Нашествие. Тверь 2012

Записки паникера

Я еду на Нашествие. Нет, не так. Я. Еду. На. Нашествие. Это рок-фестиваль, если кто не знает. Трехдневный. Под открытым небом. В полях Тверской области.
Я собиралась туда уже года три. В этом решилась. Билеты купили еще в апреле. За все эти годы машина ни разу не ломалась надолго. А теперь «Фокус» встал.
Намертво.
Но поездки это не отменяет. Еще чего! Гулять, так гулять. Никакого автомобиля. В топку его уютный салон, сон на разложенном сиденье в относительной звукоизоляции. К черту вместительный багажник, куда влезет все необходимое, и сверх того то, что нашепчет мой материнский психоз; долой навигатор, кондиционер и автозарядку для телефона. Летим на собаках – в сидячем вагоне. Да здравствует собственный горб, рюкзак и палатка!
Вы умеете ставить палатки? Ыыы… а я – нет. Я даже не умею в них жить – не довелось. Еще не умею спать в мешках и готовить еду на костре. Правда, костры там запрещены. Спиртное и любые жижи на входе отбирает ОМОН. Душ – только для обладателей vip-билетов. А у нас – фан. Это значит, что помыться не дадут. Зато расступятся, пропуская наши неумытые тушки к сцене. Хм, только мне мерещится тут причинно-следственная связь?..
Теперь о хорошем. Нет, сначала о грустном. «Крематорий» не едет, а это значит, сорвалась попытка похитить у Григоряна шляпу. Да, я мечтаю о ней каждый год, в этом, видимо, не судьба.
Зато будет Сурганова. Будет Гарик, которого я живьем еще ни разу не видела. Будет Пикник. ДДТ в ночь на пятницу отыграет «Иначе», Глюки приедут и Сплин. И КиШ, разумеется, иначе какой Сане толк бы тащить материнский рюкзак? Вечный Ляпис, на которого я не пойду, будет тоже, и еще много кого, знакомых и нет.
И еще о хорошем. Комаров не будет. Совсем! «С утра до вечера мегамощный звук, низкие частоты – комары таких звуковых колебаний чисто физиологически выдержать не могут» – подсказали добрые люди на форуме. Так что таблетку «раптора» по ночам под язык класть не будем.
Впрочем, до этих ночей еще надо дожить. Я читаю форум, советы бывалых – и впадаю в тихую панику. Перспектива пяти первобытных дней уже сейчас делает меня отчаянным гедонистом. Я впитываю запахи горячего супа и кофе, ласково улыбаюсь унитазу и с умильно внимаю грохоту водных струй, наполняющих ванну. Чистая простыня с подушкой приводят меня в экстаз.
Но я подготовлюсь. Десять дней у меня еще есть. К черту цивилизацию.
Даешь собак, хруст доширака и дивные сны в мешке под Кипелова. Даешь хардкор!

Не поминайте лихом

До Нашествия осталось 2 (два) дня. В моих спутниках на глазах просыпается здравый смысл. Саня подстригся, и теперь я войду в паровоз не с лохматым питекантропом, который представляет тупиковую ветку цивилизации, а с прогрессивным неандертальцем. Ага, волос убавилось не намного. Но парикмахеры не причем – у той из мастериц, которая не упала в обморок, ножницы и рабочий день закончились раньше, чем она прорезала в его гриве отверстия для носа и глаз.
Спутник Леня, который в первые дни подготовки недоумевал, зачем, кроме палатки, еще и спальный мешок: – Там же, под брезентом, будет травка…это же так классно – спать на травке, – сообщил, что, кроме мешка, для сна нужна еще пенка, и даже ее добыл. Сообщил очень вовремя, и продавец в турмагазине снабдил нас всем необходимым, включая рюкзак, в который помещается все, исключая меня, впрочем, не пробовала. И это все потащит мой сын, (а я понесу его – зачеркнуто), представляете? С рюкзаком Саня теперь главный, так что я могу чуток расслабиться.
На сайте появилось фестивальное меню. Там, на наш взгляд, большие недоработки: где пирожки от Ловетт? Где клубника со льдом? Где «разливал в бокалы я киндзмараули, а чужие руки резали сулугуни?» Где… Короче, за этой увлекательной игрой, поиском рок-рецептов в песнях участников феста, мы планируем скоротать дорогу туда.
Примеряли спальные мешки. Сын не сумел заставить меня запихиваться на время. Зато сам смог влезть, подняться вертикально и устроить прыгучее дефиле по дому. Выглядел он как куколка бабочки-капустницы, заклинаемая древним гусеничным божеством. Это было эффектно. Не хуже, чем у Шклярского, помните, когда за ним на сцене бродят всякие странные блестящие фигуры на ходулях? Кстати, предлагаю флеш-моб: на выступление Пикника всем явится в спальных мешках. Представляете, какой эффект?
– Так и плачет манекен бесполый, – поет Шклярский.
– Кукла с человеческим лицом, – подхватываем мы, все в мешках: зеленых, красных, хаки… стоим, раскачиваясь в такт, лежим или ползем, извиваясь, по всей фан-зоне.
Креатив попер от ужаса. Уже завтра я сяду в поезд, а сюда вернусь только в понедельник.
С собой взяты шорты и дождевик. Это шаманские артефакты. Надетые в нужной последовательности, они могут вызвать ливень и палящее солнце. Если взять с собой зонт – он у меня не складной, а тростью, как у Шапокляк, дождя не будет совсем. Огромный теплый свитер нужен для заклинания жары. Вот только, сцуко, оба-два, и зонт, и свитер, слишком много места занимают. 
Вчера перед сном муж нежно нашептывал мне на ушко о конструкции сидячих вагонов. Заснула, содрогаясь. Завтра предстоит познакомиться с ними вплотную.
Не поминайте лихом.

Ландшафты и люди

Рассказываю, как это выглядит. Чистое поле, не знаю, сколько гектар. Но много. В поле – три сцены, две поменьше и главная. За главной – куча шатров. Два палаточных лагеря, маленький, для ВИПов, и побольше – для нас. Полоса прилавков с хавчиком, водой и сувенирами, столы, чтоб пожрать. Несколько площадок: для волейбола, русских забав (вроде стрельбы из лука и кулачных боев), детская зона с мега-батутами.

Стописят тыщ,  ребята, это не просто много. Это – дофига. Для таких замшелых интровертов, как я и мои товарищи (за Саню поручусь), это серьезно. Куда не глянь – люди. С утра в пятницу одиночки. Днем – человечьи ручьи, ближе к вечеру – реки. Ходят, сидят, лежат. Орут, пьют, танцуют. Красят друг друга карандашами, играют в волейбол, скачут на батуте или бьются дубинами на ристалище.
Я видела, как заполнялся лагерь. В пятницу с утра, когда мы поставили палатку, в радиусе десятка метров вокруг не было никого. Я вырубилась на час, а когда проснулась, городок подрос примерно на треть. Ночью палатки ставили уже вплотную (и на меня!!!), а в субботу днем яблоку было негде упасть.
География, по флагам и стикерам: Тула, Тверь, Нижний, Владимир, Карелия, Пермь… Мск-СПб, разумеется, и много других, всех не запомнила. Дилемма простая: или на Нашествии быть и ловить свой кайф, или фотографировать и записывать. Неизменно выбирала первое, а п.п. 2, 3 – как получится.
 Народ готовился. По футболкам и флагам можно составить отдельный доклад. Видела: будущую маму, месяц восьмой беременности, в футболке с надписью на пузе: «Я тоже приехал на Нашествие»; группу в майках «Дантес-козел»; стайку пионеров в галстуках и пилотках; знамя – «укушен Шаинским».
Я теперь знаю, что флаги носят на удочках. Пятиметровая удочка с флагом – вещь, сцуко, тяжелая, и те, кто махал ими весь фестиваль – кремень ребята, респекты им.
В связи с жарой народ писал, что хотел, прямо на теле. Ну, написал «КиШ», походил полдня – надпись сотрется, а белые буквы на фоне загара останутся.
Многие с фестиваля должны вернуться с эмблемами Нашего Радио – перекошенный такой транзистор – часто его рисовали.
Возраст – от двух до шестидесяти, где-то так. Дети были, и кто постарше (ну не повернется язык сказать «пожилые», видели бы вы, как они скачут).
Короче, стар и млад, все разные, веселые и мрачные, маленькие и большие, трезвые и нет. Но, блин, все – НАШИ. Вот как хотите. Как фильтруешь народ в метро, когда на концерт едешь, и четко знаешь, кто едет туда же, так и тут. Наши – ВСЕ.
Именно поэтому мне, интроверту, было среди этого скопища не тесно и комфортно. Быть в толпе и быть одному – это, ребята, дорогого стоит.
Ночью в субботу я ушла с концерта Земфиры и сидела одна на траве в поле, и вдруг с черного неба прямо на меня посыпался фейерверк. Мимо шли люди, и мы вместе с ними поорали немножко для настроения. А потом они ушли, а я осталась и болтала по телефону с Небритым. Посреди черного ночного поля, а толпа, возвращаясь с концерта, обтекала меня, чтобы не мешать.
Общий посыл – понимание. Спросишь – расскажут. Улыбнешься – лыба в ответ. Ты – среди своих, и можешь делать все, что хочешь, будь хоть трижды бука и интроверт.

Про панков

Самый маленький панк…
жил под забором палаточного городка с мамой и папой. На его светлой головке был выстрижен ирокез, мягкий, как челка у пони. От роду панку было не больше двух лет.
Самый интеллигентный панк…
 гулял по фестивалю в футболке с надписью: «Панк. Разумное. Доброе. Вечное».
Самые креативные панки…
развлекали зрителей на входе в фан-зону. Они были в боевой раскраске и  позировали со всеми желающими. Надписи на коробках, которые стояли перед ними, гласили: «на динамит для Дома-2», «фотография с обезьянками», «фонд помощи голодным и трезвым».
Самые практичные панки…
провели мастер-класс по наведению красоты перед выступлением КиШа. Кусок мыла плюс бутылка холодного чая Несте – и ирокез готов.
Последняя история – про самых трогательных панков.
В ночь на субботу я лежала в палатке. Мы со спальным мешком сбежали туда с улицы после того, как нас в потемках едва не пришпилили колышком. Соседи стали разбивать лагерь в ночи и чуть не разбили его на мне. Когда гибкий штырь от палаточного каркаса уперся в бок, я проснулась от собственного вопля: «Спасибо, что не осиновым колом!» Соседи долго извинялись, но с улицы от греха пришлось свалить.
Я дремала, а на физиономию мне падали рюкзаки и сумки, потому что невозможно в двухместную палатку вместить четверых человек плюс их барахло, а найденный промежуточный выход был неудобным, угловатым и тесным, как и любой компромисс.
Вокруг бродил нетрезвый народ, светя фонариками или пробираясь в потемках, спотыкаясь на растяжках с песнями и веселой руганью. Этих я услышала издали:
– Панки, хой, – сказали они, и это все, что я могу тут процитировать, потому что альтернативную лексику я приводить не буду.
Они шли и наткнулись на Леню. Тот спал в мешке у палатки, с другой стороны от тыкающихся колышками соседей. Я услышала, как они остановились. Один из них сказал, громко и грозно:
– Тише! Тут человек спит! – и все почтительно замолчали. Он похлопал Леню по плечу и тихо, почти нежно, произнес:
– Братишка… Ты спи, спи. Не бойся. Мы на тебя не наступим!

Про обратную дорогу

На перроне станции Конаковский мох мы практически висели. Маленькая остановка, каких по дороге в Москву десятки, такое столпотворение видит раз в год – на Нашествии. 
В вагонах подъехавшей электрички сидело по два-три человека. Они смотрели на перрон. Их глаза округлялись. Они хватались за головы. Потом плотнее вжимались в сиденья, скрещивали руки на груди и закрывали глаза, притворяясь мертвыми.
Вся эта банда с перрона ехала до Москвы. Мы сходили раньше, и, пока продирались к выходу, все кричали: – Питер выходит! Выпустите Питер!
А мы в ответ желали им доброй дороги. И потом, стоя на перроне, долго махали вслед, а они тоже махали в ответ и улыбались.

Музыка

Я не сумею рассказать про всех. Трехдневный нон-стоп: даже когда спишь в палатке, музыка – есть. С утра пораньше репетирует Калинов Мост или Кинчев, в двенадцать открывается главная сцена и – понеслось.
А когда после шести непрерывных часов концерта ты уползаешь из фанзоны на выход, в тенек на полчасика, Ляписа, с которого ты сбежал, слышно и там. То, есть, с начала фестиваля и до конца музыка не умолкает ни на минуту.
Из этого рок-беспредела остались фишки – то, что особо запало в душу.
Brainstorm выглядит ровно так, как можно представить по голосу. Хороший. Когда пел «Рамочку», вывел на сцену красивую барышню и подвел ее к юноше. Тот встал на колено и при всем честном народе сделал ей предложение. Очень душевно.
Сурганова с оркестром выступали сразу после авиашоу. И, выходя, стали играть про волшебника в голубом вертолете: явно экспромтом, и было видно, как импровизируют и как им кайфово друг с другом. А потом, когда Светлана пела, в руках у зрителей выросли розы, живые и свежие.
Б.Г. обращался к залу «Любимые». Саня увидел его впервые и после концерта торжественно объявил: – Я успел посмотреть на БГ в этой реинкарнации!
Самым ностальгическим оказалось выступление Браво.
– Я видела их еще в составе с Агузаровой, – заорала я Лене в ухо. Мы стояли у самых динамиков.
– Я тоже, – проорал он в ответ.
– Боже, какие мы старые! – заключили мы и, чисто по-стариковски, все полтора часа их выступления скакали, не останавливаясь.
В константы, которые не меняются, и держат планку, весьма высокую, отправляю Чижа, Пикник, Сплин и Кинчева. Последний спел несколько очень старых песен, из «Энергии», где я знала слова, и я наоралась вволю. А Шклярский заплел своего «Шамана» и «Ой, то не вечер, то не вечер», в исполнении казацкого хора, что дало совершенно новый, фантастический и медитативный эффект. Ну, и конечно, как положено, весь концерт за ним по сцене на ходулях ходило Странное.
Разные Люди, которых я видела впервые, оставили в памяти потрясающее, четырехмерное слово «безрассудица». И лидер у них классный дядька. Дай ему Бог.
Кроме Главной, была еще Неформатная сцена. Там я посмотрела на Родиона Газманова и группу ДНК. Подивилась, как он сюда попал. Он выглядел, как мальчик из хорошей семьи, и пел нечто, похожее на  Андрюшу Губина. Но даже ему хлопали и не обижали! Неформат запомнился классной питерской барышней по имени Мона Лиза, а еще зачОтной песней «Коля Басков – не козел». И, конечно, Несчастным случаем, на которого я, не задумываясь, променяла начало концерта Земфиры и ни разу не пожалела.

Ундервуд устроил театральное представление, с финальным боем подушками. Позже, когда на сцену выходили другие музыканты и начинался отжиг, белые перья взлетали и меланхолически кружились над ними.
Всех, о ком рассказала и промолчала, объединяло одно: им было классно друг с другом. Я видела, как они общаются на сцене и ловят свой кайф. И не важно, сколько народу вокруг – многотысячное поле или один человек. Только про одну команду я не могу так сказать. Даже если стоять далеко от сцены, на огромных экранах будет видно лица тех, кто играет. У музыкантов Земфиры, ребята, были такие лица… Мне показалось, что когда они доиграют, то просто бросят инструменты и уйдут совсем. Словно кто-то из-под палки заставил их выйти. Кайфа там не было точно. Подумалось почему-то, что и в жизни они друг с другом не разговаривают. Как на нелюбимой работе.
Не хочу на этой точке заканчивать, поэтому вспомню про Парк Горького. Это было круто, даже Саня отметил. Зал ревел, скакал и рукоплескал. И только в конце выступления у них появился конкурент, который неожиданно оттянул на себя примерно треть зрителей.
МЧС-ник с брансбойтом, который окатывал ошалевших от жары зрителей водой из шланга. Он-то и сорвал половину оваций.

Про фауну

В палаточном лагере жили кузнечики. Наверное, испокон веков это было их поле. Были их тьмы и тьмы, и они ничего не боялись. Не иначе мутанты. Их не пугал рев музыки и топот бесчисленных ног. Один залетел спящему на улице Сане в нос. Другой вымахал до размеров саранчи и чуть не растоптал нам палатку.
Комаров, действительно, не было – бедолаги слишком восприимчивы к рок-частотам. Парочка заскочила к нам как-то ночью, пища от ужаса, и потребовала политического убежища. Они выглядели такими несчастными, что мы не стали их трогать.
Какая-то сумасшедшая птица на протяжении всего фестиваля пыталась конкурировать с главной сценой. Особо цыпу заводил тяжелый рок. Мы не видели ее, только слышали отчаянное чириканье. То ли у нее был свой рок-концепт, и она пыталась переорать Кипелова, то ли, наоборот, подпевала.
На выступлении Парка Горького над сценой, судорожно («бяк-бяк-бяк-бяк») взмахивая крыльями, на честном слове и на одном крыле летела желтая бабочка-капустница. Вид у нее был ошалевший: если уж меня децибелами сносило к дальней ограде фан-зоны, то что говорить о ней, бедолаге.
А еще я видела голубей. Но о них речь пойдет дальше, когда я расскажу…

Про Растеряева

Выступления шли нон-стопом, и перед каждым новым выходом на сцене начиналось движение: сновали ассистенты, змеились провода, одни инструменты уезжали, другие выкатывались, взревывал вдруг микрофон... Подготовка длилась до получаса. А тут…
На сцену вышел парень с аккордеоном в окружении чуть растерянных рабочих сцены. Один вынес стул, другой – бутылку воды. Все.
Мы потом обсуждали с ребятами, что чем больше провисов в музыке, тем богаче спецэффекты. Земфира прилетела на вертолете и устроила фейерверк. Ее концерт – мое самое большое разочарование на Нашествии. Но я не об этом.
Огромный зал под небом. Сколько нас там было –  тысяч двадцать? Пятьдесят? Человек с аккордеоном – и мы. Он спел «Комбайнеров», и мы хлопали и орали вместе с ним. Пел про георгиевскую ленточку, и про солдат, чьи тела до сих пор не нашли. Как в лесу, изрытом осколками, где тронь бугорок – и каска, они кричат, называя свои имена…
Кто-то тронул меня за плечо, и  я увидела, что все зрители опускаются прямо на землю. Игорь пел, а тысячи людей сидели и слушали. Тихо, как один человек.
Потом он завел что-то залихватское, скоморошье, и тут же, без перехода, снова вынул душу и порвал на части. Все – в одной песне.
А когда пел про Ромку и Ваську, от которых осталось всего-то – овалы фоток на деревенском погосте да в поле – ромашки и васильки, у меня, блин, потекли слезы. И, чтобы закатить их обратно, как в детстве, я запрокинула голову вверх и увидела в небе, прямо над нами, двух голубей. Белых. И вот тут у меня взорвался мозг.
Парень с аккордеоном держал нас. То, что он делал, выходило за рамки логики. Логику мы оцениваем левым полушарием, равно как качество звука, текст или исполнение. А правым – глубинно, на уровне инстинктов, слезами, мычанием или хохотом, осязаем самую суть. Эти вещи пересказывать бесполезно, как звон колокольцев на запястье СашБаша, цыганскую пляску или бубен шамана. Они безнадежно проигрывают в записи, и по-настоящему передаются только воздушно-капельно – через онемевшие пальцы и пот, через хохот, крики до хрипоты и слезы, которые моментально сохнут на коже, выжаренные солнцем.
И все это, конечно же, рок-н-ролл.