Я люблю тебя

               



                -- Я люблю тебя!   -   сказал я,  стоя в субботний вечер в  коридоре двухкомнатной квартиры  и надевая куртку, чтобы уйти к себе.  Все, что нужно было сделать сегодня  для этой женщины, я уже сделал и меня потянуло к себе. Женщина стояла в проеме двери, скрестив на груди руки и глядя на меня. В глазах ее был укор, была печаль, а где-то в их глубине застыла  такая  глухая безысходность, что мне стало не по себе и я  поспешно произнес эти стандартные мужские слова, загородившись  ими от ощущения  некой вечной мужской вины перед  всеми женщинами мира.  Тебе, мол,  нехорошо от того, что я сейчас ухожу,   так на  тебе  напоследок эти  три заветных  для женщин слова. Услышь их и успокойся.

                Произнес я эти слова неожиданно для себя, машинально, чисто рефлекторно, не  задумываясь, но совершенно искренне.  Я их даже и не произносил, эти слова, они сами вырвались из моего горла. Вырвались сами, помимо моей воли и моего сознания.

                Я их  произнес  и  сразу же осекся. Внутренне осекся. Внешне, насколько я понимал, во мне  ничего не изменилось. Лицо оставалось  таким же спокойным, доброжелательным и даже любящим. А внутренне  у меня вдруг что-то оборвалось и  возникло сильнейшее беспокойство. Непонятное какое-то,  но очень четкое и острое беспокойство. Как будто я сделал что-то не так, как надо было сделать в данной ситуации,  сделал  что-то поспешное и скоропалительное, соизмеримое лишь с  самой элементарной  глупостью,  и  потому,  очень  даже непозволительное для себя. Сделал и, тем самым, перешел какой-то  важный для себя рубеж, своеобразный Рубикон, отрезав себе пути назад.  И  назад теперь для меня дороги уже не будет. Ни сейчас. Ни позже. А точнее – никогда.

                Нельзя сказать, что эти слова  были для меня неправдой,  ложью, что я их произносил с величайшим для себя усилием. Нет, эта женщина, стоящая передо мной, мне  нравилась, я с удовольствием общался с ней и с таким же удовольствием  занимался с ней сексом, и она, насколько я понимал, тоже получала от этих немудреных  наших совместных занятий свою долю удовольствия.
 
                Нет, мы не жили вместе. Не вели совместное хозяйство,  и не шли совместно по жизненной дороге,  крепко связанные друг с другом  незримыми узами  взаимных  привязанностей.     Нет, я  просто  приходил  к ней,  в ее квартиру,  когда мне хотелось туда придти, когда мне было скучно, неуютно,  когда меня подпирало, когда  мне было тоскливо по  жизни и хотелось немного поплакаться в жилетку, или же, когда мне  просто хотелось  пообщаться с  этой женщиной, поговорить с ней за тарелкой ее изумительного украинского борща,  поесть ее непревзойденных котлет с жареной картошкой фри,  выпив перед этим стопку, другую, не больше, водки, облегчить  тем самым  свою душу, а заодно и тело.
 
                Для меня такое положение дел,  сложившееся между нами,    было удобным, комфортным и полностью  меня  устраивало. Я жил один в своей квартире, в хрущевской  «однушке», которая мне досталась после развода со своей женой и последующего  взаимного размена нашей бывшей  трехкомнатной квартиры. Дети тоже остались с ней. Так что я жил свободным мужчиной в свободной стране и распоряжался собой так, как мне хотелось и как было мне удобно.

                Она тоже была разведенная и тоже  жила одна  в  своей двухкомнатной квартире, доставшейся  ей после смерти матери. Муж ушел от нее к другой женщине  из-за того, что у нее из-за какого-то врожденного дефекта  не могло  было детей. Ушел он нехорошо,  со скандалом, обвинив ее в «бесплодьи»  и обозвав ее ненастоящей, пустой женщиной. Обозвал публично, на суде и при матери, отчего мать скоро слегла, посчитав себя виноватой в семейных несчастьях дочери и очень  быстро, буквально за два года сгорела от переживаний.

                Работали мы с ней на одном предприятии, знали друг друга давно,  относились друг к другу  неплохо,  даже больше,  чем неплохо, с некоторой  долей взаимной  симпатии.  Однако тщательно скрываемой от окружающих и от самих себя симпатий.  Сказывался неудачный опыт семейной жизни у обоих.  Ведь обжегшись на молоке,  потом еще долго дуют на воду. Поэтому, симпатизировать симпатизировали,  однако шагов к сближению не предпринимали.  Не предпринимали долго, пока однажды после дня рождения нашего начальника, который шикарно справлялся  в ресторане, я не оказался за столом рядом с ней и не вызвался затем, как истинный  джентльмен,  проводить ее до дома.  Ну, а  раз проводил, то значит, и остался  у нее до утра. Ведь  мы оба давно желали  этого и чего нам было притворяться друг перед другом!

                Вышли из ресторана мы тогда довольно поздно. Но на улице было совершенно светло. Причем, светло не от уличных фонарей, а от луны.    Прямо над нами, чуть ли не над самыми нашими головами,  на небе сияла громадная,  совершенно круглая,   бело чистая  и  какая-то  ненастоящая, словно искусственная  луна.  Мне вспомнилась строчка из какого-то романа  Стругацких – включили солнце.  И здесь тоже кто-то перед нашим выходом из ресторана включил луну.  Мы вышли к  набережной реки и стали около гранитного парапета.  Прямо перед нами  по воде растелилась  белая лунная дорожка,  идущая в неизвестность. И в моей голове  неожиданно всплыли строчки какого-то полузабытого стихотворения:

 Лунный свет –
Дорога в поднебесье.
Лунный свет –
Часов ушедших вестник.
Лунный свет –
Хрустальный светоч неба.
Лунный свет –
Родившаяся небыль.
Лунный свет –
От края и до края –
Лунный свет –
Позыв чужого рая!

                Я посмотрел на стоящую рядом со мной женщину. Вот он, этот самый, чужой для меня рай.  Интересно, станет он для меня своим? Или это опять  будет  для меня всего лишь очередная, недолгая и ничего не значащая  связь с чужой по духу и по телу  женщиной. Кто знает? Кто знает?
               
                Однако связь наша оказалась  успешной и долгой,  и тянулась уже свыше двух лет.  И не была обременительной для обоих.  Во всяком случае, мне так казалось. Или же хотелось, чтобы так мне казалось.  Да и с чего это ей быть обременительной?  Ведь мы не жили друг с другом.  Не надоедали и не портили  друг другу настроение  своим постоянным присутствием,  не обременяли друг друга своими проблемами. У каждого из нас была своя, отдельная  от другого жизнь. И   встречались  мы друг с другом лишь для приятностей. Как по этому поводу в Библии сказано про супругов? В   горе и радости!  А мы же встречались лишь для радости. Точнее – для сладости.  Все остальные проблемы в жизни каждого  мы оставляли лишь для самих себя!

                Удобно, не правда ли?  Истинно  настоящие отношения между современными мужчиной и  современной женщиной, не обремененные никакими взаимными или общественными обязательствами и условностями. Отношения, рассчитанные только на радость друг другу! Разве это плохо?

                Но это была лишь  моя точка зрения на наши с ней взаимные отношения.  Ее точку зрения я не знал. О ее точке зрения  я ее не спрашивал  и  о ней я мог лишь только  догадываться. Мне же  с ней  было хорошо. И это самое «хорошо»  меня вполне устраивало и  было  для меня   сейчас  самым главным. Об остальном я старался не думать.  От остального я просто напросто  отмахивался.  Хотя порой и «свербило» что-то в моей  душе.

                И вот теперь я сказал своей женщине эти самые   три слова, которые мужчина не любит говорить всерьез. Просто так сказать женщине «я тебя люблю»  не представляет никаких сложностей. И я их много раз говорил своим женщинам, тотчас же забывая об их настоящем, истинном смысле. Говорил, чтобы   сломать ее внутренне сопротивление, чтобы добиться своего, чтобы отмахнуться от ее вопрошающего взгляда, чтобы  просто так  сказать и тем самым закрыть   некую брешь в наших отношениях. Сказать и сразу же забыть о них, ибо они, эти слова, словно гири на ногах,  мешают, не дают  тебе идти вперед,  не позволяют  чувствовать себя свободно,  независимо и душевно комфортно.

                Эти слова, сказанные тобой сгоряча, впопыхах,  на взводе, сразу же внутренне  сковывают  тебя,   связывают  и мешают ощущениям  твоей внутренней мужской свободы.  Ведь, сказав «а», надо потом говорить и «б». если ты мужчина и отвечаешь за свой «базар».  Иначе это будет выглядеть как-то непорядочно по отношении к ней. Сказал я эти слова  и вдруг понял, что теперь наши  ней отношения не могут быть прежними. Что-то произошло между нами после произнесения этих слов.

                Я посмотрел в лицо стоящей передо мной женщины, увидел, как от моих слов лицо  ее  разом вспыхнуло и заалело ярким  «преярким» румянцем,  словно  засветилось изнутри ровным и теплым светом, а глаза вспыхнули и засияли, брызнув настоящими слезами.

                А я стоял, ошеломленный своими собственными словами и где-то внутри моего мозга сразу же появилась коварная  мысль, словно мне кто-то шепнул тихонько  – зачем ты их сказал? Действительно, зачем? Что, меня за язык тянули? Нет, не тянули! Так в чем же дело?

                А дело было в том, что мне в последнее время начало становиться хорошо с этой женщиной. И с каждым разом все сильнее хорошо и сильнее.  Сначала было хорошо с ней лишь, как с любовницей. Затем стало хорошо еще, как с человеком. Потом стало хорошо еще и как с женщиной. И до меня долго, долго  не доходило, что  она мне  уже становится нужна не только для секса и не столько для секса, но и для элементарного  человеческого общения. Причем общения  даже не  словесного, а лишь чисто физического.  Когда я  садился  рядом с ней на диване,  чуточку обняв ее за плечи или  же не обнимая, а лишь  прижавшись к ее плечу, то я мог  так сидеть молча, не разговаривая,  долгими, долгими минутами, чуть ли не часами, вдыхая тонкий, дурманящий голову  запах ее духов, который я же и подарил ей, и испытывать  при этом высочайшее  психологическое  блаженство от ощущения того, что рядом со мной сидит эта женщина. Не какая-то другая, а именно эта женщина!

                Мне  с ней уже было  хорошо,  но я этого еще не видел и не понимал. Не  дозрел, видно,  еще до  такого уровня понимания наших с ней отношений. Я все еще видел в ней  очередную свою любовницу, а она уже стала частью меня, причем, неотъемлемой моей частью. Тихо так, незаметно и прочно. И мне уже хотелось видеть ее каждый день,  хотелось  с ней не только заниматься сексом, но и  просто спать с ней, ощущая  во сне тепло и запах ее тела, хотелось  смотреть  по утрам на ее заспанное лицо,  еще не подправленное косметикой и  такое желанное для поцелуев.  Хотелось шутливо переругиваться с ней по утрам за место в туалете или в ванной, ворчать строптиво  за недостаточную крепость утреннего кофе или чая,  или же за плохую погоду за окном.
 
                Короче – мне уже хотелось жить  вместе с ней, но я еще не понимал этого.    Хотя  где-то в глубинах своего сознания  я уже   не представлял своего дальнейшего  существования   без нее. Чисто по мужски  не представлял, однако  пока еще не признавался сам себе. Не дошел еще, не дозрел, так сказать.  Умом-то  не дозрел, хотя  всей своей мужской сущностью  был уже целиком в ее власти. Вот эта моя мужская сущность сама и произнесла эти заветные слова – я тебя люблю. Неожиданно для моего ума произнесла. За меня произнесло. Значит, время подошло.

                А произошло следующее.  Сегодня вечером, в субботу, я решил не ночевать у нее, как делал обычно, а пойти к себе домой.  Не-ет, сексом мы уже позанимались. И позанимались от души.  Но мне надо было уйти. Надо! Хотя, что значит, это самое надо?  Для кого надо?  Кому – надо?   Зачем – надо?   Мне  было лично надо!  Мне!  Некий мужской каприз.  А вот ей это надо?  О ней я подумал?   Не-ет,  я как-то и не задумывался об этом!  И потому  я стал собираться. Даже отказался от  вечернего чая с ее изумительными домашними пирожками  без начинки. Мне надо было кое что сделать дома на своем компьютере. И я заспешил. Труба звала и я ничего не замечал. Я поцеловал ее в губы и сказал:
                -- Ну, ладно, пока! До завтра!
                И вдруг здесь произошло неожиданное. Раньше такого никогда не было. Она сорвалась. Она прикусила нижнюю губу  влажно блестевшими зубами, вздохнула и тихо, тихо, но с жутчайшей вдруг тоской и страшной безнадежностью   в словах  сказала:
                -- Ну, что ж, иди. Раз надо! Кто я тебе, чтобы просить остаться?

                Голос ее задрожал и она всхлипнула. И сердце у меня вдруг оборвалось. И я  инстинктивно, совершенно не задумываясь,   шагнул к ней, обнял ее,  прижал  к себе, стал торопливо целовать ее лицо. Чувство величайшей нежности и благодарности к этой женщине буквально переполнило меня  и из моих губ  сами собой вырвались  слова:
                -- Я люблю тебя! Слышишь – люблю! Успокойся ради бога!

                Она глянула на меня снизу  своими синими, пресиними глазами, разом заполнившимися слезами и вдруг разрыдалась. А я прижимал к себе ее ладное, налитое женской силой, такое родное и близкое мне  тело,  гладил по спине, по волосам и шептал, сам того не замечая:
                -- Давай поженимся! Хватит нам раздельно жить! Давай теперь будем вместе. А? Навсегда вместе! Давай?!