серёгин

                СЕРЕГИН

Пьеса в двух действиях.

Действующие лица:

Василий Серегин                художник.
Наталья                его жена.
Семен Ситников                друг Серегина,
                тоже художник.
Волков                крупный функционер
                от культуры
                областного масштаба.
Степан                сосед Серегина.
Варвара Михайловна                торговка зеленью.
Ивлев                заслуженный пенсионер,
                дружинник-общественник.
Воллер                иностранец.

Действие первое.

I

Конец первой половины восьмидесятых годов прошлого века, окончание эпохи застоя. Бедно обставленная квартира Серегина. В  углу стоит мольберт с незавершенной картиной.  Электрического освещения нет. Полумрак. Серегин нервно ходит из угла в угол, бормоча что-то себе  под нос. Берет со стола нож, подходит к зеркалу. Оттягивает левое ухо, подносит к нему нож. С минуту так стоит, не решаясь отрезать. Затем бросает нож на пол. Подходит к мольберту, хватает кисть, что-то рисует. Слышится стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, входит Семен Ситников.

      Ситников. Привет. Ты чего в потемках сидишь?
      Серегин (жмет Ситникову руку). Здравствуй. Электричество отключили.
      Ситников. В других домах есть свет.
      Серегин. У меня отключили.
     Ситников (неопределенно). Да... (Обходит вокруг мольберта). Творишь?
     Серегин. Не нравится?
     Ситников. Мне - то нравится. (После некоторой паузы). Ты не был на последнем худсовете?
     Серегин. Нет. Ты же знаешь, зачем спрашиваешь?
     Ситников. Вася, я понимаю, конечно... Ну, неужели тебе трудно? Ты же талант. Ну, нарисуй ты то,  что им нужно в стиле соцреализма - деньги то тебе облхуд платит - а для души делай все что угодно. (После паузы). Я вот... Думаешь, мне нравится то, что я малюю? Иной  раз тошнит даже, а куда денешься? Кушать то хочется хлеб с маслом, а не просто так. А у тебя, я знаю, не всегда и простой хлеб бывает. (После некоторой паузы). Не о том, конечно, мы мечтали с тобой, когда учились в училище. Поиски новых форм, цветовых соотношений, правдивое отражение действительности... Но потом жизнь меня научила, да и ты наверняка тоже понял, что никому это не нужно. Главное в нашем деле, как и в большинстве других дел - тонко чувствовать текущий политический момент - то  есть что на данном этапе построения светлого будущего нужно нашему народу. Ну, может и не народу... Ну, короче, вот я, например, наверное, не такой талантливый, как ты, а,  тем не менее, уже заслуженный. Сейчас на  одном таланте далеко не уедешь и в супе его не сваришь. (После некоторой паузы). На народного пока не тяну, а там... Чем черт  не шутит? А на что ты рассчитываешь? Да будь ты хоть трижды  талантлив - второй Ренуар или Ван - Гог. Ну и  что с того? Тебе то лично с этого какая выгода? Посмертная слава? Даже если она и будет, то  это слабое утешение, когда всю жизнь прожил впроголодь. Ну, предположим, что тебе повезет, и  тебя не забудут. Так на этой славе будет кормиться свора искусствоведов и прочих  всевозможных прихлебателей и дармоедов. Но тебя то уже не будет. Жизнь то ведь у нас одна и прожить ее нужно красиво. (После некоторой паузы). А что ты нарисовал? Тебе дали выгодный заказ - оформить новый Дворец культуры. Я за тебя ходатайствовал перед товарищем Волковым. Поручился за тебя. Тебя же просили изобразить праздник окончания сбора урожая в колхозе, я подчеркиваю это, в стиле соцреализма. А ты, в каком стиле изобразил? Развалюха элеватор, всюду грязь, дома обшарпанные. Мужики пьянствуют, воруют зерно, а на стенд с социалистическими обязательствами собака мочится. Ладно бы еще, какая породистая, а то ведь обычная дворняжка. На какие трудовые подвиги может увлечь наш героический народ подобная картина? А в каком положении я оказался? Я за тебя просил. Ты, прежде всего меня подставил, не знаю как теперь и оправдываться перед товарищем Волковым.
     Серегин. Да понимаю я, все прекрасно понимаю. Что народ наш доблестный успешно строит коммунизм, что все мы бодрым шагом, в едином строю движемся в светлое будущее. И что... Но не могу я, не могу... Хочу изобразить как нужно, понимаю как нужно, но - не могу. Руки не слушаются - сами рисуют помимо моей воли то, что вижу на самом деле. Воображение, наверное, слабое.
      Ситников. Ты знаешь, как бы тебе это сказать, я слышал, что хотят ставить вопрос о твоем исключении...
      Серегин. Что? А впрочем, этого следовало ожидать. Рано или поздно это должно было произойти. К этому нужно было готовиться.
     Ситников. И что делать будешь? Ведь ты, кроме как рисовать, ничего делать не умеешь. А у тебя еще жена.
     Серегин. Не знаю. Придумаю что-нибудь. Дворником пойду работать, в конце концов.

     Раздается стук в дверь.

     Серегин. Да, войдите. (Подходит к двери, открывает. Входит сосед Степан).
     Степан. Здравствуй сосед. (Замечает Ситникова). Здравствуйте.
     Серегин. Добрый вечер, Степан. Проходи.
     Степан. Да у тебя гости. Я, наверное, позже зайду.
     Серегин. Ничего, это мой друг.
     Степан (показывает на мольберт). Ты, наверное, занят?
     Серегин. Ничего. Это не срочно. Я слушаю.
     Степан. Ты понимаешь... Такое дело... Я не хотел идти - мои "кобра" с "гюрзой" послали. (Поясняет Ситникову). Мои жена с тещей. - "Иди", - говорят. Помнишь, ты у меня пятнадцать рублей занимал?
     Серегин. Помню, конечно. Ты не переживай, я отдам, обязательно отдам. У меня сейчас просто нету. Честное слово.
     Степан. Мои пресмыкающиеся скандал устроили: - "Забирай, иди, - говорят, - а то его скоро выселят, и плакали тогда наши денежки".
     Серегин. Как выселят? Кого выселят?
     Степан. Тебя. А ты разве ничего не  знаешь?
     Серегин. Нет.
     Степан. Участковый приходил, интересовался, чем ты занимаешься, почему за квартиру почти год не платишь. Сказал, что документы на тебя собирают - будут выселять, наверное, если не заплатишь. Вот и свет тебе уже отключили.
     Серегин. Куда выселять? Где  же я буду жить?
     Степан. Этого он не говорил. На стройку какую - ни будь, пошлют. На БАМ, или еще куда. У нас раб сила везде требуется.
     Серегин. Чушь какая-то. (Ситникову). Как ты думаешь, могут выселить?
     Ситников (пожимая плечами). Кто их знает. У нас, в принципе, все могут.
     Серегин. Как же это так? Взять человека за шиворот и вышвырнуть на улицу как собаку, или еще, какое животное. Да еще и заслать помимо его воли куда - ни будь к черту на кулички. Ну, нет у меня сейчас денег. Нет! Но будут, через три месяца, полгода... Обязательно будут. Да нет, не могут так просто взять и выгнать. Ведь в газетах пишут, что у нас все для народа. Правда?
     Степан. Пальтишко надо дочке купить, а денег не хватает. Послушай, а ты у друга займи.
     Серегин. Чего? Какое пальтишко?
     Степан. У друга займи, говорю. Мне всего пятнадцать рублей надо - на пальто дочке не хватает. Моя кобра меня съест.
     Ситников (испуганно). У меня нет. Я с собой денег не взял.
     Степан. Слушай, сосед, а ты  на станцию сходи.
     Серегин. Зачем?
     Степан. Мужик один, со мной  работал раньше, как пропьется до копейки, часто ходит на станцию вагоны разгружать. Тридцатку, говорит, можно за ночь заработать, если на совесть попахать. Сегодня, кажется, собирался идти. Хочешь, поговорю - возьмет тебя с собой?
     Серегин. Нет. Мне нельзя тяжести таскать, у меня потом руки два дня дрожать будут. А мне картину заканчивать надо.
     Степан. Как же быть? Войди тоже и в мое положение. Ведь сожрут меня мои гадюки.
      Серегин. Слушай, а хочешь, я тебе долг картиной отдам? (Подходит к стене, где у него висят несколько небольших картин, выбирает одну). Вот. Она, правда, стоит гораздо дороже, да ладно, другого выхода нет. Бери. Потом гордиться будешь. (Протягивает картину Степану).
     Степан (берет картину, вертит ее в руках, рассматривает со всех сторон, размышляет вслух). А если кто в гости придет?
     Серегин. Какие гости? Причем тут гости?
     Степан. Если ее в доме повесить, говорю, а вдруг кто в гости зайдет. Что про меня подумать могут, когда ее увидят? Да и жена у меня в современных картинах ни хрена не смыслит, тоже может не так понять. Я уж не говорю про тещу - вообще темная, отсталая зараза. Это опять скандал, опять мордобой. Нет, сосед, извини...
 Серегин. Ну, больше у  меня  ничего нет. Подавай в суд на меня. Или жди, когда я тебе деньги с БАМа пришлю. (Забирает картину).      Степан. Стой! Подожди-ка. ( Берет у Серегина картину обратно. Меряет ее указательным и большим пальцами правой руки, затем таким же образом измеряет у себя то место, на котором сидят).
     Серегин. Ты  чего?
     Степан. Погоди. Как раз, даже запас небольшой остается. А повешу-ка я ее в нужнике.
     Серегин. Где? Да ты что, сдурел? Отдай обратно. (Протягивает руку за картиной). Это же картина, произведение искусства.
     Степан. А что? Раз в квартире нельзя, а там в самый раз будет. У меня щель в сортире и задувает,  особенно зимой, в эту... В спину. Да и вид сразу  совсем  другой станет. Кто зайдет, сразу догадается, что тут живет культурный, интеллигентный человек. Самое место ей там.

     Без стука входит Наталья - жена Серегина.

     Степан. А вот и соседка. Здравствуйте.
     Наталья. Здрасте, здрасте. (Серегину). Ну что, сдал?
     Степан (перебивает). Вась, ты у жены возьми.
     Наталья. Чего взять?
     Степан (испуганно). Ну, хотя бы пять рублей. Остальные потом отдашь.
     Наталья (Серегину). Что? Какие пять рублей? Так ты не получил деньги? Не получил, я тебя спрашиваю?
     Серегин. Нет. Не приняли опять.
     Наталья. Подлец! Я так и знала.
     Серегин. Наташа, дорогая, понимаешь...
     Наталья (перебивает). Ты мне всю жизнь испортил. Говорила мне моя мама...
     Серегин. Ну, подожди еще немного. Через полгода... Нет, через три  месяца... У меня  план есть... Я буду знаменитым, буду в Москве выставляться, за границей...
     Наталья (перебивает). Я уже восемь лет жду. Хватит. Задурил мне, девчонке молодой неопытной, голову. А я, дура, поверила. Думала жить буду как королева. А сейчас за такси даже заплатить нечем. От мамы ехала, какой-то рубль несчастный. Таксист  у ворот ждет - думала, ты  гонорар получил.
     Серегин. Ну, не понимает никто моего искусства. Что могу я поделать? Ты думаешь, это так легко? Но я прославлюсь, обязательно...
      Наталья (перебивает). Ты  рассказывал, что какой-то там француз, Рембрант, кажется, отрезал себе ухо и сразу разбогател, сразу все поняли его искусство. Отрежь и ты себе чего-нибудь - может, тогда и твоей мазне ценители найдутся.
     Серегин. Ну,  что ты,  в самом деле. Опять заводишься. Ну, какой Рембрант? Не Рембрант это был вовсе.

     Слышится звук автомобильного  сигнала.

     Наталья. Таксист. Вот иди с ним сам разбирайся.  Объясни ему, что сейчас у тебя нет денег, но через  три месяца ты станешь миллионером,  и тогда отдашь ему сто рублей, нет тысячу в валюте. (Подходит к мольберту, рассматривает картину). И ты думаешь, что найдется такой идиот, который может позариться на твое "искусство"? А? Я тебя спрашиваю? (Опрокидывает ногой мольберт).
       Серегин. Наташа, не надо. Я тебя прошу... Я тебя умоляю, прекрати. У нас гости, что они могут подумать?
     Наталья. А мне плевать! Пусть  все видят. (Толкает Серегина). Отойди от меня! Пусть все знают, что мой муж неудачник.
       Серегин. Наташа...
     Наталья (перебивает). А я говорю - неудачник. Кретин!
     Серегин. Перестань.
     Наталья (топает ногами). Кретин! Кретин!

     (Степан, пятясь, незаметно выходит, держа картину за спиной).
 
     Серегин. Хорошо, хорошо. Я сейчас... Я вам докажу... (Подбегает к стене, снимает три первые попавшиеся картины). Ждите меня  здесь, я принесу деньги. Я скоро вернусь. (Выбегает из дома).
       Наталья (ему в след). Иди, иди. Думаешь, кто позарится... (Плачет). Всю жизнь... Всю жизнь мне искалечил. Сволочь!
     Ситников (подходит  к Наталье). Наташа, дорогая, не надо так волноваться. Успокойся.
     Наталья. Говорила мне мама... У меня ведь такие женихи были. Один теперь заведующий овощной базой, другой в Москве официантом... Правда.
     Ситников. Я  верю, почему... (После небольшой паузы). Наташа, я давно с тобой хотел поговорить. Ты заметила, наверное, что ты мне не безразлична, и даже  очень сильно нравишься, с тех пор как я  тебя первый раз увидел. (После паузы). Ты знаешь, что Василия исключают из Облхуда?
     Наталья. Нет, но этого можно было ожидать. Когда-то его все равно должны были выгнать. Кретин.
     Ситников. А что из квартиры выселяют?
       Наталья. Как выселяют? Куда?
     Ситников. Да ты не волнуйся. Тебя, я думаю, не тронут. Его только выселят, потому, что больше года за квартиру не платит. Сосед говорил - на БАМ пошлют, или еще, на какую комсомольскую стройку.
      Наталья. Он уже не комсомолец. Вышел по возрасту.
     Ситников. Ничего, работы у нас всем хватит - Сибирь большая, леса много, еще и нашим внукам останется.
       Наталья. Так ему и надо, может там хоть немного поумнеет.
      Ситников. Наташа, я один живу, у меня квартира двухкомнатная со всеми удобствами, не то, что этот ваш барак. Мастерская. Я заслуженный художник области...

     Раздается сильный стук в дверь  и голос из-за двери.

     Голос из-за двери. Долго мне еще ждать? Отдавайте деньги.
    Наталья (испуганно). Таксист.
  Ситников. Я заплачу. (Вынимает из кармана бумажник, достает из него десять рублей, протягивает их Наталье). Сколько ты ему должна?
  Наталья. Рубль с чем-то.
  Ситников. Хорошо, я сам  заплачу. (Выходит).

II

- Центральная городская площадь. В праздники здесь проводятся демонстрации и митинги. Вокруг расположены партийные и советские организации и учреждения. В самом углу  площади стоит Варвара Михайловна - крепкая  еще старуха. Перед ней на  перевернутом деревянном ящике, застеленном газетой, лежат несколько пучков укропа. Рядом стоит большая сумка с зеленью.

      Варвара Михайловна. Укроп, укроп. Свежий укроп.

     С противоположной стороны площади выходит Ивлев с повязкой  дружинника на руке. Заметив Варвару Михайловну, он начинает  подкрадываться  к ней, стараясь остаться незамеченным. Торговка замечает его слишком поздно и, схватив сумку, с  возгласом: - "О Господи!" - Пытается убежать. Но Ивлев настигает ее. Хватает рукой за ворот кофты.

     Ивлев. У, сука! Попалась.
     Варвара Михайловна. Сергей Александрович, отпусти. Что ты! Я  больше не буду. Кофту порвешь.
     Ивлев. Опять пришла. Сколько я тебе раз говорил, что не положено здеся торговать.
     Варвара Михайловна. Я больше не буду. Отпусти - люди вокруг - чего подумают?
     Ивлев (отпускает). Смотри у меня. (После некоторой паузы). Бегаешь тут за вами... День и ночь не спишь, не доедаешь, а  благодарности никакой. Ни от  начальства... Вот  приведу тебя сейчас в отделение, а мне вместо "спасиба" - сам поймал, сам и составляй протокол. Возись с бумажками. Потом...
     Варвара Михайловна (перебивает). Зачем в отделение? Какой протокол, Сергей Александрович? Что ты такое говоришь?
  Ивлев. Благодарности, говорю, нету никакой. Ни от начальства, ни тем более, от вас. Гоняешься за вами, за свиньями, на старости  лет. Превратили, понимаешь, центральную  площадь в базар. Здеся люди по праздникам под революционную музыку ходят, митинги устраивают, а вы тута своим вонючими укропами торгуете. А вдруг кто из начальства увидит? Ты-то убежишь, а с кого  за это безобразие спросят? С меня. А я старый большевик, всю жизнь в  органах, всю жизнь  за советскую власть борюсь.

    Варвара Михайловна достает из кармана три рубля, засовывает их в  карман пиджака Ивлева

     Ивлев. Что это такое? (Достает из кармана деньги).
      Варвара Михайловна. Благодарность за  непосильный  труд. Больше нету. Вот те крест. (Крестится). Не наторговала еще.
  Ивлев. Ладно. (Кладет деньги обратно в карман). Вообще-то с тебя надо бы и за вчерашнее взять.
Варвара Михайловна. Я  вчера не торговала. Болела вчера, честное слово. У меня справка есть.
Ивлев. А то я тебя вчера не видел. Некогда было просто возиться. (После небольшой паузы). Гляди у меня. Если что, я тебя не видел.
Варвара Михайловна. Конечно. Хорошо, Сергей Александрович, дай бог тебе здоровья.
           Ивлев (хочет уйти, делает несколько  шагов, затем возвращается). И запомни - от меня еще никто не уходил - из-под земли достану. (Уходит).
Варвара Михайловна (ему вслед). Что ты, что ты, Сергей Александрович. Я всегда, пожалуйста. Что мне жалко, что ли? (Убедившись, что Ивлев ушел, добавляет тихо). Тьфу, чтоб ты провалился, кровопивец проклятый. Чтоб тебя черти разорвали,  антихриста. (Возвращается к своему ящику). Укроп, свежий укроп к супу.

Через несколько минут появляется Серегин. Озирается по сторонам. Слышит зазывные крики Варвары Михайловны, подходит к ней. Ставит на землю свои картины.

Варвара Михайловна. Ты чего это, продаешь, или просто так, чтоб все видели?
Серегин. Продаю. Деньги нужны срочно. Может, вы купите?
Варвара Михайловна. Да нет. Я в этих ваших искусствах ничего не разбираю. На что они мне?
Серегин. Да я и не продавал бы, да очень деньги нужны. Срочно.
Варвара Михайловна (подходит к Серегину, рассматривает картины). Сомневаюсь я, что кто-то купит. Зря только простоишь.
Серегин. Почему?
Варвара Михайловна. Вон, ежели укроп никто не берет - а  ты картины. С утра на семь рублей наторговала всего. Да  и то трояк Ивлев забрал.
Серегин. Кто забрал?
Варвара Михайловна. Да есть тут один. В войну не то полицаем у немцев полицаем служил, не то в  наших лагерях надзирателем был.  Сейчас здесь на пенсии зверствует. Как это он себя называет - "обчественный стражник порядка" что ли. И что плохого мы ему делаем? Люди идут после работы - купят пучок укропа - дома суп сварят. Или, там, редиски. Витамины. А этот пес  гоняет*  - "Не положено. Начальство увидит". Ну и что, что увидит, мы и начальству продадим. Начальство разве не люди? Они что супу не варят?

Слышится звук останавливающегося автобуса. Смех, иностранная речь.

Варвара Михайловна. Опять иностранцы по "Золотому кольцу" катаются. Вот кому хорошо, только укроп не берут. Слушай, а ты им картины свои предложи? У них денег много. Может, какой  ненормальный и возьмет. Покупают же там лапти, самовары и матрешки всякие.
  Серегин. Неудобно, как-то иностранцам сразу. Могут подумать, что  я нищий какой-нибудь. Что мне есть нечего.
Варвара Михайловна. Ну, а наши никто не возьмет. Это я  тебе точно говорю.

С другого конца площади появляется Ивлев.

Варвара Михайловна. Ой, опять этот антихрист идет. У тебя деньги есть? Откупиться. Трояк, хотя бы.
Серегин. Нет.
Варвара Михайловна. Ну, тогда убегай скорее, а то в милицию потащит, или картины отберет.
Серегин. Нет. Никуда я не пойду. Мне деньги нужны.

Ивлев не спеша подходит.

Варвара Михайловна. Ну, как знаешь - я тебя предупредила. (Отходит к своему ящику).
Ивлев (обходит вокруг Серегина и его картин, внимательно разглядывает). Ты кто такой?
Серегин. Как кто? Человек.
Ивлев. Я тебя, свинья, спрашиваю, кто ты такой? Ты,  по какому праву тута "Третьяковскую галерею" устроил?  Бумажка у  тебя есть, что тебе разрешено  здеся картинки твои поганые показывать?

Появляется Воллер. Подходит к Варваре Михайловне.

Воллер (спрашивает с сильным акцентом). Скажите, пожалуйста, как пройти пошт?
  Варвара Михайловна. Пошт?
Воллер. Пошт, пошт. Телеграмм.
Варвара Михайловна. А, почта. (Начинает объяснять, жестикулируя руками). Вон там у нас почта. (Рассказывает, как пройти к почте).
Ивлев (наступает на  Серегина). Картинки - это дело политическое. Я то не понимаю, что  у  тебя здеся намалевано. Может быть, это чуждое нашей социалистической идеологии, и советскому народу нельзя этого смотреть? Почем я знаю? А ты, свинья,  на  центральную площадь вылез. Есть у тебя бумажка с разрешением на это? Отвечай!
Серегин. Я их не показываю, я продаю. Мне деньги нужны, за квартиру платить нечем. Хлеба не на что купить.
Ивлев. Что?! Продаешь? Как ты посмел, контра? Тута иностранцев полно шляется, а ты  со своими антисоветскими картинками вылез. Што они могут подумать, што нашим советским людям жрать нечего, и они картинками торгуют?  Да мало  ли  чего ты здеся нарисовал? (Хватает Серегина за пиджак). А ну пошли со мной. Тама тебе объяснят, какие  картинки нужно рисовать советскому народу.
Серегин (отбивается). Отпусти. Никуда я  с тобой не пойду. (Отталкивает Ивлева).
Ивлев. Ах, так! Ты на кого руки подымаешь, гад? Да ты знаешь, кто я? Я... Я старый большевик. Свинья. Я заслуженный человек.
Серегин. Свинья.
Ивлев. Ты свинья! Сука! (Хватает картины).
Серегин. Отдай картины, сволочь! (Пытается отобрать у Ивлева свои картины).

Подходит Воллер, останавливается.

Воллер. Послушайт, гражданин, не сломайт...
Ивлев (перебивает). Я не гражданин, я товарищ. Это он гражданин. (Показывает на Серегина).
Воллер. Дайте мне. (Отбирает у Ивлева картины).
Ивлев. А вы что, иностранец? (Послушно отдает картины). Наше дело что? - чтоб иностранцы всем довольны были. Знаменитое русское гостеприимство.
Воллер (внимательно рассматривает одну из картин. Обращается к Серегину). Вы есть автор?
Серегин (смущенно). Да.
Воллер (берет другую картину). О! Автопортрет с одним усом
Серегин. Что, похож?
Воллер. Замечательный картин. И этот тоже. (Показывает на оставшуюся картину). Зер гут. Вы что, их продайт?
Серегин (мнется). Да, понимаете, из некоторых творческих соображений. Дома вешать негде уже. Жена ругает, а выбросить жалко.
Ивлев. Вы его не слушайте. Понимаете, товарищ  иностранец, этот...
Воллер (перебивает). Гражданин, вы  нам мешайт. (Серегину). Мне очень нравится ваш картин. Особенно этот. (Показывает на одну). Я, правда, мало разбирайся в живописи, мой  специальность есть литератур.
Серегин. Вы писатель?
Воллер. Нет, я литературовед. Я занимайся русской литератур. Мой дед еще до вашей революций долго жил Россия и учил меня  немного русский язык. Русский  литератур - грандиозный: Чехов, Бунин, Булгаков, Толстой...
Ивлев (перебивает). Толстой был графом, остальные писатели тоже богатыми капиталистическими элементами. У нас сейчас другая литература - самая лучшая в мире - советская. У вас случайно с собой нет жевательной резинки? Гумми, гумми? Внучка моя очень  любит.
Воллер. Вы говорите, советский литератур? Не слышал про такой. То что у вас печатают и преподают детям ин дер шуле, не есть литератур - это есть политик. А ваши так сказать, советские писатель, есть политический проститутки. У вас есть сейчас несколько хороший писатель, но вы  их не читайт. Их читайт мы, на Запад. И вообще, гражданин, отойдите сторона, не мешайт нам разговаривать с господин.
Ивлев. С господином? (Нехотя отходит, но не очень далеко, бурча тихо). Господин, Вот я тебе покажу, господин, пусть только этот фашист уйдет.
Воллер (Серегину). Как ваша фамилия?
Серегин. Серегин. Василий Серегин.
Воллер. Так вот, господин Серегин, я хочу купить этот картин. (Показывает какую).
Серегин (радостно). Правда? А остальные?
Воллер. На остальные, у   меня сейчас просто нет денег с собой. Чек Кельнского банка, вас, конечно, не устроит?
Серегин. Да, мне бы лучше наличными.
Воллер (достает бумажник). Наличными у меня с собой есть только триста марок. (Протягивает Серегину деньги). За этот картин.
Серегин. Триста марок? Да за триста берите все три.
Воллер. Нет, я плохо разбирайся в авангардной живопись, но мне очень нравится. Я  думаю, этот картин стоит гораздо дороже, У меня в  Кельне есть хороший знакомый - Петер Лердвиг. Вы, наверное, слышали этот фамилий?
Серегин. Лердвиг? Конечно, знакомая фамилия.
Воллер. Он собирает в свой музей современный искусств, в том числе живопись, Ему тоже должен понравиться ваш картин, и он, я думаю, их купит. Их цена намного  больше триста марок. Остальные деньги я  вам потом пришлю. Лердвиг очень интересоваться вашим художник, но только не те, который срисовать малый земля, или Ленин на целина, а независимый живопись, который у вас официально нет. Я куплю у вас пока только один картин.
Серегин. Возьмите еще хотя  бы автопортрет. Я его вам дарю. От всей души. Вы первый кто оценил мое творчество, кому понравились мои картины.
Воллер. Это очень дорогой подарок.
Серегин. Прошу вас, на память.
Воллер. Хорошо. Спасибо. (Берет у Серегина две картины, дает ему деньги).
Серегин (радостно забирает деньги). Вот только... Марки, что я с ними буду делать? У нас на них ничего не купишь.
Воллер. Вы подождите меня. Я сейчас ходить на пошт. отправить телеграмм. А потом в автобус, может у кого из наших обменяй чек на ваш русский рубли. И тогда, наверное, куплю третий ваш картин.
  Серегин. Хорошо.
Воллер. Вы только никуда не ходить. Я скоро.
  Серегин. Конечно, конечно. Я подожду.

Воллер уходит. Как только он скрывается из вида, к Серегину подходит Ивлев.

Ивлев. Ну что, господин Серегин, фашистам картины продаешь? А может они нам самим нужны? Ты об этом подумал? А ты, свинья, народным достоянием торгуешь направо и налево. А ну, пойдем со мной. (Хватает Серегина за пиджак). Мы тама тебе сейчас устроим, господин...
  Серегин (сопротивляется). Гражданин, отпустите меня! Никуда я не пойду. Вот вам, только отпустите. (Сует несколько марок Ивлеву в карман).
Ивлев. Ты кому взятку даешь, свинья? (Но иностранные деньги из кармана  не достает и не возвращает). Мне - кристально честному человеку?
  Серегин. Да отпусти ты. Мало что ли? Больше не дам, мне самому деньги нужны.
Ивлев (неожиданно отпускает Серегина). Вон товарищ Волков идет сюда. Он член бюро обкома. Быстро уходи отсюда, а то мне попадет из-за тебя, свиньи.
  Серегин. Никуда я не пойду.
Ивлев. Смотри, что-нибудь ляпнешь антисоветское... Я тебя потом сгною. От меня еще никто не уходил. (Подносит Серегину кулак поднос).

Ивлев быстро уходит. Через некоторое время  подходит Волков. Обходит вокруг оставшейся картины, рассматривает.

Волков. Так, так. Если не ошибаюсь, гражданин Сергеев?
  Серегин. Серегин.
Волков. Какая разница. Это не о вас ставился вопрос на последнем заседании областного совета?
Серегин. Обо мне.
Волков. Так, значит, правильно мы вас исключили. Это же надо до чего опуститься - продавать картины.
  Серегин. Я...
Волков (перебивает). Молчи! Я из  своего кабинета все видел. Это же только додуматься до такого надо... Это же какую наглость надо иметь... На центральной площади, среди белого дня... Смотрю и глазам своим не верю. Ладно, бабка там укропом своим вонючим торгует несознательная. Но это же картины! Это же  политика. И кому продает  - иностранцу! Что они могут про нас подумать? Какое у них мнение сложится? - Что нашим советским художникам нечего есть и они вынуждены продавать свои картины.
Серегин. Но мне, в самом деле нечего есть.
Волков (перебивает). Работать надо!
  Серегин. Электричество отключили. Год почти за барак нечем платить...
Волков (перебивает). За какой барак?
Серегин. Живу в котором.
Волков (резко). Советские люди не живут в бараках. Это только ты, в своих, так сказать, "произведениях", представляешь все в уродливом виде. А  ведь говорят, что у тебя есть талант.  Можешь рисовать, если захочешь. (После небольшой паузы). Семен Ильич за тебя просил. Дали тебе выгодный заказ - оформить новый дворец  культуры. А что ты там намалевал? Хорошо,  что еще никто из начальства увидеть не успел, а то я и не знаю, что было бы. За такие вещи по головке не погладили бы. Три ведра краски перевел  импортной. И еще столько же пошло на  закрашивание этой мерзости.
Серегин. Я рисую так, как мне велит совесть.
Волков. Совесть? О совести заговорил. Вот пускай тебя твоя совесть и кормит в таком случае.
Серегин. Сволочь!
Волков. Кто?
Серегин. Ты!
Волков. Да как ты смеешь? Я коммунист. Я народный художник...
Серегин (перебивает). Сука ты, а не народный художник.
Волков. Да...
Серегин (перебивает). Тебе малярную  кисть доверить нельзя, заборы красить.
Волков. Я этого так не оставлю. Я народный художник...
Серегин (перебивает). Что ж, ты думаешь, никто не знает, как ты народным стал? На  чьей дочке ты женат? С чьей супругой  ты шашни крутил? Что Ситников за тебя рисует, и благодаря этому уже заслуженный.
Волков (перебивает). Да как ты смеешь! Наглец! Да  я член бюро обкома! В моем лице ты советскую власть оскорбляешь.  Тебе что, советская власть не нравится?
Серегин. Нет!
Волков. Что нет?
Серегин. Не нравится. Да  и кому может понравиться такая власть, при которой всякая мразь, вроде тебя, живет в роскоши, а честные люди, не желающие торговать своей  совестью, вынуждены голодать в  прямом смысле этого слова.
Волков. Ты диссидент! Ты антисоветчик! Твое место в тюрьме. Я тебе...
Серегин (перебивает). Заткнись! У тебя и квартира  четырех комнатная, и дача, и мастерская, и паек обкомовский... и все тебе мало, мало... А у меня что? У меня ничего. Да мне этого и не надо. Дайте мне возможность спокойно работать. Кисточку холст и краски. И крышу над  головой. Мне больше ничего не нужно. Но вы и этого меня лишаете. А ведь я талантливее тебя в  тысячу раз. А все мое богатство, это мои картины, и то что сейчас на мне. Вот пиджак - все что я  имею в свои тридцать пять лет. Да и тот дырявый. (Снимает пиджак, показывает дырки). Смотри, сытая тварь!
Волков. Я тебя... Ты меня запомнишь... Я тебя сгною.
Серегин. Что? Да я тебя сейчас здесь пришибу, суку, и зарою прямо на площади. (Делает несколько шагов к Волкову).
Волков (пятится, испуганно). Ты что? Ты что? Я при исполнении обязанностей. (Оглядывается по сторонам). Ивлев, Ивлев, где ты?
Серегин (приближается). Сволочь! Молись Богу, напоследок, если, конечно, веришь.
Волков. Ивлев? (Поворачивается и убегает).
Серегин (делает несколько шагов вслед Волкову, затем останавливается). Тварь! (Бросает на землю пиджак, пинает его ногами, приговаривая при этом). Тварь! Тварь! Ненавижу!

К Серегину подходит Варвара Михайловна.

Варвара Михайловна. Сынок, ты что? Разве можно так ругаться.
Серегин. Не могу больше, мать! Допекли. Жизни не дают. Денег нету, за картины денег не платят. Жена уходит, из дома выселяют, а теперь и в тюрьму посадить грозятся. Зачем такая  жизнь? Честное слово, лучше руки на себя наложить, чем так мучится.
      Варвара Михайловна. Господи! Ты что, сынок - руки наложить? Про это и думать то грех. Мы все под Богом живем. Успокойся.  Пойдем отсюда, а то сейчас Ивлев прибежит. Пошли, пошли, сынок.

Серегин поднимает пиджак, покорно идет за Варварой Михайловной.

Варвара Михайловна. Все уладится. Не надо так переживать.
Серегин. Картина. (Останавливается).
Варвара Михайловна. Что?
Серегин. Картину забыл. (Хочет вернуться, забрать картину).
Варвара Михайловна. Да брось ты ее. Некогда. Вон Ивлев бежит.
Серегин. Где? (Оборачивается). Точно, он.
Варвара Михайловна. Пошли быстрее, а то и мне попадет. (Чуть ли не бегом уходят).

Через минуту вбегает запыхавшийся Ивлев.

Ивлев (сам с собой). Где он? Вот, черт, убежал. (Озирается по сторонам, затем бежит в ту же сторону, что и Варвара Михайловна с Серегиным). От меня  еще ни кто не уходил.

Через некоторое время, оттуда, куда убежал Ивлев, доносится шум потасовки и крики Ивлева и Серегина. Еще через некоторое время появляется Ивлев. Он держится за челюсть.

Ивлев. Свинья! Меня, кристально честного человека, старого большевика - по мордасам. Где же, правда на свете? И еще деньги какие-то подсунул иностранные. Сволочь! Не хватало, чтоб еще на старости лет за валютные махинации попутали. (Вытаскивает из кармана деньги,  которые ему туда сунул Серегин, и бросает их на землю. Замечает оставленную Серегиным картину, подходит, начинает пинать ее ногами, приговаривая при этом). Свинья! Свинья!

Появляется Воллер.

Воллер. Вы что делать?
Ивлев (испуганно). Хай-дуй-дуй. Мир-дружба. Воллер. Вы есть кто?
Ивлев. Как кто? Человек.
Воллер. Вы не есть человек, вы есть свинья.
  Ивлев. Нихт ферштейн.
Воллер. Выесть свинья. Швайн.
Ивлев. Моя не понимайт.
Воллер. Ты свинья, мать твоя душа! Понял?
  Ивлев. Понял. Теперь ясно.
Воллер. Только животный  может так обращаться с произведений искусств. (Поднимает картину, бережно обтирает ее носовым платком). Где господин Серегин?
Ивлев. Не знаю. Ушел и больше не придет.
Воллер. Передайте ему, что деньги за этот картин я  отдам ему через неделю, на обратный  путь на этом же месте. (Уходит  с картиной).
  Ивлев. Господи, что творится на белом свете? Как трудно жить честным людям. Старого, заслуженного человека свиньей обозвать. Фашист проклятый. Другой вообще по мордасам... И кого? Кристально чистого... Диссидент. Ну, я до тебя доберусь. Ты у меня еще кедры лобзиком попилишь! (Уходит. Но тут же возвращается. Озираясь по сторонам, подбирает брошенные ранее деньги). Свиньи! Одни свиньи кругом. Никакой тебе благодарности. (Уходит).

III

Квартира Серегина. В углу, на стуле сидит Ситников. У него на коленях расположилась Наталья. Целуются. Говорят тихо.

Ситников. Я думаю, лучше тебе об этом самой сказать. Он меня все-таки другом считает.
Наталья. Ну, хорошо. Хотя... Я, вообще то, с ним и до этого сама разводиться собиралась. Мы с ним фактически давно уже не живем...

Без стука вбегает Степан.

Степан. Наталья, ты здесь?
Наталья (встает с колен Ситникова. Поправляет одежду.  Очень недовольным голосом). Стучаться надо! Ну, чего опять приперся? Снова деньги требовать?
  Степан (машет рукой). Да какие теперь деньги. Ты  не знаешь еще ничего, что ли?
Наталья. Нет. А что случилось?
Степан. Василий утоп.
Наталья. Как утоп? Когда?
Степан. Сейчас. Недавно.
Наталья. Он же картины продавать пошел. Мы  вот тут с Семеном Ильичем дожидаемся его.
Степан. Это еще что? Он, перед тем как  утопнуть такого натворил, такого  натворил...
Наталья. Да говори ты толком, не тяни. Чего он натворил?
Степан. Об этом сейчас все только и говорят. Пошел он, значит, свои картины продавать на центральную площадь...
Наталья (перебивает). Это возле обкома, что ли?
Степан. Ага.
Наталья. Я же говорила, что он кретин - лучше бы сразу возле тюрьмы пошел торговать.
Степан. Поначалу никто его картин не брал, а потом нашел какого-то дурачка  из иностранцев.
Наталья. Продал? Иностранцу?!
Степан. Ага, все продал. Облапошил капиталиста.
Наталья. А за сколько продал? Кому?
Степан. Говорят, немцу какому-то.
Наталья. Какому немцу? Нашему, или из ФРГ? За сколько?
Степан. Вроде бы западному.
Наталья. За сколько? Много дал?
Степан. За сколько, точно не знаю. Люди по разному говорят: одни что за сто пятдесят, другие, что - за три тысячи.
Наталья. Три тысячи?! Рублей?
Степан. Нет, не рублей. В ихней валюте - в марках или долларах, точно не знаю, врать не буду.
Наталья. Деньги тоже с ним утонули? Тело, тело нашли уже? Деньги где?
Степан. Как раз из-за этих денег весь сыр-бор и разгорелся. К нему, к Василию, значит, мужик один прицепился. Начальник евоный по художественным делам. Фамилию называли... Забыл. Шакалов, или Собакин - что-то в этом роде. Крупная шишка, говорят.
Ситников. Волков, может быть.
Степан. Ага, Волков. Точно - Волков. Так вот этот самый товарищ Волков пристебался к Василию. Говорят, увидел как он картины продал, и стал свою долю требовать. А Вася денег ему не  дал, а по роже ему, по роже, волчаре позорному. Грозился вообще убить - насилу тот от него убежал.
Наталья. Ну и правильно. До хрена таких охотников - деньги на дармовщину получить. Ты сначала свою картину нарисуй, а потом продавай ее, если,  конечно, кто купит. Мы с Василием всю жизнь мучились, недоедали, недосыпали, экономили на всем ради этих картин. Мне, как вдове великого художника, отдадут эти деньги?
Степан. Не знаю. Вряд ли.
Наталья. Почему?
Степан. Потому, что он, когда этого деятеля избивал, то ругал при этом не только его самого и всю евоную родню, но еще и советскую власть, и наше родное советское правительство. А потом он еще одного избил - старичка дружинника. На скорой помощи его  увезли. Не знаю, останется ли, вообще жив? Очень тяжелый, говорят. Так что, соседка, навряд ли тебе денежки отдадут. Тут дело политическое получается. Как бы еще имущество все не описали.
Наталья. Вот гад! Вот сволочь! Один раз... Один раз повезло. Один раз за всю свою кретинскую жизнь деньги заработал... Сам  в речку, а мне  теперь расхлебывать. Ну,  продал картины, принес мне, своей жене, деньги, а потом - что хочешь, то и делай. Хоть в речку, хоть в петлю. Ругай, бей кого хочешь... Нет, вечно все не как у людей. (Плачет). Меня-то хоть не посадят.
Ситников. А где утонул? В речке, или в пруду?
Степан. В речке.
Ситников. Тело выловили?
Степан. Нет еще. Нашли на берегу только туфли его и пиджак с полными карманами валюты.

Наталья, услышав про навсегда потерянные деньги, плачет сильнее. Ее успокаивает Ситников.

Ситников. Успокойся, Наташа. Я тебя одну не оставлю. Помогу, сделаю все, что в моих силах.

(Подходит к Наталье, берет ее за руку. Она кладет голову ему на плечо. Ситников гладит ее по голове).

Степан. Я тоже помогу. По-соседски. Все мы  люди, все когда - ни будь  там будем. (Подходит, трогает Наталью за плечо). Слышь, соседка?
Наталья (поднимает голову, недовольно). Ну, чего еще?
Степан. Слышь, говорю. Я тоже помогу по-соседски.
Наталья. Спасибо.
Степан. Я это... Я это, говорю... Я тебе два мешка картошки дам, по-соседски. Поминки -то делать будешь?
Наталья. Какие поминки? Он меня, считай, по миру пустил, на всю оставшуюся жизнь несчастной  сделал. А ты - поминки... Кто меня теперь замуж возьмет – вдову диссидента? Так, видимо, и придется  до конца дней на свои девяносто пять рублей куковать. (Прижимается к Ситникову).
Степан. Ну, насчет этого не переживай. Мало ли на свете добрых людей? Встретишь еще своего принца. Такая красивая баба, и чтоб без мужика осталась? Я б на тебе и сам с удовольствием... Но моя кобра, чтоб ей  провалиться... (После некоторой паузы). Так я принесу, значит, завтра  картошку? На  рынке она  сейчас  знаешь почем?
Наталья. Ну, хорошо, приноси. Что там  у тебя еще?
Степан. Это... У меня  такой вопрос... Я хотел спросить насчет картин.
Наталья. Что? (Освобождается из объятий Ситникова). Картин?
Степан. Ну да. Ты же все равно их выбрасывать будешь. Или конфискуют их вместе со всем имуществом и сожгут потом как чуждое явление для нашего народа. Зачем  тебе лишние неприятности с ними?
Наталья. Так, значит, картины тебе нужны? То-то, я смотрю, ты подъезжаешь тут со своей  вонючей  картошкой!
Степан. Почему вонючей? Почти что домашняя. На рынке знаешь сейчас почем?
Наталья. А картины почем? Ты  же сам говорил, за сколько их иностранец купил. Что он по, твоему, дурак, на  дерьмо деньги тратить? Дурак? - я тебя спрашиваю? Нет, ты ответь, дурак иностранец или нет?
Степан (испуганно). Что ты? Что ты? Успокойся. Иностранцы, они тоже разные бывают. Это я так, пошутил.
  Наталья. Пошутил? Да  ты, гад, своими шуточками, на самое святое руку поднял. На все что у меня есть. У меня последняя надежда  в жизни на эти картины и осталась, а  ты... Да я тебя сейчас, сволочь... Я тебя сейчас... (Делает  несколько  шагов к Степану).
Степан (пятится). Ты что, ты что, соседка?
  Наталья. Не успел еще муж как следует утонуть, а  ты  уже тут как тут, паук кровососательный. Картины  ему подавай. А этого ты не видел? (Показывает Степану фигу). Картины? И ту мне верни сейчас же!
Степан (пятится по стене к двери, испуганно). Какую?
  Наталья. А которую обманом  у моего муженька выдурил. Царство ему небесное.
Степан. Она моя. Он мне за долги ее отдал. Вон, у товарища его спроси - он свидетель. Моя. Не отдам.
  Наталья. Я тебе отдам тот долг. В двойном размере. Картину отдай. Верни сейчас же!
Степан. Нет! Моя. Не отдам. (Выбегает из комнаты).
  Наталья (ему вслед). Паразит! Сволочь! (После некоторой паузы).  Вот гады, вот  сволочи! Не успел еще муж утонуть, а они уже прутся - картины им, видите  ли, подавай.
Ситников. Успокойся, Наташа. Тебе лучше, наверное, будет пожить у меня. Пока все образуется, успокоится, страсти улягутся. Пойдем ко мне?
  Наталья. Хорошо, дорогой. Только картины надо забрать. (Подходит к стене, снимает картины).
Ситников. Возьмем и картины. У меня места хватит.

ЗАНАВЕС


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошло несколько лет со времени вышепоказанных событий. Первая половина девяностых годов прошлого века. Разгул "дикой демократии" в России. Зал лучшего в городе дворца  культуры. На сцене стоит трибуна, длинный стол. За столом, в  президиуме, сидят: Волков, Ситников, Наталья Ситникова, господин Воллер. На краю сцены стоит Ивлев с повязкой дружинника. На стене, позади президиума, висит большой портрет улыбающегося Василия Серегина. Из-за стола поднимается Ситников, говорит в микрофон.

Ситников. Господа! Я рад приветствовать вас всех сегодня в этом  зале. Как вы знаете, собрались мы здесь по весьма приятному поводу чтобы отметить день рождения нашего выдающегося земляка, одного из талантливейших художников современности, моего лучшего друга, Серегина Василия Андреевича. К великому сожалению, так рано ушедшего  от нас.
Как вы все знаете, еще несколько лет назад само имя этого выдающегося мастера находилось под строжайшим запретом. Но сегодня, благодаря тому, что демократия победила, наконец,  наше с вами темное тоталитарное прошлое, и тем благотворным процессам, идущим сейчас  в нашем  обществе, мы получили возможность отдать долг этому человеку. Сегодня  это  не только наш праздник - земляков Серегина и его соратников. Имя Серегина известно  сегодня каждому хотя  бы немного образованному человеку. Поэтому в этом зале присутствуют корреспонденты  как местных, так  и центральных газет. Телевидение ведет запись этого вечера, и скоро он будет показан на  одном из каналов.
Господа, у нас на Руси сложилась такая  традиция, и особенно ярко она  проявляется в последние  семьдесят - восемьдесят лет - признавать заслуги человека только после его смерти. И хочу сказать, что Серегин не  является исключением из  этого правила, и это в очередной раз подтверждает его гениальность.
Господа, с Васей Серегиным я был хорошо знаком. Более того, он был моим другом. Лучшим другом. Мы вместе с ним учились в художественном училище. Жили в одной комнате общежития. Каждую корку хлеба делили пополам. Все у нас было общее - и заботы и радости. Уже тогда я понял: рядом со мной живет гений! Какой  же великой души был человек! Как мы все его любили! Но тогда был проклятый застой, и этим все сказано.
Господа, почему в тот день я не оказался на его месте? Почему судьбе  было  угодно  выбрать самого талантливого из нас? Я бы с радостью вместо него... А он сейчас бы жил и продолжал бы радовать нас... То есть я хотел сказать радовать вас своим искусством. (После небольшой паузы). Извините, я расчувствовался немного. Как вспомню, как нам плохо тогда жилось...
Господа! Позвольте мне торжественный вечер, посвященный дню рождения нашего гениального земляка Василия Андреевича Серегина, считать открытым. (Раздаются аплодисменты. Все в президиуме встают). Слово предоставляется нашему немецкому гостю, горячему поклоннику таланта Серегина, господину Воллеру. (Раздаются аплодисменты. Воллер встает).
Воллер (говорит почти без акцента). Друзья, я очень рад...
Ситников (перебивает). Извините, господин Воллер, если вас не затруднит,  с трибуны, пожалуйста. (Показывает на трибуну). У нас в России так принято - выступать с трибуны.
Воллер. Конечно, конечно. Я, правда, никогда не говорил с трибуны, но раз у вас так принято, то необходимо уважать чужие традиции и обычаи. (Подходит к трибуне). Друзья, меня очень расстроило известие о безвременной смерти такого замечательного художника - Серегина. Я имел счастье знать его лично. Приобрел у него одну картину, еще одну он мне великодушно подарил от своей широкой русской души. Еще одну, третью картину, он забыл на улице, и я ее подобрал.
С другой стороны я рад, что имею возможность выступать перед вами сегодня. Я собирался приехать к вам раньше - на следующий год, когда приобрел картины, но мне не дали визы. Тогда у вас был, как вы говорите теперь, "застой" и между нашими странами существовали не самые лучшие отношения. К тому же, наверное, кому-то из вашего культурного начальства не понравилась моя книга о русской литературе, которую я напечатал как раз в то время. И меня не пустили. Но я всегда, даже в то время, надеялся на перемены к лучшему в вашей стране. Постоянно совершенствовался в изучении русского языка. И мои надежды, как, наверное, и ваши, сбылись. Сегодня, благодаря революционным преобразованиям, произошедшим в вашей стране, я получил возможность приехать к вам. Да здравствует демократия! (В президиуме все хлопают, из зала всего несколько слабых хлопков). Одно меня только очень сильно огорчило - это смерть Серегина. В результате нелепого, как мне сказали, несчастного случая, оборвалась жизнь такого замечательного художника (После небольшой паузы). Но раз у вас такая традиция - признавать гениев после смерти... Чужие  обычаи могут нравиться, или не нравиться, но уважать их необходимо. (После паузы). У вас, видимо, еще есть художники по фамилии Серегин, потому, что когда я приехал сюда, неделю назад, у меня долго выпытывали, какой именно Серегин мне нужен? На выставке, в фойе, я видел  картины этих  других Серегиных, но меня, пока интересуют только работы Василия Серегина. И как удачно и вовремя я приехал! Как только выяснилось, какой Серегин мне нужен, то оказалось, что вся общественность вашей области собирается через несколько дней отмечать его день рождения.
На Западе имя Серегина тоже известно. Конечно не так как у вас, но о нем говорят специалисты - искусствоведы. И всего только из-за трех его картин. Теперь о самих тех трех картинах, которые оказались у меня. Одну из них - "Автопортрет, с одним усом" - он мне подарил, а две оставшиеся я продал. Пейзаж приобрел мой  хороший приятель господин Лердвиг для Кельнского музея современного искусства. Кстати, господин Лердвиг очень сожалел, что дела не позволили ему приехать вместе со мной. Но, может быть он приедет на следующий год к очередному дню рождения Серегина. Оставшаяся третья картина была продана с аукционных торгов. Тогда русская авангардная живопись была в большой моде и  за нее заплатили неплохие деньги. В результате выручка, за вычетом налогов и трехсот марок, которые я заплатил в качестве аванса за одну из картин, составила довольно приличную сумму.
Наталья (перебивает). Сколько?       Воллер. Сколько конкретно я сказать не могу, потому, что в цивилизованном мире это не принято. (После небольшой паузы). Но сейчас я попал в весьма затруднительной положение - я  не знаю, что мне делать с  этими деньгами. Серегина нет, детей  и  других близких родственников у него не  осталось. Была жена, но она вторично вышла замуж, и сменила фамилию и по закону наследницей не является. Что делать с деньгами, кому их отдать, я не знаю. Может быть, их передать какой ни будь благотворительной  организации? Говорят, у вас есть "Фонд мира" и другие подобные. Возможно, эти деньги потратить на  создание музея Серегина? Это было бы желательно. Но  я не знаю... Решайте сами. (После небольшой паузы). И еще, я бы хотел... Меня просили там, дома, господин Лердвиг, еще несколько частных коллекционеров и два музея... Если  вы,  конечно, продадите - приобрести еще несколько  картин Серегина. А если  нет, то хотя бы организовать выставку его произведений на у нас  в стране. Несколько  выставочных залов готовы хоть завтра предоставить  свои помещения  и обеспечить рекламу. У меня все. ( Раздаются аплодисменты. Воллер идет к столу, садится на свое место).
Ситников (встает, говорит в микрофон).  Слово  предоставляется...
Наталья (перебивает). Можно я? Дайте мне сказать! (Не дожидаясь разрешения,  выбегает к  трибуне). Товарищи! Мне трудно  сейчас говорить. Вы понимаете меня -  не  зарубцевалась еще рана  в моем сердце. Вы все знаете, как я любила Серегина, моего дорогого Васечку. Он был для меня всем. А как он меня любил! Почти так же как меня, он любил искусство. Он мог, иной раз, вскочить среди ночи и бежать в одних, я извиняюсь, трусах к мольберту - во сне ему что-то приснилось, и он спешил  скорее запечатлеть это на холсте, пока не забыл. Я, конечно, все  прекрасно понимала, старалась всячески помочь ему. Более того, скажу вам всю правду - я сама рисовала вместе с ним эти  картины. Не все, конечно. Но когда он засыпал возле мольберта с кистью в руках, я, иногда, дорисовывала их за него. А он просыпался и говорил: - "Когда это я успел такое нарисовать? Как прекрасно!"
Ах, какое ужасное тогда было время! Как плохо мы жили. Нам иногда с бедным Васечкой нечего было даже есть. Да, да, я не  стыжусь признаться в этом даже  в присутствии иностранного гостя. Конечно, как нынешние пенсионеры, мы по помойкам не лазили, и не побирались на каждом углу, поэтому, часто у нас даже не было куска хлеба. Все деньги, которые удавалось наскрести по крохам, мы тратили на  кисточки и краски. Но даже тогда, в самые тяжелые годы, мы  свято верили в его, в наш с ним талант. Я знала, рано или поздно это произойдет. Я безмерно скорблю, что Вася  не дожил до этого счастливого дня. Как бы он был рад! Я и пережила-то все эти годы  без него только благодаря этим картинам. Они были  единственной целью всей моей  жизни... Нет, не жизни, а существования. То, как я жила все это время без него, жизнью назвать нельзя. И вот, свершилось! (После небольшой паузы). Товарищи! Теперь вы сами видите, что я по праву являюсь соавтором этих замечательных  картин. И потом, ведь это я  их почти все сохранила. С риском для жизни, надо сказать. Для этого мне пришлось второй раз выйти замуж и переменить фамилию. Но сейчас я хочу заявить с этой высокой трибуны, что я возвращаю  себе прежнюю фамилию. Теперь я Наталья Серегина -Ситникова! Думаю, что Василий бы меня понял. Если бы  он пожил еще хотя бы немного, хотя бы еще только один день, то, я думаю, и в этом у меня нет никаких сомнений, он успел бы составить завещание. И единственным его наследником, я в этом ни минуты не сомневаюсь, была бы я. Товарищи! Хотя и нет этой бумажки, вы  должны согласиться, что деньги за картины, проданные иностранным господином, по праву принадлежат мне. (После небольшой паузы). И еще хочу сказать о предложении господина Волера, по поводу оставшихся картин, которые я сохранила, и которые являются моей собственностью. Как бы дороги они мне не были, но я понимаю, что это эгоизм - владеть и наслаждаться ими в одиночку, в то время, когда миллионы западных любителей искусства мечтают взглянуть  на них хоть один раз, хоть одним глазком. Видимо мне, все-таки, придется продать эти картины. (Возвращается на место за столом, о чем-то в пол голоса перебранивается с Ситниковым).
Ситников. Да ладно, замолчи. (В микрофон). Одну минуточку, господа. Прошу нас извинить. (Отводит Наталью в  сторону, что-то говорит ей, жестикулируя руками.

Паузой  пользуется Ивлев. Он подходит к трибуне, говорит в микрофон).
Ивлев. Товарищи, господа, и уважаемые иностранные гости! (Оборачивается в сторону Воллера, подобострастно  ему кивает). Хочу воспользоваться случаем... Я тоже знал Васю Серегина. Это был кристально чистый человек. Большевик! Ой, извините - большевик, в хорошем смысле слова. Вот тута некоторые говорят, что он был пьяница и бездельник... Не верьте этому! Неправда все это. Великой души был человек. Мы были с ним друзьями. Конечно, я постарше его, и он со мной всегда советовался, как со старшим товарищем: "Дядя Сережа, а как мне сделать это? А как - то?" Я говорил свое мнение. Он соглашался: "Правильно. Как я сам до этого не додумался?". В тот последний его день... Ну, когда он... Я был с ним. Но кто же мог подумать, что все  так получится? И думаю, что если бы он успел написать свое завещание, то и мне, старичку...

В этот момент на сцену поднимается Степан с  картиной в руках.

Ивлев (на Степана). Куды! Куды, мужик, прешь? Тута люди порядочные заседают. Речи говорят, а ты нарушаешь.

Степан не обращая внимания на Ивлева, идет по сцене.

Ивлев (подбегает к Степану). Тебе русским языком говорено, что не положено сюда.
Степан (отстраняет рукой Ивлева). Я тоже хочу выступить. У нас сейчас гласность и демократия. Я имею  такое же  право говорить, как и все остальные.

Ивлев беспомощно оглядывается в президиум. Ситникова там нет - он все еще ругается с Натальей. Смотрит на Волкова - тот кивает головой.

Волков. Пусть, пусть скажет. Человек простой, из народа. А что у вас за картина?
Степан (подходит к трибуне, Волкову). Спасибо. (Говорит в микрофон). Товарищи граждане, я этих речей сроду никогда не говорил, так что, извиняйте, если  что не так скажу. Да, звать меня Степан, работаю  сторожем на овощной базе. С Серегиным, с Васькой, я был хорошо знаком. А как же не знать, когда соседями были. Он с одной стороны жил, я с другой. Вход один, туалеты в огороде только разные. Мужик он, можно так сказать, был ничего. Царство ему небесное. Были у него, конечно, выкрутасы. (Крутит пальцем у виска). Не без этого. А, в общем, ничего. Жить можно было. Не жадный  был: не то что некоторые. Зайдешь к нему, бывало, а он "квасит"... (Степан щелкает себя указательным пальцем по горлу). Обязательно угостит. Нет, вы не подумайте, что я халявщик какой - я его тоже угощал. Соседи - как же без этого? Но жил он, можно сказать... Не жил, а страдал. По  телевизору раньше часто показывали нищих американских негров - так они по сравнению с  Васькой были рокфелертами. Когда имущество его пришли  описывать, так кроме ведра тараканов, ничего и не было. Но картины рисовать он был мастер! Всю душу вкладывал в это дело. Вот, посмотрите! (Поднимает над головой картину). Его работа. Он подарил мне, как соседу. Незадолго до того, как... На память, говорит, дорогому соседу, любимому. Подписать только не успел. (После небольшой паузы). Она  у  меня  на самом видном месте висела. Как входишь. Теще очень  нравилась. Ну, вылитый, говорит, Рафаэльт- Бунароти. Как сядет, бывало, возле нее, так и сидит, и сидит. Часами могла рядом с нею сидеть. Так возле нее и  померла. Царство ей небесное. (Крестится). Вот, что это самое искусство с  людьми делает. (После паузы). Я вот, еще чего хочу сказать. Картину мне Васька подарил. Я слышал тут, что его картины больших денег стоят... Так я чего хочу...Хочу передать ее в дар народу, А то она у меня висит, мы  одни только с жинкой и любуемся. Украдут еще такую драгоценность. А так в музее повесить, и пущай себе все люди на нее глядят. Если мне квартиру дадут четырех комнатную со всеми удобствами. Или земельный участок и материалу строительного - кирпичей, цементу и прочего на дом. Бесплатно. И путевку нам с женой "Кругом Европы". У нас директор базы со своей бабой ездил. Полгода тепереча про это только и рассказывает. И пущай тогда народ любуется, наслаждается на этот пейзажный натюрморт. Ну, как вам мое предложение? (Оборачивается к президиуму).
Ситников (успел уже вернуться в президиум). Хорошо, хорошо. Мы подумаем. Картину нужно еще на экспертизу направить.  Дайте, пожалуйста, я посмотрю.
Степан (прижимает картину к груди). А чего на нее смотреть? Вот, когда повесят в музее, тогда и  смотри. Какую  еще экспертизу, такую? Знаем мы ваши экспертизы. Ты  же сам тогда был, когда Васька мне ее за долги подарил. Забыл что ли? Ты тогда еще с евоной женой...  Горевали очень.
Ситников (перебивает). Хорошо, хорошо. Мы рассмотрим этот вопрос.
  Степан. Ну, рассматривайте. Я подожду, мне спешить некуда. (Подходит к столу президиума, садится на свободный стул. Закидывает ногу на ногу. Достает из кармана пачку "Беломора", стучит папиросой о пачку. Закуривает и, с независимым видом, пускает дым в потолок).
Ситников (в микрофон). Господа! Продолжаем наш торжественный вечер. Прежде чем начнется концерт местных деятелей искусств, разрешите предоставить слово господину Волкову. Вы все его хорошо знаете и помните. Он длительное время работал у нас в области. Руководил  местной организацией художников. А  сейчас... В связи с демократическими преобразованиями в нашей стране, в столице потребовались честные, ничем не запятнавшие себя в годы проклятого застоя, руководители. Сейчас Борис Ефимович в Москве, занимает ответственный пост в Министерстве культуры. Он тоже хочет сказать несколько слов  о своем талантливом ученике. Да, я не побоюсь этого сказать, что Серегина со всем основанием можно считать учеником и открытием то... Извиняюсь, господина Волкова. Это он "нашел" его. Уделял ему много внимания, пестовал  его, лелеял, как позволяли, конечно, условия застоя.
Волков. Семен Ильич!
Ситников (в зрительный зал). Стесняется. Он всегда был таким скромным. Ну, хорошо, хорошо. Говорите сами.

Волков выходит к трибуне. Видно, что он не совсем трезв. Ему все аплодируют.

Волков. Я не хотел сегодня говорить... Так тяжело вспоминать. Но послушал товарищей и все  же решил сказать свое слово. Не могу молчать! Большое  видится на расстоянии, и сейчас вот мы только-только начинаем осознавать, какого человека мы не уберегли. Какой гений жил среди нас! Ах, как же тяжело жилось Сергееву!
Степан (перебивает). Серегину.
Волков. Что? (Поворачивается к Степану).
Степан. Серегину. Серегин его фамилия, а вы сказали Сергеев.
Волков. Прошу прощения, оговорился. Это я от волнения. Как трудно ему жилось, бедняге. Да и всем нам тогда было несладко, но  ему особенно. Тоталитарный режим проклятый, что с людьми делал! Мы, его друзья, старались, чем могли, конечно, помочь ему. Я, как руководитель тогдашнего облхуда, давал ему выгодные заказы, чтобы он хоть как-то концы с  концами мог свести. Но из этого толку было мало. Вон, в фойе, все, наверное, обратили внимание на прекрасное панно - это работа Серегина. Я ему поручил нарисовать еще тогда, незадолго до его... Язык не поворачивается сказать - смерти.  Он же не мог  как все! Как большинство других  холстомарателей того времени, рисовать то, что было нужно правящей тогда  системе. А, в отличии  от них, писал свои картины, так, как ему  подсказывала его совесть. В этом-то и заключалась его основная  беда, но в то  же время и величие. Другой взял бы фотографию из "Правды", перерисовал бы, от себя что ни будь, добавил бы в духе соцреализма - и готово, и получай деньги и звания. Многие тогда так делали. Не буду называть фамилии, вы их и так все хорошо знаете. А  он  не мог так. Рисовал то, что подсказывала ему совесть. Так вот это панно в фойе, в свое время приказали закрасить. Хорошо, я вспомнил про этот случай. Срочно вызвал из Москвы реставраторов, и  они неделю, почти, соскребали  верхнюю мазню. Вчера только закончили. Какая красота открылась! Сейчас некоторые наши художники продвинулись гораздо дальше в реалистическом отображении действительности. Вот недавно Семен Ильич закончил неплохой триптих о нашей российской демократии. Но Сергеев был первым, а первым всегда трудно. Господа! У меня есть в связи с этим, предложение - представить работы Сергеева на соискание Государственной премии. Посмертно. Как вы к этому отнесетесь?

В президиуме все хлопают. Раздаются одобрительные реплики.

Волков. Вижу, что все согласны. Другого ответа я и не ожидал. Попрошу Семена Ильича подготовить все необходимые  для этого документы. Я, со своей стороны, постараюсь ускорить это дело. Еще скажу вот о чем. У нас нет Могилы Сергеева, так нужно воздвигнуть хотя бы памятник ему. Чтобы мы могли возлагать к нему цветы. Устраивать ежегодные Серегинские праздники. Забываем мы своего земляка, забываем. Не знаю как вам, а мне стыдно смотреть на такое положение вещей. Теперь о предложении господина Воллера. Сейчас поступил заказ на картины Сергеева из Третьяковской галереи, других наших известных музеев, поэтому цена на них  сильно возросла. Тем более, что эти картины нужны российскому народу, и у них осталось не так много. Поэтому, продажу каждой картины нужно оговаривать особо и не здесь.
Что касается денег, за проданные картины, то за них можете не волноваться – они попадут в надежные руки. Мы уже в Москве учредили благотворительный фонд имени Серегина. Сейчас заканчиваем оформление всех необходимых для этого документов, и составляем штатное расписание.
      Наталья (перебивает). Мы, здесь, с Семеном Ильичем посоветовались, и я решила переименовать нашу с ним совместную дочь Светлану, в Василису. Думаю, Василий одобрил бы это, и усыновил бы ее. Поэтому, ей тоже положена, хотя бы часть этих денег.
      Волков (перебивает). Это мы обсудим потом. Может быть выделил ей какие-то средства на ученье. А пока я продолжу, что хотел сказать. Что касается организации выставок картин Сергеева на Западе, то это сколько угодно. Я думаю, что иностранным ценителям искусства будет интересно познакомиться не только с картинами Сергеева, но и с работами представителей его школы. Мы хотим включить в эту экспозицию и картины нескольких его учеников. Семена Ильича, например. Мои тоже. Да, мои. Семен Ильич называл тут Серегина моим учеником. Конечно, мое влияние на его творчество было большим, но  гораздо больше  почерпнул у него я, и поэтому, я  лично считаю себя его учеником. Многие мои картины  написаны под воздействием его таланта. Сейчас начинаю работу над полотном, которое назвал предварительно "Последний день гения". О чьем это последнем дне вы, наверное, догадались.
Вообще у нас ним были прекрасные отношения. Более того, я не побоюсь сказать это со столь высокой трибуны, мы были с ним друзьями. Причем настоящими. Не знаю какими друзьями были Сергееву все выступающие тут до меня,  а  нас с ним связывала настоящая мужская дружба. В тот последний свой день он пришел ни к кому-нибудь, а ко мне. Расстроен был очень. "Жить, - говорит, - не хочется, Боря, осталось только пойти и утопиться. Зачем она нужна такая жизнь?" Ну, я его, как мог, пытался успокоить: - "Крепись, - говорю, Лёха..."
Степан (перебивает). Василий.
Волков (недовольно). Попрошу не перебивать, вам никто не мешал выступать.
Степан. Его Василием звали, а не Лехой.
Воллер. Да, да. Меня интересует Василий Серегин. Вы, наверное, опять не того Серегина имеете ввиду.
Волков. Уважаемый господин Воллер, вы наш  гость и, наверное, еще не знаете всех наших традиций и обычаев. Я хочу вас в этом деле немножечко осведомить. У нас, у российской творческой интеллигенции, существует такая традиция - иметь для  близких друзей второе имя, ну как бы неофициальный дружеский псевдоним.  Так вот, у Василия Сергеева, второе имя было Леха. Так называли его наиболее близкие друзья.
Воллер. Спасибо. Теперь понятно, почему Василия Серегина, вы все время называете Сергеевым Лехой. Чужие обычаи нужно уважать.
Волков. Так вот, с Лехой мы были друзьями, и  в тот последний свой день он пришел ко мне...

В это время из зала на сцену поднимается живой Серегин. Одет  он довольно просто, отпустил длинную бороду.

Серегин (перебивает Волкова). Никогда  никто  не звал меня Лехой и, тем  более, никогда мы с тобой не были друзьями. Какую чушь вы тут все несете.
Волков. Что? (Не узнает Серегина). Гражданин, я попрошу вас... Здесь собрание идет, а  вы мешаете.
Серегин. Никогда мы не были друзьями.
  Волков. Гражданин, при чем тут вы? Кто вы такой? Я  вас в первый раз вижу, и в вашей дружбе абсолютно не нуждаюсь. У нас здесь  сегодня торжественный вечер, посвященный дню рождения нашего замечательного земляка. Так безвременно...
Серегин (перебивает). У меня день  рождения  уже был три месяца назад.
Волков. Да при чем тут вы? Мы  говорим про Серегина.
Серегин. А я и есть Серегин. Тот самый Василий Андреевич Серегин, художник.
Волков. Гражданин, что вы себе позволяете? Это - кощунство - Серегин трагически погиб... Вы... Как вы смеете?! Ивлев, куда ты смотришь? Вечно  тебя нет, когда нужен. Зачем тебя тут поставили? Один влез, полчаса болтал тут, кирпичи клянчил. Теперь этот вот еще прется. Вообще совести нет. В такой день! Самозванец! Где вы все были, когда  Леха погибал? Ивлев, выведи его сейчас же.
Ивлев. Я что? Ежели люди такие наглые. (Подходит к Серегину). А ну, слазь со сцены, мужик. Здеся умные люди заседают, а ты приперся. (Хочет взять Серегина за руку).
Серегин (отталкивает Ивлева). Да отойди, ты холуй. Граждане, я  действительно Серегин. Вы же меня все знаете. Должны помнить. Вон за  столом сидит моя бывшая жена Наталья, рядом друг Семен Ситников. Вы что, меня не узнали?
Волков (почти кричит). Гражданин, вы что здесь балаган устроили! Здесь собрание, корреспонденты, иностранцы... Немедленно покиньте помещение. Да вызовите кто-нибудь милицию, в  конце  концов.

За столом президиума все молчат, беспомощно переглядываясь между собой, не зная узнавать Серегина, или нет. Степан, было, дернулся к Серегину, но Ситников на него цыкнул. Степан сел на место и только развел руками).

Серегин. Да вы что, тут все с ума посходили? Я же Василий Серегин.
Волков. Ивлев, выведешь ты его или нет, в конце концов? Сколько тебе надо говорить?
Ивлев (хватает Серегина за руку, тащит со сцены).Пошли, пошли, мужик, обнаглел совсем.
Серегин (вырывается). Отпусти! Сам пойду. С ума  все посходили.
Воллер (вскакивает со своего места). Стойте! Стойте! Я узнал! Это есть господин Серегин, только с бородой.

После этих слов и все остальные "узнают" Серегина, и  все, кроме Воллера, наперегонки, с криками: "Василий!", "Живой!", "Серегин", бросаются к нему. Отталкивая при этом друг друга. Каждый старается его обнять, поцеловать. Серегин пытается отделаться от толпы, но за ним гоняются по всей сцене. Слышны крики: "Живой!", "Васюха, друг!", "С бородой!, Я потому сразу и не узнал, что с бородой", "Муж!, Родной! Прости!". Это продолжается несколько минут. Затем все рассаживаются  по своим местам. Василия сажают на почетное место. Рядом садится его бывшая жена. Ситников, как председательствующий  говорит в микрофон.

Ситников (с кислой миной на лице, очень  недовольным голосом). Господа! Все мы с вами сейчас оказались свидетелями, ну, я  бы  сказал, просто чуда. Всеми нами горячо любимый  наш выдающийся земляк Василий Серегин, который считался погибшим несколько лет назад, жив. И все мы имеем счастье видеть его сегодня в  прекрасном здравии. Поэтому, из-за столь радостного события, наше собрание заканчивается раньше времени.

В зала раздается гул недовольства, выкрики: "Верните наши деньги! Мошенники".

      Ситников. Нет, вы меня не неправильно поняли. Отменяется не само собрание граждан потерявших свои деньги в различных инвестиционных фондах, а только его торжественная часть, приуроченная ко дню рождения Серегина. Вы сейчас посмотрите концерт местных работников искусств, потом компетентные люди ответят на ваши вопросы о потерянных  вами средствах. А мы пока... А Василий... Вы сами понимаете, устал. Ему необходимо отдохнуть.
Серегин (перебивает). Граждане, можно я  выступлю? Дайте мне сказать. Я хочу...
Волков (перебивает). Василий  Сергеевич, может в другой  раз? Вы устали, наверное, столько лет прошло...
Серегин (перебивает). С чего вы все взяли, что я устал? За  эти годы я  имел достаточно времени хорошо отдохнуть. Я буду  краток. (Выходит к трибуне). Граждане!

      В президиуме все, за  исключением Воллера, начинают сильно хлопать, не давая Серегину говорить.

Серегин. Граждане, дайте мне сказать.

Но голоса Серегина почти не слышно из-за этих аплодисментов, которые продолжаются несколько минут. Наконец устав, и отбив ладони, хлопать за столом прекращают. Серегин все это время дожидается, пока наступит тишина.

Серегин (продолжает свое выступление). Я не утонул, как вы видите. Все это время я жил тут недалеко, через речку. Сначала у одной очень милой бабули, а потом в монастыре. Эта бабуля, мне можно сказать, жизнь спасла своей   добротой и заботой. Вчера она была здесь в городе, торговала зеленью и увидела афишу о сегодняшнем мероприятии. Когда она мне рассказала об этом, я не поверил сначала. А когда приехали сегодня - оказалось все точно. Нам еле удалось попасть в этот зал, так как все билеты были проданы - после торжественного вечера, должно быть собрание обманутых вкладчиков различных финансовых пирамид, поэтому этот зал сегодня полон. Ели уговорили билетершу на входе, что бы нас пропустила. В фойе я видел выставку картин. По этому поводу, я хочу сказать, что большинство из них не мои. По видимому  сегодня вы чествуете  не только меня а и еще каких-то других Серегиных. Граждане, я  не привык говорить с трибуны... (После небольшой  паузы). Еще мне хочется рассказать о  том последнем дне, после которого все решили, что я утонул. Хочу поведать вам, как было  все на самом  деле...
Волков (перебивает). Товарищи!.. (Пауза. Все смотрят на Волкова, тот не знает что сказать). Товарищи, я так рад, что Леха жив. Качать его по такому случаю!

Все, за исключением, Воллера, бросаются к Серегину, хватают его за руки и за ноги, начинают качать, скандируя: "Серегин!", "Серегин!". Качают до тех пор, пока не устают, затем запыхавшиеся, рассаживаются по местам.  Качать его по такому случаю. Серегин, пошатываясь, подходит обратно к трибуне.
  Серегин. Такое бурное ликование, я не знаю... Так вот, в тот последний день я пошел продавать свои картины. Мне стыдно об этом говорить, но это была крайняя мера, потому, что у  меня не было денег даже на хлеб. А еще целый год до этого я не платил за квартиру, и меня собирались из-за этого выселить. Состояние у меня было ужасным, и я решился на последний  шаг - продать свои  картины - самое дорогое, что у меня тогда было. Мне невероятно повезло - я встретил одного иностранца, который купил у меня картину, вторую я ему подарил, а третью я оставил на площади, когда убегал... Где она, я не знаю. Я хочу еще раз сказать спасибо этому господину. (Оборачивается к Воллеру). К сожалению, не знаю ни имени, ни фамилии. Тогда, как-то не успел спросить.
      (Все за столом говорят почти хором: "Это господин Воллер. Это наш немецкий  друг господин Воллер").
 
Воллер. Не стоит меня благодарить. Это я должен вас благодарить, и еще судьбу  за то, что свела с вами. А насчет третьей картины не беспокойтесь. Я  ее подобрал. Я продал  эти две ваши картины за хорошие  деньги, и теперь вы богатый человек.
Серегин. Спасибо вам большое за все. А за деньги особенно. С бабушкой, у которой я жил, и ее сыном, мы выращиваем зелень и овощи на продажу. Так теперь построим теплицу и расширим производство. Остальные деньги пойдут на реконструкцию и восстановление монастыря, в котором я сейчас расписываю  стены.(После паузы). Ох, что мне довелось пережить за это время. Это сейчас демократия, и  кажется, что все дозволено. А раньше... Первые два  месяца я вообще у бабушки в погребе жил. Каждый день думал: "Ну, все, сегодня,  обязательно придут". Ведь я тогда, в тот последний день, после того, как продал картины, встретил...
Волков (перебивает). Господа! (Все оборачиваются к  нему, но Волков молчит, опять не зная, что сказать. Наконец говорит). Господа, я  так рад,  что он живой.

Серегин хватается  двумя руками за трибуну, думая,  что его опять будут качать.

Волков. Я так рад. Предлагаю спеть по  этому поводу.

 Запевает Гимн России. Все, кроме Воллера и Серегина встают и начинают подпевать. "Россия священная наша держава..." Но больше слов нового российского гимна никто не знает, поэтому переходят на слова Гимна Советского Союза, заканчивая "Партия Путина, сила единая, нас к торжеству демократии ведет".

Серегин (терпеливо ждет, пока закончат петь, затем продолжает). Еще, пользуясь случаем, хочу сказать при всем народе спасибо Варваре Михайловне, у которой жил это время. Она мне  стала все равно, что вторая мать. Если бы не  она, то даже и не знаю, что бы со мной было теперь. А то, что в  тюрьму бы попал, или в сумасшедший дом, так это, несомненно. В то время это запросто было. Это она увела меня тогда, в тот день, когда мы с уважаемым Борисом Ефимовичем...
Волков (перебивает, кричит). Где? Где бабуля? Мы ей медаль дадим. (Говорит тихо). А тебе орден, если замолчишь. (Опять громко). Где бабуля?
  Серегин. Вон она  сидит. (Показывает в зал).
Волков. Почему в  зале?  На сцену ее! (Бежит по сцене, ищет Варвару Михайловну. Все из президиума, кроме Воллера, бегут за ним).
Волков. Вон  она. Тащи ее  на сцену. (Спускается в зал, хватает бабулю. Все  следуют за  ним. Помогают затащить бабулю на сцену).
Ивлев. Хватай! Тащи ее  на сцену.
Серегин. Стойте! Не та бабуля. Вон та. (Показывает на Варвару Михайловну).

Толпа кидается к Варваре Михайловне, гоняет ее  по залу, тащит на сцену.

Волков (запыхавшись). На почетное место ее! Мы ей орден выпишем. Пенсию персональную.

Все рассаживаются по местам.

Серегин (пытается продолжить). Я все же, хочу рассказать...
Волков (перебивает, кричит). Качать!
Серегин испуганно хватается за трибуну.
Волков. Качать бабулю!

Все, кроме Воллера и Серегина, хватают Варвару Михайловну, начинают подбрасывать ее над  сценой, скандируя при этом: "Россия! Свобода! Демократия!", "Россия! Свобода! Демократия!.."

ЗАНАВЕС