже когда это было сделать проще, т.е. во времена Советского Союза, когда  не было ни границ, ни таможенных постов.
 В городке по существу больше правил Рентген, и тоже сделал за это время многое, чего  не было при Автвндиле. Он стал лично крышевать всех крупных предпринимателей, оставив бригадирам  только мелкие фирмы и предприятия, челноков и частников. А потому крупные дельцы почувствовали себя более свободно, а мелких бригадиры зажали ещё больше.  И это не могло не сказаться на авторитете  Рентгена. Все базары и рынки стали проклинать его имя, и владельцы мелких магазинов, пекарен и  мастерских, и даже  таксисты-бомбилы, стали называть его не иначе чем упырём.
 Конечно, это бригадиры постарались. Они стали ссылаться на Рентгена, обвиняя его в том, что им приходиться  выгребать у людей из карманов последнюю мелочь только в связи с указаниями этого подручного Силая. Это они распустили слухи, что Рентген творит за спиной смотрящего «беспредел», и управы на него пока нет.  Так  авторитетные воры попытались отомстить  Рентгену, а может быть и убрать его со временем, объяснив его смерть Силаю, возмущением народа.  Но Рентген вышел и из этой ситуации.
   Через свои уже налаженные связи среди среднего бизнеса, он пустил слух, что к нему с жалобой на «беспредел» может  обратиться любой, вплоть до последней бабушки, торгующей с земли пучками выращенного лично лука. И он действительно, в доме, в котором когда-то проживал Силай, и из которого тот недавно  съехал в новенький коттедж, «подаренный» ему за долги одним проигравшимся любителем азартных игр, стал вести приём всех,  кто пытался пожаловаться на  повальные поборы или насилие.
 Уже через несколько месяцев очередь на приём к Рентгену была расписана на месяц вперёд, и приходить стали не только с жалобами на воров, но и с жалобами друг на друга. Дельцы занимали друг у друга деньги, и не могли получить долг. Они торговали сомнительным товаром, и требовали за него  цену, как за хороший продукт. Они  создавали совместные предприятия, а потом не могли поделить доходы. Кто-то жаловался на партнёра по бизнесу, кто-то на поставщика или бывшего друга, которому доверил деньги или товар. Если в таких разборках фигурировали большие деньги или известные в городе люди, то спор между ними решал лично Силай, Рентген никогда не решал крупные вопросы  без его участия. Но со временем, все поняли, что стоящий или сидящий в тени Рентген  оказывает влияние на любое дело, которое попадало под разбор.
 Такой разбор иногда лишал одну из сторон  всего заработанного в пользу другого, и обрекал  начинать своё дело заново. Часто, выигравшей в споре стороне приходилось платить за справедливость в общак  почти половину того, что он имел или накопил за  годы занятия  бизнесом. Иногда обе стороны признавались виновными и обкладывались  помесячной данью. Однако, при всём при этом, каждый, кто решал обратиться за помощью к ворам,   верил  в свою правоту,  и шёл  на разбор  охотнее,  чем в государственные суды. В судах  их дела  могли  тянуться годами, а  решения бывали ещё более  спорными, и главное совсем не понятными и не справедливыми по оценкам  даже тех, кто считался в этих судах выигравшими. Люди шли на разбор к ворам охотнее и с большей надеждой, зная, что их дело разберут и быстрее (в один присест), справедливее по их понятиям, и даже если были не довольны,  успокаивали себя тем, что всё равно бы  нигде  быстрее и справедливее они не смогли бы решить своё дело.
 Если учесть что в те времена, когда работать за гроши или совсем без зарплаты  на старых заводах и фабриках соглашались не многие, то число людей занимающихся своим делом считая челночников, мелких торговцев, и таксистов-бомбил, в нашем городке составляло  почти половину населения. Не все из них соглашались на воровские суды, многие  предпочитали разбираться со своими делами сами. Но всё же,  количество обращений к воровскому суду росло в те времена из года в год. И это приносило ворам ощутимый доход, да и люди привыкали решать свои проблемы именно так, а значит, авторитет Силая рос как на дрожжах.
 Силай захватывал всё большую часть коммерческих проектов, в те времена  беспредельно  свободного, и почти не контролируемого никем теневого, а так же и легального бизнеса. Первым делом он прибрал к рукам добычу никеля на старых, раскинувшихся на огромной площади за городом, отвалах Никелькомбината. Черным копателям и мелким бригадам, которые делали там небольшие деньги,  вначале  предложили работать за деньги и сдавать найденный металл в одни руки. Потом несговорчивых быстро убрали угрозами и силой, а остальные влились в массу тех, кого привёл с собой авторитетный бригадир, назначенный Силаем. Дело пошло споро, появились серьёзные покупатели т.к. найти в старых отвалах  поначалу большую глыбу чистого никеля было делом обычным, да и поля, а вернее  огромные горы отвалов давали работу на многие годы вперёд. У работающих бригад появилась даже примитивная техника вроде старых тракторов «Беларусь», и грузовых машин для погрузки найденного за дань никеля. Ну, а главное появились «охранники», которые следили за порядком и за тем, чтобы на территории не появлялись чужаки.
 Кроме того, «силаевцы»  захватили  все подъезды к местному металлургическому комбинату, и ни один желающий уже не мог сдать металлолом на комбинат, без того чтобы заплатить процент охраняющим все подъезды  воровским бригадам. Так были обложены данью вначале приезжающие на комбинат машины, а постепенно и все частные пункты по приёмке металла.
 Особый авторитет  среди людей  в городке Силай создал себе тем, что разогнал или просто уничтожил всех торговцев наркотиками на территории городка.  Случилось это не сразу, а в те времена, когда наркотой в городке,  в основном героином, торговали  уже несколько группировок. Здесь были и пришлые, из больших соседних городов, и свои группировки, и цыганский барон, который создал на окраине за один год большое цыганское поселение. Дома и коттеджи в этом районе росли как грибы, а сам район  народ  вначале называл форштадтским табором, а потом был прозван людьми  почему-то «Шанхаем».
 Говорили тогда, что делом с торговцами героином занимался лично Рентген, и что крови в перестрелках и настоящих ночных боях  было пролито немало. Я, наверное, застал только заключительную часть этой войны, когда гремело дело о подставе ментам  двух старших сыновей барона. Они были арестованы по обвинению в изнасиловании и убийстве, но народ не верил в это. У «цыганят» всегда  на руках были  такие деньги, что они могли свободно  купить себе   самых  смазливых  проституток  городка, или даже  «выписывать» их себе из областного центра каждый день.  После  их ареста были убиты несколько воровских авторитетов, потом взорван джип с охраной барона, а затем в  Шанхае случился такой грандиозный пожар, что в руинах оказалась большая часть посёлка. Кончилось всё поздней осенью, когда, не смотря на приближающуюся зиму, все цыганские семьи оставили свои дома за одну ночь. Война была выиграна, но авторитет Рентгена среди воров пошатнулся.
 Многие считали пролитую  воровскую кровь виной Рентгена, и в тайне считали, что с наркоторговцами надо было подружиться, и делить  с ними доходы от продаж. Эти воры  не держали наркоманов за людей, и любую пролитую кровь считали  позором для вора. Но Рентгена, а в основном, конечно, Силая поддержали более молодые воры, которые  уже на себе испытали, что делают наркотики с  ними и их людьми, и на счастье Силая таких в тот момент в городке уже было большинство.
 Когда город вздохнул от наркотиков, и с улиц исчезли торговцы, а потом, постепенно, и толпы молодёжи,  жаждущие  новой дозы героина,  имя Силая зазвучало ещё сильнее и поднялось ещё выше.  И имя   его  уже с уважением произносили и в рабочих кварталах и цехах, и в бедных отдалённых окраинах и пригородах. Рентгена знали же только в воровской среде, да торгаши разных мастей.  Слава от простого люда ему не досталась. И сейчас мне кажется, лишь потому, что  он сам этого хотел. Он сам всё и всегда сознательно отдавал Силаю, и даже на воровских сходках никогда не говорил от своего имени, только от имени смотрящего.
 Только в  отсутствие Силая Рентген  позволял себе говорить и приказывать от своего  имени. Но когда Саша был в городе, Рентген даже по мелочам всегда ссылался на него. И вначале воры никак не могли разобраться, что же Рентген творит с позволения смотрящего, а что лично по своей воле. Но потом быстро поняли, что все дела он согласовывает с Силаем, и приказывает  от своего имени лишь тогда, когда с ним нет связи, а решение нужно принимать немедленно. И это открытие подняло Рентгена в газах воров, и даже помирило их с ним  на какое-то время. А вернее сказать, воровские авторитеты уже поняли, что представляет из себя  Рентген: что он никого и никогда не подставит зря перед смотрящим, что он не станет кроить себе в карман, а значит его нельзя купить, и что  он предан Силаю не как собака, а как друг. Да ещё, что слабым местом его являются женщины и дети.
 В подтверждение  рассказывали, как Рентген кинулся в огонь, когда горел цыганский котеджный поселок, и лично спас из огня  несколько грязных и никчёмных цыганских баб и ребятишек.
 «Сам поджёг, - посмеивались тогда воры, - и сам же пожарником стал».
 Воры решили, что поняли Рентгена до самого «дна», а потому питали ещё надежду   управлять им, надавливая на слабые места…

                6.
 В этот вечер Валя ждала мужа как обычно. Как уже привыкла его  ждать его каждый вечер, несколько месяцев подряд, начиная с обычного, на первый взгляд, осеннего промозглого вечера.  В тот осенний вечер  Валя  впервые почувствовала  что-то, что вдруг больно кольнуло в сердце, и   заставляло её потом  уже каждый вечер, с приближением темноты,  прислушиваться к шорохам  в подъезде, к шуму проезжающих мимо окон машин, громком голосам во дворе, и вообще ко всем резким и часто непонятным, гулким или отрывистым вздохам затихающего вечернего городка.
  Это был обычный  осенний  вечер, за окном разыгралась непогода, дождь бил крупными каплями в оконные стёкла,  завывал ветер. Виль задерживался, что было не впервые, но впервые она, оставшись дома одна, без сына, который ночевал у её родителей, вдруг  почему-то серьёзно  забеспокоилась. В голову  лезли какие-то отрывки давнего  разговора Виля с его шофером, какие-то грубые словечки его товарищей, заходящих  в их квартиру довольно  редко. И всё  время вспоминались слова матери, сказанные ей сегодня днём, когда она оставляла ей Димку.
- Смотри Валентина, - пряча глаза, сказала мать, - жить–то мы стали лучше. И квартиру нам в городе Виль купил, и деньги у вас водятся. Да, вот только, разве ты не знаешь, что про него люди говорят?
- Откуда вам-то знать мама? – удивилась Валя – Вы в городе-то всего полгода
как  живёте?
 - Всё ты знаешь, - вздохнула мать, - я же вижу по тебе. Ты последний месяц совсем не своя…
 Большая четырехкомнатная квартира, которую она, казалось ещё так недавно, с любовью и старанием, обставляла мебелью, подбирала занавески под цвет обоев, металась по  магазинам, выбирая самый лучший кухонный гарнитур,  покупала напольные вазы, телевизоры в каждую комнату,  в этот  непогожий вечер была погружена в темноту. Валя  одна сидела среди просторной, залитой светом большой хрустальной люстры,  кухне, тяжело опираясь локтями о край широкого  обеденного стола, покрытого бежевым пластиком, и  смотрела невидящим взором на черный провал окна, обрамленный, переливающимся перламутром тяжёлой  тёмно- синей портьеры.
 Слова матери неожиданно взбаламутили, и подняли на поверхность весь тот осадок в душе, который накопился у неё за последние годы. 
   Все  её тайные сомнения, все упрятанные глубоко от себя самой мысли и сомнения, которые она так старательно задвигала  в дальний  кусочек  сердца, пытаясь  заполнить дни работой по дому, школьными делами сына, хлопотами по переезду родителей, а потом и устройством их на новом месте, вдруг сегодня поднялись из глубины души, и как большое чернильное пятно, и  стали расплываться и туманить  разум.
  Она смотрела в черный проём окна, слушала завывание ветра, а ей вспоминался Димкин смех. Как-то  весной,  он рисовал дома стенгазету, которую ему поручили сделать в школе к майским праздникам. Он вообще хорошо рисовал, и с удовольствием брался за такие поручения.
 Тогда она  вышла из комнаты ненадолго, кажется, отвечала на телефонный звонок. Когда вернулась, сын громко смеялся. В огромном,  полуметровом аквариуме, который  совсем недавно  был для Димы одним из самых дорогих подарков,  и даже пределом мечтаний, и о котором он просил отца несколько месяцев, расплывалось большое фиолетовое пятно от чернил. Димка смеялся, приседая и стуча пальцами по стеклу. Его веселило, как мечутся в аквариуме большие и мелкие рыбёшки с удивительно яркой  иноземной раскраской.
- Ты что же делаешь? – всплеснула руками Валя, -  Ты же этих рыбок по всему городу искал, а теперь их отравить хочешь?
- Ничего, - скривил рот  сын,  - у меня насос сильный. Прокачает. А вечером я воду сменю.
 Тогда  Валю поразило равнодушие сына к тому, что ещё вчера было для него почти что самым дорогим и желанным.  А сейчас,  это расплывающееся   чернильное пятно она будто бы ощущала   внутри себя.  И,  наверное, как и  тогда её сын, чувствовала полное равнодушие ко всей роскоши окружающей её, и ещё вчера занимающей большую часть её мыслей.  И  только теперь Валя начинала понимать, что все последние месяцы жила в постоянном ожидании чего-то страшного, и даже жуткого. Страшного, как это чёрное пятно, которое просто расплывается и сметает все яркие краски. Сметает и обволакивает серебристые, полосатые, ярко-жёлтые и темно-зелёные, живые  и мечущиеся в испуге тушки рыбок с прозрачными, будто марлевыми плавниками, и извивающиеся стебли экзотических водорослей. И яркая картинка становится просто безобразно-грязной кляксой.
 Перед глазами Вали стали возникать отрывки из  прошлой жизни, которые она раньше не считала странными или страшными. Ей вспоминался тёплый летний вечер,  смех Виля, который открывал ей заднюю дверцу своего автомобиля. А потом жёсткий толчок в бок, почти в поясницу. В темноте салона она вначале нащупала, а потом увидела железное тело автомата. Тупорылое тяжёлое и громоздкое.
- Ты что,  мать твою! – прохрипел тогда Виль, и Иван, его шофёр, нервно заёрзал,  вцепившись руками в руль, -  Ты ещё гранатомет на лобовое стекло положи…
  А ещё  разговор с соседкой, с которой случайно столкнулись  перед домом, и они познакомились. Галина оказалась её ровесницей, и бойко обсуждала, что в доме живут одни старики, так что и поговорить-то бывает не с кем. И Валя не преминула  пригласить её к себе, чтобы показать вновь отремонтированную и обставленную квартиру. Их спокойная беседа за чашкой чая, вот здесь за этим столом, и слова Галины, когда уже  прощались, в дверях.
- Серёжка мой  старше твоего на два года. В пятый класс пошёл. И теперь ходит в школу один. Я ему из окошка помашу, и всё! А раньше же страшно было отпускать. Спасибо твоему Вилю, что передушил всех этих наркоманов. Ведь весь город ими забит был! Да, всё молодёжь, молодёжь зелёная. Так и начинаешь думать, что же будет с сыном, когда подрастёт. Не дай бог, тоже попадётся к ним и будет колоться по подъездам и подворотням…
«Передушил!» -  как эхо вспомнила она слова соседки. « Господи! – будто током пробежала мысль  -  Это мой Виль передушил!».
 И сразу же вспомнились рассказы женщин  на работе о взрывах машин, в которых возили наркотики, и о найденных милицией в заброшенных карьерах за городом   трупах, изрешечённых пулями до неузнаваемости, с карманами набитыми   расфасованным по дозам  героином.
«Это не он! – думала тогда Валя, – Он обладает такими способностями, и он занимается совсем другим».  Но сейчас она уже понимала, что Виль был с теми, кто это делал, и был среди них не последним человеком. Значит это и он тоже?
 Два года назад Виль настоял, чтобы Валентина ушла с работы. Он сказал тогда, что забот ей хватит. И действительно, он открыл ей большое поле для деятельности.  Он принёс  ей   много денег. Столько  она не видела за всю свою жизнь,   и тогда  они стали обговаривать  всё, что нужно сделать  для обустройства их быта, для переезда в новую квартиру. Но в ходе этих разговоров,   впервые, её  сомнения  об  этих деньгах, и вообще о том количестве денег, которое появилось в их жизни так неожиданно, о  его  новых друзьях, и о его новой «работе», о которой он старался не говорить с ней,  выплеснулись в поток вопросов, которые она стала  ему  задавать. Она хотела знать: что он делает, откуда столько денег, кто ему дал такую дорогую машину с шофёром, почему этот шофёр выглядит так подозрительно, и ещё многие, что она не успела  ему задать.   Виль  просто отмахнулся от них   кивком головы, и небрежной улыбкой.
- Брось, Валюш! Зачем тебе все эти бабкины сплетни. Ты же знаешь, что я не дурак. Не заставляй меня оправдываться. Ладно?
 Как-то через год она ещё раз попыталась расспросить его.
- Я деньги не краду! – резко ответил Виль, - Ты это хочешь услышать?
Разговор опять не получился, и Валя успокоилась  на какое-то время. Но слухи, конечно, продолжали  доходить  до неё. Она уже знала и от Галины, и от старых подруг по работе, что её  Виль связан со многими криминальными именами в городке.
«Зачем это мне?» – думала Валя  несколько месяцев назад, в один из редких дней, когда осталась  наедине с собой. Она расхаживала по большой, только что отремонтированной, пахнущей ещё краской, древесной стружкой и новой мебелью,  квартире, когда Дима был в школе, и мучилась тревожными мыслями.
«Зачем мне всё это когда я целыми днями одна? – напряжённо думала она, – Как и в те времена, когда он был в тюрьме, я опять жду его каждый день. А иногда не вижу сутками, а слышу только по телефону его голос.  И что изменилось? Он теперь свободен, но для меня он всё также далеко…».
 Да! Тогда она думала только об этом. У неё было много свободного времени, но за всё это время она не могла почему-то  соединить все те воспоминания, которые ей пришли в голову в этот ненастный осенний вечер. Почему она была так слепа, так недалёка, так спокойна? Почему очевидные события и перемены в её жизни, раньше   не казались ей такими ясными, как в  этот ненастный дождливый и до черноты тёмный  вечер?
 Валя  подошла к окну. Дождь  затихал и тёмное небо, казалось, посветлело. Во дворе стали различимы очертания деревьев, детской песочницы и маленького здания. Когда-то это была обыкновенная кирпичная будка, в которой принимали стеклотару. Сейчас, уже бар. Будка,  была перестроенная  совсем недавно новым хозяином в питейное заведение. На яркой табличке над входом  красовалась новенькая вывеска «Бар Крепость», и сама будка, действительно чем-то походила на средневековое  укрепление. В её  глухих стенах было пробито несколько узких и длинных окон, напоминающих бойницы, и закрытых толстыми  тёмно-красными стеклами, увитыми металлической сеткой.
 Этим  летом, вечерами под окнами  раздавались пьяные голоса, гудки автомобилей, женские визгливые выкрики, или кто-то мог затянуть громогласно песню, гулко отдающуюся в тишине двора. Однако это бывало редко.  Видимо хозяин бара как-то следил за своими клиентами, и в основном большого шума не бывало.  Обычно всё быстро заканчивалось гудками и шумом отъезжающих автомобилей или такси…
 Валя  вспомнилось, как одной  из  летних ночей, она была разбужена криками людей  и завыванием  автомобилей, и  не успев  ничего подумать об этом шуме,  поняла, что Виля нет дома.  Валя быстро заглянула в детскую, увидела, как обычно широко раскинувшего во сне руки спал  сына, и тут же услышала, как муж открывает входную  дверь  своим ключом.
  Было почти утро. Виль стоял в коридоре  в неимоверно грязном, местами порванном и прожженном костюме от Армани. На испачканном сажей лице гуляла непонятная, то ли ухмылка, то ли гримаса боли. В глаза бросилась белизна бинтов, предательски  выглядывающая  из-под  левого разорванного рукава, и в доме  резко запахло гарью и копотью.
 Валя, вбежав в  просторный коридор, увидев всю эту картину, попыталась что-то сказать, но  натолкнулась на строгий взгляд мужа.  И готовые уже брызнуть  слёзы, тут же зажала рукой. И слова застряли в горле, только хрип и бормотание.
- Ванну мне налей! – всё так же строго глядя ей в глаза, отчуждённо приказал Виль, -  И не заводи не нужных разговоров. Просто был пожар. Обыкновенный пожар – понимаешь? Это случается. Но я цел и здоров. Иди!
 Через несколько дней весь городок шумел от слухов,  о сгоравшем цыганском посёлке Шанхай, о погибших в огне женщинах и детях. Рассказывали о жутких криках заживо сгорающих людей, замурованных  толстыми стенами и решётками. Говорили, что те же стены и решётки, воздвигнутые цыганами для защиты от милиции, несколько раз пытавшейся безуспешно штурмовать наркотические притоны Шанхая, стали неодолимой преградой для спасения их обладателей.  И в каждой рассказанной истории упоминалось постоянно лишь одно имя – Силай.
 Валя  не могла долго слушать это, ни от подруг, ни  от знакомых.  Перед глазами вставало опалённое огнём лицо Виля, и его белые бинты на руке. И сразу вспоминалось  празднование год назад юбилея Виля. Тогда в самом большом ресторане города – Юбилейном собралось много народу. Валя была в шикарном платье, которое ей подарил Виль. «Французское,» - сказал он, когда отдавал коробку. «Будешь у меня самой красивой!».
«Зачем?» - удивилась тогда Валя, - « У меня и так полный шкаф. Я же не успеваю их все надевать…».
  Шум музыки, снующие по огромному залу официанты, в строгих смокингах и бабочках,   а главное  большое количество неизвестных ей людей, которые подходили к их столику  с поздравлениями вначале вселили в Валю, какое-то тревожное чувство, будто  она попала на бал, где её никто не ждал.  Но постепенно, она успокоилась. Все эти люди, так откровенно пытались выразить Вилю уважение, кланялись, пожимали руку, улыбались, заглядывая в глаза, что Валя стала даже испытывать гордость за мужа. Такую гордость, о которой уже забыла. Как в те времена, когда он начал  приносить в дом хорошие деньги, и в его глазах впервые после заключения исчезли тоска и угрюмость.  Кроме того, сопровождающие  всех этих, таких разных, и в тоже время   чем-то неуловимо похожих друг на друга мужчин, такие же элегантно одетые женщины разных возрастов, непременно подходили к Вале, и поздравляли её с юбиляром, а многие тянулись с поцелуями, что удивляло, но потом стало восприниматься Валей с долей иронии и той  же гордостью  за мужа.
  Когда  весь этот непонятный ритуал, и незнакомые лица стали уже надоедать  Вале,  а  поток поздравляющих, наконец, стал иссякать, и  большой зал ресторана  заполнился  людьми до предела,  муж, молча, взял её за руку и  увлёк  за собой.  Он  подвёл её к узкоплечему, небольшого роста мужчине в  бежевом, видимо дорогом костюме, сидящем на нём, однако, как-то мешковато, и  казавшийся Вале почему-то одетый им с чужого плеча. Мужчина выглядел чуть старше Виля, и стоял одиноко в углу зала, возле лестницы ведущей вниз,  окружённый только крепкими парнями спортивного вида. Валя даже  подумал вначале, что это толкутся  шофёры тех, кто приехал на юбилей. 
- Познакомься,  - просто сказал Виль, – это мой друг. Саша Видикалов.
 Парни окружающие их сразу расступились, а потом и вообще сделали несколько шагов назад,  оставляя их втроём.
Мужчина сделал шаг вперёд, улыбнулся, сверкнув золотыми коронками зубов, и обдав Валю крепким запахом сигарет смешанным с еле уловимым запахом дорогой парфюмерии. Улыбка на его сером, не здоровом лице,  с заостренными, обтянутыми коричневатой кожей скулами, больше походила на гримасу боли или неудачную  ухмылку.
- Друзья зовут меня просто – Силай. Но для вас Валя, я думаю, что останусь просто Сашей…
 Валя не знала, заметил ли Силай, как вздрогнула её ладонь в ответном рукопожатии, когда он произносил эти слова. Но сразу после этого, Видикалов кивнул ей, и отозвал  Виля в сторону, небрежно бросив уже на ходу: «Ты извини нас. Мы ненадолго!»…
 Валя очнулась от воспоминаний лишь от голоса Виля.
-  У тебя бессонница?
 Валя резко обернулась и увидела насмешливые, уставшие, но сегодня лучащиеся спокойствием и озарённые  доброй улыбкой глаза мужа. Виль стоял на пороге кухни, опёршись плечом и головой о косяк двери. Он улыбался грустно, но во взгляде  почему-то не было обычной строгости, к которой она привыкла за последние месяцы.
- Ой! – Валя прижала обе руки к груди, как будто закрываясь от чего-то, - ты напугал меня. А я тебя специально ждала. Не ложилась…

                7.
- Пойдём в комнату, - предложила Валя, - или ты хочешь есть?
- Нет. Есть не хочу. Но может быть,  поговорим здесь. Димка же спит.
- Дима у матери. Я его специально отправила. Знала, что ты можешь прийти поздно.
- Честно говоря, - Виль мельком глянул на настенные часы, – уже третий час ночи, и я жутко устал.
- Нет, Виль! Я слишком долго ждала…
- Хорошо, - неожиданно быстро согласился он, и сразу пошёл в комнату.
- Я хочу тебя спросить, Виль:  начала Валя сразу, пока муж садился в кресло, и устало вытягивал ноги, - Что ты делаешь? Кем ты стал? Ты обещал мне, что у нас будет всё хорошо. Ты говорил, что не воруешь, а сам являешься одним из тех, кого называют ворами. Ты обещал мне…
- Так много я тебе не обещал! – резко перебил Виль, и Валя увидела, как он, прикрыв глаза, знакомым уже движением трёт пальцами переносицу. Это обозначало   крайнюю степень сосредоточенности или раздражения. Валя испугалась, что сейчас он перебьёт её, начнёт говорить сам, и тогда она спутается, и разговор опять будет скомкан.
- Зачем мне всё это благополучие, когда тебя могут убить в любую минуту? – резко выкрикнула она, и тут же замолчала,  испугавшись своего крика.
  Виль вдруг улыбнулся.
- А помнишь, как ты восхищалась этой квартирой. Сталинская постройка, стены два метра  толщиной, потолки три метра высотой, площадь больше ста квадратов. И всего две двери на лестничной площадке, и всего три подъезда в доме. Отличный старый район был просто мечтой, а ещё ты очень ловко руководила строительной бригадой, которая делала у нас ремонт. Тогда ты была счастлива. Правда? 
- А сейчас нет! – чуть слышно выдохнула Валя и закрыла лицо руками. Слёзы неожиданно подкатили к горлу, и она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться.       
- Садись, и успокойся, - устало попросил Виль, - Давай поговорим спокойно. Видимо, действительно пришло время серьёзно поговорить.
- Я боюсь за тебя! – всхлипнула Валя, и уже  оторвав  ладони от лица, выкрикнула, - И за себя, но ещё больше за сына!
- Я знаю, - вздохнул Виль, - но скажи мне, что я ещё могу  сделать? Я свою судьбу не выбирал. Я не ходил воровать с малолетства, ты знаешь. Но так всё сложилось, и кто я теперь после тюрьмы?  Какой был у меня выбор? Работать на заводе и ждать зарплату по полгода? Ты хотела, чтобы мы продолжали жить  так?
- Так было спокойнее… - утирая слёзы, вставила слово Валя.
- Конечно, - кивнул Виль, - было спокойнее. Но разве это можно было назвать жизнью?
- Значит лучше убивать людей? – опять повысила голос Валя – Ведь ты тоже стоишь за этим…
- Ты меня знаешь, - перебил с досадой Виль, - я болваном  никогда не был. Я всё понимаю, но не я устанавливаю правила игры. Ты разве не видишь, что твориться вокруг? Ты разве не понимаешь, что страны нашего детства уже больше нет? Не наше детство закончилось, закончилась сама страна. Но жить-то  хочется по человечески.  Не в нищете, и не  с согнутой спиной. Не я виноват, что люди перестали уважать друг друга, и бросились во все тяжкие грехи, чтобы казаться, а не быть кем-то. Я не собирался, и не собираюсь казаться лучше, чем я есть. Я делаю, что могу, и так как это считаю возможным. И, наверное, я не прав тоже. Но кто не без греха?
 Виль вздохнул, переводя дух.
- Наверное, если бы всё было по-другому, я тоже был бы другим. И может быть, как и мой отец отработал бы на заводе всю свою жизнь, и не задумывался бы:  кто я, что делаю, почему живу так, а не иначе? Но я попал в тюрьму, а не в институт, и там преподают совсем другие науки. Кто же знал, что эти науки так  понадобятся  мне на воле? Понадобятся не для того, чтобы почувствовать себя авторитетным вором, а для того, чтобы став  уголовным авторитетом почувствовать себя человеком.
- Да, - Виль вскочил на ноги и нервно заходил по комнате, - мои руки за последние годы не стали чище. Но  я уже давно замарал их, ещё там, в лагере. А здесь я просто делаю то же самое, что и там. Я продолжаю выживать, пытаюсь остаться самим собой, и всё так же мечтаю, что и ты, и Дима будете счастливы. Но так уж случилось, что там я думал только о нас, и делал всё, чтобы мы быстрее встретились на воле. А здесь мне приходится думать ещё и о многих других, жизнь и благополучие которых зависят теперь и от меня тоже. И я не стремился к этому, но, как и в лагере, я сделал свой выбор, и мне ничего не остаётся. Как донести этот крест до конца…
 Валя заворожено смотрела, как Виль нервно расхаживает по огромному ковру пастельного цвета  в центре залы, и как с его лакированные туфли оставляют на ворсе черную тропинку от осенней грязи, налипшей на его подошвы. При его последних словах она вздрогнула и не смогла удержать громкого всхлипа, от слёз, которые копились у неё внутри с каждым сказанным Вилем словом.
 Виль остановился и резко подошёл, и, нажимая на плечи, усадил её в большое мягкое кресло, рядом с тем, в котором только что был  сам. Но он не сел на своё место, он нагнулся к лицу Вали, которая сидела, сложив плечи, словно крылья, и опустив лицо в пол, будто боясь удара молнии. Виль никогда не поднимет руку на женщину, это она знала. Но  его слова обжигали ей лицо больнее, чем множество пощёчин.
- Я не искал такой доли! Но выйдя на свободу, я оказался в тех  же условиях, что и там, за колючей проволокой. Откуда мне было знать, что пока я сижу там, весь наш городок, и вся страна превратится в один большой тюремный лагерь?  Здесь нет забора, нет часовых на вышках, но порядки стали такие же как и там. Как и там, администрация только смотрит за внешним подобием порядка  в общественных местах, да  с высоты сторожевой вышки.  Как и там, авторитет у того, кто больше наворовал, кто смог подмять под себя большее количество людей, у кого в руках не дрожит нож, или ещё что похуже.  И там и здесь богатство теперь берётся силой, и прав тот, у кого этой силы больше. И  оказалось, что и здесь теперь можно добиться чего-то только при наличии силы, денег и отсутствии жалости и нерешительности…
 Виль вдруг резко оборвал себя и,  сделав шаг в сторону, и почти упал в кресло. Он опять стал уставшим, и даже почти обессиленным. Его пальцы опять, привычным движением тёрли переносицу, а глаза были закрыты.
- Да, я пошёл к ним сам, и сам принял правила их игры. Но с самого начала я старался делать то, что могу. Я старался защитить самых слабых и  беззащитных. Я старался наказать самых отъявленных отморозков и негодяев. Я старался спасти жизни тех, кого ещё  можно было спасти. Я пытался оставаться человеком, но это видимо плохо мне удалось. В этом ты права. И я могу оправдаться лишь тем, что нельзя не запачкаться в крови если работаешь на скотобойне. Это слабое оправдание, и ты права, что можно было бы работать и в другом месте. Но тогда бы я не смог обеспечить нормальную жизнь вам с Димкой, а главное, тогда бы я совсем не смог бы помочь никому, в том числе и себе. Сидеть в сторонке и смотреть, как несколько сволочей и негодяев творят беспредел, я отучился ещё в лагере. Я не мог бороться со всеми, кто это делал там. Их было слишком много. Но я всегда старался сделать что-то для тех, кто был рядом, кто спал со мной  в одном бараке, кто ел со мной из одной кастрюли, или просто работал в моей бригаде.
  Но ты пойми: и там и здесь, те, кто обязаны это делать по роду своей службы, или  в силу своих обязанностей и кто имеет на это право, сейчас вообще ничего не делают.  Поэтому кто-то должен делать это за них…
- Не знаю! – Виль выпрямился в кресле и даже чуть развёл руками. Валя  пригляделась внимательней, и удивлённо заметила, что сегодня Виль тоже не похож на себя.  Он стал очень осторожен в движениях после возвращения из тюрьмы, и она не помнила за последние годы, чтобы он допускал какую-то суету в движениях или жестикуляцию, как сейчас.
- Я не знаю, что ещё сказать тебе! Меня тоже иногда посещают и страх, и отчаяние, но я гоню их прочь. Я пытаюсь организовать вокруг себя что-то, что похоже на нормальную жизнь. Ну, или хотя бы то, что было бы не похоже на эту звериную стаю, эту потную и противную возню, призом в которой всегда является только куча денег. И  знаешь, иногда мне кажется, что я, поэтому-то  ещё до сих пор жив и здоров, что не пытаюсь, как большинство из тех, кто меня окружает, урвать себе, как можно больше денег, или отломить самый жирный кусок  от любого «пирога», который чуть не ежедневно делиться ими.
 Конечно, то,  что я делаю, я делаю не чистыми руками, и не всегда правильно, а иногда и жестоко, но  я просто не могу сделать большего.  Я всё-таки ещё хочу жить, и хочу ещё помочь кому-то. Потому, что если я не помогу этим, часто ни в чём не повинным людям, этого не сделает никто!  И пусть это звучит слишком уж театрально, но у меня нет других слов, чтобы ты поняла и поверила мне.
- Я верю тебе! – неожиданно вырвалось у Вали, -  Но я не знаю, как мне жить дальше! Теперь я буду бояться за тебя ещё больше! Ты мог бы уйти от них. Ты мог бы заняться чем-то другим. У тебя же теперь большие связи…
- Да! – опять перебил Виль – Я мог бы, но не стану. Во-первых: потому, что это не так просто как ты думаешь, а  во-вторых: я не привык бросать всё на полпути. Конечно, я не смогу провести свет во все дворы нашего городка, и повесить во всех тёмных углах фонари, но я могу остановить тех, кто безпредельничает в этих тёмных  дворах.  Нет, я не смогу как Господь Бог накормить всех голодных, помочь всем несчастным, и даже гарантировать полную безопасность тебе и сыну я не могу.  Но если я уйду, то не смогу больше заставлять богатых давать работу бедным, и не смогу спасти ни одной жизни. Я   не смогу защитить, ни вас, ни множество других людей.  Я не смогу остановить многое, что будет большим горем, для большего количества людей.
 Так, я хотя бы стараюсь, чтобы в городке было хоть какое-то подобие, хоть какой-то власти, когда власти ни над кем фактически нет никакой. Я стараюсь, чтобы было хоть какое-то подобие правосудия, когда в судах его вообще нет. Везде всё за деньги! И у нас тоже. Но у нас деньги не решают прав или виноват. У нас решают люди и воровские законы, а деньги нам и так отдадут, и  правый отдаст и виноватый.  И это не самое лучшее, что можно сделать. Но это всё, что могу сделать я!
- Но ты ещё и убиваешь людей? – уже осторожно спросила Валя.
- Да! – выдохнул Виль и поднял на неё глаза. В них была тоска, но где-то в глубине уже появилось прежнее тепло, которое он излучал, когда только вошёл в квартиру.
- Лично я никого не убиваю. Но ты права, я рядом с этим  всегда. А потом, я говорил тебе уже, что лагерные законы сегодня повсеместно, а  в тюрьме люди  гибнут и за менее  невинные  дела.  Да,  и называть людьми тех, кто торгует или просто раздаёт наркотики малолеткам, или грабит и насилует девчонок во дворах и подъездах, могут только такие добрые женщины как ты. Раньше бы эти люди сидели в тюрьме, но сейчас их развелось столько, что многие из них сами ходят в милицейской форме. Если их не убирать с улиц и дворов, как тогда жить таким как ты?
- Откуда же их стало так много, - пробормотала недоверчиво Валя, - ведь жили же мы нормально…
- Ну! – пожал плечами Виль, - Этому много объяснений. Ты их и сама знаешь. Да, что от них толку? Давай лучше договоримся с тобой…
 Валя с трудом сглотнула комок в горле и  внимательно посмотрела на мужа. А Виль будто бы и не замечал её волнения. Он всё так же, согнувшись, сидел в кресле,  и  теперь  выглядел  поникшим и уставшим.
- Во-первых: ты не будешь бояться за меня. Ты же помнишь бабку-колдунью? Вот она сказала, что я проживу почти до восьмидесяти лет. И я ей, как не странно, верю. А ты?
- Она так сказала тебе? – радостно воскликнула Валя.
- Во-вторых: - продолжал бесстрастно  Виль тем же уставшим голосом, -  ты должна знать, что вся эта жизнь наша скоро закончится. Я это чувствую. Но вот только как, и когда закончится, я не знаю.  Поэтому, я дам тебе ключ от моего сейфа в нашей спальне. Там есть всё необходимое, чтобы  вам с Димой быстро уйти из этой квартиры. Это может понадобиться неожиданно. Или я позвоню, или…   Ну, или ты сама поймёшь что к чему…
- Господи! – вздохнула Валя, - Я ждала что-то подобного, но, слава богу, ты сам это сказал.
- Думаю, что всё это не страшно, Валя! – уже улыбался Виль, - Просто всё может измениться, и тогда нам придётся уехать далеко и надолго…
- А сейчас нельзя? – радостно и с надеждой перебила его Валя.
- Нет! – мотнул головой Виль, - Я тебе уже говорил, что сейчас не время…
 Так  и окончилась та долгая осенняя ночь. И уже прошла зима, и весна, и наступило лето. И Валя постепенно притерпелась к ежевечерним ожиданиям мужа, к ежедневным тревожным мыслям, которые уже не жалили больно, а лишь ныли, как старый больной зуб. Ныли постоянной, неутихающей болью, к которой она привыкла. И вот уже вторую ночь, летнюю, душную и тревожную она ждала мужа, и пока ещё надеялась, что всё обойдётся. И лишь воспоминания тревожили её память, и только предчувствия не давали ей уснуть до самого утра.
 К счастью, она ещё не знала о том, что Виль пропал, и что Силай с подручными уже ищут его по всему городку. И звонить на мобильный телефон мужу она  тоже пока не решалась. Его отлучки стали привычными, но в эти летние ночи она почувствовала что-то, что заставляло её раза за разом возвращаться  к воспоминаниям обо всех недавних событиях, и разговорах  с мужем, и с окружающими его людьми, и не звонить ему до последнего. Телефон у Виля  мог быть  и отключен, и потому звонок на его мобильный   она приберегала  на крайний случай, а для  скрашивания ожидания, или же для того, чтобы осознать ещё что-то важное для себя, Валя теперь часто предавалась воспоминаниям. Воспоминания помогали ей не метаться по квартире, не быть в постоянном напряжении. Они как будто раз за разом давали ей ответ на вопросы, на которые её никто ничего не мог ответить.
  Окно в кухне стало розоветь отсветами раннего летнего восхода  и, разминая затёкшие члены, Валя встала, и привычно пошла в спальню. Наступало время, когда ждать было уже бесполезно, и именно тогда она как будто успокаивалась.
  Валя, уже в который раз, заглянула в спальню сына, послушала темноту его комнаты, потом посмотрела на часы в коридоре, показывающие четвёртый час утра, и стала укладываться. Ждать больше не имело смысла, да и глаза уже сами по себе смыкались. Тревожное, многочасовое ожидание, и недобрые воспоминания, измотали её как всегда, и теперь она готова была упасть и погрузиться в не спокойный и чуткий сон, как это уже было не раз за последние месяцы…
   Уже засыпая, она всё ещё прислушивалась, не скрипнет ли дверь в  подъез-
де, не раздастся ли шорох перед входной дверью, не загудит ли во дворе знакомый рокот автомобиля. Прислушивалась по привычке, а не с ожиданием, без всякой надежды, а только с уверенностью, внушённой когда-то мужем, что он обязательно вернётся, несмотря ни на что.

                8.   
- Просыпайся! – в кромешной темноте подвала я почувствовал, как Рентген трясёт за плечо девчонку.
- Чего ты? Офанорел  что ли? – хриплып  со сна голосом просипела она, - Ночь ещё на дворе…
- Утро уже почти. Вставай тихо, не шуми.
- А ты не лапай граблями!
 В темноте раздались шорохи, видимо Анечка всё же подчинилась Вилю.
- Слушай внимательно! – зашептал Виль,  - От того как и что ты расскажешь, будет зависеть поверят тебе Зуб и Алабай или нет. Алабай мент тёртый. Его на фуфло  не возьмёшь. Он  до майора в уголовке  дослужился, и не на последнем счету у них был. Погорел он на том, что начал колоть «черных» - азербайджанцев,  у себя в гараже. Увлёкся. Да так, что  только кожу с них не сдирал…
 Короче, надо чтобы он тебе обязательно поверил. Тогда и на дыбу тебя он не повесит. Чуешь, как палёным мясом пахнет?
- Нет, - через несколько секунд раздался испуганный голос Анечки.
 Я тоже чуть слышно потянул носом, но ничего не почувствовал. В подвале пахло всё той же кислятиной от бочки с квашеной капустой, пылью и гнилыми досками.
- А вот я чую, - вздохнул Виль, - это твоей палёной шкурой пахнет. И запахнет ещё сильнее, если не начнёшь соображать быстрее, и слушать меня внимательно.
- Не гони жути, - зло процедила маруха, - не таких я видала умников. Зуб меня Алабаю не отдаст. У него сейчас каждый человек считанный...
- Им обоим нужен я! – выдохнул громко Виль, - И это их последний верный шанс опрокинуть Силая. Они ставят на кон последние козыря, чтобы вскрыть банк. А такое барахло как ты,  они выкинут из колоды и забудут. Но если уж они блефуют тобой, как козырной дамой, то в размене, они выжмут из тебя последнее, до тех самых пор, пока ты за эту  даму  и будешь канать.  В терц играла когда-нибудь?
 Анечка молчала долго, сопела в темноте, и поскрипывала на досках. Видимо, никак не могла  усесться удобно.
-Ладно! – наконец услышал я её голос,  - Считай, что напугал. Говори, что хотел.
 После этого Виль  дёрнулся. Доски заскрипели, и голос его  стал, почти не различим. В темноте был слышен шёпот, тихий шорох губ. Расслышать что-то было не реально, а потому я лёг навзничь и закрыл глаза. Шёпот Виля успокаивал и раскачивал  каменный пол подвала как  ласковый морской прибой. Наверху где-то заголосили петухи.
 Проснулся я от  тусклого света, бьющего в лицо. Кто-то что-то громко кричал, потом хлопнула крышка люка, и в подвале опять стало темно. Я почувствовал, что мы с Вилем остались одни, и сон слетел с меня, как казённое лагерное одеяло при  утреннем подъёме в лагере. Как пушинка. Однако шевелиться я пока не собирался. Хотелось послушать и понять: что же происходит?
- Знаю, не спишь уже, - раздался громкий голос Рентгена, - и скоро  тебя         тоже наверх потащат, Курок. Так что,  нам с тобой кое о чём договориться надо.
 Я протёр глаза и сел. В полумраке, у дальней стены еле угадывалась фигура Рентгена сидящего возле стены. Он переместился глубже, ближе к закрому с картошкой, и сидел на какой-то тряпке, по-узбекски скрестив ноги.
- Либо подведёт нас Анечка, и расколется. Либо Зуб после её басни крепко задумается, - тихо прошелестел одними губами Виль.
- Слышишь, как колготятся?
 Я действительно расслышал, что наверху в доме кто-то громко, взахлёб, что-то говорит, и несколько голосов ему вторят, от случая к случаю.
 - Алабаю, как всегда не терпится  порвать  кого-нибудь, - хмыкнул Виль, - или хотя бы кровь пустить. Чего его Гурьян себе не прибрал? Такой ценный кадр.
 В голосе Виля чувствовалась насмешка, но я ответил серьёзно.
- Гурьян вор честный. Он со ссученными ментами дел иметь не станет.
- Ну, да, - всё так же с насмешкой перебил он меня, - его мальчики крови льют не меньше. Только вот  мозгов у них совсем нет, в отличие от Алабая. Умный мясник  директору колхоза не нужен. Главное чтобы бил и резал когда скажут.  И может Гурьян и простил бы Алабаю его бакланку. Ведь его ребята тоже иногда орут и болтают не по делу. Но ему не нужен человек, привыкший принимать решения. Так что Курок, не в бывшей ментовской биографии   дело. На Силая и бывшие мены, и многие из нынешних, работали и работать будут.
- Да, сейчас не это главное! – Рентген передёрнул плечами, - Сейчас они разборки окончат, вытащат тебя наверх, и начнут из тебя отбивную делать. Придётся тебе немного потерпеть, Гриша. Продержись,  сколько сможешь, не лязгай понапрасну зубами обо мне, молчи больше, тогда и проживёшь  дольше, и я тебе помогу.
 В груди у меня вдруг всё затряслось, прямо ходуном плечи заходили. Я же чувствовал, что Рентген не шутит. Не тот он человек, это уже тогда мне понятно было.
- Да, не выдержу я!
 Я уже кричал, в голову ударила горячая волна, и все слова об Алабае вспомнились, и виделась мне мучительная смерть, и боль, которою я всегда не переносил.
- Жить захочешь – выдержишь, - спокойно ответил Рентген, только не  дрейф, не показывай Алабаю, что трусит тебя. Чушь какую-нибудь неси. Не мне тебя учить. Представь, что разводишь его ещё на три тысячи баксов, и играй как обычно. А начнут мясо из тебя рвать, так ты не смотри по сторонам. Голову задери, и неси свою ахинею, как в самые лучшие времена, какие у тебя были. Ты же бывал у зубного врача, Гриша! В таких случаях зажиматься нельзя. Нужно думать о хорошем и приятном. А моё слово верное. Клянусь, что выручу тебя. Но только в том случае, если лишнего не скажешь. И не подумай, я не за себя боюсь. Если скажешь много, они меня наверх не поднимут. А будешь молчать, или дуру им пропихивать,  меня поднимут, и вот тогда мы посмотрим у кого в рукаве козырей больше. Договорились Курок?
- Да, не переношу я боли! Меня менты как прессовать начинают, так я могу минут сорок выдержать не больше! Понимаешь ты это! А этот из меня мясо рвать будет! Так я всё скажу! Я крови не терплю! У меня от неё сразу сердце в горло залезет…
- Всё! – резко перебил Рентген, - Захочешь жить – выдержишь! Помни только, что на фарте сейчас далеко не уедешь, не те времена настали. Думай, Курок, думай! Можешь болтать всё что угодно, но обо мне скажи, что не разговаривал, молчал мол, всё время. Так и гни своё, ори, плачь, мамой клянись. Тяни время. Это будет главным.  У Алабая тоже характер заводной, может долго не выдержит и потащит меня. А тогда и о тебе на время забудут. Будет у тебя передышка, а у меня время, чтобы нам выпутаться. Мне ведь главное наверх попасть, а там поглядим кто кого.
 Рентген замолчал, а я, клацая  зубами, забился в угол, и просидел  там, прислушиваясь к голосам, и вздрагивая от всякого шороха и шума. Это время: может минуты, а может и часы, запомнил я навсегда! Никогда больше в своей жизни не испытывал я такого страха. Никогда больше не мутило меня от ожидания того, что со мной будет, так как тогда. Мутило до тошноты, до рвотных позывов. И в холодном подвале было мне жарко так, как будто засунули меня в горящий котёл со смолой. Этот ад  оказался страшнее даже того, что произошло потом.
 Люк над головой открылся, и кто-то громко позвал меня. Когда я стал подниматься по шаткой лестнице, сильная рука схватила меня за шиворот и выволокла наверх. Я, конечно же, сразу же ослеп от света. Пот лил с меня градом, я смог разобрать только довольный собой хохот Алабая, и в нос шибануло резким запахом бензина. Потом я почувствовал, что меня усадили на стул и стали прикручивать к нему электрическими проводами. Изоляция впивалась в кожу сквозь рубашку, и сквозь легкую ткань летних брюк.
 Нет! Не буду рассказывать, что было потом. Это было неприятно, больно, да и память моя со временем всё больше стирает все эти ужасы. Жить с такими воспоминаниями нельзя. Это я понял уже потом. И постарался забыть всё быстрее. Но всё же  душными летними ночами мне иногда слышится грохот раскатистого хохота Алабая, и его громкие крики.
- Ты знаешь его? Ты говорил с ним? Что он говорил тебе?
Я старался не открывать глаза и что-то бормотал в ответ, а боль жгла всё моё тело, сверлила, вонзалась в меня железом, резала мою одежду, гулко отдавалась ударами в голове.
 Меня спасло то, что от страха я совсем потерял голос, и ещё абсолютно не понимал того о чём меня спрашивают, и что от меня хотят.
 Очнулся я от страшной боли в руках, и от того, что не мог дышать. Нос был разбит вдребезги, и я хватал горячий воздух ртом, но никак не мог надышаться. Было ощущение, что лёгкие забиты песком, и я никак не могу вздохнуть. Только тут я понял, что  болтаю ногами почти  под потолком дома, подвешенный за связанные за спиной руки. В доме было тихо, и поэтому я подумал, что потерял слух. Тогда у меня мелькнула мысль, что перебитые перепонки ушей, это возможно спасение для меня. Не слышать этих ублюдков, а главное не слышать собственных криков и мучений  мне показалось почти избавлением от мук. Однако, я ещё мог видеть, сквозь кровавую пелену, что вокруг меня расхаживают двое здоровенных бугаёв с автоматами. Но глаза я открыл только на минуту, и тут же закрыл их. Я не хотел ничего видеть, а слышать уже ничего не мог. И это было много лучше, если бы не острая боль в плечах. Мои суставы скрипели и трещали так, что разламывали мне голову от боли. Дыба со временем вывернет мне руки, и возможно я потеряю сознание, и мои мучения кончаться. Я так надеялся на это, но я ошибся.
 Вначале я услышал голоса, а потом глаза мои открылись сами собой.
- Ну, как тебе пейзаж, Рентген! – раскинув руки в стороны, покрутился на месте Алабай. Его  большая, с мощными плечами и громоздкой, как ведро головой,  фигура,  была прямо возле моих ног, посреди большой  почти пустой комнаты. Из пыльных окон струился жёлтый ядовитый свет  полуденного солнца, и хорошо освещал  убогое убранство дома  почерневшими боками русской печи занимающей дальний угол. Возле печи, как сноп лежала наша наседка Анечка. Избитая, и спутанная верёвками по рукам и ногам.
- Соседняя дыба для тебя готова, - хохотнул Алабай, кивая в мою сторону, - а твои гипнотические шутки со мной не пройдут. Даже и не пробуй. Ребята стреляют без предупреждения.
 Он кивнул на застывших в напряжённых позах двух невзрачных  парней, одетых в одинаковые джинсовые костюмы, которые  с автоматами в руках застыли по углам избы в напряжённых позах.
- Я согласен, - спокойно сказал Виль, и опустился в центре комнаты на черный, закопченный когда-то огнём  стул, ещё покрытый моей кровью. Казалось, что он не обращает внимания, ни на кровь на стуле, ни на провода, которые  висят на его спинке,  ни на ребят с автоматами, ни на меня.
- Что?- Алабай вдруг застыл, потом согнулся, будто перед прыжком и уставился на Рентгена. Он действительно в такой позе чем-то напоминал бойцовую собаку, кличку которой и носил.
- Я согласен, - повторил Виль, - но с некоторыми условиями.
- А я вроде бы тебе ещё ничего не предлагал, - прорычал Алабай, и мне показалось, что отсюда, сверху, я увидел его звериный оскал, который маячил передо мной всё время моих мучений.
- Я  заведу вас в дом, и вообще выполню всё, что вы хотите, - будто не слыша его, продолжал Рентген, - только мне нужны гарантии, что дети и женщины останутся живы.
- Я могу тебе дать гарантию, - зло захрипел Алабай, нагибаясь к самому лицу Рентгена, - что порву тебя как грелку, если ты ещё раз будешь ставить мне условия!
 В это время занавеска отгораживающая маленький угол за печью отдёрнулась,  и в комнату вошёл Зуб. Этого я знал хорошо. Высокий, как фитиль и  худой,  с почерневшим от лагерного чифиря  лицом, и потому ярко выделяющимися тёмными залысинами на почти белой голове. Я ещё помнил, что когда-то в нашей молодости, его погоняла была – «Сивый», а потом – «Фильдеперс». Он и тогда, и сейчас, когда был на воле,  всегда  выглядел франтом, а сейчас на нём была ослепительно белая рубашка и наглаженные брюки. Я разглядел это даже сквозь боль, что туманила и застилала глаза.
- Погоди, Михаил, - тихо сказал Зуб, и все обернулись к нему.
- Слышал  я про тебя, и Алабай рассказывал, и на сходке  народ     трындел,
однако я мало верил! – морщинистое лицо Зуба исказилось. Это была  такая узнаваемая для меня улыбка, и я понял, что спасения нет.
 Вот тут-то, честно говоря, я и упал духом, а потому поник головой, и  отключился на время. Ну, и конечно, пропустил самое главное. То самое, что потом заставляет людей слагать сказки и рассказывать всем то, чего не видел сам, но участником чего всё же являлся.  То, что так любят рассказывать зэки друг другу на ночь, оказавшись на соседних  шконках  в уже знакомых им местах.
 Я сказок не рассказываю, не привык, некому,  да и не в моих интересах. Но иногда мне до боли жаль, что я так и не увидел, как же всё это так повернулось. Тогда не увидел, а теперь уже никогда не смогу понять:  что же такого сделал или сказал Рентген, что  грозная братия,  как Алабай и Зуб, которые прошли и видели столько, что вряд ли их голыми руками возьмёшь; и что все эти братки с автоматами   и в хате, и за её стенами, оказались вдруг лежащими в одной куче посреди большой комнаты. Как раз в том месте, где сидел на стуле Рентген, когда его подняли из погреба.
 Я очнулся от боли. Виль отвязывал верёвку и, напрягаясь всем телом, аккуратно спускал меня с дыбы. И когда я, с криком упал на пол, и долго ещё кричал, стараясь выкинуть из себя боль и тот невидимый «песок», что забил мне лёгкие, Виль всё мотался возле меня, развязывал и вправлял руки. Немилосердно, надо сказать, вправлял, за что я ему до сих пор и благодарен.
 Ну, главное, конечно, не за это, а за жизнь, но то, что инвалидом он мне не дал остаться,  я потом понял.
  Так вот, когда всё это закончилось, наконец, и я оказался сидящим на лавке, упираясь спиной в стену печи.  Анечка суетилась рядом,  пыталась перевязать мне многочисленные раны. Виль на неё покрикивал, говорил, мол, чистые тряпки ищи, а та огрызалась, мол, где их взять в этой халупе. Вот тогда я и заметил эту кучу тел.
 Странно мне было видеть громадных мужиков спеленованых  верёвками, как тюки с сеном. И лежали они друг на друге, кучей, тихие и спокойные, но живые. Что живые я сразу понял. Однако всё это моё понятие тогда было поверхностным, и можно сказать уплывающим. Я постоянно терял сознание, и только Анечка своими холодными руками не давала мне отключиться совсем.
  Врезалось мне в память ещё, как Виль взвалил меня на себя, и я от боли завыл, но он вдруг  с размаху бросил меня на пол. Тут у меня совсем свет в глазах померк. Но в тоже время  боль не  дала мне отключиться совсем.
- А ну поставь! – орал во всё горло Виль, и я, запрокинув голову с воем повернулся к нему.
 Анечка лила на сложенных кучей мужиков бензин из канистры, и резкий его запах сразу заполнил весь дом.
-  Никто не умрёт! – хватая её за руки, строго говорил Виль.
- Тогда меня убей! – закричала она,  перекашивая разбитый рот, с дыбом стоящими пышными волосами,  и страшная в истерике и  злобе,  в своём разорванном и покрытом кровяными пятнами платье, - Меня убей тоже! Иначе они меня найдут и разрежут на части!
- Никто не умрёт! – громко, но уже спокойно и по слогам повторил Виль, и добавил, -  Иди к машине. Я возьму Курка, и мы сматываемся. Я обещаю тебе, что ты их больше никогда не увидишь. Всё поняла…

                9.
   Когда запищал сигнал домофона,  Валя подскочила на ноги. Она сразу почувствовала, что это Виль.  Удивляло только то, что не было слышно шума  подъезжающей машины.  Их маленький дворик, всё так же летними вечерами  был тих, если не считать слабого шума музыки из бара под окнами.
 Он вошёл в коридор и посмотрел на неё обычным усталым взглядом.
- Что-то случилось? – спросил он, увидев в глубине её глаз слёзы.
- Тебя долго не было, - всхлипнула Валя, - мне почему-то почудилось, что с тобой что-то случилось.
- Опять? – улыбнулся, чуть заметно,  Виль проходя в комнату. Он намекал ей на их разговор прошлой осенью. И Валя подумала, что он тоже помнит о нём.
- Я потерял свой мобильник, - сказал он, усаживаясь в кресло, - найди мой запасной. Кажется он где-то в шкафу. Валя стояла,  не двигаясь, и напряжённо глядела на мужа.
- Меня что, искали? – спросил он, поднимая  на неё  глаза.
- Значит, всё же что-то случилось? – вырвалось у неё.
 Больше всего Вилю хотелось спать. Он чувствовал, что от усталости почти не может сосредоточиться на словах жены, не может понять её испуга. И боялся, что она примет  всё это за равнодушие, или ещё за что-то, что известно только ей. Ведь, к сожалению мыслей своих близких он не слышал. Не мог слышать. Хотя пытался вначале, но понял, что этого он лишён. А потом был только благодарен Богу, что тот сделал так, а не иначе.
 Услышать её мысли, и сразу найти ответ на её вопросы? Да, но какие это будут мысли? Часто, слушая  мысли и знакомых, и не знакомых людей он бывал, озадачен, иногда поражён, а часто просто разочарован. И это заставляло его менять мнение о них, остерегаться, притворяться, что ничего не произошло, и мучиться возникающими проблемами и вопросами.
 Но это было частью его дела, к которой он успел привыкнуть. А вот смог ли бы он привыкнуть к тому, что нужно менять отношение и словам близких ему людей? И как бы он вообще стал жить тогда?
  Тишину прервал громкий телефонный звонок, и как всегда Валя взяла трубку.
- Тебя!
- Ты заставил нас дёргаться, Виль? – услышал он в трубке знакомый баритон Силая,  - Ещё бы немного, и я бросил бы все дела и занялся бы твоими поисками. Почему не отвечал мобильник?
- Извини, Санёк! Мобильник накрылся…
- Были проблемы?
- Были. И ещё остаются. Но я думаю, что их можно отложить до завтра. Сил совсем нет, брат. Даже базарить  нет сил. Извини!
- Ладно. Но наши проблемы не задвинешь в угол. Сам знаешь. Раз такое дело, не буду дёргать тебя. Сейчас пришлю Гурьяна.  Поговори с ним, а он сегодня же расскажет мне, что вы решили. Дело неотложное, брат, не до конспирации!  Думаю, что один раз ничего не решит?
- Пусть машину бросит в соседнем дворе.
- Я скажу.
- Что-то очень срочное?
-Да! Ну, короче, как всегда.
- Буду ждать…
- Гурьян приедет, - ответил на вопросительный взгляд жены Виль, - на стол что-нибудь собери, и чай завари очень крепкий.
- Кто это? – тревожно спросила  Валя.
- Ты должна помнить его. На дне рождения у Саши он сидел с ним рядом. Маленький такой, коренастый. Он тебя ещё танцевать приглашал…
- Не помню! - мотнула головой Валя, и вдруг улыбнулась уже совсем расслабленно, по-домашнему, - Странно, что ты помнишь все эти мелочи. А вот сообщить мне, что ты жив и здоров забываешь…
- Всё состоит из мелочей.
- И я тоже? – крикнула она  уже из кухни.
- Вообще всё… - прошептал Виль, чувствуя, что глаза закрываются, и он проваливается в тревожный, как всегда, поверхностный сон.
 Валя только тронула его за руку, и Виль сразу открыл глаза.
- Иди на кухню, - тихо сказала она, наклонившись, - давно уже ждёт.
Валя скрылась в спальне, а Виль  потирая лицо, направился, к светящемуся в темноте  квартиры, проёмы кухонной двери. Было совсем поздно, за открытым окном чувствовалось тихое дыхание летней ночи:  стрёкот кузнечиков в ночной тишине, и далёкий гул близких заводских цехов.
- Не стали тебя сразу будить, - поднял голову на вошедшего Виля Гурьян, - крепко спал.
 Он сидел на стуле боком, свободно откинувшись на спинку, и облокотившись на край стола заставленный чашками с чаем, самим чайником, вазочками с вареньем и конфетами, и ещё чем-то.
- Догадливая у тебя жена, - продолжал Гурьян, ожидая, когда Виль сядет рядом, - сразу поняла, что побывал ты в переделке.  Рожа-то побита, хоть и одет  чисто, и руки все в ссадинах. Не в ментуре был?
- Да, нет! Похуже. Расскажу завтра…
- Ну, завтра, так завтра. Это считай уже сегодня. Я к тебе по другой мазе. К нам гончие от самарского вора, Хачика, нагрянули. Вроде как приехали мимоходом,  по пути в Сибирь. Там, мол, дела, а здесь так, проведать, да и подарок от Хачика Сашке передали, и извинения, что не смог из-за дел на юбилей его  заскочить. Однако всё это так – рамсы разводят. Базар начали не сразу, но серьёзный. Вначале за обиду, что Сашка Зубу никак не простит, и что Хачик считает, что грех авторитетным ворам между собой склоки устраивать. Ну, а потом насчёт доли в никелевом отвале побазарили. Хачик считает, что его доля должна быть больше, раз весь сбыт никеля через него идёт.
 Ну, вот! Проводили мы их, а тут и ты объявился. Сашка  так мозгует, что Хачик может подлянку замутить. Поддержать Зуба, и его обиды, если тот к авторитетам в Центр обратится. Для того и людей прислал. Намекает, чтобы мы ему больший кусок выделили, а то встанет на сторону Зуба. Под Сашкой последнее время земля шатается. Все знают, что он церковь на общаковые деньги строит, и что стал меньше делам времени уделять. И всё вроде бы нормально у нас, а зацепиться всегда есть к чему. Вот Сашка и хочет услышать, что ты скажешь. Можешь не сейчас говорить, тоже до завтра подождёт. Просто слухи идут, что Зуб затевает что-то, чтобы авторитет свой поднять. От него всего ожидать можно, сейчас он злой и загнанный. Говорят, что бригаду собрал, а самого не видно. Нам войны сейчас только не хватает между своими, тогда точно свара начнётся, что Санёк не может порядок удержать. Думай, или говори, кого дёрнуть, чтобы прояснить положение. Мои ребята язык развяжут,  кому хочешь, но теперь приближённых Зуба уже не ухватить.
- Э-эх! – скрипнул  стальными зубами Гурьян, - говорил я Сашке, что давно нужно Алабая за ребро подвесить. Ты его отговорил?
- Я! – кивнул Виль, - Пойду, лицо умою. Чифиря  мне плесни.
«Если бы Гурьян мог, - думал Виль, плескаясь в ванной, - то давно бы разделался и с Зубом и с Алабаем. Даже обязательно бы разделался. Мысли его ясные. Этих бы убрал, а за это бы Силай ответил бы перед ворами. Тогда бы и он, Гурьян мог бы на Сашино место претендовать. Одним ударом бы дорогу себе расчистил. Но не может Гурьян. Все знают, что никто не сможет справиться с Зубом, да когда у него ещё в подручных такой ментовский пёс натасканный, как Алабай, кроме него – Гурьяна. Только он, Гурьян, может это сделать. Недаром он правая рука Силая, и все «бойцы» под его началом, и свои люди у него в ментухе, и где только возможно. Большую власть, последнее время,  захватил Гурьян, как стал Сашка чураться дел, и перекладывать их на его, да на мои плечи.  Сам уже по пояс в крови, а всё рвётся в дело, надеется, что время его придёт. Но теперь не сложится».
 Виль вышел из ванной и сел напротив Гурьяна, который хлебал чай большими глотками. Лицо его, широкоскулое, темное от чая и чёрных мыслей, с тёмными по-татарски узкими глазами, было, как обычно, опущено вниз. Когда Гурьян молчал, его глаза всегда что-то искали на полу, у своих ног. Но это никогда не мешало ему замечать всё, что делается, даже у него за спиной.
- Скажешь  Саше, что проблем с Зубом больше не будет. Думаю, что и Зуба мы больше не увидим, и Алабая. Уехали они далеко и надолго. Чувствую, что там, куда поехали, им конец будет. Хорошо, что конец этот не на нашей территории, а потому никто на нас подумать не сможет. Да, если и подумают, то вряд ли предъявят. Слишком  громкая смерть у них будет, а у нас ни один боец ни  приделах, и не в курсе дела.
- Это ты наперёд видишь, - всё так же спокойно, будто Виль говорил о самых простых вещах, а не о проблеме, которую давно пытались решить, спросил Гурьян, - или они уже жмурами заделались?
- Наперёд! – кивнул Виль, отрываясь от горячего бокала, - Но дело уже зашло далеко, и ребята на полпути в рай.
- Все там будем! - суеверно вздохнул Гурьян, и опасливо зыркнул снизу на  Виля, - Сашке что передать?
- Скажи, что проблема сама решиться через несколько дней. Нам только нужно дождаться, когда её в клюве принесёт один из твоих стукачей.
- Стукачи, - проворчал недовольно Гурьян, - в ментовку, и к куму на зоне, бегают в ухо шептать. У меня работает народ не ссученный, хотя и не всегда по понятиям живущий. Но это мои грехи, и не тебе о них базарить.
- Ты знаешь, - злорадно улыбнулся, не сдержавшись, Виль, - я в твои дела не лезу, в отличие от некоторых.  Но и ты меня о большем не пытай. Скажешь как есть, а завтра я с Сашей сам говорить буду.
- Всё темнишь, Рентген! - помрачнел лицом Гурьян, - Не хочешь больше сказать ничего – не говори. Нечего базлать!
- А я это к тому, Гурьян, что на моих людей твои «быки» последнее время наезжать часто стали. Моих людей не много. Все они только на меня работают, и знают о них всего человек пять из Сашиного окружения. Мне такое внимание не нравится, а уж им тем более. Уйми свою пехоту. К чему нам мелкий сор в глаза друг другу сыпать? Ты и так весь город держишь,  и силаевским  именем, и своим, во многом. Но есть места, куда тебе лезть не надо.
- Почудилось тебе, - смущённо прокашлялся Гурьян, не поднимая глаз, - а ребят я предупрежу, чтобы только своё делали. За это спасибо.
- Ну, и лады! Может, коньяку выпьем по сотке. Что-то я сегодня совсем ослаб, и нервы шалят.
- Нет! – зло ощерился в улыбке стальными зубами Гурьян, - С тобой пить – душу тебе на подносе принести. Я в такие игры не играю. Видел, как ты других разводишь. Чаем обойдусь.  За угощение спасибо, поеду. Утро скоро, а мне ещё к Силаю заехать надо. Твои вести всегда верные, а потому успокою его. Пусть тоже поспит спокойно сегодня. Жаль только, что не я Зубу путёвку  в другой мир выпишу. Посчитаться очень хотелось мне с этим гадом. Ну, да о будущих покойниках уже скоро будем говорить только хорошее.
 Гурьян шутил. Весть, принесённая Вилем, радовала его, наверное, даже больше, чем обрадует Силая. Зуб был первым претендентом на пост смотрящего, если бы Сашку «разжаловала» воровская сходка, а к этому последнее время всё шло. Так Гурьян думал уже давно. И если бы Зуб занял место Силая, то естественно, всем  его подручным было бы несдобровать. Пришлось бы уходить на дно, в бега. А Гурьяну с его уже захваченной властью в городке, с его связями, пришлось бы просто остаться ни с чем. Да, и в живых бы его Зуб не оставил за прошлые грехи, и потому, что не стал бы, как Силай делить с ним власть и положение в городе.
- Ничего, - улыбнулся Виль, - поживём ещё. А Зубовский уход надо в свою пользу  повернуть. Вот, мол, предупреждали мы, что он беспредельщик конченный, а никакой не вор авторитетный. Получите  подтверждение прямо в цвет. Сдох,  как собака и рвач, и  уж никак не по понятиям. В сваре злобной сдох, за кусок золота,  за которым метнулся по шёпоту мента ссученного – Алабая.  Метнулся, как «бык» подручный, а не как авторитетный вор, который сам в свару не лезет, а людей имеет для этого надёжных или разменных. А раз так, то ошибался кто-то другой, а не Силай и его люди. И раз так, значит и  зубы ваши, что на Силая заточены,  могут тоже быть ошибкой. Как мозгуешь, Гурьян? Подойдёт такая маза?
- Да-а! – крякнул  Гурьян, - Не зря тебя Сашка в своё время приметил и поднял. Тогда он ещё почуял, что в тебе не только одно мозгокопательство. Только сейчас я его понял. Сказал он, что копаться в мозгах может, конечно, не каждый, но не это в этом зэке  его торкает. «Он ещё себя покажет!» - сказал тогда Сашка, и был прав. Показал ты Рентген не раз, и опять показываешь нам всем, как нужно к делам подходить. Да только мы это всякий раз забываем быстро.
 Гурьян встал и протянул свою кряжистую, крепкую и шершавую, как наструганная  доска ладонь. Лесть его была понятна Вилю. Вор понял, куда дело оборачивается, и становился  опять равным и доступным. Его время ещё не пришло, но он готов был ждать, и терпеть пока, не придёт время, когда он сам станет смотрящим.
 Эти мысли так явно пробежали в голове у  Гурьяна, что Виль пожимая его руку, чуть вздрогнул. Ему показалось, что он услышал их, как будто сказанные вслух. Велико было его желание, сильна злоба, но хитёр был старый вор.
 «Интересно, догадывается ли Гурьян, что я    слышу его мысли? И если догадывается, то почему, он так спокоен?   Конечно, знает, или предполагает, ведь он много раз присутствовал при том, как я из других    их мысли вытягивал. И значит, спокоен он от того, что не чувствует с этой стороны угрозы. Сашке он нужен, и даже в какой-то мере он незаменим. Вот потому он не боится меня, и понимает, что если даже я расскажу что Силаю, тот ничего предпринимать не станет. Не в том он положении, да и нет у него столько преданных людей, чтобы разбрасываться ими…».

                10.      
 Последнее, что я запомнил, были ругательства Рентгена, который засовывал меня на заднее сиденье машины, и  холодные пальцы Анечки тащившей меня внутрь  за плечи. Боли уже как будто не было, и я, кажется, улыбался.
 Очнулся я от яркого света, бьющего мне прямо в лицо, и от того, что горячая волна,  поднимаясь от живота вверх по всему телу, ударила мне в голову так, что я открыл широко рот.  Мне казалось, что я изрыгаю огонь.               
- Погасите свет изверги, - закричал я, но получилось, что-то вроде карканья или звуков напоминающих скрип двери. Язык и губы совсем не слушались, однако меня видимо поняли, и свет стал намного слабее.
 Вот тогда я открыл глаза и увидел прекрасную девушку в белом халате, которая сидела рядом со мной. Её лицо я видел чётко, а всё вокруг неё расплывчато, но зато почувствовал запах свежего белья, мягкую подушку под головой, и далёкую боль в плечах.
- Руки? – спросил я с трудом, - Мои руки?
- Успокойтесь, - сказала приятным голосом  девушка, и он отозвался болью где-то внутри головы, - ваши руки целы. И если вы не будете делать резких движений, то скоро  будете здоровы.
- Кто ты?
- Можете считать меня врачом.
- А где Рентген?
- Рентген вам не нужен. Кости целы, повреждены лишь суставы. Руки я вам вправила. Обезболивающее и транквилизаторы ввела. Так, что говорить вам не стоит. У вас это сейчас плохо получается. Спите!
И от её спокойного голоса, или от её лекарств я действительно заснул.
 Следующее пробуждение было мучительным. Болели руки и всё тело кажется, обжигало огнём. Наверное, я просил пить так, как кто-то поднял мою голову  и стал вливать мне в рот холодную жидкость.
- Водки бы тебе. Сразу бы полегчало, - услышал я чем-то знакомый голос, -да, нет ни черта в этой хазе.
- Маруха, - пробормотал  я, ещё только приоткрыв  глаза, - а ты-то что здесь делаешь.
- Привет, землячёк! – на меня смотрело и знакомое, и очень изменившееся лицо Анечки. Что-то было в нём новое и не привычное, и я не сразу понял, что это шапка вьющихся светлых волос, которые блестели в солнечном свете, как будто нимб.
- Святые угодники, - скривился я, - что с тобой стало девочка? Тебя берут на конкурс «Миссис Вселенная».
- Ну, понёс! - улыбнулась Анечка, и я только теперь разглядел, что у неё крепкие, сверкающие белизной, красивые зубы, - Раз гонишь опять свою бредятину, знать выживешь. Я ведь страх покойников не люблю. Хорошо, когда стреляный, или Алабаем заделанный на свежака. А вот, так вот, чтобы в постели  ласты склеивший, с детства боюсь. Бабка напугала.
- Мы где, Анюта?
- А! – девушка выпрямилась и поставила стакан с водой куда-то за моё изголовье, -  Это Рентген нас сюда определил. Живите, говорит, пока. Крыша, говорит, моя, и не палёная. Я уж у него всё выспросила, как он уезжал. Можешь быть спокоен -  здесь не найдут.
- А за окном что?
- Город. Девятиэтажек много. Новый город. Поняла, что за рекой, но здесь не была ни разу. Так только проездом, и то давно уже.
- А докторша…?
- Ушла. Сказала чем тебя кормить, что давать, чего не давать. Утром придёт.
 Я с интересом разглядывал Анечку, одетую в новое, серенькое, но довольно приличное платье. Для неё оно казалось даже каким-то строгим, делающим её совсем не похожей на ту разбитную деваху, что сидела с нами в погребе.
- Ну, раз такое дело, то я думаю Анюта, нужно тебе и от фени отвыкать. Хватить базлать. Здесь не хаза, говори обычно.
- Да, - Анечка скривила сверкающее чистотой, и потому почти не узнаваемое мною личико, - я уж и забыла, как это говорится-то.
  И её смущённый взгляд, и ладно подогнанное по фигуре платье, заставили меня даже забыть о постоянной боли в плечах. Я даже хотел приподняться, но резко дёрнул рукой и застонал.
- Ты чего? – она метнулась ко мне. Поправила руку, положив её прямо, и натянула на меня опять одеяло.
- Жар у тебя, - проворчала она, - лежи не дёргайся. Врачиха запретила.
 Я смотрел на её руки  и понимал, что ладони портят её, выдавая крестьянскую породу. Руки были с широкими ладонями на узких запястьях, и с короткими пальцами, будто расплюснутые  под давилом.
- Ну, что ещё-то Рентген сказал? – спросил я, чтобы продолжить разговор.
- Да он мало говорил. Пока в машине ехали уже темнело. Он врачихе этой позвонил, когда затащил тебя сюда на третий этаж, и сразу в ванную поволок. Заставил меня, тебя раздеть и помыть. Потом врачиха пришла, и он меня отправил мыться. Какой-то он не нормальный. Только от смерти убежали, а он всех заставляет мыться. И сам вымылся и во всё новое оделся. Микробов обиться что ли?
- Ну, чистым-то по всякому лучше, - пробормотал я. На меня видимо стали действовать лекарства, и в голове у меня всё стало плыть, глаза закрываться.
- Не дал он мне этих гадов порешить, - тяжело вздохнула Анечка, - а у меня рука бы не дрогнула. Не брала до этого грех на душу, и не думала даже об этом. Но вчера бы…
- Чего же он их там так и бросил?
- Нет, звонил кому-то. Сказал, чтобы приехали в тот дом и в яму их посадили. Теперь они в том погребе вместо вас кантуются. Значит, нужны они ему зачем-то живыми. Может ещё поизгаляется над ними, и за себя и за тебя отомстит. Ну, и за меня бы тоже им ещё бы гадам руки поломать. Только думаю, что не для этого оставил их в живых. У него свои думки, и вообще он мужик видать крутой…
- Ты даже не догадываешься насколько крутой! - зевнул я, - Что не слышала раньше о нём?
- Нет!
- Это он тебя приодел?
- Да ты  прикинь! Я и сама не ожидала, что на этой хазе столько барахла. И бабского тряпья дорогого, нового, в упаковках, как из магазина. И тебе он одежду успел подобрать. В соседней комнате лежит. И вообще хата большая. В кухне холодильник импортным хавчиком забит, пакеты цветные, упаковки, бутылки с нерусскими буквами. Короче дворец  Шахин Шаха, как моя бабка любила говорить, только в обыкновенной девятиэтажке.
- А ты чего с бабкой жила?
-  С бабкой и сестрой.  Потом с парнем одним, а теперь одна совсем.
- Что так?
- Все умерли. Бабка два года уже, а остальные на  Зуба работали, да сгинули где-то.
- У меня Зуб тоже напарника моего, Фильтра, порешил.
 Анечка встала и отошла к окну, повернувшись ко мне спиной. Она чуть откинула край плотной шторы,  и в комнату хлынул яркий солнечный свет. Только теперь я хорошо разглядел её стройную, статную фигурку, и подумал, что она совсем молодая ещё. Моложе меня лет на пятнадцать. Девочка!
- Рентген, когда уходил,  сказал: «Не бойся ничего. Я тебя в обиду не дам. Очнётся Григорий, скажи, что могу вас к себе в дело взять. Будете только на меня работать, и знать вас никто кроме меня не будет. Крыша эта за вами останется. Живите. Ну, а решите по-другому, помогу скрыться. Летите куда захочется». Вот так  нас и связал одной верёвочкой, никого не спрашивая. Значит, придётся решать вместе. Как нам вместе или поврозь.
 С меня от этих слов даже сон слетел, хотя слабость всё ещё давила на веки.
- И что же мы решим, Анечка?
   Она молчала, долго  смотрела  в окно,   не оборачиваясь ко мне. И кажется,
прошла целая вечность, прежде,  чем я расслышал чуть слышно сказанные
слова.
- Посмотрим. Время ещё есть. Он сказал:  «Заеду на днях…».


                11.
Ну, ты где? – спросил  Виль в трубку мобильного, когда услышал голос, - Перед подъездом? Спускаюсь!
- Я пошёл, Валя!
 Виль легко спустился по ступеням пустынного подъезда, гулко считающего его шаги  и, оттянув затвор замка, толкнул металлическую дверь на улицу.
  Бежевый «Фольцваген» стоял напротив, но в глаза сразу бросился незнакомый коренастый, будто квадратный мужчина в чёрном строгом костюме, который мирно, сложив нога на ногу, сидел на лавочке у входа.
 Виль сделал несколько шагов, и чуть напрягся, когда мужчина стал вставать ему навтсречу.
 - А ну сядь падла, где сидел! -  неожиданно рванул тишину двора резкий голос  гурьяновского  шофёра. Он высунулся почти по пояс из открытого окна автомобиля. В его вытянутых руках, на солнце поблёскивал воронёный ствол пистолета.
  Незнакомец замер на секунду, потом  чуть приподнял согнутые в локтях руки, будто показывая чистоту своих ладоней.
- Здравствуйте, Виль Борисович! – спокойно промолвил «квадратный», смотря Вилю прямо в  лицо,  - Я полковник РУОПа Авдеев. Хотел с вами поговорить, но застать вас где-либо трудно. Поэтому ждал здесь, уж извините.  Скажите своему водителю, чтобы он не нервничал. Я отниму у вас всего несколько минут. А удостоверение своё, если хотите, могу показать.
 Виль на секунду замер, и прислушался к мыслям незнакомца. Они были так же спокойны и неторопливы, как и он сам.
- Не надо удостоверения, - кивнул Виль, расслабляясь внутренне, и махнул рукой шофёру, -  Убери дуру.  Жену и соседей мне всех переполошишь.
-  Присядем? – предложил полковник.
- Вообще-то я тороплюсь.
- Я уже сказал, что это всего на несколько минут.
 Виль вздохнул и присел рядом  незнакомцем на лавку.
- Конечно, я мог бы, вызвать вас к себе. Или направить ребят, и устроить тут маленькую пальбу. Но ни мне, ни вам этого не нужно.
- В чём собственно дело? – недовольный таким поворотом разговора, поморщился Виль.
- Просто пришла пора познакомиться. Видикалов никогда не рассказывал вам обо мне?
- А должен был?
- Получается, не рассказывал. Меня зовут Иван Николаевич, и с Александром Семёновичем мы встречались и разговаривали не раз. Я несколько раз бывал у него в доме. Он подтвердит вам.
- Верю! Но к себе домой звать не стану.
- Ничего! У меня собственно к вам всего несколько вопросов. Мы третьего дня обнаружили на окраине города под железнодорожным мостом, что в районе посёлка Лесоторговый, расстрелянный автомобиль «Аудио»   и мёртвого водителя в нём. Это был ваш автомобиль, Виль Борисович. Ну, конечно, он не принадлежал вам, но именно на нём вы всегда перемещались по городу в последний год. В этом автомобиле мы нашли принадлежащий вам мобильный, спутниковый телефон. Отпечатки пальцев на нём только ваши. Не могли бы вы мне сказать, как это произошло.
- Не знаю! Меня там не было.
- Вы там были, - уверенно кивнул головой Авдеев, - и это легко доказать. Я скажу вам больше того. Вас забрали силой из этого автомобиля, и видимо связанного волокли несколько метров до другого, протекторы которого мы обнаружили на обочине. Пока об этом никто не знает. Я даже прессу просил придержать информацию на неделю. За это время доказательств у нас появилось больше, поврете на слово.
- Вы хотите предъявить мне обвинение в чём-то? – улыбнулся Виль, стараясь услышать, что же думает полковник. Но милиционер был спокоен, и его мысли почти не опережали слова.
- Что вы? Просто мы подумали, что вас уже нет в живых.  Николай Степанович Зубов, по кличке «Зуб», никогда не оставляет живых свидетелей. А раз вы живы, то у меня есть сомнения в том, что он сам сейчас находится  в добром здравии.
- А причём здесь Зуб? – сыграл удивление Виль.
- У нас достоверные сведения, что это именно его люди похитили вас. И нам даже известно, что для какой-то определённой  цели, а не просто для того чтобы убить вас, или отомстить Видикалову.
- Я так понимаю, что вы и так всё знаете, - развёл руками Виль.
- Да. Только у меня к вам одна просьба. Вы сейчас встретитесь с Силаем. Будем, как говориться, называть вещи своими именами. И возможно, там будете решать судьбу Зуба, а может быть и бывшего майора милиции Степанова, по  кличка «Алабай». Так вот, я просил бы вас,  если они ещё живы, сделать так, чтобы они не погибли.  Вы же никогда не жаждали ничьей крови! Намекните мне, и  мы заберём их далеко и надолго. Это ведь выгодно и вам тоже. Не придётся пачкать руки их кровью, и в тоже время вы навсегда избавите Видикалова от кровных врагов.
- А зачем они вам живые? – с трудом заставил себя засмеяться Виль,  - Они же всё равно вам ничего не расскажут. Вы их знаете лучше меня. Так что от мёртвых меньше проблем.
- Да! – вздохнул Авдеев, - Многие мои коллеги придерживаются такого мнения. Но я, честно говоря, переведён к вам в город на работу всего полгода назад, и стараюсь теперь переубедить их  в  обратном. Как и в том, что в нутрии преступных группировок есть разные люди. Такие, как вы, например. Люди, которые умеют думать, а не резать глотки и стрелять при первой возможности.
  - У вас ещё есть вопросы? – резко перебил  Виль.
- Подумайте над моими словами, - попросил Авдеев, поднимаясь с лавки, - и возможно вы найдёте для себя какой-то выход. Уверен, что мы ещё встретимся, и что времена изменятся.   Возможно, что тогда, я тоже смогу быть полезен человеку, руки которого не испачканы кровью невинных людей. До свиданья!
 Полковник чуть заметно кивнул, и спокойно повернувшись, прошёл мимо автомобиля, даже не взглянув в сторону водителя.
  - Знаешь его? – спросил Виль, как всегда садясь на заднее сиденье.
- Не узнал сразу, падлу! – смущённо мотнул головой шофёр,  - Чуть не продырявил ментяру. Бог уберёг! Большая шишка он в ментовке, от Гурьяна слышал, и Сашка о нём говорил.  Вот если бы нажал, мне только в бега, да и то, не будешь же жить в подвале всю жизнь. Нашли бы!   
- Ладно, не  трясись. Поехали!
« Он сказал, что пришла пора познакомиться, и что он знает на какой машине  я ездил целый год, - думал Виль, смотря на пробегающие мимо тротуары, деревья, и стены домов,  - и видимо, он знает действительно очень многое и про меня, и вообще про всех нас.  Он уверен, что времена изменяться. Только вряд ли это будут хорошие времена для меня. Мне так хочется, чтобы они изменились к лучшему, и тогда мы с Валей и сыном смогли бы уехать и скрыться. Только прав этот шофёр – всю жизнь в подвале не просидишь, не скроешься на всю жизнь.   Но жить так, как сейчас, уже действительно становиться невозможным.    Что-то меняется в стране. Появляются эти  Авдеевы, о которых даже Силай не хочет говорить со мной. Продажные менты уже не ходят домой к Силаю в открытую,   как было ещё год назад, а имя Силая на базарах и площадях говорят уже громко, а не шёпотом, и без всякого страха. Времена меняются, но только не для тебя Виль. Ты думал, что спасся из погреба, а на самом деле ты просто вылез  из могилы, и опять оказался в Волчьей яме, где живёшь и воешь с волками по-волчьи уже давно.
Хотя, на кого тебе жаловаться, кроме как на себя...?».