Дом, из которого можно уйти

(пьеса в четырех картинах)


Д е й с т в у ю щ и е  л и ц а:

Ж е н щ и н а
Р о м а н т и к
П о л и т и к
Х о з я и н
Д и н а
Д и м а

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Гостиная на первом этаже небольшого двухэтажного дома, похожего на старую дачу. Это большая и, видимо, светлая в солнечные дни комната с крашеными в бледно-зеленый цвет стенами и дощатым полом. В пасмурное же утро, вроде нынешнего, в гостинной скорее хмуро и не слишком уютно. Чувство неуюта усиливается видом потухшего пустого камина в левом дальнем углу. В правом углу находится лестница, соединяющая гостиную с верхним этажом. Помимо камина в комнате имеется большой стол с раставленными вокруг шестью стульями, высокий сервант и диван, покрытый пледом. На диване сидит женщина лет 40, одетая в полосатый бежево-темно-зеленый свитер с высоким воротом и коричневую клетчатую юбку. Во рту держит дымящуюся сигарету. Время от времени женщина с явным удовольствием затягивается и с таким же удовольствием выпускает дым, глядя, как тот свивается в извилистые струйки в снопе бледного света, который проникает в комнату сквозь полузакрытое гардинами окно, за которым с равномерными интервалами раздается стук. По лестнице спускается лет пятидесяти толстый лысоватый мужчина в очках. Замечает женщину на диване.

М у ж ч и н а: Доброе утро.
Ж е н щ и н а: Добрый день.
М у ж ч и н а: День? В самом деле, уже день? Который же теперь час?
Ж е н щ и н а: Одиннадцать.
М у ж ч и н а: Одиннадцать! Для меня это, знаете, утро.
Ж е н щ и н а: Возмутительное лентяйство. Куда это годится?
М у ж ч и н а: Никуда не годится.
Ж е н щ и н а: Даже так?
М у ж ч и н а: Ага. Я, знаете, всегда признаю свои недостатки. Только это не значит, что я собираюсь с ними бороться.
Ж е н щ и н а (затягиваясь сигаретой): Я тоже. Как вам спалось?
М у ж ч и н а: Благодарю, отвратительно.
Ж е н щ и н а: За что ж вы меня благодарите?
М у ж ч и н а: За участливый вопрос.
Ж е н щ и н а (выпуская дым): Не за что. А почему отвратительно?
М у ж ч и н а: Очень маленькая комнатка с очень маленьким окном. А у меня, знаете, клаустрофобия.
Ж е н щ и н а: Что у вас?
М у ж ч и н а: Боязнь замкнутого пространства. Я, знаете, романтик по натуре. Люблю открытый простор, бескрайнее, знаете, небо, бескрайней море...
Ж е н щ и н а: А это заразно?
М у ж ч и н а: Что заразно? Романтика?
Ж е н щ и н а: Клаустрофобия.
М у ж ч и н а (удивленно): Почему заразно? Нет, конечно.
Ж е н щ и н а: Слава Богу. Только какой же вы романтик, если валяетесь в постели до одиннадцати?
Р о м а н т и к: У меня есть оправдание. Я, знаете, поздно лег и страшно устал.
Ж е н щ и н а: В котором часу вы пришли?
Р о м а н т и к: После полуночи. В два, а, может, и в три.
Ж е н щ и н а: Очень хорошо сделали, что пришли. У нас теперь всего одна незанятая комната. И романтика среди нас еще не было.
Р о м а н т и к: А сколько у вас всего комнат и людей?
Ж е н щ и н а: Не считая этой гостинной, шесть комнат. Считая вас, нас уже пятеро. Да вы садитесь.
Р о м а н т и к (присаживаясь на один из стульев): А кто хозяин или хозяйка этого дома?
Ж е н щ и н а: Да никто, скорее всего.
Р о м а н т и к: Разве такое возможно?
Ж е н щ и н а: Это, наверно, единственно возможный вариант. Впрочем, первой здесь поселилась я. Но хозяином мы зовем другого постояльца, поскольку он один делает всё по дому. Даже готовит. Никто другой из нас на это просто не способен.
Р о м а н т и к: А почему вы нашли этот дом?
Ж е н щ и н а: Очень хороший вопрос. Наверно потому, что я падшая женщина, потерянная для всех. Кроме того, не будь этого дома, мне было бы просто негде жить. Меня ведь, скорее всего, уже нет в живых.
Р о м а н т и к: Как это?
Ж е н щ и н а: Не волнуйтесь, я не собираюсь пугать вас привидениями и тому подобной мистикой. Видите ли, одно время я и в самом деле хотела покончить собой... Нет уж, не перебивайте меня, терпеть не могу, когда я рассказываю, а меня перебивают. Так вот, историю обманутой и падшей женщины я вам пересказывать не стану, потому что, во-первых, это не ваше дело, а, во-вторых, она достаточно банальна и ничего кроме скуки не вызывает.
Р о м а н т и к: Нет, почему же...
Ж е н щ и н а: Да? То есть, вы любитель послушать такие истории?
Р о м а н т и к (совершенно смутившись): Ничуть я не любитель, я... Вы меня совсем, знаете, запутали.
Ж е н щ и н а: Ладно. Просто все эти истории похожи одна на другую, как две капли воды. Хотя самой обманутой женщине случившееся кажется поначалу чем-то совершенно исключительным, что могло произойти только с ней.
Р о м а н т и к (всё еще чувствуя себя неловко): Я понимаю. Любовь – это великая и страшная вещь.
Ж е н щ и н а: Заткнитесь. Так вот, быть обманутой и жить среди людей было для меня невыносимо. Одни меня презирали, другие жалели. И то, и другое было отвратительно. Я решила уйти.
Р о м а н т и к: Из дома или из жизни?
Ж е н щ и н а: Вообще уйти, понятно? И ушла. И нашла этот дом. Он стоял на отшибе, в глуши, совершенно пустой. У него не было хозяев, и я поселилась в нем. И живу уже почти год. А для остальных меня нет, ни для кого, кроме тех, кто живет в этом доме. После меня здесь еще поселились двое мужчин и одна девушка. А теперь и вы. Осталось ждать всего одного человека. Тогда все комнаты будут обжиты.
Р о м а н т и к: Пока я знаю только вас. И вы еще упомянули хозяина. А об остальных мне ничего не известно, кроме того, что это мужчина и девушка.
Ж е н щ и н а: Мужчина – это политик. А девушка – это просто девушка.
Р о м а н т и к: Тоже обманутая?
Ж е н щ и н а: Обманутой может быть только женщина. Неужели непонятно?
Р о м а н т и к: Теперь понятно. Итак, вот дом, который построил невесть кто. Кто-кто в теремочке живет, кто-кто в невысоком живет? Я, обманутая женщина. Я, необманутая девушка. Я, хозяин. Я, политик. А ты кто? А я – романтик. Можно мне с вами жить?
Ж е н щ и н а: Можно. Только на романтика вы не похожи.
Р о м а н т и к (с вызовом): Почему?
Ж е н щ и н а: Вы толстый, лысый, носите очки. Сколько вам лет?
Р о м а н т и к: Пятьдесят три.
Ж е н щ и н а: У вас, наверно, куча неприятных болезней. А в жару вы, вероятно, ужасно потеете.
Р о м а н т и к (растерянно): Но для человека моей, знаете, комплекции...
Ж е н щ и н а: Вот видите. У вас налицо все атрибуты, которые не позволяют вам быть романтиком.
Р о м а н т и к: А, всё-таки, я – романтик!
Ж е н щ и н а: Да ради Бога. Я же не возражаю, будьте хоть папой римским.
Р о м а н т и к: Папой римским мне быть ни к чему. Но на том, что я романтик, я, знаете, настаиваю.
Ж е н щ и н а (зевая): Люблю настойчивых. Ладно, вы романтик. Принято в первом чтении. Только не надо доказывать это так рьяно. Вы почти как наш политик. Тот чуть ли не с пеной у рта готов доказывать, какой он важный политик.
Р о м а н т и к: Ненавижу, знаете, политику. А вы?
Ж е н щ и н а: Мне всё равно.
Р о м а н т и к: И равнодушия не люблю. Человек не должен быть равнодушным.
Ж е н щ и н а: Человек вообще никому ничего не должен.
Р о м а н т и к: Неправда.
Ж е н щ и н а: Правда.
Р о м а н т и к: Что это там за стук всё время?
Ж е н щ и н а: Это либо дятел, либо хозяин.
Р о м а н т и к: Дятел? Какой еще дятел?
Ж е н ш и н а: У нас тут перед домом растет сосна, старая, полусгнившая. А какой-то дятел ее облюбовал. Прилетает и долбит. Мы привыкли. Но, скорее всего, это хозяин колет дрова. В ноябре уже довольно холодно, а центрального отопления у нас нет.
Р о м а н т и к: А продукты вы где достаете?
Ж е н щ и н а: Боитесь остаться голодным? Понимаю. На голодный желудок трудно изображать романтика. Но не беспокойтесь, в погребе и кладовой всего столько, что хватит лет на десять.
Р о м а н т и к: А потом?
Ж е н щ и н а: Потом? Вы хотите спросить, что будет через десять лет? Однако! Я самой себе не могу сказать, что будет завтра, а вы требуете предсказания на такой срок. Впрочем, наш дорогой политик считает, что через десять лет ничего не будет. Он говорит, что к тому времени люди сами себя подорвут, если только на них внезапно не найдет просветление ума. А это, по его мнению, им не грозит.
Р о м а н т и к: А вы что думаете?
Ж е н щ и н а: Я? По-моему, десять лет это слишком много. Пять лет – вот крайний срок.
Р о м а н т и к: Почему?
Ж е н щ и н а: Потому что продукты могут испортиться.

Входит хозяин. Это высокий, крепкий мужчина лет 45, с коротко стриженой полуседой-получерной шевелюрой, одетый в толстый вязаный свитер, армейские штаны и армейские же сапоги. В руках он держит две вязанки дров. Подходит к камину, становится перед ним на корточки и принимается складывать поленья колодцем в очаге. Романтик встает.

Хозяин, ты не хочешь поздороваться с нашим новым домочадцем?
Х о з я и н (поворачиваясь): Вы пришли этой ночью?
Р о м а н т и к: Да.
Х о з я и н: Что вы умеете?
Р о м а н т и к: В смысле?
Х о з я и н: В смысле по хозяйству. Колоть дрова, ставить изгороди, сажать деревья, подстригать кусты, плотничать, столярничать, слесарничать, готовить...
Р о м а н т и к: Видите ли, я... Я этим никогда не занимался. Я, знаете, по душевному складу романтик...
Х о з я и н: Ясно. (Вновь поворачивается спиной и продолжает раскладывать поленья в камине.) Еще один паразит.
Р о м а н т и к: Но зачем вы так? Я готов...
Ж е н щ и н а: Да помолчите вы, ради Бога. Он вас не попрекает. Просто констатирует факт.
Р о м а н т и к: Но я не могу так! Я, знаете, не могу допустить, чтоб я сидел у кого-то на шее!
Ж е н щ и н а: Отлично можете. Что-что, а это все могут. Всегда найдется оправдание. Девушка – слишком хрупкое и нежное создание для домашней работы, политик – слишком занят, а вы – романтическая натура с высокими идеалами.
Р о м а н т и к (ядовито): А вы?
Ж е н щ и н а: А мне оправданий не надо. Но если хотите – пожалуйста. Считайте, что я несчастная женщина, слишком убитая горем, чтоб обращать внимание на такую мелочь и дрянь, как хозяйственные хлопоты. (Хозяину): Скоро он разгорится? Меня знобит.
Х о з я и н: Придется подождать.
Ж е н щ и н а: Хорошо (встает с дивана, подходит к камину и бросает в очаг давно погасшую сигарету).
Х о з я и н: Это дела не ускорит.
Ж е н щ и н а: Ты чего такой злой сегодня? И почему так поздно разводишь огонь?
Х о з я и н: С утра я чинил крышу. Еще немного, и она обвалилась бы по центру и рухнула политику на голову. А у него в голове и без того кавардак.
Ж е н щ и н а: Спасибо, что уберег его голову (возвращается к дивану, стаскивает с него плед и заворачивается в него). Буду сидеть пока так.
Х о з я и н: Сиди на здоровье.
Р о м а н т и к: Разрешите, я помогу вам развести огонь.
Х о з я и н: А вы умеете?
Р о м а н т и к: Думаю, что умею.
Х о з я и н: Он думает. Лучше уж просто себе думайте, а к огню не подходите. Еще угорим тут с вами...
Р о м а н т и к (с обиженным видом снова садясь на стул): Пожалуйста.

Женщина смотрит на него со злорадной усмешкой

Чему вы улыбаетесь?
Ж е н щ и н а: Собственным мыслям.
Р о м а н т и к: Жуткие же у вас мысли, если вы им так улыбаетесь.
Ж е н щ и н а: Это уж точно.

В гостинную спускается девушка – хрупкая, бледная, светловолосая, лет 18-19, с сонным лицом, слишком безжизненным, чтобы назвать его красивым

Доброе утро, милая моя. Ты только что проснулась?
Д е в у ш к а: Доброе утро... Нет, я проснулась давно. Я просто сидела у себя наверху...
Ж е н щ и н а: И что же ты делала?
Д е в у ш к а: Ничего... Смотрела в окно.
Ж е н щ и н а: Что ж ты увидела в окне?
Д е в у ш к а: Дождь, серое небо, желтые деревья...
Р о м а н т и к: Я вас понимаю. Это, знаете, такая красота, что целую вечность можно любоваться.
Ж е н щ и н а: Ах да, совсем забыла, дорогая моя, познакомить тебя с этим субъектом. Он пришел сегодня ночью. Он романтик и любит болтать всякую чепуху.
Р о м а н т и к: Чепуху? Несчастная женщина! Природа, ее красота – это не чепуха, это единственное, что подлинно на этом свете, единственное его величие и счастье. Человек, не способный чувствовать природу, не способный восхищаться ею – просто, знаете, моральный урод.
Ж е н щ и н а: Значит, я моральная уродка. Я не восхищаюсь осенью и не люблю ее. Единственное, что я способна любить, это лето. Не выношу слякоти.
Р о м а н т и к (с чувством): Слякоти! Да как...
Ж е н щ и н а: Ради Бога, не надо так кричать. А то вы, защищая природу, до смерти напугаете бедную девушку. Она не выносит крика, правда, милая? Ты уже завтракала?
Д е в у ш к а: Нет.
Ж е н щ и н а: Тогда давайте завтракать. Я черт знает как голодна, а господин романтик, исходя из его размеров, и подавно.
Р о м а н т и к: Да, я проголодался.
Х о з я и н: Глупости. Потерпите до двух. В два мы сядем обедать. Нечего сейчас наедаться.
Ж е н щ и н а: А до двух прикажешь нам умирать с голоду? Хватит дурака валять, принеси нам чего-нибудь пожевать.
Х о з я и н: Хорошо. Но я с вами есть не буду.

Выходит

Р о м а н т и к: Чего это он?
Ж е н щ и н а: Ничего. Дай ему волю, и он превратит наш дом в сущий ад. Ад, где все встают в семь утра, завтракают в восемь, обедают в два, ужинают в семь вечера, а в одиннадцать, как по команде, ложатся спать. Есть от чего вздрогнуть.
Р о м а н т и к: В конце концов, этот человек имеет право на то, чтобы с ним считались.
Ж е н щ и н а: Конечно, имеет. Каждый из нас имеет право на что угодно. И что с того?
Р о м а н т и к: Если у человека есть право, так уважайте же это право.
Ж е н щ и н а: С удовольствием. Вот только как? У него есть право говорить, а у меня есть право его не слушать. Как же нам совместить наши права, а?
Р о м а н т и к: Как?
Ж е н щ и н а: Да никак. Просто забыть это мерзкое слово и не тыкать своим правом друг другу в нос.
Р о м а н т и к: Вы это о чем?
Ж е н щ и н а: А вот о чем. Как по-вашему, почему мы, такие разные, уживаемся здесь друг с другом? Потому что у нас нет друг перед другом никаких прав и обязанностей.
Р о м а н т и к: Да? А почему хозяин колет с утра дрова и топит камин? Разве не потому, что это его обязанность?
Ж е н щ и н а: Нет, конечно. И это вовсе не его обязанность.
Р о м а н т и к: Тогда зачем он это делает?
Ж е н щ и н а: До чего же иногда может дойти человеческая глупость, особенно мужская! Для чего топит камин? Да чтобы не замерзнуть (сокрушенно качает головой).
Р о м а н т и к: Да, и чтобы вы не замерзли!
Ж е н щ и н а: Да, и чтобы мы не замерзли. А теперь еще, чтобы и вы не замерзли, раз вы будете жить с нами.
Р о м а н т и к: Я пока еще, знаете, ничего не решил. Не думаю, что мне будет легко здесь ужиться.
Ж е н щ и н а: Легче легкого. Впрочем, удерживать вас никто не собирается. У нас это не принято. Вы, наверно, читали множество книг и видели кучу фильмов, где люди оказываются по прихоти судьбы в каком-нибудь замкнутом пространстве, доме, например, в течении некоторого времени и в компании одних и тех же людей. Вы замечали, что внутри этого пространства возникают совершенно особого рода отношения, совершенно иной микроклимат, чем за его пределами? Так, почему-то, всегда складывется, и новоприбывший чувствует себя поначалу не в своей тарелке. Но у нашего дома есть преимущество. Те, книжные дома, как правило, были отрезаны от прочего мира. То ли их снегом заносило, то ли вода затопляла всё вокруг, то ли лавина сходила с гор, то ли сами горы обрушивались и заваливали все подходы к дому. Ну, а наш дом ничем не занесен, не затоплен и не завален. У нас даже двери никогда не запирают. Это дом, из которого можно уйти. Так что чувствуйте себя в нем свободно, зная, что в любую минуту можете выйти из игры. Но выходить из нее лучше сразу.
Р о м а н т и к: Спасибо. Я подумаю над вашим предложением.
Ж е н щ и н а: Тогда лучше не выходить.
Р о м а н т и к: Вы требуете, чтобы я решал немедленно?
Ж е н щ и н а: Ничего я от вас не трубую. Мне это абсолютно безразлично.
Р о м а н т и к: Вы, знаете, самая безразличная женщина на свете!
Ж е н щ и н а: Очень рада. Прятно хоть в чем-то быть первой.
Р о м а н т и к: Даже первой в мире уродиной?
 
Девушка, до сих пор молчаливо смотревшая в окно, вздрагивает и оборачивается

Ж е н щ и н а: А разве я так уж безнадежно некрасива?
Р о м а н т и к (мстительно): Вот до этого, знаете, и мне нет никакого дела.
Ж е н щ и н а: Еще бы! В пятьдесят три года...

Романтик вскакивает, как ужаленный

Ж е н щ и н а: Вы что, обиделись?
Р о м а н т и к: На вас, знаете, невозможно обижаться.
Ж е н щ и н а: Очень хорошо, что вы это поняли. Вы, я вижу, не совсем пропащий. Вот, скажем, я не люблю слякоти. Так что ж мне, на осень обижаться? Или на зиму, когда мне снег за шиворот сыплет? На дождь, который хлещет мне в лицо, и на ветер, который дует мне в спину? Глупо. А человек – такое же явление природы. Можете его любить, можете не любить, а обижаться на него бессмысленно.
Р о м а н т и к: На вас я не обижаюсь не поэтому.
Ж е н щ и н а: А почему?
Р о м а н т и к: Потому что ваша, знаете, наглость исходит не из желания кого-то оскорбить. Она у вас в крови, она для вас так же естественна, как дыхание, сон и еда.
Ж е н щ и н а: Пожалуй. Кстати, насчет еды. Где этот чертов хозяин? Чего он там возится?
Р о м а н т и к: А почему он должен торопиться?
Ж е н щ и н а: Он не должен торопиться, просто я есть хочу. И вы, кстати, тоже.
Р о м а н т и к: А вы идите и подгоните его.
Ж е н щ и н а: С какой это стати? Я не в ресторане, а он не официант. Вот это уж действительно было б наглостью, причем отвратительной.
Р о м а н т и к: Как будто наглость может быть не отвратительной!
Ж е н щ и н а: Конечно, может. Наглость бывает отвратительной и обаятельной. Первая мне не свойственна. У меня, по-моему, очень обаятельная наглость.
Р о м а н т и к: Это, знаете, по-вашему.
Ж е н щ и н а: А по-вашему?
Р о м а н т и к (после паузы): А черт его знает.
Ж е н щ и н а: Всё-таки, вы романтик.
Р о м а н т и к (польщенно): Правда? (С внезапным недоверием): Интересно, какая новая гадость за этим кроется?
Ж е н щ и н а: Почему гадость? Другого вы от меня...
Р о м а н т и к: Уже, знаете, не жду.
Ж е н щ и н а: Ну, как хотите. Так вот, вы романтик, потому что не способны оскорбить человека. Нет, вовсе не от душевного благородства. Просто на большее, чем огрызаться, вас не хватает. Все вы, романтики, мелко плаваете.

Входит хозяин с большим подносом в руках

Ну, наконец-то! Мы по тебе уже соскучились.
Х о з я и н: Так уж и по мне.

Ставит поднос на стол и расставляет чашки, заварник, чайник и блюдо с бутербродами

Ж е н щ и н а (наливает себе чай, откусывает от бутерброда внушительный кусок и запивает его): Всё-таки, ужас, до чего есть хочется. Я как с кем-нибудь поругаюсь, сразу голодной делаюсь.
Р о м а н т и к: У вас, наверно, всегда отличный аппетит.
Ж е н щ и н а: Вы опять огрызаетесь. Лучше налейте себе чаю и съешьте чего-нибудь.
Р о м а н т и к: Может, всё же, сядем за стол?
Ж е н щ и н а: Зачем? Впрочем, можем и сесть. (Девушке): Хватит, милая моя, смотреть в окно. Мы собираемся завтракать. (Хозяину): Давай и ты садись.
Х о з я и н: Спасибо, я лучше пообедаю в два.
Ж е н щ и н а: Как хочешь.

Хозяин выходит

Вы разливайте покуда чай, а я схожу позову политика. Если его не звать к столу, он целые сутки просидит без пищи.

Поднимается вверх по лестнице. В гостинной остаются девушка и романтик

Р о м а н т и к: Вам налить чаю?
Д е в у ш к а (вздрагивает): А? Чай?.. Спасибо.
Р о м а н т и к (рыцарственно): Спасибо «да» или спасибо «нет»?
Д е в у ш к а: Да, пожалуйста.
Р о м а н т и к (наливает ей чай): Вы желаете пить чай у окна или сядете за стол?
Д е в у ш к а: Спасибо, я, пожалуй, сяду.

Романтик бросается к ней, подводит за руку к столу, помогает ей сесть

Спасибо.
Р о м а н т и к: Что вы, не стоит меня благодарить. Ваш чай.

Девушка благодарно кивает

Почему вы почти всё время молчите?
Д е в у ш к а: А что нужно говорить?
Р о м а н т и к: Можно задать вам один вопрос?
Д е в у ш к а: Да, можно.
Р о м а н т и к: Почему вы сюда пришли?
Д е в у ш к а: Я... я не знаю.
Р о м а н т и к: Но ведь жили вы где-нибудь раньше?
Д е в у ш к а: Я... не помню.
Р о м а н т и к: Как не помните?
Д е в у ш к а: Я не хочу...
Р о м а н т и к: Не хотите помнить?
Д е в у ш к а: Да.
Р о м а н т и к: Вам плохо там жилось?
Д е в у ш к а: Нет.
Р о м а н т и к: Вас кто-нибудь обидел?
Д е в у ш к а: Нет.
Р о м а н т и к: Так почему же вы ушли?
Ж е н щ и н а (спускаясь по лестнице): Чтобы никто не успел обидеть. Удивительно бестактный вы романтик. Зачем вы мучаете бедную девушку своими распорсами?
Р о м а н т и к: Я только хотел узнать...
Ж е н щ и н а: ...зачем она здесь? А с чего вы взяли, что вас это касается? Захочет – сама расскажет. Вот вы пришли, а вас, заметьте, никто не расспрашивает почему.
Р о м а н т и к: Я, знаете, могу и...
Ж е н щ и н а: Это ваше дело.

На площадке верхнего этажа появляется политик. Это пожилой уже человек лет 70, с растрепаной седой шевелюрой, под которой загорело поблескивает лысина. Подмышкой у него толстая папка, перевязанная тесемками

Наконец-то! Вечно вы возитесь.
П о л и т и к (спускаясь по лестнице): Не вожусь, а тружусь. Раз задержался, значит, у меня были неотложные дела.

Подходит к столу и садится, не выпуская папки из рук

Ж е н щ и н а: А у нас новосел.
П о л и т и к: Да? И где?
Ж е н щ и н а (указывает на романтика): Вот.
П о л и т и к: Очень рад, молодой человек, очень рад (кладет, наконец, папку на стол и наливает себе чай).
Ж е н щ и н а (фыркает): Молодой человек! Он всего на пятнадцать лет моложе вас.
П о л и т и к: Ну и что? Ты меня, поди, уже в кандидаты на тот свет записала? А вот мы еще повоюем, повоюем.
Ж е н щ и н а: Не валяйте дурака.
П о л и т и к: Хе-хе, дурака? А вот мы поглядим. (Торжественно): Ну-ка, позови-ка хозяина.
Ж е н щ и н а: Он заявил, что не желает завтракать, а желает обедать в два часа.
П о л и т и к: Глупости. Пусть немедленно сядет с нами за стол и... (эффектная пауза) и принесет с собой бутылку вина! А лучше – шампанского!
Ж е н щ и н а: Это еще зачем? Окончательно рехнулись?
П о л и т и к: Делай, что тебе велят.
Ж е н щ и н а: Как вам нравится этот диктатор? Хорошо, я иду.
П о л и т и к: Отлично. И поторопись, любезная.

Женщина уходит. Политик бормочет что-то себе под нос, затем обращается к романтику

Ну-с, молодой человек, и каковы ваши политические убеждения?
Р о м а н т и к (с пафосом): Никаковы. Я не политик. Я романтик.
П о л и т и к: Что ж, романтиков среди политиков было немало. И весьма небезызвестных. Бонапарт, Гарибальди, Че Гевара. Ганнибал, наконец, со своими слонами. Но все они, как правило, скверно кончали.
Р о м а н т и к: Разве это романтики? Разве политики могут быть романтиками?
П о л и т и к: Еще как могут! А уж те, что я назвал, были романтики – не вам чета. Они творили романтизм, а не болтали о нем. Вот вы бы рискнули перемахнуть через Альпы на слонах?
Р о м а н т и к: А зачем?
П о л и т и к: Вопросов больше не имею.

Входят женщина и хозяин с подносом, на котором стоит бутылка шампанского и пять фужеров

Ага, вы пришли? Прекрасно. Прошу всех садиться.

Все рассаживаются за столом. Хозяин расставляет фужеры и ставит бутылку в центр стола

Любезный хозяин, это вы сегодня утром стучали по крыше?
Х о з я и н: Я. Она грозила обвалиться вам на голову.
П о л и т и к: Очень вам благодарен. (Девушке): А вы, любезная моя, вы чего такая грустная?
Ж е н щ и н а: Вы, кажется, хотели нам что-то сообщить?
П о л и т и к (жестко): Не надо меня торопить. Ну-с, кто откупорит бутылку?
Р о м а н т и к: Позвольте мне.
Ж е н щ и н а: Я бы не стала так рисковать. Хозяин, сделай милость, открой сам.
Х о з я и н: Давай сюда.

Женщина протягивает ему бутылку, хозяин неторопливо отвинчивает закрутку, и пробка, выскочив, с мягким шлепком падает ему на ладонь.

П о л и т и к (покуда хозяин разливает вино по фужерам): Зря вы так аккуратно. Сегодня можно было б и стрельнуть с пеночкой для торжественности момента!
Ж е н щ и н а: В чем торжественность? За что пьем?
П о л и т и к: Не будем спешить. (Достает из внутреннего кармана футляр, из футляра очки, протирает их, водружает на нос, развязывает на папке тесемки.)
Ж е н щ и н а: Прекратите уже этот цирк.
П о л и т и к: Попрошу не понукать мною. Итак, дорогие друзья, у меня сегодня небольшой праздник.
Ж е н щ и н а: День рождения, что ли?
П о л и т и к: В мои годы, любезная, день рождения уже не праздник, а... Но не будем торопиться списывать старую гвардию со счетов. Конраду Аденауэру было семьдесят два года, когда он...
Ж е н щ и н а: Мы когда-нибудь узнаем, в чем дело? Или прикажете ждать, пока вам исполнится семьдесят два года?
П о л и т и к: Вот вам типичный парадокс: У молодых, казалось бы, куча времени, а они вечно торопятся. У стариков же времени, можно сказать, не осталось, а они не спешат. Ладно, не буду вас томить. Итак, сегодня я... (эффектная пауза) ...разрешил... (еще одна эффектная пауза) ...англо-аргентинский конфликт!

Обводит присутствующих скромно торжествующим взглядом. Очередная эффектная пауза

Да-да, англо-аргентинский конфликт!
Ж е н щ и н а: А в чем он заключается?
П о л и т и к (возмущенно): Как?! Вы не слышали?
Ж е н щ и н а: А это когда было? До или после монгольского нашествия?
П о л и т и к: Это было, любезная, менее трех десятилетий назад! Для истории цифра ничтожно малая! Ладно, я введу вас в курс. Конфликт тогда разгорелся из-за неких островов, которые британцы зовут Фолклендами, а аргентинцы Мальвинами...
Ж е н щ и н а: Вот про это я и в самом деле читала. Мальвины, Буратины, Артемоны... Война за золотой ключик.
П о л и т и к: Немедленно прекратить балаган!
Х о з я и н: Перестань его дразнить.
П о л и т и к: Я могу продолжать?
Ж е н щ и н а: Конечно. Я очень люблю сказки.
П о л и т и к (бросив на нее убийственный взгляд): Так вот. Острова эти находятся у аргентинского побережья, но стоят на них английские базы. Ни та, ни другая сторона не хочет уступать. Наконец, конфликт выливается в открытое столкновение...
Ж е н щ и н а: Я только одного не понимаю: если эти острова так далеко от Англии, на черта они ей сдались?
П о л и т и к: На черта? Н-да-с, любезная, если б вы знали англичан так же хорошо, как я, вы бы никогда не задавали таких вопросов.
Ж е н щ и н а: А вы их так хорошо знаете?
П о л и т и к: Я всех знаю – и англичан, и русских, и французов, и немцев. Каждый народ в глубине души – шовинист. Русский мечтает о великой России, немец о великой Германии, а англичанин до сих пор умудряется разглядеть в своем островке Великую Британию. Да возьмите люксембуржца – и тот свою фитюльку на карте величает не иначе как Великим Герцогством Люксембургским. Ни один народ во веки веков не откажется от полугектара в Антарктиде или какой-нибудь льдины, дрейфующей у северного полюса. Полмиллиона людей загубят, но льдину не отдадут! И вы хотите, чтобы одна из ведущих держав поступилась островами, на которых стоят ее базы?
Ж е н щ и н а: Как же вам удалось ее отвадить?
П о л и т и к: О-о, я был бы трижды глуп, если бы попытался это сделать. Как по-вашему, я похож на идиота?
Ж е н щ и н а (хозяину): Сказать ему правду?
Х о з я и н: Помолчи, ради Бога.
П о л и т и к (увлекшись и не слушая их): Я размышлял над этим три недели, денно и нощно. Если помните, за месяц до этого я искал и нашел возможность предотвратить тридцатилетнюю войну...
Р о м а н т и к (молчавший всё это время, пораженно): Кого предотвратить?
П о л и т и к: Тридцатилетнюю войну. Но это уже дело прошлое. Так вот, я бился над этим вопросом три недели (стучит указательным пальцем в папку), я перебрал кучу вариантов – у каждого была своя брешь. И тут меня озарило... (улыбается, покачивая головой). Не буду скромничать, но решение оказалось гениальным! Гениальным потому, что годится не только для данного конфликта, но и вообще для любой войны.
Ж е н щ и н а: И что же это за решение?
П о л и т и к: Изумительно простое, как и всё гениальное. Запомните это как аксиому: если стороны не желают мириться, необходимо устранить причину спора.
Ж е н щ и н а: То есть?
П о л и т и к: То есть, устранить эти самые острова. Пустить их на дно вместе с конфликтом (с торжествующим видом оглядывает присутствующих).
Р о м а н т и к: Вы не в своем уме.
П о л и т и к: Это вы не в своем уме! Вы не желаете видеть дальше собственного носа. Вы не улавливаете глобального изящества решения. Хотите, чтобы греки и троянцы жили в мире? Зашейте Елену в мешок и бросьте в море. Две собаки грызутся из-за кости? Отберите у них кость...
Р о м а н т и к: ...и они будут драться из-за отсутствия кости. По вашей логике, чтобы на земле не было войн, нужно уничтожить землю. Это уж, знаете...
П о л и т и к: Откуда взялся этот идиот? Кто его сюда привел? (Набрасывается на романтика): У вас, что же, есть более эффективный метод?
Р о м а н т и к: Нет у меня никаких методов и нужды в них тоже нет, понятно?
П о л и т и к: Такие, как вы, губят мир. Он задыхается от вашего равнодушия.
Р о м а н т и к (вскакивает): Это я-то равнодушный? Это из-за меня задыхается мир? Вы уж, знаете... Это из-за вас! Из-за таких вот политических интриганов! Вы купаетесь в навороченной вами же грязи, погрязли в ней по уши, да еще тычите пальцем в тех, кто не желает иметь с этой грязью дела. Это вы довели мир до катастрофы!
Ж е н щ и н а (затыкая пальцами уши): Ша! Перестаньте орать. Оба вы... ненормальные. Дорогой политик, я вас от души поздравляю. Ваше решенье приблизит нас к миру.
П о л и т и к: Благодарю, от души благодарю.
Ж е н щ и н а: А с вашей стороны, господин романитик, не очень-то благородно издеваться над душевнобольными старцами. Помиритесь. Протяните друг другу руки, как Англия и Аргентина. Они ведь до сих пор обожают друг друга? Ваше здоровье! (Залпом выпивает фужер.)
П о л и т и к: Я тоже пью. За вселенский мир. (Делает небольшой глоток.) А ведь это и есть, если разобраться, счастье.
Ж е н щ и н а: Что именно?
П о л и т и к: Мир. Точнее, мир в кубе. Мир над нами, мир между нами и мир внутри нас.
Ж е н щ и н а: Знаете, в этом что-то есть. Особенно в мире внутри нас.
Р о м а н т и к (с негодованием отставив наполовину допитый бокал): Да уж, мир внутри нас! Это, знаете... это так отвратительно! Это же позор!
Ж е н щ и н а: Позор – напиваться от полбокала шампанского. Если пить не умеете, зачем пьете?
Р о м а н т и к: Перестаньте ерничать, вы прекрасно знаете, что я не пьян, и прекрасно знаете, о чем я. Мир внутри нас – это значит закрывать глаза и затыкать уши, чтоб ничего не видеть и не слышать. Дешевая, знаете, мещанская психология. И у вас хватает цинизма называть это счастьем?
Ж е н щ и н а: Что ж нам, сознательно вызывать в себе дискомфорт? Так все мы и так его постоянно ощущаем, я, по крайней мере. По-вашему, мы стали от этого лучше или счастливей?
П о л и т и к: Вы примитивнейший из романтиков. Мир внутри не есть форма довольства собою, всеми и всем. Это, если хотите, форма вселенской гармонии.
Р о м а н т и к: Не хочу. Ни вселенской гармонии, ни какой другой. Вселенская гармония – это всеобщее омертвление.
П о л и т и к: Нет, он, всё-таки, идиот. Самоуверенный пьяный идиот. К тому же, отвратительно постриженый.
Р о м а н т и к: Я не пьяный!
П о л и т и к: С остальным, стало быть, согласны?
Х о з я и н: Может, я приготовлю обед? Полная голова при пустом желудке опасней динамита.
Ж е н щ и н а: Вот это действительно гениальное решение! На пустой желудок невозможен ни мир между нами, ни мир внутри нас.
Х о з я и н: Я приготовлю настоящий украинский борщ.
Ж е н щ и н а: Браво!
Х о з я и н: И свинину с тушеной капустой.

Девушка вздрагивает

Ж е н щ и н а: Если ты, милая моя, по каждому поводу будешь так вздрагивать, где-нибудь в Мексике произойдет землетрясение.

Хозяин выходит

Честно говоря, в еде я нахожу больше удовольствия, чем в политике.
П о л и т и к: Вы безнравственная, безразличная, циничная женщина!
Ж е н щ и н а: А ты – старый, выживший из ума политикан. (Хватает со стола поднос и колотит в него чайной ложечкой): Нам нужен мир! Нам нужен мир! Ур-ра-а!
П о л и т и к (вскакивает): Хамка! Клоунада, бесстыдство!

Быстро, насколько позволяет его возраст, взбегает вверх по лестнице и скрывается за дверью своей комнаты, с силою ее захлопнув

Р о м а н т и к (после паузы): Я, пожалуй, тоже, знаете, поднимусь к себе.
Ж е н щ и н а: Это будет безусловно лучшим, что вы сделаете за сегодняшнее утро. До обеда здесь все ведут себя крайне агрессивно. А к обеду спускайтесь.
Р о м а н т и к: Всенепременно!

Уходит

Ж е н щ и н а: Нет, как вам нравятся эти болваны, а?!

Снова ударяет в поднос чайной ложкой, швыряет его на пол и выходит из комнаты. Девушка вздрагивает, косится на поднос, затем придвигается на стуле к окну и глядит в него то ли безжизненным, то ли мечтательным взглядом.


КАРТИНА ВТОРАЯ

Наполовину застекленная терраса. Посреди террасы стоят круглый столик,  несколько плетеных стульев и кресло-качалка. В кресле-качалке сидит женщина и с наслаждением курит. На террасе появляется романтик. Пройдя несколько шагов, с шумом вдыхает осенний воздух.

Ж е н щ и н а: Будьте здоровы.
Р о м а н т и к: Что?
Ж е н щ и н а: Мне показалось, что вы чихнули.
Р о м а н т и к: Я всего лишь вдохнул свежий воздух.
Ж е н щ и н а: Приправленный сигаретным дымом. Вы не курите?
Р о м а н т и к: Нет.
Ж е н щ и н а: Мне ужасно не везет. Никто из здешних домочадцев не курит. Вы не представляете себе, до чего ужасно курить в одиночестве.
Р о м а н т и к: А вы не курите. Женщине, знаете, курить не к лицу.
Ж е н щ и н а: Гораздо больше, чем мужчине.
Р о м а н т и к: Бросьте бравировать. Сами ведь знаете, что губите свое здоровье.
Ж е н щ и н а: А для чего оно мне? Кроме того, я знаю свою норму.
Р о м а н т и к: Какую норму?
Ж е н щ и н а: Не помню у какого писателя вычитала, что норма порядочной женщины – семь сигарет в день.
Р о м а н т и к (усмехаясь): По-вашему, женщина, которая не выкуривает в день ни одной сигареты, непорядочная?
Ж е н щ и н а: Вообще-то не в моих правилах говорить после обеда резкости, но вы, всё же, удивительный дурак. Вы всё еще хотите остаться здесь?
Р о м а н т и к: Ни за что на свете. Я уйду завтра. В крайнем случае, послезавтра.
Ж е н щ и н а: Правильно, оставайтесь. Вам здесь будет хорошо.
Р о м а н т и к: Вы что, не поняли? Я ухожу.
Ж е н щ и н а: Всё я отлично поняла. Никуда вы не уходите. Уходят сегодня и сейчас. А завтра и послезавтра только остаются.
Р о м а н т и к (с комической твердостью): Посмотрим.
Ж е н щ и н а: Как говаривал Гомер. А теперь я вам скажу. Далеко-далеко отсюда есть мир. По-своему этот мир очень честен – он не старается казаться лучше, чем есть, и это ему отлично удается. А еще в этом мире живут люди. Это совершенные, но отнюдь не невинные дети, которые не знают, как обращаться с миром, друг с другом и с собою. Всё это они ломают, как игрушки, думая, что кто-то купит им новые. Иногда они плачут – всё-таки, жаль игрушку, она была такая красивая. Но затем ломают и ломают снова. Если вы думаете, будто представляете собой такую ценность, с которой станут обращаться более бережно – двери открыты, идите. И не забудьте пожелать приятного аппетита тому, кто вас съест.
Р о м а н т и к: Нет и еще раз нет! Я не согласен, ни за что на свете с вами не согласен! Мне пятьдесят три года, я пережил, знаете, не меньше вашего, но я с вами не согласен. Нельзя же так, нельзя всех делить на волков и добычу. Люди обижают друг друга, но не потому, что злы, а потому что издерганы и усталы. Они нервны, неуверены и наэлектризованы – им нужна разрядка. Они гонятся за куском хлеба, но не потому, что жадны, а потому что им нужно есть...
Ж е н щ и н а: Своих ближних. Что за чушь вы несете! Много ли голодному надо? Накорми его, он и успокоится. А вот тот, кто сыт, но привык обжираться – тот будет жрать и жрать, пока не пожрет всех вокруг. Вот этих я ненавижу.
Р о м а н т и к: А вы должны их любить, да, любить, даже их.
Ж е н щ и н а: Опять должна! Да подите вы к черту с вашей «должна» и особенно с вашей любовью. Езжайте в Африку, залезьте в Лимпопо и целуйтесь с крокодилами. А я от них убегу. Подраться я с ними не могу, у нас разные весовые категории, так хотя бы убегу. Вы, кстати, тоже убежали.
Р о м а н т и к: Я ни от кого не бегал.
Ж е н щ и н а: Ну да, вас сюда прислали по обмену опытом.
Р о м а н т и к: Я здесь совершенно случайно.
Ж е н щ и н а: Все мы здесь совершенно случайно. И не только здесь. Вначале случайно рождаемся, затем случайно портим себе и друг другу жизнь. Вот только умираем закономерно, да и то в результате какой-нибудь дурацкой случайности.
Р о м а н т и к (твердо): Завтра меня здесь не будет.
Ж е н щ и н а: Никогда не загадывайте, что с вами будет завтра... Ну вот, второй раз за день я с вами говорю, и второй раз у меня гаснет сигарета. Вы ужасный человек.
Р о м а н т и к: Если я вам надоел, так и скажите.
Ж е н щ и н а: Так и говорю. Вы мне до смерти надоели. Оставьте меня одну или позовите сюда кого-нибудь другого.
Р о м а н т и к: Кого же?
Ж е н щ и н а: Кого угодно.
Р о м а н т и к: Хорошо, чтобы доставить вам удовольствие, я позову полититка.
Ж е н щ и н а: Ни в коем случае. Да он и не придет.
Р о м а н т и к: Почему?
Ж е н щ и н а: А за обедом вы ничего не заметили?
Р о м а н т и к: Да, его не было.
Ж е н щ и н а: Ну, вот.
Р о м а н т и к: А что случилось?
Ж е н щ и н а: С его точки зрения или с моей?
Р о м а н т и к: Для начала с вашей.
Ж е н щ и н а: Он окончательно выжил из ума.
Р о м а н т и к: А с его?
Ж е н щ и н а: Я ему нахамила. И он никого не желает видеть. Если вы постучитесь к нему, он спустит вас с лестницы. В этой старой пороховнице еще куча пороху. Правда, отсыревшего.
Р о м а н т и к: По-моему, вам доставляет какое-то, знаете, странное удовольствие говорить о людях гадости, что в глаза, что за глаза.
Ж е н щ и н а: Ага, я вообще жуткая скотина.
Р о м а н т и к: Вот-вот, это и есть ваша позиция: я, мол, дрянь и остальные ничем не лучше, и вообще всё дрянь. И ведем мы себя соответственно, так что оставьте нас в покое. А этой философией можно, знаете, оправдать действительно любую мерзость. Если мы не захотим быть лучше, чем мы есть, ну хотя бы казаться лучше, чем мы есть, если мы не будем стремиться к чему-то большему, к чему-то светлому – лучше бы нам вообще не родиться.
Ж е н щ и н а: Может и лучше. Да нет, вы снова ни черта не поняли. Я просто жутко невоспитанная, вот и всё. У меня язык сволочной. Но я ни о ком плохо не думаю, даже о вас. Я ведь вижу, что вы совсем не плохой человек, хотя, конечно, свинья редкостная.
Р о м а н т и к: Опять! Почему я свинья?!
Ж е н щ и н а: Потому что всё время учите меня жить. А это, в конце концов, свинство. Кто дал вам право думать, что я глупее вас? Мне ваши советы не нужны, я ими всё равно никогда не воспользуюсь, а от нравоучений меня тошнит. Обычное явление – одни живут, другие учат кого-то жить. Если вы такой умный, живите сами.
Р о м а н т и к: Я и живу, как знаю и как умею. У меня есть какие-то идеалы, что ли, которые помогают мне жить. Иногда мне, знаете, даже кажется, что и в моей жизни есть какой-то смысл. Меня всегда выручала жажда чего-то большего, та самая жажда, которая, может быть, превратила обезьяну в человека. Вы можете опять посмеяться надо мной, но именно дискомфорт, которого вы так боитесь, внутреннее несогласие с действительностью, было для меня вовсе не несчастьем, а величайшим утешением. Потому что я верил в перспективу и ждал от завтрашнего дня не крушения моего сегодняшнего маленького счастья, а спасения.
Ж е н щ и н а: Знаете, если бы вы прочли этот текст с эстрады, публика решила бы, что вы говорите всерьез, и освистала вас. А если бы вы произнесли это в церкви, люди подумали бы, что вы шутите, и выгнали вас вон за такое кощунство. Вы несчастный, нелепый человек, вы всюду не на месте. Почему в вас нет остроумия, самоиронии? Мы бы сейчас могли вместе посмеяться, а вы всё испортили и прочли очередную проповедь. Вы не романтик, вы зануда. Идите, постучитесь к политику и скажите, что я его зову.
Р о м а н т и к: Зачем?
Ж е н щ и н а: Чтобы он спустил вас с лестницы. Вы мне в самом деле надоели.

Входит хозяин

Х о з я и н: Я не помешал?
Ж е н щ и н а: Нет, ты, как всегда, кстати. Нам катастрофически не хватало Бога из машины. Салют!

Не выходит, а вылетает с террасы

Р о м а н т и к (смотрит ей вслед): На редкость вздорная женщина.
Х о з я и н: Это вы вздорных женщин не видели. Она еще ничего. По-женски ненормальна, так на то она и женщина. Вот жена моя – та была действительно сварливая баба.
Р о м а н т и к: Была? (Сочувственно): Она умерла?
Х о з я и н: Она-то? Вряд ли. Она, наверно, никогда не умрет. Говорят, люди со скверным характером долго не живут – здоровье у них, мол, портится от переизбытка внутреннего яда. Только те, кто так говорит, не учитывают интересный медицинский феномен: переизбыток яда у них, а здоровье портится у окружающих.
Р о м а н т и к: Ваша жена, она... ушла от вас?
Х о з я и н: Как бы не так. Чтобы сварливая жена ушла от мужа, с которым прожила пятнадцать лет? Не надейтесь. Кто ж еще станет терпеть ее выходки и постоянные сцены? А она без этого уже не может. Как корова – если не подоить ее вовремя, начинает мычать от боли. Вы думаете, я от хорошей жизни всё по дому умею? У меня, всё-таки, высшее техническое. В общем, это я от нее ушел.
Р о м а н т и к: Ушли? Бросили жену?
Х о з я и н: А вы как думали? Всякий чайник рано или поздно закипает. Если человека приучать к мысли, что он верблюд, он, в конце концов, начнет плеваться. Вот и я – плюнул. Она, конечно, удивилась: как так, пятнадцать лет она отравляла мне жизнь, и я терпел, а на шестнадцатый вдруг не захотел. Понимаете, если б я от нее сразу ушел, она бы не так удивилась. А тут – за столько лет и не одомашнился. Напоследок очень смешно получилось. Ей страшно не хотелось, чтоб я уходил, и до смерти хотелось устроить сцену. Она просто разрывалась на части. В конечном счете гадкий характер взял верх, и она закатила на прощанье такую сцену, что даже я удивился.
Р о м а н т и к: Значит, вы здесь, потому что поссорились с женой? Вы не обижайтесь, но это, знаете... как-то очень банально.
Х о з я и н: А чего мне обижаться? Это действительно банально. Миллионы мужчин ссоряться со своими женами, тысячи уходят от своих жен, и никто не делает это для того, чтобы показаться оригинальным. Хотя в наше подлое время я и такому не удивлюсь. Ведь я чего хотел? Жить в нормальной семье, заниматься любимым, в общем-то, делом... Я не гений, не проходимец, я обычный человек. Мне много не надо. Так ведь теперь человеку невозможно просто нормально жить. Всё смешалось, все помешались. Не люди, а жертвы консума. Зверье. Джунгли. Если не сожрут, то загрызут. Не загрызут сразу – будут каждый день отгрызать по кусочку. Вроде как она. «Почему мы живем хуже всех, почему ты не умеешь зарабатывать, как все нормальные люди?» «Кто, – говорю, – нормальные люди? Эти бандиты? Упыри с челюстью гиены? Поводыри народа с большой дороги?» А-а, не хочется вспоминать. Нет, вообще это нормально, что муж с женой иногда ссорятся. Но когда это становится чем-то вроде ритуала, автоматической привычки, тогда ощущение пошлости начинает давить вам на глаза. И если у вас хватит мужества, вы будете бежать – не от вашей сварливой жены, не от жалости или презрения к вам, обманутой женщине, не от страха быть раздавленной первым встречным и не от того, что вас считают старым сумасшедшим. Нет, вы будете бежать от этой гаденькой, серенькой пошлости, которая, как кислота разъедает вас изнутри.
Р о м а н т и к: И вы... счастливы? Теперь, здесь?
Х о з я и н: Счастлив? Вы хоть знаете, что это такое?
Р о м а н т и к: А вы?
Х о з я и н: Нет, не знаю. Не в этом дело. Я здесь спокоен. Я знаю, чем мне заняться, и знаю, что это нужно. Вон, забор покривился, надо его подправить. Потом еще что-нибудь. Спасибо жене – приучила меня всё делать самому.
Р о м а н т и к ( с усмешкой): А мы для вас – паразиты, так ведь?
Х о з я и н: Да вы не обижайтесь, я ведь не со зла. Мне в радость что-то делать, а если не только для себя – вдвойне удовольствие. Я в такие минуты забываю обо всем, даже о том, что все мы тут – мертвецы.
Р о м а н т и к: Почему мертвецы?
Х о з я и н: А кто же мы? Мертвецы, добровольно сбежавшие в могилу. Покойницкий клуб. Гастроли анотомического театра. Так ведь и хорошо. Нам этот мир не нужен, мы ему не нужны, да нам там и не место. И ему тут не место. Ничего живого здесь появиться не может.

Дверь на террасу слетает вдруг с петель, и вслед за нею, чуть не упав, вваливается здоровенный, коротко стриженый молодой человек лет 20-22.

Р о м а н т и к (испуганно отскочив в сторону): Ой! Вы кто?
М о л о д о й  ч е л о в е к (мрачно): Конь в пальто. Чего-нибудь полегче спроси.
Х о з я и н (глядя то на гостя, то на высаженную им дверь): Например?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Вот сами, типа, и придумайте. (Снимает с себя мокрую куртку и отряхивает капли воды с ежика темных волос). Чаю дадите? Я конкретно промок. Такой дождина пошел...

Входит женщина

Ж е н щ и н а: Что у вас тут происходит? Дверь, что ли, сломали? (Замечает молодого человека) Ого! Твоя работа?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ну.
Ж е н щ и н а: Воспитанные люди сперва стучатся в дверь, а потом уже ее ломают.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Учтем на будущее. Так дадите чаю или нет?
Ж е н щ и н а: Дадим. Хозяин, сделаешь ему чаю?
Х о з я и н: Могу и сделать. Минут пять подождешь?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ну.
Х о з я и н: Большое спасибо.

Выходит

Ж е н щ и н а: Ну, рассказывай.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Чего рассказывать?
Ж е н щ и н а: Ну не биографию же свою. Главное говори: ты куришь или нет?
М о л о д о й  ч е л о в е к (удивленно): Ну.
Ж е н щ и н а: Что «ну»?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ну, курю.
Ж е н щ и н а: Не человек, а сокровище. Закурим?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Можно (достает из кармана полусмятую пачку «Примы»). Угощайтесь, типа.
Ж е н щ и н а (долго смотрит на предложенную пачку, затем неожиданно и невесело смеется): Что ж, будем считать, что мое падение достигло логического завершения.
Р о м а н т и к: Что вы имеете в виду?
Ж е н щ и н а: То, что мне предлагают «Приму», и я от нее не отказываюсь.
Р о м а н т и к: У вас же есть вполне приличные сигареты.
Ж е н щ и н а: Не будьте свиньей (берет сигарету из пачки и подкуривает от протянутой молодым человеком зажигалки). Ох, до чего же легко вдруг сделалось! (С удовольствием и каким-то даже варварским наслаждением выпускает дым.)
М о л о д о й  ч е л о в е к (оскалбившись): Во прикольная тетка!
Ж е н щ и н а (поворачиваясь к нему): А по физиономии не хочешь? Какая я тебе тетка?
М о л о д о й  ч е л о в е к: А кто ж вы?
Ж е н щ и н а: Я – женщина. Постарайся запомнить, если хочешь достигнуть зрелого возраста и стать толстым и лысым.
М о л о д о й  ч е л о в е к: На фиг надо такой прикол!

Входит хозяин с чашкой чая и сахарницей

Х о з я и н: На, держи (протягивает ему чашку и ставит сахарницу на стол).
М о л о д о й  ч е л о в е к: Спасибо, типа (пьет чай, прихлюпывая).
Ж е н щ и н а: А не хлюпать ты не можешь?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Так горячий же.
Ж е н щ и н а: Хорошо. В следующий раз будешь пить чай холодным.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Чего вы мне всё замечания делаете?
Ж е н щ и н а: Для самоутверждения. Кроме того, во мне вдруг проснулся материнский инстинкт. Хочется, например, поставить тебя в угол. Или отшлепать.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Чё за хрень собачья? Вы чё, типа, чокнутая?
Ж е н щ и н а: Если не умеешь говорить по-человечески, то хотя бы матюгайся. А то – ни Богу свечка, ни черту кочерга. «Хрень собачья»! В жизни не слыхала ничего глупее.
М о л о д о й  ч е л о в е к (отставляя чай): Нет, блин, тут точно дурдом. Ну его на фиг, я пошел, еще, типа, покусают.
Ж е н щ и н а: А вот это, милый, дудки. Хочешь, чтоб я снова курила в одиночестве? Хозяин, свяжи его.
Х о з я и н: Ладно, не валяй дурака. Ты, парень, не бойся. Мы здесь не все сумасшедшие, только она.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ага, я понял. Вы, типа, шутники.
Ж е н щ и н а (бросает ему в чашку кусок рафинада): Вот тебе специальный приз за сообразительность.
Р о м а н т и к: Теперь понятно. Вы, стало быть, на всех пришельцев так набрасываетесь и перед всеми устраиваете спектакль.

Женщина корчит ему гримасу, высунув из сложенного в трубочку рта кончик языка

Фу!
Ж е н щ и н а: Сами вы «фу»! Романтический зануда без чувства юмора.
Х о з я и н: Ты что-то и в самом деле больно развеселилась.
Ж е н щ и н а: Это плохо?
Х о з я и н: Там видно будет. ( Молодому человеку): Еще чаю хочешь?
М о л о д о й  ч е л о в е к (сердито): Нет. Или токо холодный. Чтоб, типа, не хлюпать.
Ж е н щ и н а (восторженно): Видали? Он становится человеком!
М о л о д о й  ч е л о в е к (еще сердитей): А раньше я, типа, кем был?
Ж е н щ и н а: Обезьяной, милый, обезьяной. «Собачей хренью» без намека на интеллект. Сейчас хозяин сделает тебе горячий-прегорячий кофе, и ты будешь им хлюпать, пока стены этого дома не рухнут от вибрации. Ты как больше любишь, с коньяком или с ликером?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Не знаю. Ну, с ликером.
Ж е н щ и н а (воркуя): Сластена.
Х о з я и н: Ты совсем разошлась. А знаешь что, я, пожалуй, не буду делать для него кофе. Если хочешь, иди и приготовь сама. Мне еще надо починить дверь, которую вышиб этот любитель ликера.
Ж е н щ и н а: Не очень-то я испугалась. Уж кофе-то я еще сумею приготовить. Сиди смирно, мальчик, и никуда не уходи.

Уходит

Х о з я и н (глядя ей вслед): Ну-ну.

Выходит вслед за нею

Р о м а н т и к: Не принимайте близко к сердцу. Я сам пришел сюда всего сутками раньше. Они, знаете, из всех новоприбывших пытаются сделать идиотов. Но, кажется, без злого умысла.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Та ну вас. Чё вы меня парите? Здесь по приколу. Типа, цирк с зоопарком.
Р о м а н т и к: Что значит цирк с зоопарком?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ты чё, отец, типа, в зоопарке не бывал? Шимпанзей не видел? Прыгают по клетке, орут, лапами машут, а ты стоишь и тащишься с них.
Р о м а н т и к: Вы можете разговаривать нормальным языком?
М о л о д о й  ч е л о в е к: А я, типа, ненормально разговариваю?
Р о м а н т и к: Вообще-то нет.
М о л о д о й  ч е л о в е к (с интересом): А как надо?
Р о м а н т и к (расстерявшись): Ну... не знаю.
М о л о д о й  ч е л о в е к: А не знаешь, так хули плешь мне ешь?
Р о м а н т и к (меняя тему): Скажите, если не секрет, что вас сюда привело?
М о л о д о й  ч е л о в е к (уклончиво): Та так, по дури... Ничё, не бзди, отец! (Хлопает романтика по плечу.) Пересидим – и сделаем им триллер.
Р о м а н т и к: У вас там... в той жизни... были какие-то неприятности?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Слышь, отец, чё ты, как мент, в натуре, в душу лезешь? Тебе чё, докопаться по приколу? Ты у нас, типа, киножурнал «Хочу всё знать»?
Р о м а н т и к: Перестаньте, знаете, ерничать. И не тыкайте мне. Я вам в отцы гожусь.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ты мне, отец, в отцы не годишься. Ты батю моего видел? Он таких бакланов, как ты, бушлатом гонял. Не сердись, отец, достал ты меня.

Входит хозяин с девушкой

Х о з я и н: Вот, познакомься. Наш гость.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! А это кто?
Д е в у ш к а (тихо): Здравствуйте.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Привет, кисуля. Ты, типа, тоже тут живешь?
Д е в у ш к а: Да.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Не, ну тут явно по приколу! А они тебя, типа, прячут? Нехилая разборка. Небось, та прикольная тетка тебя спецом в чулане держит, чтоб людям не показывать. А чё, с нее станет.
Х о з я и н: Помолчи.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ага, разбежался, типа. А не слабо придумано – притащить ее сюда. Слышь, кисуля, давай знакомиться.
Д е в у ш к а: Не надо.
М о л о д о й  ч е л о в е к: Очень даже надо. А то придется всё время звать тебя «кисуля». Типа, мы «в  мире животных».
Р о м а н т и к: Перестаньте. Вы что, не видите, что она вас боится?
М о л о д о й  ч е л о в е к: А чё меня бояться? Я хороший мальчик, я кисуль не ем. Да, кисуля?

Девушка смотрит на него во все глаза

Во, видали, как на меня смотрит? Это она вас боится. Вы ее тут, типа, конкретно запрессовали.
Р о м а н т и к: Да она дрожит вся!
Д е в у ш к а: Мне холодно.
Р о м а н т и к: Хотите, я принесу вам теплую кофту? Или куртку?
Д е в у ш к а: Да, принесите, пожалуйста.
Р о м а н т и к (хозяину): Вы ведь побудете пока здесь? Нельзя же, знаете...
Х о з я и н: Не волнуйтесь.
Р о м а н т и к: Спасибо.

Уходит
 
Х о з я и н (почесывает подбородок, с усмешкой глядя на девушку и молодого человека): И я пойду. Дел полно.

Уходит вслед за романтиком

М о л о д о й  ч е л о в е к (вдогонку ему): Отец, с меня причитается! (Девушке): Ну, кисуля, так как тебя зовут?
Д е в у ш к а: Зачем вам?
М о л о д о й  ч е л о в е к: Ну, надо ж людям общаться. А без имени – какой-то гнилой базар. Ну, давай сюда, типа, свою ладошку, знакомиться будем (берет ее руку в свою). Меня Дима Крутов зовут. А тебя?
Д е в у ш к а (тихо, нерешительно): Дина.
Д и м а: Чего? Тоже Дима? Не понял. Ты чё, парень переделаный? Не, мне такой расклад не по приколу.
Д е в у ш к а (громче): Дина.
Д и м а (улыбаясь): Ну, вот это другой базар. А чё, конкретно – Дина и Дима. Ты токо погромче называйся, а то, типа, не так поймут. Чё ты стоишь-то, садись вон сюда (усаживает ее в кресло-качалку): Прикольный стульчик.
Д и н а: Спасибо.
Д и м а: Чё ты всё «спасибо-пожалуйста»? Не, оно, конечно, в тему, что ты вежливая, токо не перебарщивай, а то не уже не по кайфу получается. Давно тут?
Д и н а: Полгода.
Д и м а: Нормально. У меня б уже крышак поехал. А у тебя как?
Д и н а: Что у меня?
Д и м а: Крышак пока не едет?
Д и н а: Куда?
Д и м а (снова улыбаясь): Ох ты, прикольная моя! Ты, видать, еще та кисуля. Как это говорят – в тихом омуте, типа, черти водятся? Слышь, Дин, а у тебя уже парень был?
Д и н а: Как это?
Д и м а: Ну, что значит как. Как у всех.
Д и н а: Нет.
Д и м а: Может, ты еще, типа, не целовалась ни разу?
Д и н а (неожиданно резко): Нет, не целовалось.
Д и м а: Ни фига себе, сказал я себе. Ты, прям, эта... спящая красавица какая-то. А на качельках ты в детстве качалась?
Д и н а: Нет. Я высоты боюсь.
Д и м а: Так тут невысоко. Давай я тебя, маленькая, покачаю, типа (становится за спинкой кресла-качалки, на котором сидит Дина, и принимается его раскачивать). Ну чё, по приколу?
Д и н а: Да.
Д и м а: Не, ты скажи, по приколу или не по приколу?
Д и н а: По приколу.
Д и м а: Ну вот, а ты боялась. Не, ты молодец. Ты конкретная кисуля. Ты ведь не боишься?
Д и н а: Нет.
Д и м а: И не бойся. Я – где надо – грубый, а где надо – нежный.

Неожиданно притягивает спинку кресла к себе, наклоняется к Дине и целует ее. Дина поначалу приглушенно мычит, колотя его маленьким кулачком по спине, затем кулачок ее разжимается, и рука безвольно повисает).

А говорила, типа, не целованная. Да ты не кисуля, а дикая кошка какая-то. Еще раз поцелуемся?
Д и н а (странно глядя на Диму): Еще раз!

Дима вновь наклоняется к ней. Долгий поцелуй.  Входит  женщина с чашкой кофе и рюмкой ликера и романтик с вязаной кофтой и теплой курткой

Ж е н щ и н а: Нет, вот что значит запустить хозяйственные дела. Пока нашла этот чертов кофе, половину чашек расколотила. Пока варила, он три раза перекипа... (осекается при виде целующихся Димы и Дины. Несколько секунд стоит, как вкопанная, затем подходит к Диме и выливает кофе ему за шиворот)
Д и м а (отскакивает от Дины, орет): А-а-ааа!!! Ты чё, блин, совсем охренела?
Ж е н щ и н а: Это ты, милый мой, совсем «охренел». Тебя пустили в приличный дом, а ты набрасываешься на людей и душишь их прямо в кресле. Других мест мало?
Д и м а: Ага, душу! Типа, ты не видела, что мы целуемся!
Ж е н щ и н а: Как же я могла увидеть, если ты ее спиной своей загородил. Значит, ты ее не душил, а насиловал?
Д и м а: Это вы ее тут насилуете.
Р о м а н т и к (совершенно растерявшись, Дине): До... дорогая моя, я вам принес кофту и теплую куртку. Наденьте.
Д и н а: Спасибо, мне не холодно.
Р о м а н т и к (еще более растерянно): Но как же, вы ведь сами просили...
Д и н а: Ах, оставьте меня, пожалуйста, в покое.
Ж е н щ и н а (пристально глядя на нее): Шла бы ты, милая, в дом.
Д и м а: Чё вы ее, в натуре, гоните? Чё вы командуете? Типа, она сама не знает, где ей быть?
Ж е н щ и н а: Я ее не гоню. И не приказываю. Даже не советую. Я ее прошу. Скажи мне, милая, я тебе когда-нибудь о чем-то просила?
Д и н а: Нет.
Ж е н щ и н а: Тогда...
Д и н а: Хорошо (встает). Только это ничего не меняет, понятно?
Ж е н щ и н а: Понятно. Больше, чем ты думаешь. Прошу тебя, уйди.

Дина молча уходит

Д и м а (глядит Дине вслед, затем переводит взгляд на женщину): Ну, спасибо вам, типа.
Ж е н щ и н а: Типа, за что?
Д и м а: За кофе с ликером. Кофе вы мне за шиворот вылили, чё с ликером прикольного сделаете?
Ж е н щ и н а: Боюсь, что ничего особенного.

выпивает рюмку залпом, ставит ее на стол, поворачивается и уходит. Романтик некоторое время смотрит на рюмку, затем на Диму и уходит вслед за женщиной

Д и м а (оставшись один, качает головой): Блин, попал я. Из одного дурдома в другой.

Садится в кресло-качалку и принимается мерно покачиваться, мыча под нос
какой-то мотив.


КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Та же гостиная, что и в первой картине, только теперь, в вечерний час, она выглядит уютней. Мягко светится укрытая в абажур лампа на потолке, в камине разгорается по-новой огонь. Хозяин, присев перед камином на корточки, складывает в него оставшиеся поленья. На диване, закутавшись в плед, сидит женщина и по привычке курит – на сей раз автоматически, без видимого удовольствия, стряхивая пепел в небольшую стеклянную пепельницу, которую держит в левой руке

Х о з я и н: Ты чего в плед закуталась? Смотри, какой огонь разгорелся. Хорошо, тепло.
Ж е н щ и н а: Да, огонь это хорошо... Знаешь, я не мещанка, но... там... в той жизни... я иногда мечтала о своей даче, пусть совсем маленькой, но чтобы в комнате был камин, и чтобы в этом камине по вечерам горел огонь, а я бы просто сидела перед ним и смотрела, как он горит.
Х о з я и н: Ну вот, теперь у тебя и дача, и камин, и огонь в нем. И еще есть кому этот огонь развести.
Ж е н щ и н а: Да... Мне страшно повезло. Всем нам страшно повезло. Не представляю, что бы мы без тебя делали.
Х о з я и н: Слушай, мне что-то не нравится твое настроение. Я тебя не узнаю.
Ж е н щ и н а: Я сама себя не узнаю. Да нет, всё в порядке, просто я немного устала. Только не говори мне, что я устала от безделья, сама знаю, что я трутень.
Х о з я и н (усмехнувшись): Трутнями только самцы бывают. Ты у нас – королева пчел. Все ее с удовольствием обхаживают, кормят...
Ж е н щ и н а: Кормят, потому что потомства от нее ждут. А от меня какой приплод?
Х о з я и н: Брось. При чем здесь приплод?
Ж е н щ и н а: Может, ты забыл, но я, всё-таки, женщина.
Х о з я и н (негромко): Я-то как раз об этом не забыл.
Ж е н щ и н а: А раз не забыл, так должен понимать, что всякая женщина хочет иметь ребенка, возиться с ним, сюсюкать, тискать, сажать его на горшок и вытирать ему... (неожиданно хохочет, но не очень весело).
Х о з я и н: Это ты так шутишь?
Ж е н щ и н а (оборвав смех, после паузы): Нет, не шучу.
Х о з я и н: По-моему, тебе совсем не такого ребенка хочется, которого б ты на горшок сажала.
Ж е н щ и н а: А какого?
Х о з я и н: Взрослого. Молодого, красивого, нахального, глупого. Вот с таким бы ты и посюсюкала, и потискала его.
Ж е н щ и н а: Знаешь что, закрой, если не трудно, рот. Ты на что намекаешь?
Х о з я и н: Ни на что не намекаю. Ты что, дурочка, чтобы тебе намекать? Ты умная женщина и сама всё отлично понимаешь.
Ж е н щ и н а (раздавив сигарету в пепельнице): Слушай, дорогой мой, а ты меня случайно не ревнуешь? Ты эти глупости брось.
Х о з я и н: Что ты называешь глупостью?
Ж е н щ и н а: Семейные сцены без семьи. Или тебе их в прежней жизни не хватило? Я думала, у тебя до конца дней иммунитет выработался.
Х о з я и н: Иммунитет против чего?
Ж е н щ и н а: Против женщин. Против нас, хитрых, поганых, стервозных баб. Ведь как было хорошо – живем рядом, но остаемся просто друзьями, без этих дрязг и неурядиц.
Х о з я и н: Как бревна в поленнице.
Ж е н щ и н а: Нет уж, не надо как бревна. Они чересчур интимно прижимаются друг к другу. Я предпочитаю сохранять дистанцию.
Х о з я и н: На дистанции дети не рождаются.
Ж е н щ и н а: Давай-ка прекратим этот разговор. Я от тебя за сегодня выслушала больше упреков, чем за всё время нашего знакомства. С появлением в доме этого юного неандертальца все точно взбесились.
Х о з я и н: Вот именно.
Же н щ и н а: Ты опять? Перестань ревновать меня к ребенку! Тем более, у тебя на это никакого права.
Х о з я и н: Ревновать? Ты с ума сошла. Я никого ни к кому не ревную. Во-первых, он действительно ребенок. Во-вторых, не вполне человеческий ребенок. В-третьих, ему до тебя никакого дела.
Ж е н щ и н а: А ты почем знаешь, до кого ему дело?
Х о з я и н: Знаю. И ты знаешь.
Ж е н щ и н а: Раньше я тебя жалела. А теперь начинаю сочувствовать твоей бывшей дуре-жене. По-моему, не она тебя, а ты ее доводил до белого каления.
Х о з я и н: А я тебя никогда не жалел. Я всегда считал, что тебе очень комфортно с твоим несчастьем. Не будь его, ты бы не знала, чем себя занять.
Ж е н щ и н а (отбрасывая плед): А ты, оказывается, сволочь. Убирайся отсюда! А лучше дай мне вон то полено.
Х о з я и н (усмехнувшись): Зачем тебе полено?
Ж е н щ и н а: Чтоб огреть тебя по твоей безмозглой башке! Иди к черту!
Х о з я и н: Что ж, пойду. Только, с твоего позволения, не к черту, а на кухню. Должен же кто-то в этом доме готовить ужин.
Ж е н щ и н а: Фу, какая мелкая месть!

Входит Дина

О, еще одно явление. Ты с чем пожаловала?
Д и н а: А в чем дело? Я в этом доме могу находиться, где хочу.
Ж е н щ и н а: Молодец, быстро усваиваешь уроки.
Х о з я и н: Так. Теперь ты за нее возьмешься? Очень хорошо. Я пошел на кухню.

Уходит

Ж е н щ и н а (ему вдогонку): И не забудь там, на кухне, когда будешь плиту растапливать, стукнуть себя поленом по голове! (Дине): Ну, садись, чего стоишь.

Подвигается на диване, Дина присаживается рядом с ней

Что хорошего скажешь?
Д и н а: А что вам хочется услышать?
Ж е н щ и н а (более миролюбиво): Послушай, милая моя...
Д и н а: Я вам не милая. У меня есть имя.
Ж е н щ и н а: Да? Правда?
Д и н а: Да. И у вас, между прочим, тоже. Только вы его забыли.
Ж е н щ и н а: И тебе советую: забудь.
Д и н а: Нет уж. Я его слишком долго не вспоминала. «Милая, любезная, девушка...» Как это противно. Как будто и к тебе обращаются, и не к тебе. А вам самой не противно? Вам не хочется, чтоб вас называли по имени?
Ж е н щ и н а: Нет, не хочется. «Женщина» – лучше любого имени. К тому же, с прежнем именем у меня связаны не самые приятные воспоминания.
Д и н а: Какие?
Ж е н щ и н а: А вот это, милая моя, не твое дело.
Д и н а: Еще раз повторяю, я вам не милая. Меня зовут Дина.
Ж е н щ и н а: Дина? На твоем месте я бы не слишком бравировала таким именем.
Д и н а: А чем бы вы бравировали на моем месте?
Ж е н щ и н а: Наверно, ничем.
Д и н а: Вы правы. Такой, как вы меня раньше знали, мне и вправду нечем было похвастать. Но вы ведь меня и не знали. Вам просто не было до меня дела. Вам ни до кого нет дела.
Ж е н щ и н а: А тебе есть до кого-нибудь дело?
Д и н а: Да. Теперь есть.
Ж е н щ и н а: Послушай, ми... послушай, Диночка (пытается погладить ее по голове, но Дина отшатывается), я вовсе не желаю тебе зла, но сама подумай: кто он такой? И кто ты такая. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань.
Д и н а: Сами придумали?
Ж е н щ и н а: От вашего поколения свихнуться можно. Почему вы книг не читаете?
Д и н а: А вы много пользы для себя вычитали? И, потом, он не конь.
Ж е н щ и н а: Еще какой! Настоящий жеребец. Гормоны из него чуть ли не наружу прут.
Д и н а: Так вы его гормоны ко мне ревнуете?
Ж е н щ и н а: Ты с ума сошла! Я? Ревную?
Д и н а: Вы. Ревнуете.

Женщина не слишком естественно хохочет

И смех ваш насквозь фальшивый. И сами вы насквозь фальшивая. Вы думаете, я всё это время только в окно или в потолок смотрела? Ошибаетесь. Я про каждого из вас такое знаю, что вам бы страшно стало.
Ж е н щ и н а: Мне уже страшно. Жила себе этакая фарфоровая куколка с намалеваным личиком, слова от нее не услышишь, а тут – нате вам, заговорила. Да еще какими словами!
Д и н а: Ошибаетесь. Не куколка, а мумия. Заживо забальзамированная и спеленутая. Как он сказал – спящая красавица.
Ж е н щ и н а: Он сказал? Надо же, никогда бы не подумала, что он знает про спящую красавицу.
Д и н а: Ну да, он же жеребец, по-вашему.
Ж е н щ и н а: А, по-твоему, он, конечно, прекрасный принц, который разбудил тебя своим поцелуем, больше похожим на засос?
Д и н а (смутившись): Я... я такого не говорила.
Ж е н щ и н а: И не говори. И без того уже достаточно глупостей сказано. Жалко мне тебя.
Д и н а: Не верю я вам. Вам никого не может быть жалко, кроме самой себя.
Ж е н щ и н а: Именно поэтому мне теперь тебя и жалко. Слишком уж всё повторяется на этом свете. Внешне всё меняется, чуть ли не до уродства, а по сути – ни черта не меняется.
Д и н а: Всё равно я не верю ни в вашу жалость, ни в ваше сочувствие. Если бы вы когда-нибудь по-настоящему мне сочувствовали, вы бы за это время нашли минутку со мной поговорить. Вы бы сели со мною и распросили меня обо всем – и почему я здесь, и как я жила раньше, и...
Ж е н щ и н а: У меня нет привычки лезть к людям в душу. Захотят – сами расскажут.
Д и н а: Это потому, что вы всех по себе меряете. Но есть и другие люди, которым, может, и хотелось бы кому-нибудь всё рассказать, поплакаться, но решиться на это они не могут. Им помощь нужна, им нужно, чтоб кто-то их вынудил к этому. А их вместо этого окружают какой-то стеной молчания, так что они уже сами превращаются в кусок этой стены.
Ж е н щ и н а: Что же ты не захотела рассказать обо всем романтику? Он был довольно настойчив.
Д и н а: Он милый и добрый человек...
Ж е н щ и н а: Но глупый, да?
Д и н а: Нет, не глупый! Я этого не говорила!
Ж е н щ и н а: Так в чем же дело?
Д и н а: Сама не знаю.
Ж е н щ и н а: А я знаю. Тебе просто не о чем рассказывать. Абслютно не о чем. Если бы ты чего-нибудь натворила, можно было бы похвастаться или хотя бы повиниться – это уж как тебе больше нравится. Можно рассказать о том, что ты, к примеру, кого-то зарезала. Но рассказывать о том, что ты кого-то не зарезала...
Д и н а: По-вашему, лучше кого-то зарезать? Что ж, вы и из этого сумели бы сделать себе пиар.
Ж е н щ и н а: Чего сделать? Что это за новое издевательство над языком?
Д и н а: Пиар. Саморекламу. Я не знаю, что с вами когда-то случилось, но вам от этого совсем не плохо, а наоборот. Вы чувствуете себя от этого значительней. Вы наслаждаетесь своим унижением. Вам нравится ощущать себя оскорбленной, обманутой, растоптаной. Без этого вы были бы просто никто.
Ж е н щ и н а (кричит в сторону кухни): Это ты ее подговорил? Нашел себе союзницу? Сволочь же ты! (Девушке, без особой злобы, скорее устало): Пошла вон, дура.
Д и н а: Никуда я не пойду. Не нравится правду слушать – сами уходите. Мне и здесь... (с вызовом) прикольно.
Ж е н щ и н а: Молодец. Ты действительно больше не мумия. Человека из тебя еще, правда, не вышло, но говорящий попугай уже получился.

По лестнице спускается романтик

Ага, а вот и наш милый, добрый человек. Что, надоело сидеть наверху? У вас кроме клаустрофобии еще страх высоты?
Р о м а н т и к: А вы откуда знаете? Извините, если помешал. Просто в доме так вкусно, знаете, пахнет... Даже в моей комнате чувствуется. Хозяин готовит праздничный ужин?
Ж е н щ и н а: Праздничный? Что еще за праздник? День независимоcти Буркина Фасо?
Р о м а н т и к: Ну как же, вы ведь сами говорили, что у вас до вчерашнего дня было всего две незанятые комнаты. Теперь они заняты, дом, так сказать, укомплектован.
Ж е н щ и н а: Слушайте, вы иногда говорите умные вещи. Пошлем всё к черту и будем праздновать. С вином, цыганами и медведем.
Р о м а н т и к: Каким медведем?
Ж е н щ и н а: Верно, медведя у нас нет. И цыган тоже. Значит, просто с вином. Напьемся сегодня пьяные и будем дебоширить. Слушайте, а, может, вы изобразите медведя? Вы умеете рычать и плясать под бубен с балалайкой?
Р о м а н т и к: Я вас, знаете, не понимаю.
Ж е н щ и н а: Правильно, какой из вас медведь. Политик! Вот этот и зарычит, и спляшет, если надо. Немедленно иду к нему мириться! А вы поговорите с проснувшейся красавицей. Ей до смерти хочется с вами пооткровенничать.
Д и н а: Перестаньте.
Ж е н щ и н а: А разве нет? Сама же говорила. (Романтику): Будьте понастойчивей. Иначе красавица снова уснет.

Уходит

Р о м а н т и к (Дине): Вы правда хотели со мной поговорить?
Д и н а: Нет.
Р о м а н т и к (разочаровано): Нет?
Д и н а: То есть... Я не против с вами поболтать, только обо мне говорить не будем, ладно?
Р о м а н т и к: О ком же тогда?
Д и н а: Давайте о вас. Вас как зовут?
Р о м а н т и к: Меня зовут романитик.
Д и н а: Нет, так человека звать не могут.
Р о м а н т и к: А политиком или хозяином человека могут звать?
Д и н а: Тоже не могут! Почему вы все боитесь своих имен? Нет, можете не отвечать. Я вас понимаю, я сама боялась своего имени. А теперь вот больше не боюсь.
Р о м а н т и к: И как же вас зовут?
Д и н а: Дина.
Р о м а н т к: Дина... У вас очень красивое имя.
Д и н а: Правда?
Р о м а н т и к: Правда. Звучит нежно, как колокольчик. Дин-дин-дина...
Д и н а: Это вы смеетесь надо мной?
Р о м а н т и к: Что вы, я бы никогда себе этого не позволил!
Д и н а: Верно, вы бы не позволили. Извините. Вы действительно хороший и добрый человек.
Р о м а н т и к (радостно): Вы серьезно?
Д и н а: Совершенно серьезно. Вы самый лучший человек в этом доме.
Р о м а н т и к (одновременно смущен и счастлив): Диночка... Диночка, вы... (Обеими руками хватает ее руку и прижимает к себе.) Вы не представляете, что это для меня значит.
Д и н а (высвобождает руку): Извините. Не сердитесь. Вы меня не так поняли.
Р о м а н т и к: Молчите, молчите, не надо ничего говорить. Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
Д и н а: Вы пишете стихи?
Р о м а н т и к: Я? (Смущенно): Нет. Вообще-то, это Гёте.
Д и н а: Гёте? Ну да, знаю, конечно. Это ведь он написал про коня и трепетную лань?
Р о м а н т и к: Это Пушкин, Диночка. Впрочем, неважно...
Д и н а (раздражаясь): Почему это неважно? Вам что, нравится считать меня дурочкой? Что вы меня утешаете, как ребенка?
Р о м а н т и к (растерянно): Я... я ничего такого... Я, знаете...
Д и н а: Ладно, не обижайтесь. А Пушкину вашему передайте, что всё зависит от коня. С мерином лань в упряжку не пойдет, а с жеребцом – очень даже.
Р о м а н т и к: Я вас, знаете, не совсем понимаю.
Д и н а: И не надо понимать. А почему вы сами стихов не пишете?
Р о м а н т и к: Для этого нужен талант. У меня его, увы, нет.
Д и н а: Жалко. А к чему у вас есть талант?
Р о м а н т и к: Может быть, ни к чему. Ведь любить жизнь, мир, людей – это не талант. Или талант? Как вы думаете?
Д и н а: Смотря как любить. Если как жеребец – то талант. А если как мерин – то смех один.
Р о м а н т и к: Зачем вы нарочно хотите кое от кого заразиться цинизмом? Вы ведь на самом деле совсем не такая.
Д и н а: А откуда вы знаете, какая  я на самом деле? Может, я еще циничнее и злее, чем эта самая кое-кто.
Р о м а н т и к: Нет, этого не может быть. Вы – такая юная, такая хрупкая, такая беззащитная и трепетная...
Д и н а: Как лань?
Р о м а н т и к: Ну при чем здесь лань! Вы – девушка, прекрасная, добрая и нежная.
Д и н а: Это вы меня такой вообразили. А я еще сама толком не знаю, какая я.
Р о м а н т и к: Наверно, вы правы. Вас еще нужно изваять. И я не позволю, чтобы вы достались какому-то, знаете, грязному лепиле, какому-то животному...

На площадке верхнего этажа появляяется Дима

Д и м а: О ком базар, отец? Кого тут животными пугают? Типа, про меня, что ли?
Р о м а н т и к: Да, про вас! Про тебя!
Д и м а (спускаясь по лестнице): А я, отец, не в обиде. Животное – значит, типа, живое (останавливается перед романитиком, нависая над ним). По приколу мне твое погоняло. Вон я какой – молодой, здоровый, сильный. А вы тут все – так, типа, плесень. Аудитория для крематория.
Р о м а н т и к (чувствуя себя неуютно от Диминого нависания): Надо же, какие вы, оказывается, слова знаете.
Д и м а: Я, отец, такие слова знаю, какие тебе в гробу не снились. (Дине): Чё он тут тебе втирал?
Д и н а: Перестань, Дима. Ничего особенного.
Р о м а н т и к: Дима? Вот этого облома зовут Димой?
Д и м а: Я, типа, не понял. Чё за облом? И чего это меня не могут Димой звать? Тебя-то самого как зовут?
Р о м а н т и к (жестко): Меня зовут романтик.
Д и м а: Прикольно. Токо тупо и длинно. Я тя Ромой буду звать, ладно, отец?

Дина неожиданно фыркает

Во, слыхал? Смех, типа, лучшее одобрение. Чё, Рома, решил подруге моей по ушам проехаться? Так я не против – едь, токо осторожно. Чтоб, типа, на повороте не занесло.
Р о м а н т и к: Я вам не Рома. Я...
Д и м а: Всё, отец, уймись. Я ж сам мужик, всё понимаю – перед телкой надо мажор держать. Будь ты, типа, помоложе, поздоровее, я б тя, будь уверен, конкретно обломал, а так – на фиг мне себе репу парить? Ты токо, отец, поскромнее, не надо, типа, моим добродушием злоупотреблять.
Р о м а н т и к (Дине): Значит, вам такие стихи нравятся?
Д и н а: Да. Нравятся.
Д и м а: Я чё-т не понял. Какие еще, на фиг, стихи?
Р о м а н т и к: Ну, как же. Тут, знаете, Диночка недавно жалела, что я стихов не пишу. А ваша речь для нее, судя по всему, эталон поэзии.
Д и м а: Ты, отец, полегче насчет всяких там... эталонов. Я мальчик нежный, могу и в ухо дать. И насчет «диночек» тоже. Я ревнивый, как отель.
Р о м а н т и к (невольно фырккает): Как кто?
Д и м а: Как отель. Ты что, отец, культурный, типа, человек, а такой поговорки не слыхал?
Р о м а н т и к: Может, как Отелло?
Д и м а: Отелло, брателло... Завязывай, отец, по-блатному базарить. Типа, нормального языка не знаешь?

Романитик, не выдержав, валится на диван и стонет от хохота, напоминающего истерику

Блин, еще один псих. Полна дурка огурцов. Слышь, Дин, они тут не заразные?
Р о м а н и т и к: Заразные, страшно заразные! (Неожиданно вскакивает с дивана и, выставив голову вперед, с рычанием наступает на Диму): Р-рррр!!
Д и м а (отступая): Ты чё, отец, ты, типа, не дури...
Д и н а (закрывая Диму собою): Не смейте его трогать!
Р о м а н т и к (погромче): Р-ррррррр!!!

На площадке верхнего этажа появляются женщина и политик. Некоторое время остолбенело наблюдают творящееся внизу

Ж е н щ и н а: А я переживала, что у нас медведя нет. Вот уж не подозревала в вас таких талантов. Может, вы и плясать умеете?
Р о м а н т и к (несколько смущенно садится на диван): Я вам не клоун.
Ж е н щ и н а: Жаль. А я уж думала, что приятно ошиблась в вас. Думала, вы не боитесь показаться смешным. (Политику): Придется, всё-таки, вам танцевать.
П о л и т и к: Что? Ты для этого извинялась? Ты для этого меня позвала? Чтоб по-новой устраивать балаган? Я сейчас же...
Ж е н щ и н а: Всё-всё, умоляю, не сердитесь. Мир во всем мире во веки веков. Не будем портить праздничный ужин.
Д и м а: Праздничный ужин?
Ж е н щ и н а: Да. В честь полной и безоговорочной капитуляции дома перед жильцами.
Д и м а: Праздничный – это, типа, с водкой?
Ж е н щ и н а: Это, типа, с вином, неандерталец.
Д и м а: Я вина не люблю. Тупой в нем кайф. Чё, водки совсем, типа, нету?
Ж е н щ и н а (спускается вниз, ведя на всякий случай за руку политика): Нету. Приучайся к красивой жизни.
Д и м а: Чё за красивая жизнь без водки? А виска у вас есть?
Ж е н щ и н а: Что? Ах, виски... Тоже нет. Коньяк тебе подойдет?
Д и м а: Ну, типа, за неимением горничной...
Р о м а н т и к (Дине): Диночка, он же алкоголик.
Д и н а: Я тоже буду коньяк.

Романтик сокрушенно разводит руками

Ж е н щ и н а: Правильно. Давайте все напьемся. (Романтику): И вы тоже. Покажите, на что вы способны. Докажите, что вы романтик не только на словах, но и на деле.
Р о м а н т и к: Я не знал, что романтика измеряется в градусах.
Ж е н щ и н а: А в чем же по-вашему? В цветах и серенадах у балкона? Так вы и на это не сподобились. Какой-то уж вы чересчур правильный для романтика. Боюсь, вы вообще не способны на поступок.
П о л и т и к: Я возвращаюсь к себе, наверх. У меня важнейшие дела, а здесь какое-то скоморошество. Балаган, цирк-шапито.
Ж е н щ и н а: Дорогой мой, так ведь в цирке весело. Умоляю вас, останьтесь. Сейчас мы все сядем ужинать, звенеть фаянсом о хрусталь, и даже я буду вести себя прилично, даю вам слово. (В сторону кухни): Хозяин, помочь тебе накрыть на стол?
Г о л о с  х о з я и н а  и з  к у х н и: Ты сегодня уже разбила три чашки.
Ж е н щ и н а: Не будь мелочным. (Диме): Видишь этот сервант?
Д и м а: Ну.
Ж е н щ и н а: Достань из него бокалы и рюмки.
Д и м а: А чё я?
Ж е н щ и н а: Кто же, если не ты, милое чудовище? Политик – человек уважаемый, романтик – человек неуклюжий. А Дина поможет мне накрыть на стол, верно, Дина?
Д и н а: Я-то помогу. Только не надо называть его чудовищем. У него имя есть.
Ж е н щ и н а: Что? И у этого? И какое же?
Д и н а (нараспев): Дима.
Ж е н щ и н а: Кошмар. (Диме): Ты – Дима? И как же тебя мама в детстве называла? Димуля? Митюля?
Д и м а (залившись краской): Не скажу.
Ж е н щ и н а: Смотрите, как он покраснел! (Решительно): Нет уж, милый, не скажешь – никакого тебе коньяка не будет. Ну?
Д и м а: Отстаньте, типа.
Р о м а н т и к: В самом деле...
Ж е н щ и н а: Всем молчать! Наступает момент истины. Ну, давай, Димочка, смелее, иначе я сама придумаю тебе прозвище, какое ни тебе, ни твоей маме не снилось. Ну? Раз! Два! Три!
Д и м а: Тюлька.
Ж е н щ и н а: Как?
Д и м а: Тюлькой она меня называла.
Ж е н щ и н а (заливается хохотом): Прелесть! Ну, спасибо, родной. У меня снова прекрасное настроение. Господа, кого обидела – прошу прощения. Кто обидел меня – прощаю. Жизнь чудо как хороша. Дина, пойдем со мной на кухню. Тюлечка, не забудь про бокалы и рюмки.
 
Приобняв Дину, выходит с нею на кухню

Р о м а н т и к: Удивительная, по-своему, женщина.
П о л и т и к: Да уж... В средние века таких на костре сжигали. Я, разумеется, против зверств инквизиции, но в данном случае я бы их поддержал. (Диме): Ну-с, молодой человек, приятно познакомиться. Насколько я понял – Дмитрий?
Д и м а (польщенно): Можно просто – Дима.
П о л и т и к: Нет уж, позвольте величать вас Дмитрием. Хотя бы в пику этой невыносимой особе. Ну-с, и каковы ваши...
Р о м а н т и к: Только не надо распрашивать его о политических убеждениях. Не стоит, знаете, портить аппетит перед ужином.
П о л и т и к (косо глянув на романтика, поворачивается снова к Диме): Мы обязательно продолжим наш разговор. За ужином, в теплой, непринужденной обстановке. Меня, Дмитрий, чрезвычайно интересует, чем живет молодое поколение. В конце концов, именно вам оставляем мы этот мир. Хочется думать, что он в надежных руках.
Д и м а (с восторгом глядит на политика): Будь спок, отец... То есть, будьте спокойны, мы, типа, не подкачаем, забабахаем миру фейерверк.
П о л и т и к: Рад это слышать. Доставайте, Дмитрий, бокалы.

Дима направляется к серванту, достает фужеры и рюмки

Р о м а н т и к: Заигрываете с молодежью? Немного, знаете, дешево.
П о л и т и к: Не заигрываю, а поощряю. Перспектива, любезный, перспектива. Посмотрите, какой огромный, какой матерый детина. Только пострижен чересчур коротко, а в остальном ... Такой удержит мир в руках!
Р о м а н т и к: В лапах. Не боитесь, что он этими лапами мир раздавит?
Д и м а (возвращается к столу, сжимая по три фужера в каждой руке): Не бзди, Рома, не раздавлю. Я мальчик суровый, но нежный.

Ставит фужеры на стол и отправляется за рюмками

П о л и т и к: Понятно? Суровый, но нежный. Грубый, но надежный. Сила, молодость, жизнь – вот чего нам не хватает. Без этого мир задохнется, превратившись в склеп.
Р о м а н т и к: Я, знаете, всю жизнь считал себя идеалистом. А политиков –  людьми сугубо практичными. То ли я всю свою жизнь ошибался, то ли романтизм – единственный трезвый взгляд на вещи, а политический прагматизм – ничто иное как наркотический дурман или буйное помешательство.
Д и м а (возвращаясь к столу и расставляя на нем рюмки): Тупишь, Рома. Вот дед политику хавает. Блин, я жрать хочу.

Появляются женщина, Дина и хозяин с тарелками в руках

О, блин, наконец. Пахнет прикольно. Это, типа, чё?
Ж е н щ и н а: Это, типа, жаркое, Тюлечка. А к нему – сыр, ветчина и салат.
Д и м а: А селедка есть? Что я, типа, лошадь, салатом закусывать?
Ж е н щ и н а: А что ты собираешься селедкой закусывать? Коньяк?
Д и м а: А чё, нельзя?
Ж е н щ и н а: Тюлечка, это варварство.
Х о з я и н: Что еще за «тюлечка»?
Ж е н щ и н а: Ты разве не знаешь? Диму в детстве Тюлькой называли.
Д и м а (гневно): Слышь, вы...
Ж е н щ и н а: Всё-всё, замолкаю. Я же обещала вести себя прилично. Давайте сядем за стол.

Все рассаживаются

Д и м а: А коньяк?
Ж е н щ и н а: Ах, да! Сидите, сидите – я сама принесу.

Уходит

Д и н а: Зачем ты ей про Тюльку рассказал?
Х о з я и н (усмехнувшись): Так это правда?
Д и м а: Ну, правда... Вцепилась в меня, как клещ. Чё я, виноват, типа?
П о л и т и к: Вы, Дмитрий, абсолютно ни в чем не виноваты. Мало ли, как кого из нас когда-то называли. Меня вот... хе-хе. Нет-нет, в другой раз.
Р о м а н т и к: А всё-таки?
П о л и т и к: Излишнее любопытство, молодой человек, вредит. Вспомните Никсона.
Р о м а н т и к: Какого еще Никсона?
П о л и т и к: Того самого, который любил прослушивать чужие разговоры. Вылетел из Белого Дома так, что ахнуть не успел. Кстати, Дмитрий, вы мне так и не ответили насчет ваших политических убеждений.
Р о м а н т и к: Что вы к нему пристали? Посмотрите на него: какие у него могут быть политические убеждения?
Д и м а: А чё ты, отец, лезешь? Тебя, типа, спрашивают?
Р о м а н т и к: Ну, хватит! По какому праву ты мне «тыкаешь»?
Д и м а: А ты чего мне «тыкаешь»?
Р о м а н т и к: Хорошо, я буду говорить вам «вы».
Д и м а: А я те всё равно буду говорить «ты».

Появляется женщина с двумя бутылками красного вина и бутылкой коньяка

Ж е н щ и н а: Тюлечка, ты опять с кем-то ругаешься? Перестаньте, господа, я принесла вам мир (ставит бутылки на стол).
Д и н а: Не смейте называть его Тюлечкой!
Ж е н щ и н а: А разве я сказала «Тюлечка»? Извините, я нечаянно.
Д и н а: Нет, вы нарочно! Вы ничего не делаете нечаянно.
Ж е н щ и н а: Тебя послушать, так я просто какая-то Екатерина Медичи. Я ведь так и возгордиться могу.
П о л и т и к (кивая): Умнейшая была женщина. Но – между нами – стерва, каких поискать.
Д и н а: Вот-вот.
Ж е н щ и н а: Прикуси-ка, милая, язык. Хозяин, будь добр, открой вино.

Хозяин открывает штопором вино, а Дима отвинчивает закрутку коньячной бутылки

Д и м а (Дине): Ну, ты как, со мной?
Д и н а (подставляет рюмку): Да.
Р о м а н т и к: Диночка, этот коньяк, знаете, прекрепкая штука.
Д и м а: Уймись, отец, тебе не наливают (льет в динину рюмку коньяк).
Ж е н щ и н а: Так, у всех налито? Внимание, сейчас политик скажет тост.
П о л и т и к: Почему я?
Ж е н щ и н а: На правах самого старшего и самого мудрого.
П о л и т и к: Если я чего-то научился опасаться, так это твоих комплиментов. Ладно (постукивает вилкой по бокалу). Дорогие друзья! Сегодня произошло то, чего мы с таким нетерпением и – не побоюсь этого слова – с такой надеждой ожидали. И не мы одни. Сам дом, приютивший нас под своею крышей, казалось, ждал, когда мы, наконец, его заполним. Я совершенно уверен, что не только у живых существ, но и у предметов есть душа. Они всё чувствуют и всё понимают. Если мы будем любить наш дом, он ответит нам любовью. Если мы будем расшатывать его, он рухнет нам на головы. Я предлагаю выпить за дом, в котором мы живем.
Ж е н щ и н а: Браво. Поверьте, я без задней мысли. Можно, я вас поцелую?
П о л и т и к (смутившись): Вот еще, новости... Ну, целуй.
Ж е н щ и н а (поцеловав его в щеку): Еще раз – браво. Никогда не думала, что услышу от вас что-нибудь путное.
П о л и т и к: Вот теперь я тебя узнаю. Но я не в обиде.
Д и м а: Конкретный дед! То есть, типа, извините, я не то...
П о л и т и к: Ничего, Дмитрий, вы мне тоже чрезвычайно симпатичны. В вас есть какая-то варварская, звериная сила жизни, которой нам так не хватает. Зря вы так коротко стрижетесь, вам бы очень пошли длинные волосы. Чем вы раньше занимались?
Д и м а (растерявшись): Ну, разным, типа. Мож, выпьем сначала?
Ж е н щ и н а: В самом деле, давайте выпьем. Беседовать на трезвую голову – извращение.

Все чокаются бокалами и рюмками и пьют
Д и м а (выпив до дна): Ху-у, конкретное пойло. Типа, французский?
Ж е н щ и н а: Типа, армянский.
Д и м а: А еще можно?
Р о м а н т и к: Вы бы, знаете, не частили, а то напьетесь.
Д и м а (удивленно): Ясен бубен, напьюсь. А на хрена ж мы еще пьем?
Р о м а н т и к: Изумительная логика.
Ж е н щ и н а: Оставьте вашу логику, рассудительный романтик. Берите пример с молодежи. (Смотрит на Дину, едва пригубившую коньяк): А ты что же? Что это за выцеживание по капле? Изволь соответствовать.
Д и н а: Так он крепкий.
Х о з я и н: Хочешь, чтоб она напилась? Не пей коньяк, Дина. Давай я тебе вина налью.
Д и н а: Нет (выпивает свою рюмку залпом, выпучивает глаза и, прикрыв рот ладонью, шумно выдыхает в нее).
Ж е н щ и н а: Браво. Мастерски. Чувствуется подлинный талант. Выпей еще рюмочку.
Х о з я и н: Прекрати. Больше я ей пить не позволю.
Д и н а (вытирая глаза салфеткой): А кто вы такой? Чего вы раскомандовались? Димочка, налей нам еще.
Х о з я и н: Димочка тебе больше не нальет.
Д и м а: А вот налью.
Х о з я и н: Дима, не будь дураком.
Ж е н щ и н а: Будь дураком, Тюлечка.
Р о м а н т и к: Прекратите! Как вам не стыдно! Неужели вы ради своих амбиций готовы шагать через головы?
Ж е н щ и н а: Лучше шагать через головы, чем на них наступать. А вы, романтический слон, наступили бы всею своей неуклюжей ножищей, только бы защитить ваши вздорные принципы.
Р о м а н т и к: На чьи это головы я наступаю?
Ж е н щ и н а: На мою, например.
Р о м а н т и к: На вашу и наступить не жалко.
П о л и т и к (хватает вилку и со звоном швыряет ее на тарелку): А ну, хватит! Очумели вы, что ли? Слушали мой тост, целовали меня, а всё, оказывается, мимо ушей. Вслушайтесь! Вслушайтесь в собственные речи и в звуки дома. Слышите, как он скрипит?

Все затихают. За окном раздается стук

Д и м а: Стучит, в смысле.
Х о з я и н: Дятел.
Д и м а: Чего?!
Х о з я и н: Это дятел прилетел на сосну. Он всё время к нам прилетает.
Д и м а: А-а, в этом, типа, смысле (наливает себе коньяк). Ну, кто со мной? Типа, мировую?
Х о з я и н: А, давай-ка, я выпью. Только Дине больше не наливай.
Д и н а (чуть смущенно): Я, правда, лучше вина.
П о л и т и к: Вот и замечательно, вот и замечательно. Давайте выпьем за молодежь. За будущее. За перспективу (чокается с Димой и Диной).
Ж е н щ и н а: Мы вас уже не интересуем?
П о л и т и к: Интересуете. Но у вас нет будущего. И у меня его нет. А у них – есть.
Ж е н щ и н а: Не так уж мне много лет.
П о л и т и к: Не важно, сколько тебе лет. Ты погребла себя под жизнью. Ты в ней не участвуешь. (Хозяину): И вы. (Романтику): И вы тем более. (Горько усмехнувшись): И я, увы. Так, перебираю ее по страничкам, как архивариус. Думаете, я совсем выживший из ума, ничего не понимающий старый дурак? Ошибаетесь. Я, конечно, старый дурак, но я всё понимаю. Истлел, впустую истлел (отпивает из бокала глоток вина). Ничего не сделал. А ведь как всё начиналось!
Д и м а (хватает политика за плечо): Слышь, отец, ты на себя не гони! Ты завязывай!.. Ой, блин, опять я, типа, хамлю. Извините, типа. Я, вообще-т, мальчик офигенно вежливый, токо туплю иногда.
П о л и т и к (похлопав его по ладони): Ничего, Дмитрий, на вас я не обижаюсь. Вы такой, какой вы есть. Ваше простодушное хамство не несет в себе... подгребки, что ли. Вы умеете чтить авторитеты. Вам нужен авторитет. А этим... (неожиданно свирепым взглядом обводит остальных) этим ни черта уже не нужно (хватает бокал, допивает его залпом и закашливается).
Д и м а: Дед, дай спинку постучать (хлопает политика по спине). Мож, тоже коньяку выпьешь? Плесень это вино.
П о л и т и к (высвобождаясь из-под его руки): Спасибо, Дмитрий. Нет, коньяк мой уже выпит. Так, вино, разве что, потягивать.
Д и н а (с нежностью глядит на Диму): Какой же ты... Димочка, ты самый добрый, самый лучший на свете.
Ж е н щ и н а: Какая сентиментальная Тюлечка.
Д и н а: А вы молчите! Вы только себя любить умеете! И то – без взаимности.
Ж е н щ и н а: Это верно – без взаимности. А за что мне себя любить? Я себя слишком хорошо знаю. Пусть меня лучше кто-нибудь другой полюбит, который меня не знает еще.
Х о з я и н: Ты правда этого хочешь?
Ж е н щ и н а: Смотря от кого. Налей мне еще вина...

Хозяин наливает ей в бокал вина, женщина выпивает бокал залпом

От тебя, к примеру не хочу. Ты меня отлично знаешь, я тебя знаю отличнее отличного... Кроме того, ты совершенно не умеешь ухаживать за дамами. Я только что весь сыр съела, а ты не додумаешься положить мне что-нибудь на тарелку... Тюлечка, положи мне салату.
Х о з я и н (останавливая Диму): Я сам.
Ж е н щ и н а: А я хочу, чтоб он. Пусть неандерталец покажет, что ничто человеческое ему не чуждо.
Д и м а: Это вы, типа, о чем?
Ж е н щ и н а: Это я, типа, о том, чтоб ты положил погребенной жизнью салат на тарелку.
Д и м а: А чего вы меня неандертальцем называете?
Ж е н щ и н а: Лучше Тюлечкой?
Д и н а: Нет.
Ж е н щ и н а: Видишь, Диночка против. А чем тебе неандерталец не нравится? Вон, политик тебя всё время так называл, косвенно, правда, а ты только розовел и глазки щурил от удовольствия.
Д и м а: Когда это...
П о л и т и к (женщине): Примитив! По-твоему... по-вашему, сила жизни, жажда жизни – неандертальство? В таком случае – горе человечеству! Во что ты хочешь его превратить? В стерильных, корректных, лояльных андроидов?
Ж е н щ и н а: Ни во что я не хочу его превратить. Пускай люди остаются людьми. Это меня-то ты обвиняешь в корректности и лояльности?
Д и м а: Завязывайте. Я уже ни фига не понимаю, о чем вы, типа.
П о л и т и к (хлопая его по плечу): Ах, Дмитрий, Дима, Димочка... В этом-то и прелесть. И глупость. В ненужности наших разговоров. Я вас очень прошу, расскажите нам о себе. Давйте я вам еще коньячку налью (подливает Диме коньяк).
Д и м а: А вот нарочно спаивать меня, типа, не надо (выпивает коньяк залпом). Я сам знаю, когда мне пить... Ох, конкретная бурда... Прикольно вставляет, клевей, чем виска...
Х о з я и н: Ты закусывай (кладет ему на тарелку жаркое).
Д и м а (вгрызаясь в кусок мяса и пережевывая его): Вкусно... Люди, люди, прикольный вы народ... Не бздимо, придет мое время – я вас никого не забуду.
Р о м а н т и к: Какое еще время?
Д и м а: А такое. Ведь кто я был и кто я, типа, буду? А-аа!.. Не догоняете. Где вам! Вы ведь не прошли, через что я, типа, прошел. Вы ведь все, типа, хитрообразованные, столичные всё штучки. А я – лимита, клоун, типа, в столице вашей. Токо меня в детстве драли, как надо, а вас, типа, жалели (наливает себе в рюмку коньяк и выпивает залпом). У меня в заднице больше премудрости скопилось, чем у вас в бошках. Вы на всём готовеньком привыкли, а мне зубами выдирать надо было. А драть я, типа, умею. Ваши меня, конечно, шестеркой, типа, сделать захотели. А токо хрен им! Дима Крутов – мальчик трепетный, но непокладистый. Дима Крутов всегда знал, чего он, типа, хочет. Ну, ладно, устроили мне триллер с кидаловым, так я отсижусь – и дальше! Я, блин, куски из жизни драть буду, а своего добьюсь. У меня цель есть, а у них, говнодавов, токо подгузник с салфеточкой! Им же ни хера не нужно, простите, типа, дамы, кроме бабосов с мандавосом, а Дима Крутов – о-го-го! – Дима Крутов хоть пока, типа, невысоко сидит, зато далеко глядит! (наливает себе еще коньяку и выпивает залпом.)
Р о м а н т и к: И куда же глядит?
Д и н а: Димочка, не пей больше.
Д и м а (игнорируя Дину): Куда глядит, типа? Далеко, отец, глядит. Через прошлое в будущее. А чё, у меня еще не самое темное прошлое. Свезло мне или не свезло – токо я еще никого не замочил. Хари, конечно, разбивал, но так, чтоб насмерть – не было такого. Жмуриков за мной не числится.
Р о м а н т и к: А если б пришлось?
Д и м а: Странный ты человек, отец, но вопрос твой законный. А ты, типа, сомневаешься?
Р о м а н т и к: Нет, не сомневаюсь.
Д и м а: И не хер сомневаться... Ох, извините, дамы, что я, типа, матом. Одно дело человека замочить, другое при дамах материться. Я мальчик скромный. (Романтику): Вот ты, отец, чего, типа, так печешься – убил бы я кого, не убил? Над жизнью больно трясешься. Типа, ценность. А жизнь – чего она? Бог дал, Бог, типа, взял. Холеный ты, отец. Холеный чересчур.
Р о м а н т и к: А если б вашу жизнь кто-нибудь отнял?
Д и м а: А я привык идти по лезвию ножа. Сам, типа, не трясусь, и печалиться обо мне некому. Не родителям же. Они хоть и живы оба, но как меня зовут – и то не помнят, зуб даю. Та ни херасима вы в таком раскладе не понимаете. Простите, типа, дамы, снова. Токо мочить меня пока рано. Я за собой такое чувствую – я еще незатухающую пользу принесу.
Х о з я и н: Кому?
Д и м а: Державе, отец, державе.
Р о м а н т и к  и  ж е н щ и н а (одновременно, фыркнув): Кому? (Смотрят друг на друга, сначала улыбнувшись, затем нахмурившись).
Д и м а: Нечего лошадизм, типа, устраивать. Я...
Х о з я и н: А что ты, вообще, умеешь?
Д и м а: В каком, типа, смысле?
Х о з я и н: Ну, если ты так хочешь пользу приносить... Вот пришел ты в наш дом. А в доме дел много. Забор нужно поправить, полы через день мыть, дрова по утрам колоть. Вон, во дворе давно уже пора скамейку сделать. Что ты умеешь?
Д и м а: Низко летаешь, отец. Нет, работы я, типа, не боюсь. Руки, слава Богу, из того места растут. А только, отец, мелочня твоя муйня.
Х о з я и н: А что не «мелочня»?
Д и м а: Будущее – вот не мелочня. Да, я, типа, могу и по трупам пойти. И деньги выгрызть, если надо. С башкою вместе (наливает себе еще коньяку и выпивает единым махом). Х-ху... Забористая, гнида... Но я ж не просто так. Я такое вижу, что вам, типа, и не снилось.
Р о м а н т и к: Что же нам не снилось?
Д и м а: Я страшно разбогатеть хочу.

Романтик и женщина снова одновременно хмыкают и опять-таки довольно неприязненно смотрят друг на друга; хозяин усмехается; Дина выжидательно глядит на Диму; политик сокрушенно качает головой

Да нет, вы меня не так, типа, поняли. (Хватает политика за плечо): Отец, ты меня... вы меня не так поняли. Я бы на это богатство положил, извиняюсь, отвесно и пудово. Мне ж оно для чего нужно? Я ж хочу, чтоб... Нет, так не объяснишь (наливает себе еще коньяку и выпивает залпом). Я ж хочу...
Ж е н щ и н а: Напиться ты хочешь, Тюлечка, судя по всему.
Д и м а: А вы молчите, извиняюсь. Вы, извиняюсь же, ни хрена, типа, не понимаете. Я ж хочу, чтоб в стране новая аристократия проросла.
Р о м а н т и к (изумленно): Что?
Д и м а: Новая аристократия. Новое дворянство, если, блин, хотите. Чтобы новые, сильные, энергичные люди создали, будущую элиту страны. Вы лыбьтесь, лыбьтесь до полного оскала. Ни фига вы не понимаете, потому что боязно вам понимать. Отмудохали вы свой век, типа, простите, милые дамы. И вся эта старая аристократия отмудохалась и прохрюкала. А мы нарождаемся. Мы будем богатеть, мы будем дома строить, дворцы строить, усадьбы строить. Эти, как их... дворянские гнезда. Не, сами мы еще аристократами не станем, где нам с нашим рылом в калашный ряд, а вот дети наши, внуки, типа, вот они уже... Чё вы на меня так смотрите? (Наливает себе еще коньяку.) Думали, небось, Дима Крутов – дурак? (Выпивает коньяк). А не желаете ли хрена развесного по всей фисгармонии?
Х о з я и н: Дворянство, вообще-то, всегда за заслуги давалось.
Д и м а: Та ладно тебе, отец, за заслуги. У кого сила была у других отхапать и себе заграбастать, тот в дворяне и вылез (снова наливает себе коньяк и выпивает).
Д и н а: Димочка, ты хороший, ты умный, я прошу тебя, не пей больше...
Д и м а: Не бздимо, Дина, я и пьяный нерушим. Вы! Вам всем насрать – на страну, на будущее, на народ! А мне – нет. Мне деньги нужны...
Р о м а н т и к (политику): Вот это и есть восхваляемое вами будущее?
П о л и т и к: Да... Это ужасно, ужасно... Но он прав... Вы знаете, он – прав!
Р о м а н т и к (срываясь на крик): Да в чем же он прав?!
П о л и т и к: Ему... им... принадлежит будущее. Они его видят, а мы нет. Страшное, ужасное будущее... Какими бы сволочами они ни были, но они живые. У них есть силы воевать, рвать, грызть.
Ж е н щ и н а (усмехнувшись): Вы же всегда ратовали за мир.
П о л и т и к: Хочешь мира – готовься к войне. Так говорили латиняне. А еще они говорили – in vina veritаs (наливает себе вина). И погибли, естественно (отпивает непривычно большой для себя глоток).
Д и м а (снова хлопает политика по плечу): Отец, давай-ка без печали.
П о л и т и к (смахивает его руку с плеча): Уйдите. Вы мне омерзительны.
Д и м а (растерянно): Отец!.. Я-то думал, ты со мной заодно.
П о л и т и к: Не смейте мне тыкать! Заодно? Да, я заодно. Только не с вами... (К осальным, свирепо): С вами я тоже не заодно. Вы – мертвецы, вроде меня... Господи, а с кем же я заодно? (Диме): Вы... Ваш мир жесток. Я мало думал о жестокости... Я теоретик. Пустить на дно острова... Историческая целесообразность. Я хотел предотвращать войны, но не думал при этом о людях... Меня интересовал сам политический процесс... Господи, какой же я дурак! Поделом мне, за всё – поделом. Вся моя жизнь – наказание, которое я заслужил. Дайте еще вина – выпью и прикончу себя.
Ж е н щ и н а: Перестань. Давай я тебе положу жаркого.
Р о м а н т и к: В самом деле, знаете... Зачем вы себя так... И не пейте больше. Съешьте лучше что-нибудь.Такое вкусное мясо…
П о л и т и к: Мясо… (Диме): Вам мяса человеческого хочется, да? Вы ведь новые людоеды, вы людьми питаетесь. Поэтому у нас для настоящей жизни сил и не осталось, что вы от нас живые куски откусываете.
Д и м а: Так мы ж хищники, а вы, типа, травоядные. Всё по закону, отец.
П о л и т и к: Отец… Отец тебя в детстве или передрал или, всё-таки, недодрал. В заднице, говоришь, у тебя премудрость? Это заметно. (Женщине): Вот, полюбуйся. Ваше поколение было без веры, это – без любви, а следующее будет без надежды. Полный апокалипсис.
Д и м а: Как? Прикольно. Такого ругательства я еще не слыхал (наливает себе коньяк). Я на тебя, типа, не в обиде. Твое здоровье, бравый дед! (Выпивает.)
П о л и т и к: Так вот, я тебе открыто заявляю, что с такими, как ты, нужно драться. Во имя... не знаю, во имя чего, может быть, во имя того же будущего, тех поколений, которые еще не родились или лежат в колыбели Драться, а не вино распивать (неожиданно резким движением смахивает со стола винные бутылки, которые падают на пол и разбиваются).
Ж е н щ и н а: Вот это напрасно. Вино-то здесь при чем?
Д и м а: Дурак ты, типа, дед. Я ж коньяк пью (берет со стола уцелевшую коньячную бутылку и пьет прямо из горла). Х-хуу... Конкретно ты с нами воюешь – свое же, типа, уничтожаешь, а наше при нас остается.
П о л и т и к: Ты еще узнаешь, как я воюю, аристократ недопоротый (направляется к лестнице).
Ж е н щ и н а: Вы куда?
П о л и т и к: Готовиться. Готовиться к войне! О, они у меня еще попляшут!
 
Поднимается вверх по лестнице и скрывается в своей комнате

Д и м а: У него чё там, шмалялка, типа?
Ж е н щ и н а: Язык у тебя, Тюлечка, прямо скажем, не аристократический. Не по-графски выражаешься. Нету у него там никакого оружия, не бойся.
Д и м а: А кто, типа, боится? Я никого не боюсь. Я вот токо не понял – чего это он на меня окрысылся? Нормально, вроде, базарили...
Х о з я и н: Шел бы ты спать. На стуле уже едва сидишь.
Д и м а: Пойду, когда захочу. Я еще, типа, сплясать могу, если надо. Вам же медведя хотелось? (Вскакивает, пошатывается и снова опускается на стул.) Конкретную вы мне туфту подсунули. Нарочно, да? Франуцзов этих ваших...
Ж е н щ и н а: Это армянский коньяк.
Д и м а: И армян тоже. Все нас спаивают, будущую, блин, элиту, оплот отечества... А красиво выражаться я еще научусь... Разбогатею, типа, найму учителей... (Женщине): Вон, хоть вас. (Романтику): Или вас. Кастинг, типа, устрою... Отбор.
Р о м а н т и к: Я, пожалуй, отведу его наверх (подходит к Диме, пытается его приподнять).
Д и м а (отталкивая его): Уйди, Рома, ты мне не по приколу. Вон, пусть Дина меня отведет.
Ж е н щ и н а: Не наглей, Тюлечка.
Д и н а: Я отведу.
Ж е н щ и н а: Ты что, с ума сошла?
Д и н а: Да.
Д и м а: Во! Эт по-нашему.
Р о м а н т и к: Я вам не позволю.
Д и н а: А я вас и спрашивать не буду. Отойдите (подходит к Диме, помогает ему встать). Пойдем, Димочка.
Д и м а (с трудом приподнимается, опираясь на Дину): А? Есть еще, ****ь, женщины в русских селеньях. Которые, типа, с конем в горящую избу войдут... (позволяет Дине вести себя, затем неожиданно останавливается). Стой. Я счас с ними красиво попрощаюсь. По-дворянски. Момент... (роняет голову на грудь и рывком приподымает ее снова): Чесссь имею.

Дина уводит Диму, остальные, точно завороженные глядят, как они поднимаются по лестнице и скрываются в диминой комнате

Р о м а н т и к: Как же это... Что же это такое... Это же, знаете...
Ж е н щ и н а: Нужно было сражаться за свою даму, кавалер. Впрочем, кому я это объясняю? Я ведь уже говорила, что вы не способны на поступок. Спокойной ночи.

Поднимается к себе

Р о м а н т и к (хозяину): Объясните хоть вы...
Х о з я и н: А что тут объяснять? Всё и так понятно.
Р о м а н т и к: Что вам понятно?
Х о з я и н: Что каждый получает то, чего хотел. Один – девушку, другой – романтическое самоедство.
Р о м а н т и к: Вы тоже считаете меня не способным на поступок?
Х о з я и н: Я ничего не считаю. Я не счетовод. Спокойной ночи. Не забудьте погасить свет, когда будете уходить.

Уходит к себе. Романтик, оставшись в одиночестве, еще некоторое время сидит неподвижно на стуле, затем берет бутылку с остатками коньяка, делает глоток из горлышка и закашливается

Р о м а н т и к: Мерзость! Какая мерзость! (Делает еще один глоток.) Мерзость... Я не способен на поступок... Я не способен на поступок? Я способен на поступок!

Оглядывается по сторонам и, не придумав ничего лучшего, разбивает коньячной бутылкой лампу над столом. Комната погружается в темноту


КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Утро. Небольшой дворик перед домом, заваленный опавшими листьями. Видны несколько голых деревьев и ствол сосны в ближнем левом углу сцены. Неподалеку от сосны расположился хозяин, прибивающий последнюю доску к сооруженной скамейке. Сверху, с сосны, раздается стук.

Х о з я и н: А, прилетел? Ну, здравствуй.

Стук в ответ

Спасибо, всё в порядке. У тебя, надеюсь, тоже.
 
Стук

Рад это слышать. Ты извини, мне еще одну доску прибить надо. Ничего, если я собью тебя с ритма?

Приколачивает доску. Стук сверху вторит ему

Как это понимать? Кто из нас кого дразнит? Или это мы так с тобой за работой переговариваемся?

Стук

Выходит, переговариваемся. Правильно, дразнить друг друга у нас нет времени. Ты стучишь, я стучу, ты работаешь, я работаю. Птицы никогда не сидят без дела, поэтому никогда не скучают. Только человек умеет скучать. Потому что он – разумное существо. Тебе не скучно жить на на свете?
 
Возмущенный стук сверху

Ну-ну, не сердись, я просто так спросил. А мне, знаешь, иногда бывает скучно. Я, бывает, спрашиваю себя: может, я придумываю себе всякую работу, потому что скуки боюсь? Может, я просто жить не умею? Не знаю как и для чего? Вот от мыслей и отвлекаюсь (садится на скамейку). Хорошая получилась скамейка. Только сидеть на ней будет кто-то другой. Я не умею сидеть на скамейке (встает). Страшно – сразу мысли в голову лезут. Вот ты мне скажи, ты когда дерево не долбишь – тебе страшно не становится? Мысли всякие в голову не лезут? Или лезут, но хорошие, полезные мысли, вроде: что бы еще такого подолбить?

Равнодушный стук сверху

Напрасно ты так презрительно. Не мерь всех по себе. Я, всё же, человек, я должен иногда останавливаться. Думать. Задавать себе вопросы. Не могу же я весь век продолбить.

Одиночный удар сверху

Хорошо, больше не буду, только не улетай.

Сквозь полуоткрытую дверь террасы во дворик выходит романтик. Некоторое время неподвижно стоит на ступеньках террасы, затем спускается вниз и направляется к хозяину

Р о м а н т и к: Доброе утро.
Х о з я и н: Доброе.
Р о м а н т и к: Мне показалось, или вы с кем-то разговаривали?
Х о з я и н: Вам показалось. Или я с кем-то разговаривал.
Р о м а н т и к: Шутите. Это хорошо. А мне вот, знаете, не до шуток.
Х о з я и н: Мне тоже. Вы зачем лампу разбили?
Р о м а н т и к: Лампу?.. Ах, да... Это когда я вчера один остался. Извините, я ненарочно.
Х о з я и н (усмехнувшись): Ненарочно? Здорово. Схватили бутылку из-под коньяка и ненарочно разбили ею лампу? Там и те, и другие осколки лежат. То есть, лежали.
Р о м а н т и к: Извините. По-свински, знаете, получилось. Но я действительно ненарочно... Не знаю, как объяснить. Я, конечно, схватил бутылку и разбил ею лампу, но я не хотел ее разбивать.
Х о з я и н: Да ладно. Всё понятно. Подходящей головы под боком не оказалось.
Р о м а н т и к: Ну что вы... Я не то вовсе... Ах, да не это сейчас важно. Послушайте, нужно что-то делать.
Х о з я и н: Вы правы. Нужно что-то делать. Отличная мысль. Идите в дом, возьмите в кладовке хороший клей и склейте лампу.
Р о м а н т и к: Да нет же, я, знаете, не в этом смысле.
Х о з я и н: Очень жаль.
Р о м а н т и к: Да поймите же вы... Они до сих пор там.
Х о з я и н: Кто они? И где там?
Р о м а н т и к: Господи, да кто же еще... Дина. И этот... Дима. В его комнате.
Х о з я и н: Ну и что?
Р о м а н т и к: Как ну и что?
Х о з я и н: Да так: ну и что?
Р о м а н т и к: Как вы не понимаете... Это же... это же такой, знаете, тип... Ведь он что угодно мог с ней сделать.
Х о з я и н: Да уже сделал наверняка. Что это вы вдруг спохватились?
Р о м а н т и к: Ну... ну, я не знаю... Но ведь они до сих пор там. Вдруг он ее...
Х о з я и н: Что?
Р о м а н т и к: Убил.
Х о з я и н: Ага. И съел.
Р о м а н т и к: Перестаньте! Как вы можете...
Х о з я и н: Мне-то что. Если вам так дорога девушка, нужно было ее не пускать, а не лампы потом бить.
Р о м а н т и к: А вам это, судя по всему, только на руку пришлось!
Х о з я и н (спокойно): Да. На руку.
Р о м а н т и к: Ну, знаете... Я, вообще-то, был лучшего о вас мнения.
Х о з я и н: А я о вас какого был мнения, такого и есть.
Р о м а н т и к (невольно усмехнувшись): Самого невысокого, конечно?
Х о з я и н: Да нет, почему же. Человек вы, в общем-то, неплохой, только уж больно никакой. Это у вас от безделья. От физического безделья.
Р о м а н т и к: По-вашему, все должны в шахте работать?
Х о з я и н: Не все. И не обязательно в шахте. А вот вам совершенно необходимо сделать что-нибудь тупо полезное. Ту же лампу склеить. Или куст посадить. Или пол, хотя бы, вымыть. Вам же легче станет.
Р о м а н т и к: При чем здесь пол к тому, что у меня сейчас внутри творится?
Х о з я и н: Абсолютно не при чем. А легче всё равно станет.
Р о м а н т и к: У вас на все случаи одно средство?
Х о з я и н: Да. На все одно.
Р о м а н т и к: По-моему, вы нарочно хотите выглядеть примитивным.
Х о з я и н: Да. Нарочно. А лампу вы разбили случайно.
Р о м а н т и к: Перестаньте.
Х о з я и н: Хорошо, перестану... Ну вот. Слышите?
Р о м а н т и к: Что я должен слышать? Ничего не слышу.
Х о з я и н: И я ничего не слышу. Стука не слышу. Из-за вас, кажется, дятел улетел.

Сверху вновь раздается стук

А, нет, не улетел. Это хорошо.
Р о м а н т и к: Что еще за дятел? Это вы так надо мной издеваетесь?
Х о з я и н: Я ни над кем никогда не издеваюсь. А дятел – это птица.
Р о м а н т и к: Я знаю, что дятел это птица.
Х о з я и н: Это очень хорошая птица. Незаслуженно обиженная людьми. Я о конкретном дятле говорю. Он к нам на сосну прилетает. Вот на эту.
Р о м а н т и к: А-а, да... Я помню. Она мне говорила.
Х о з я и н: Хотите, я познакомлю вас с ним? Честное слово, это лучшая из всех птиц. Не понимаю, почему люди говорят о нем так презрительно. Во-первых, он очень красивый. Во-вторых, он очень полезный. В-третьих, большой работник. И, в-четвертых, большая умница. Представляете, какой упругий мозг надо иметь, чтобы дни напролет долбить деревья и не заработать сотрясения?
Р о м а н т и к: Не представляю.
Х о з я и н: И я не представляю. Я б уже наверняка заработал сотрясение.
Р о м а н т и к: Может, у него вообще мозга нет, у вашего дятла?

Насмешливая дробь сверху

Х о з я и н: Есть.
Р о м а н т и к: Так что же нам делать? Что мне делать?
Х о з я и н: Заставить вас долбить сосну я не могу. Заставить вас склеить лампу тоже. Сами придумывайте.
Р о м а н т и к: Да, я сейчас придумаю. Не думая. Я ворвусь к ним, я, знаете, дверь в комнату высажу!
Х о з я и н: Понятно. Опять ломать. У вас что, страсть к разрушению?
Р о м а н т и к: А что мне делать?
Х о з я и н: Ладно, так и быть, ничего не делайте. Сядьте на скамейку и слушайте дятла.
Р о м а н т и к: По-вашему, мне от этого легче станет?
Х о з я и н: Нет. От этого мне легче станет.
Р о м а н т и к: Вам?
Х о з я и н: Мне. Я сегодня сделал скамейку. Для чего, спрашивается? Чтобы на нее кто-нибудь сел. Сядьте, пожалуйста.
Р о м а н т и к (пожав плечами): Что ж, я, конечно, сяду (садится).
Х о з я и н: Спасибо. Я же говорил, что вы хороший человек. Невыносимо, когда твои труды не приносят плодов.
Р о м а н т и к: Вам легко. Я сел на вашу скамейку – и ваш труд уже не напрасен. А мне что делать? Вы ведь не захотели пойти со мной и...
Х о з я и н: Не захотел.
Р о м а н т и к: Почему?
Х о з я и н: Потому что вы труда не приложили. Моя скамейка – вот. Сели на нее – спасибо. А вы что сделали?
Р о м а н т и к (вздыхает и кивает несколько раз головой): Вы правы. Ничего не сделал. За всю мою, знаете, жизнь – ничего путного не сделал.
Х о з я и н: Но ведь чем-то вы раньше занимались?
Р о м а н т и к: Занимался. Только не тем, чем хотел. Я ведь, знаете, морем бредил, кораблями. Парусники очень любил. Мечтал стать капитаном дальнего плаванья. Даже в мореходку поступил.
Х о з я и н: И что же?
Р о м а н т и к: Оказалось, что у меня морская болезнь. Совершенно не переношу качки. Да и по вантам, опять же, лазить надо, а я с детства высоты боюсь.

У хозяина вырывается смех

По-вашему, это смешно?
Х о з я и н: Нет, не смешно, но до печального нелепо. Капитан с морской болезнью и страхом высоты... Извините. Так чем же вы, всё-таки, занимались?
Р о м а н т и к: Устроился смотрителем маяка. Если уж не в море, так хоть у моря.
Х о з я и н: Понятно. Смотрели, как другие плавают.
Р о м а н т и к (с неожиданным апломбом): В море не плавают, в море ходят.
Х о з я и н: Ходят? Пусть ходят. Хотя я думал, что ходят только под себя. И каково оно было смотреть, как другие ходят?
Р о м а н т и к: Каково? Да никаково. Слово-то какое, издевательское – никаково... Что я мог поделать? А работа, знаете, спокойная, по-своему даже романтичная. И времени много остается. Для книг и... для прочего. На досуге стал модели вырезать – всякие, знаете, корветы, фрегаты...
Х о з я и н: Значит, маяк вместо моря и модели вместо настоящих парусников?
Р о м а н т и к: А кому они теперь нужны, парусники? Всякие там, знаете, алые паруса и прочее? Ассоль пошла на Тверскую, Грэй спился. Да и сам Грин – начал «Алыми парусами», а кончил «Серым автомобилем». Разочаровался. Разуверился в романтизме.
Х о з я и н: А вы – нет?
Р о м а н т и к: А я – нет. Вот, правда, для жен моих это...
Х о з я и н (изумленно): Так вы женаты были?
Р о м а н т и к: Представьте себе, был. (Вздыхает): Четыре раза. У первой моей жены было еще, знаете, изрядное терпение – на три с половиной года хватило. Она готовит – я читаю. Она полы моет – я вырезаю свои кораблики... Да... Вторая со мной всего  два года выдержала... Третья – год, а четвертая и вовсе – два месяца.
Х о з я и н (еще более изумленно): Четырежды, значит, женаты?
Р о м а н т и к (смутившись): Ну... да. А что вас так удивляет?
Х о з я и н: Нет, ничего. А мне, значит, в вину ставили, что я с женою ссорился и ушел от нее.
Р о м а н т и к: Да не ставил я вам в вину. А сам я, кстати, никогда ни с одной не ссорился. И не уходил ни от кого. Они от меня сами, безо всякой ссоры уходили. Знаете, когда от меня последняя жена ушла, я этого как-то даже не заметил. Вот она была, и вот ее нет. Точка. Большая, знаете, жирная точка.
Х о з я и н: Ладно, не в этом дело.
Р о м а н т и к: А в чем?
Х о з я и н: Выходит, вы руками что-то делать умеете. Парусники моделировать. Честно, не подумал бы.
Р о м а н т и к: Ну... да, наверно... Парусники еще, может быть, умею. А вы это к чему?
Х о з я и н: Наверно, ни к чему. Хотя... Вы вот что... Взяли бы, да и вырезали бы перед нашим домом модель какого-нибудь парусника.
Р о м а н т и к: Зачем?
Х о з я и н: Ни за чем. Просто так. Для себя. Какой-нибудь галеот, как у вашего разлюбезного Грэя. Всё же, лучше, чем мыслями о несостоявшейся пятой жене тешиться.
Р о м а н т и к: Вы, всё-таки, издеваетесь надо мной?
Х о з я и н: Ни капельки. Просто вы меня очень удивили.
Р о м а н т и к: Чем?
Х о з я и н: Оказывается, у каждого из нас была в прошлом какая-то жизнь. Допустим, про себя я знал. Про вас узнал как-то вдруг. Да еще такое... Не удивлюсь, если политик в прошлом был, скажем., гинекологом, а она – переводчицей с молдавского на норвежский.
Р о м а н т и к: Если вы шутите, то как-то, знаете, не смешно.
Х о з я и н: Я, наверно, шучу. И, скорее всего, действительно не смешно.

По ступенькам террасы сбегает политик с папкой подмышкой

Вот, гинеколог бежит...
П о л и т и к  (подбегая к ним): Утро доброе. Рад, что вы уже не спите. А этот где?
Х о з я и н: Этот кто?
П о л и т и к: Этот бандит, будущий аристократ. Лжедмитрий четвертый.
Х о з я и н: Спит, наверно.
П о л и т и к: Ну, конечно. Спит. Почему бы ему не спать? У всех убежденных негодяев – отличный сон.
Р о м а н т и к: Что-то вы о нем больно сурово. Вчера, знаете, чуть ли не на руках его носили.
П о л и т и к: Ошибаетесь. Годы мои не те, чтобы на руках кого-то носить. Я его поначалу просто прощупывал, чтобы потом вывести на чистую воду. Это же как дважды два. Но сегодня я его разделаю в пух и прах (достает из-под мышки папку). У меня уже здесь и тезисы готовы. Хотите послушать?
Х о з я и н: Нет, не хотим.
П о л и т и к: Но почему?
Х о з я и н: Потому что. Вы с ним тезисами воевать собрались?
П о л и т и к: Воевать?
Р о м а н т и к: Ну да. Вы ведь, знаете, вчера во восеуслышание объявили ему войну.
П о л и т и к: Объявил. И, как видите, подготовился.
Х о з я и н: К чему? К диспуту? К словесной перепалке?
П о л и т и к: Я не понимаю. Что же мне, из пулемета в него строчить?
Х о з я и н: Не знаю. Я войны не объявлял.
П о л и т и к: Да ведь и я о войне фигурально. Главное – уничтожить противника идеологически.
Х о з я и н (зевая): Вот скука-то. Слушайте, а кем вы раньше были? Насчет гинеколога я, конечно, погорячился. И, всё-таки, кем?
П о л и т и к: Какой еще гинеколог?
Х о з я и н: Неважно. Так кем же? Преподавателем марксизма-ленинизма в университете? Заведующим библиотекой при клубе железнодорожников?
П о л и т и к: Чего вы от меня хотите?
Р о м а н т и к: В самом деле, оставьте его в покое.
Х о з я и н: С удовольствием. Только пусть и он оставит меня в покое со своими тезисами.
П о л и т и к: Вы хотите знать, кем я был? (С вызовом): Могу сказать. Парикмахером.
Р о м а н т и к (пораженно): Кем?
Х о з я и н: Я почему-то так и думал.
П о л и т и к: Почему это вы так и думали?
Х о з я и н: Потому что все парикмахеры – большие политики. О чем-то им надо ведь с клиентами говорить. В семейные дела лезть как-то неприлично, погода быстро надоедает, зато политика – клондайк, а не тема. Я знаю, я не у одного парикмахера стригся. Каждый из них был по меньшей мере Маккиавелли и имел по каждому вопросу единственно верное мнение.
П о л и т и к: Насмехаетесь? Насмехайтесь. Только советую – поосторожней. Я ведь не только ножницы в руках держать умею.
Х о з я и н: А что еще? Расческу?
П о л и т и к: Рапиру! Парикмахеру, любезный, нужна твердая рука. И ноги, кстати, тоже. Так что я, имейте в виду, занимался в секции фехтования!
            Х о з я и н: При дворе Людовика тринадцатого?
П о л и т и к (свирепо): При спортивном обществе. Я не понимаю, что это вы вдруг на меня взъелись.
Х о з я и н: Извините. У меня сегодня странное настроение. Присаживайтесь.
П о л и т и к: Спасибо, постою.
Р о м а н т и к: И вы хорошо фехтуете?
П о л и т и к: Не знаю, уже двадцать лет как рапиры в руках не держал.
Р о м а н т и к: А как же политика?
П о л и т и к: Самообразование, молодой человек, самообразование. Политика, история – нормального человека подобные вещи не могут не интересовать. По-вашему, фехтовальщик только и должен, что скакать по дорожке и орать «туше»?
Х о з я и н: День удивительных открытий. Один моделировал парусники, другой фехтовал на рапирах. Нужнейшие в двадцать первом веке профессии.
П о л и т и к: Кто знает, молодой человек, кто знает. И, потом, практическая польза – не главное. Главное – подоплека...
Х о з я и н: Послушайте, а если дать вам рапиру, вы сумеете ею ровно подстричь вон те кусты? Так сказать, совместить профессию и хобби?
П о л и т и к: Что за глупость? Если дать вам маникюрные ножницы, вы сумеете ими вырезать аппенидикс?
Х о з я и н: Я не хирург.
П о л и т и к: А я не садовник. И не в этом дело, а в том, что для всякого занятия требуется свой инструмент.
Х о з я и н: Для войны, стало быть, – тезисы.
Р о м а н т и к: Скажите, а вы не могли бы научить меня фехтовать?
П о л и т и к (удивленно): Вас? А зачем?
Р о м а н т и к: А вдруг, знаете, пригодится...
П о л и т и к: Нет, не смогу. Во-первых, я утратил навыки. Во-вторых, это потребует много времени. А, в-третьих, вы как-то не очень для этого подходите... Нет вы мне объясните, зачем вам это нужно?
Р о м а н т и к: Хочу вызвать на дуэль одного негодяя.
П о л и т и к: На дуэль? Что за глупость! В каком веке вы живете?
Р о м а н т и к: В гнусном веке. Более подлом, чем средневековье. В веке, утратившем благородство, когда люди уже перстали сражаться на дуэлях, но понимать слова так и не научились.
П о л и т и к: Не буду я вас ничему учить.
Р о м а н т и к: Но почему?
П о л и т и к: Потому что вас покалечат. Какой из вас фехтовальщик!
Х о з я и н: А сами не хотите попробовать?
П о л и т и к: Что попробовать?
Х о з я и н: Пофехтовать. Отложите ваши тезисы, возьмите оружие посерьезней.
П о л и т и к: Сумасшедший.

По ступенькам террасы спускается женщина с неизменной сигаретой

Х о з я и н: Ладно, будем считать это шуткой.
П о л и т и к: Крайне неудачной шуткой.
Ж е н щ и н а (подходя к ним): Шуткой? В этом доме умеют шутить?
Р о м а н т и к: Доброе утро.
Ж е н щ и н а: Было добрым. Я сидела в доме, завтракала, пила  кофе и наслаждалась тишиной и одиночеством. Потом вышла в сад покурить, расчитывая, что все еще спят, а тут, оказывается, новгородское вече.
П о л и т и к: Тут, похоже, не новгородское вече, а выездное заседание сумасшедшего дома.
Ж е н щ и н а (с интересом): Да? Тогда разрешите поприсутствовать. Что на повестке дня?
Х о з я и н: Дуэль. Ты как относишься к дуэлям?
Ж е н щ и н а (пожав плечами): С брезгливым интересом, как к любому анахронизму. Скажем, как к мамонтам. Были они или нет – мне-то что с того?
Х о з я и н: А если бы здесь, к примеру, объявился мамонт?
Ж е н щ и н а: Тогда я решила бы, что это небритый слон. Какие еще мамонты, вчера даже медведя не нашлось порычать.
Х о з я и н: Зато один дуэлянт сегодня уже отыскался.
П о л и т и к: Не говорите глупостей. Я уже, кажется...
Х о з я и н: Я не о вас. Вот, романтик мечтает вызвать на дуэль одного нахального типа.
Ж е н щ и н а: Да? Пусть вызовет. С удовольствием погляжу, как ему проломят башку.
Р о м а н т и к: Кому именно?
Ж е н щ и н а: Вам, естественно. Вы же не расчитываете проломить башку Тюлечке.
Р о м а н т и к: А почему нет?
Ж е н щ и н а: Во-первых, она у него деревянная. Во-вторых, вы до нее не дотянетесь. А в-третьих... а, в-третьих, – ломайте, если сумеете. Мне не жалко.
Х о з я и н: Даже так?
Ж е н щ и н а: Даже так. Некоторые вещи не прощаются... Господи, ну почему вас здесь так много? Что вы делаете с утра в саду?
Х о з я и н: Лично я делал скамейку.
Ж е н щ и н а: Сделал?
Х о з я и н: Сделал.
Ж е н щ и н а: Так предложил бы мне сесть и шел куда-нибудь. Так, а вы двое что здесь забыли?
П о л и т и к: Прекрати хамить. Что это за фокусы!
Ж е н щ и н а: Убирайтесь к черту. Не видите, у меня поганое настроение.
Р о м а н т и к: А мы здесь при чем?
Ж е н щ и н а: Кто-то же должен быть при чем.
Р о м а н т и к: Вы, знаете...
Ж е н щ и н а: Ничего не знаю. Так хочется побыть одной, а вокруг какие-то романтики, политики, хозяева...
Х о з я и н: А кто тебе нужен? Священник?
Ж е н щ и н а: Никто мне не нужен. А уж священник – в последнюю очередь. Не выношу священников.
Р о м а н т и к: Интересно. И за что?
Ж е н щ и н а: За то, что три четверти из них – атеисты. Атеисты и лицемеры. Не удивлюсь, если под рясой у них окажется банкирский пиджак или офицерские погоны. Прав был Ницше: «убей священника» – вот вам и все десять заповодей.
Х о з я и н: Слушай, а, может быть, ты вызовешь его на дуэль? У тебя, по-моему, получится.
Ж е н щ и н а: Тюлечку? А он что, священник?
Х о з я и н: Нет. Но тебе ведь очень хочется.
Ж е н щ и н а: Мне хочется покоя, тишины и одиночества. И если я их не получу, я точно кого-то убью. Даже не кого-то, а всех подряд.

На террасе появляются Дина и Дима. Дина в одном платье, Дима рыцарски укутывает ее, приобняв, в свою куртку

Х о з я и н: Вот, кажется, и первые жертвы.
Ж е н щ и н а: Кошмарный дом. Кошмарное утро.

Дина и Дима всё в том же обьятии медленно спускаются по ступенькам во дворик

Д и н а: Доброе утро.
Д и м а: И от меня, типа, тоже.
П о л и т и к: А-а, светлая личность с темным прошлым! Как изволили почивать, ваше сиятельство?
Д и м а (зло): Мерси, нехило. Опять, типа, за вчерашнее?
Д и н а: Предупреждаю вас, не смейте его трогать. Я никому не позволю его обижать. Первому же глаза выцарапаю. Или первой.
Х о з я и н: Лихо. Боевой задор в этом, доме, кажется, только у женщин. Дуэли не получится, получится таскание друг друга за волосы.
Д и н а: Что вы несете? Какая дуэль?
П о л и т и к: Никакая. Всё это бред, совершенный бред.
Р о м а н т и к: Нет, не бред. Диночка, я...
Д и н а: Что вы? Почему вы всё время вмешиваетесь в мою жизнь? Если хотите, чтобы я с вами дружила...
Ж е н щ и н а: Нужна ему твоя дружба.
Р о м а н т и к (женщине): Перестаньте! Вы всё испортите!
Ж е н щ и н а: Что я испорчу? Что еще можно испортить?
Д и м а: Блин, и так голова трещит, а тут снова дурдом. Амёбнуться с вами можно.
Р о м а н т и к: Уймитесь, вы, граф недоделаный, колхозный князь! Диночка, простите... (Диме): Я... я вызываю вас, слышите!
Д и м а: Куда ты меня вызываешь, отец? К доске? В Нью-Йорк на пэ-эм-жэ? Типа, помойте мне жо...
Р о м а н т и к: Молчать! Я вас... застрелю! Заколю! Морду вам набью!
Ж е н щ и н а: Не сходите с ума.
Р о м а н т и к: Отойдите.
Д и м а: Становится прикольно. Учти, отец, ты первый начал. А кончать буду я.
Ж е н щ и н а: Тюлечка, успокойся. Дина, утихомирь его.
Д и н а: Димочка, не тронь его, он больше не будет.
Р о м а н т и к: Буду! Сто раз буду! Тысячу раз буду!!! Хватит мне не быть!.
Д и м а (снимает куртку): Так он же сам, типа, нарывается.
Ж е н щ и н а (хозяину): А ты чего молчишь?
Х о з я и н: А что я должен говорить? Идет нормальный мужской разговор.
Ж е н щ и н а: Он же его изобьет!
Х о з я и н: В драках это обычно случается.
Ж е н щ и н а: Сам, небось, в драку не лезешь.
Х о з я и н: Если бы это касалось меня, полез бы, не задумываясь. К счастью, это меня не касается.
Ж е н щ и н а: Я не знала, что ты такой бессердечный.
Х о з я и н: И правильно, что не знала. Потому что я – не бессердечный. И я ни у кого не хочу отнимать единственный, может быть, шанс почувствовать себя живым человеком.
Р о м а н т и к: Хватит, знаете, болтать. (Диме): Что, граф, вы готовы?
Д и м а: Граф? Пусть, типа, будет граф. А чё, нехило. И графом я буду, и князем я буду. Нечего лыбиться, мне ваши подгребки – по хиросиме. А готовым счас будешь ты, Рома.
П о л и т и к (выступает вперед, отстранив романтика): Извините, произошло недоразумение.
Р о м а н т и к: Никакого недоразумения...

Политик неожиданно и так крепко сжимает ему руку, что он морщится от боли

П о л и т и к: Произошло недоразумение. Вы не так поняли моего друга. Он, конечно, вызывал вас на дуэль, но только как секундант. А противником вашим буду я.
Д и м а: Блин, полная дурка. Взбесились овощи. Дед, ну ты-то еще куда лезешь?
П о л и т и к: Как куда? На рожон, естественно. Помнится, Антиох четвертый тоже недоумевал по поводу престарелого Маккавея – куда он, мол, лезет? Так и закончил дни в недоумении.
Ж е н щ и н а: Оставьте ваши исторические благоглупости. Вы тоже решили поучаствовать во всеобщем маразме?
П о л и т и к: Почему бы и нет? Тезисы мои никто не пожелал слушать. Придется объяснить их более доступным способом. (Диме): Пистолетов у нас нет, кулаками размахивать в мои годы неприлично. Да и не по-графски это, верно?
Д и м а: Я не понял, чего вы, типа, хотите?
П о л и т и к: Во-первых, я хотел, чтобы вы говорили мне «вы», и этого, кажется, уже добился. Во-вторых, я предлагаю драться на рапирах.
Д и м а: Это сабли, что ли?
П о л и т и к: Сабли – это сабли, а рапиры – это рапиры. Рапир у нас, конечно, нет, обойдемся, если вы не против, палками. По крайней мере, крови будет меньше. Хозяин, вы не согласитесь несколько покорежить нашу изгородь?
Х о з я и н (усмехнувшись): С удовольствием. Изгородь я потом поправлю (направляется к изгороди и выламывает из нее две жерди).
Д и м а: Нет, блин, какой-то триллер с мылом. Озвереть можно.
Ж е н щ и н а (политику): По вам сумасшедший дом плачет.
П о л и т и к: Лучше сумасшедший дом, чем дом престарелых.
Х о з я и н (взвращаясь с жердями): Подойдут?
П о л и т и к: Вполне.
Д и н а: Я вам не позволю, слышите?! Что он вам сделал? Оставьте его в покое!
Д и м а: Дин, не суетись, типа. Говорит Москва, бабское время кончилось, началось, типа,  мужское. Да не боись ты, не покалечу я его, я мальчик аккуратный.
Р о м а н т и к: Я тоже не позволю. Это я должен с ним драться.
П о л и т и к: Нет, вы не можете с ним драться.
Р о м а н т и к: Почему?
П о л и т и к: Потому что у вас тезисов нет. (Диме): Берите вашу палку, граф.
Ж е н щ и н а: Какая-то комедия, честное слово.
П о л и т и к (выставив палку вперед, Диме): Вы будете защищаться или нет?
Д и м а: Буду, буду, не волнуйся (обхватывает палку обеими руками, как бейсбольную биту).
П о л и т и к: Я уже, кажется, просил мне не «тыкать». И вот что: вы отвратительно подстрижены. Как лакей (быстрым хлестким движением ударяет своей палкой по диминой, так что та чуть не отскакивает Диме в лоб).
Д и м а: Звереешь, гад? (бьет со всего размаху по политику, но тот неожиданно ловко уворачивается от удара и концом палки попадает Диме в левое плечо). А-а!
П о л и т и к: Туше! Это тебе за новую аристократию. Тезис первый: Adel hei;t edel. Впрочем, вы, наверно, по-немецки не понимаете? Переведу: аристократизм значит благородство. Прежде всего, благородство духа. Из истории человечества явствует, что и в знатных родах произросло немало свиней. Не к тому стремились. Не к тому стремитесь, молодой человек (концом палки ударяет Диму в правое плечо): Туше! Это тебе за будущее державы. Тезис второй: у держав нет будущего. Их век кончается. Поэтому они так истерично агонизируют. Останутся нормальные страны, области с приятными слуху названиями и размывшимися границами. Держав не будет, будут люди. Сказано в Священном Писании: сотворил Бог человека. Заметьте, князь, человека, а не державу. Так можно ли жертвовать людьми во имя державы и человеком во имя людей? Хотите мне возразить?
Д и м а: Я те счас так возражу!

Лупит по политику наотмашь, но тот снова уворачивается и наносит Диме колющий удар под ребро

А-ааа!!!
П о л и т и к: Туше! Это тебе за будущего человека. Тезис третий: нам всем сейчас кажется, что такие, как он... (неожиданно останавливается, тяжело дышит и опускает палку вниз) что они... что весь мир будет... (отступает назад, пошатывается и оседает на землю. Все, кроме Дины и Димы бросаются к нему).
Р о м а н т и к: Что с вами, что?
Х о з я и н: Расстегните ему ворот.

Романтик пытается дрожащими пальцами расстегнуть на политике воротник рубашки

Дайте я сам (расстегивает политику ворот).
Ж е н щ и н а: Боже мой, Боже мой... Это сердце?
П о л и т и к (слабо, улыбаясь): А ты как думала? Думала, у меня его нет, как и мозгов?..
Д и м а (Дине): Не, ну ты ж сама видела, я его пальцем, типа, не тронул, это он меня всё время палкой лупил.
Ж е н щ и н а (Диме, гневно): Помолчи, павиан.
Д и н а (чуть не плача): Не смейте называть его павианом! Никак не смейте называть! Он ни в чем не виноват! Вы сами...
П о л и т и к: Конечно сами, любезная... Ах, да – Диночка... (остальным): Посадите меня на скамейку... Да успокойтесь вы, никакой это не инфаркт, просто завышенная самооценка. Комплекс старой гвардии. Всякий Тулон ведет к Ватерлоо... Сейчас всё пройдет.

Романтик и хозяин усаживают его на скамейку

Д и м а (делая шаг вперед): Отец, я типа, не хотел... Чё ж ты сам-то...
П о л и т и к: Вы, ваше лакейское сиятельство, отойдите куда-нибудь подальше. Я с побежденными не разговариваю. Пишите капитуляцию.
Д и м а: Чё это я побежденный? Я на ногах, а, вы...
П о л и т и к: Всё-таки, он стал говорить мне «вы». Маленькая, но победа. (Диме, громко): Так вот, тезис третий: мир – не за вами! Мир не в состоянии выдержать голого эгоизма и бессмысленного потребления! Иначе вы его сожрете вместе с собою.
Ж е н щ и н а: Успокойтесь.
П о л и т и к: Оставь меня. Со мною всё в порядке. Я в здравом уме и твердой памяти. (Диме): Но мир не позволит вам сожрать себя. У него есть чувство самосохранения, а у вас его нет. Потому что у вас, прежде всего, нет ума. Вы жрете, чтоб быть пожранными такими же (замолкает в поисках нужного слова и, не найдя его, просто стучит себе пальцем по виску). Вы вымрете, как динозавры.
Д и м а (криво усмехается): Это вы, отец, динозавры.
П о л и т и к: В вашем понимании – да. И мы, конечно, вымрем, мы уже почти вымерли. Но после нас что-то останется. А что останется после вас? Нет, что осталось бы после вас, потому что в вашу окончательную гегемонию я не верю.
Д и м а: Сами вы... гегемон. Извращенец, типа.
П о л и т и к (не выдержав, хохочет): Нет, ну какая прелесть, что он дурак. Запомните, господа, последний, четвертый тезис: глупость спасет мир, доведя его до катастрофы. Когда они до того озвереют, что захотят нажать на кнопку, они по дурости нажмут на что-нибудь другое.
Д и м а: Так. (Оглядывается по сторонам, не зная что бы такое сделать, наконец, ломает палку пополам): Вот вам (швыряет обломки на землю). И вот вам. И еще вот вам (бьет кулаком правой руки по согнутому локтю левой). Достали вы меня, типа. Не можете спокойно вымирать – катитесь, типа, на хер. Мы вам поможем. Амёбнутые вы все.
Ж е н щ и н а: Тюлечка, не надо так злиться.
Д и м а (наливаясь кровью): Сами вы... килечка! Треска! Стерлядь под мохером!
Х о з я и н (очень спокойно, женщине): Ну вот, а ты волновалась. Теперь пришла моя очередь.

Подходит к Диме и неожиданным коротким ударом сваливает его на землю

Извини, что без предупреждения.
Д и н а (бросается на хозяина): Вы... вы... сволочь, зверь!.. (Колотит его кулаками в грудь, затем бросается к Диме): Димочка, очень больно?
Х о з я и н: Правильно, Дина. Каждый должен заботиться о том, кого любит. Иначе начнется неразбериха.
Ж е н щ и н а: Ты хочешь сказать, что умеешь любить?
Х о з я и н: Да.
Д и н а (глядя на них с ненавистью): Замолчите. (Диме): Димочка, дай я помогу тебе встать.
Д и м а (отталкивая ее): Уйди. Достала ты меня не хуже остальных (сплевывает). Прикольные вы динозавры. Нет, сами вы точно не вымрете. Помочь вам надо. Мы поможем. (Встав на ноги, хозяину): Неслабо бьешь, отец. (Политику): И ты, дед, рубишься прикольно. То есть, извини, извините, то есть, вы. Нет, конкретно надо вам помочь. Ну, прощайте. Пора возвращаться в нормальную, типа, жизнь.
Х о з я и н: Совет напоследок хочешь?
Д и м а: Нет, не хочу... А вообще – давай. Ты, типа, заслужил.
Х о з я и н: Научись разговаривать нормально. Пригодится. Особенно, если станешь аристократом.
Д и м а: Нормально – это, типа, как?
Х о з я и н: Нормально – это по-человечески. По-русски, без «типа». И без прочих твоих архитектурных излишеств. Тошно от них.
Д и м а (глядит на него, прищурясь): Ладно, совет понял, не дурак, ти... Не дурак, словом. Спасибо, отец. Ну, прощайте еще раз.
Д и н а: Дим, погоди, я только куртку накину.
Д и м а: Зачем это? А, вообще, одень... (к хозяину) Или надень? (Дине): В общем, делай что хочешь, токо не простужайся. Холодно тут у вас. Пока, Дина.
Д и н а: Что значит – пока? Я иду с тобой.
Д и м а: Ни хрена ты со мной не идешь. Пока – значит, пока (делает шаг, чтобы уйти).
Д и н а (бросается за ним  и тянет назад за складку куртки): Нет! Как же так... Ты не можешь уйти без меня.
Д и м а: Могу, Дина, и уйду, Дина. Я, ти... (сердито осекается) я из того мира (кивает в сторону зала), а ты из этого.
Д и н а: Нет, я тоже из того! Я из того же мира, что и ты!
Д и м а: Нет, Дина, не из того. Из этого.
Д и н а: А как же... То, что между нами было...
Д и м а: Я ж говорю, что ты из этого мира. (К остальным): Ну, объясните же ей кто-нибудь!
Р о м а н т и к: Мы объясним. Только убирайтесь отсюда живо, немедленно убирайтесь!
Д и м а: А я, типа... Ох, как же вы мне все надоели! А я не об этом, что ли, токо и мечтаю?
Порывается уходить, но Дина обхватывает его сзади. Он вырывается, и она сползает к его ногам.

Да что ж это, блин, за сцена... Ну, уберите же ее кто-нибудь...
Р о м а н т и к (подскакивает к Дине, пытается ее поднять): Диночка, умоляю вас, успокойтесь, пусть уходит.

Дина, рыча, поворачивается к нему и неожиданно впивается ему в лицо

Х о з я и н (Диме): Живо убирайся.
Д и м а: Ну, пока (уходит).
Ж е н щ и н а (оттаскивает Дину от романтика): Успокойся. Немедленно. Посмотри, что ты наделала.
Р о м а н т и к: Ничего, ничего страшного (достает из кармана платок и  вытерает с лица капельки крови).
П о л и т и к: Больно она вас?
Р о м а н т и к: Пустяки, ерунда... Вы-то как?
П о л и т и к: В абсолютном порядке.
Х о з я и н: Здорово вы его палкой.
П о л и т и к: А вы – кулаком.
Д и н а (вырываясь от женщины): Замолчите! Заткнитесь!! Это из-за вас он ушел! Из-за вас! Что он вам сделал? За что вы его так? А-аа!!! (падает на землю, колотит ее руками, взбивая рыжими стайками опавшие листья).
Х о з я и н (романтику, готовому по-новой бросится к Дине): Не подходите к ней сейчас. Хотя бы минуты три. Она вас убьет.
Р о м а н т и к: Почему? Ведь я ни в чем не...
Х о з я и н: Вот поэтому и убьет.
Ж е н щ и н а: Принесите ей куртку. Когда она встанет, ей будет холодно.
Р о м а н т и к: Да-да... Как это мудро. Куртку... И еще... Я принесу (убегает в дом).
Ж е н щ и н а (политику): Тебе, правда, лучше?
П о л и т и к: Правда.
Ж е н щ и н а: Извини, что я на «ты». Случайно сорвалось.
П о л и т и к: Ничего.
Ж е н щ и н а (неожиданно расхохотавшись): А здорово вы его, всё-таки... Палкой-то... Просто мушкетер.
Х о з я и н: Бывший фехтовальщик, как ни крути. Не все, стало быть, навыки забылись?
П о л и т и к (невольно улыбается): Выходит, не все.
Ж е н щ и н а (изумленно глядит то на одного, то на другого): Вы это серьезно? Насчет фехтовальщика?
П о л и т и к: Абсолютно.
Х о з я и н: А мне ты ничего не хочешь сказать?
Ж е н ш и н а: Хочу. Какая, всё-таки, вульгарность – кулаком в морду!
Х о з я и н: Извини. Фехтовать не научился.
Д и н а (с полустоном-полухрипом приподнимается с земли, прикрывая лицо ладнонью): Ох-х... Мне... мне холодно.
Ж е н щ и н а: Потерпи минутку, сейчас романтик принесет тебе куртку.
Д и н а: К черту вашего романтика. Видеть его не могу... Всех вас видеть не могу.
Ж е н щ и н а: Вот и отлично.
Д и н а: Что отлично?
Ж е н щ и н а: Что видеть нас не можешь. Я с утра отвратительно выгляжу, даже накраситься не успела.
Х о з я и н: Нашла время ее дразнить.
Ж е н щ и н а: Нашла. Пусть лучше на меня злится. А то по-новой вцепится в физиономию романтику, когда он ей куртку принесет.

По ступенькам террасы сбегает романтик с курткой в одной руке и рюмкой коньяка в другой

Р о м а н т и к (чуть запыхавшись): Вот... наденьте это... А это выпейте.

Дина выхватывает из его руки куртку и надевает на себя, отпихивая рюмку с коньяком

Выпейте, выпейте, вам лучше станет.

Дина неожиданно и вопросительно смотрит на женщину

Ж е н щ и н а: Иногда он дело говорит. Выпей. Лучше, может быть, не станет, но теплее – это точно.

Дина берет рюмку коньяка, сначала пригубляет ее, затем выпивает залпом

Ну, как?
Д и н а: Будьте вы все прокляты.
Ж е н щ и н а: Немного патетично, но, в общем, правильно. Будем, милая, обязательно будем.
Х о з я и н: А, можно узнать, за что?
Д и н а: А вы сами не знаете?
Х о з я и н: Честно – нет.
Д и н а: Врете, знаете.
П о л и т и к: А что мы, любезная, знаем?
Д и н а: Правильно, теперь вы снова можете называть меня «любезная» или «милая» или еще Бог знает как. Хоть юродивая – неважно... На секундочку в этот мертвый дом заглянуло что-то живое, и ему тут же пришлось исчезнуть. На какое-то мгновенье оно меня оживило – и пропало. Вы, мертвые, не можете ужиться с живым. Оно вас пугает. И меня вы умертвите. (Женщине): Когда-то давно, когда я только пришла сюда, вы мне сказали, что это дом, из которого можно уйти. Это не так. Это не дом, из которого можно уйти. Это дом, из которого нужно уйти.
Ж е н щ и н а: Иди.
Д и н а: И ушла бы. А если я уже не могу уйти? Вы... Вы меня убили.
Ж е н щ и н а: Как интересно. Ты пришла в дом, куда тебя никто не звал. Ты осталась в нем, хотя тебя никто не удерживал. Затем сюда явилось... нечто человекоподобное, надругалось над тобой и бросило тебя. А теперь ты во всем обвиняешь нас.
Д и н а: Да. Внешне всё выглядит именно так. А на самом деле всё совсем не так. И самое смешное, что вы это знаете не хуже меня.
Ж е н щ и н а: Что я знаю?
Д и н а: Что, даже самой себе страшно признаться?
Ж е н щ и н а: В чем я должна самой себе признаваться?
Д и н а: В том, что вы сами, с первой секунды, влюбились... нет, может, и не влюбились – потянулись всем, что в вас осталось живого, к этому человекоподобному, к Тюлечке... А знаете, почему?
Ж е н щ и н а: Замолчи.
Х о з я и н: Замолчи, Дина.
Д и н а (невесело рассмеявшись): Значит, я права. (Политику и хозяину): Рано праздновали победу, мушкетеры-мордобители.
Р о м а н т и к: Диночка...
Д и н а: Вы! Не смейте называть меня по имени! Зовите меня как-нибудь по-идиотски, по-мертвому – «милая» или «любезная». Или – знаете что – зовите меня женщина. Мне ведь это теперь тоже подходит.
Р о м а н т и к: Вы... как же вы можете...
Д и н а: Я – могу. А вот вы – не можете. Ничего не можете. Вы даже умудрились вызвать человека на дуэль и единственный не принять в ней участия. Вы ни на что не способны. Встаньте, я сяду.

Романтик механически встает со скамейки, Дина садится на нее

Хорошая скамейка. (Хозяину): Сегодня сколотили?
Х о з я и н: Сегодня.
Д и н а (романтику): А за куртку – спасибо. Сейчас бы еще в плед закутаться и застыть так навеки. И сигаретку – чтоб совсем тепло было. (Женшине): Слушайте, может, угостите меня сигареткой?
Ж е н щ и н а: Перестань юродствовать.
Д и н а: Ну, что вам, жалко? Сами ведь всегда говорили, как вам неприятно курить одной. Теперь будет у вас компания. Дайте сигаретку.
Ж е н щ и н а: На (протягивает ей пачку).
Р о м а н т и к: Что вы делаете?
Ж е н щ и н а: Помогаю ей играть роль умирающего лебедя. Разбуженной красавицы, которую бросил принц.
П о л и т и к: Господи!! Ну почему в этом доме всегда мне отводилась роль сумасшедшего?! (Женщине и романтику): Сумасшедшие – это вы! Вы в течении пары минут уничтожили то, что было достигнуто! Вот эти... (швыряет папку на землю) ...тезисы, будь они трижды неладны! Вы... уничтожители!... Откуда в вас эта страсть к разрушению? В одной – намеренная, в другом – нечаянная? Вот этой головой (стучит себя ладонью по голове) и вот этой рукой (сжимает ладонь в кулак) завоевывал я сегодня нашу – нашу! – победу. Вы рассыпали ее в прах. Я сам себе больше не верю. Пускай побеждают новые питекантропы, неандертальцы, троглодиты. Но вам... (поворачивается к женщине) тебе! Гореть тебе за это в аду.
Ж е н щ и н а: Только адом меня еще сегодня не пугали. Не боюсь я никакого ада. Нет его... Вернее... (обводит взглядом сцену) Вернее, есть. Но другого уж точно не будет.
Х о з я и н: А рай?
Ж е н щ и н а: И рая другого не будет.
Д и н а: Что ж вы мне сигарету дали, а огня нет. Адского не прошу, дайте хоть обычного. Мужчины!
Ж е н щ и н а: Мужчины в этом доме без огня. От меня не побрезгуешь?

Достает зажигалку, чиркает ею, подносит Дине огонек. Дина подкуривает и закашливается.

Ну-ну. Нечего кашлять. Получше тюлечкиной «Примы» будет.
Р о м а н т и к: Ну, уж это, знаете...
Д и н а: Ничего. Это с непривычки. Сколько, вы говорили, сигарет должна выкуривать порядочная женщина в день?
Ж е н щ и н а: Семь.
Д и н а: Научусь (затягивается и снова кашляет). Наука, видать, не из легких (снова затягивается и кашляет). Что же теперь будет?
Х о з я и н: Не бойся. Всё будет, как раньше. Будем жить, как жили.
Д и н а: Как раньше? Нет, как раньше не бывает (вновь затягивается и кашляет). Ничего, привыкну. И жить по-другому, и эту дрянь курить. (Женщине): Вы ведь привыкли.
Р о м а н т и к (странно глядя на Дину): А, давайте, я вам еще коньяку принесу. С ним легче пойдет.
Д и н а: Вы серьезно?
Р о м а н т и к: Абсолютно.
П о л и т и к: Вы с ума сошли?
Х о з я и н: Что это вы еще удумали?
Д и н а: Не трогайте его! Пусть несет.
Р о м а н т и к: Да-да, я сейчас. И плед?
Д и н а: Какой еще плед?
Р о м а н т и к: Ну, вы же хотели в плед закутаться.
Д и н а (удивленно смотрит на него): Хорошо, несите и плед.
Р о м а н т и к: Сейчас принесу.

Убегает

Д и н а: Всё-таки, странный человек.
Ж е н щ и н а: Да, очень странный. Такой странный, что я его, пожалуй, боюсь.
Х о з я и н: Ты? Ты можешь кого-то бояться?
Ж е н щ и н а: Хорошо, не кого-то, а чего-то.
Х о з я и н: Вот это верней. Хотя и жаль.
Ж е н щ и н а: Чего тебе жаль?
Х о з я и н: Не чего-то, а кого-то.
Ж е н щ и н а: Надеюсь, не меня?

Хозяин машет рукой

Правильно. Махни на меня рукой. Давно пора. Зачем ты себя мучаешь?
Х о з я и н: Мазохист, наверно. По жизни.
Д и н а: Хватит вам собачиться. Давйте жить дружно. Нам еще целую вечность друг друга терпеть.
П о л и т и к (невесело): Золотые слова.
Х о з я и н (Дине): Вы уверены?
Д и н а: В чем?
Х о з я и н: В том, что нам терпеть друг целую вечность. У меня такое предчувствие, что вечность вот-вот закончится.
Ж е н щ и н а: А дальше что?
Х о з я и н: А дальше – тишина.
Ж е н щ и н а: Гамлета нам еще здесь не хватало. Сцены, усеянной трупами.
Х о з я и н: Мы и есть трупы.
Ж е н щ и н а: Хватит! Надоел. Талдычешь одно и тоже. Дай трупам спокойно дожить до смерти.
Х о з я и н: После которой не будет ни рая, ни ада?
Ж е н щ и н а: Отстань. Я не знаю, что будет потом. И не верю тому, кто говорит, будто знает.
П о л и т и к: А я верю.
Ж е н щ и н а: Вы?
П о л и т и к: Тебе сколько? Сорок? Сорок пять?
Ж е н щ и н а: Не ваше дело. Что за хамский вопрос?
П о л и т и к: Извини. Я не хотел тебя обидеть. Во всяком случае, не семьдесят.
Ж е н щ и н а: Это уже все границы переходит!
П о л и т и к: Я не о том. Просто, если бы тебе было семьдесят, ты бы так не отмахивалась от вопроса, что будет потом.
Д и н а: По-вашему,  человека это только в семьдесят интересует?
П о л и т и к: Не только. Еще в семнадцать. А между тем и этим – интересует, конечно, но... как-то так. Постольку-поскольку. И это правильно.

Возвращается романтик с пледом

Р о м а н т и к: Вот, Диночка, ваш плед.
Д и н а: Я, кажется, запретила называть меня по имени. А где коньяк?
Р о м а н т и к: Какой коньяк? Ах, да... Извините, я забыл.
Х о з я и н: Вы же, вроде, за ним шли.
Р о м а н т и к: Да, за ним... Но, как-то, знаете, из головы вылетело... (Хозяину): что вы на меня так смотрите?
Х о з я и н: Как я на вас смотрю?
Р о м а н т и к: Странно вы на меня смотрите. Вы меня в чем-то подозреваете?
Х о з я и н: Более чем. Признайтесь, что вы сделали?
Р о м а н т и к: А почему я должен был что-то сделать?
Х о з я и н: Именно потому, что должны были. Вопрос только в том, что?
Р о м а н т и к: Хорошо, я скажу. А у вас терпения хватит?
Ж е н щ и н а: У меня – вряд ли.
Р о м а н т и к: Тогда я тем более скажу. Сделал... Из-за вас. Я вас очень боюсь.
Ж е н щ и н а: Я такая страшная?
Р о м а н т и к: Да, вы очень страшная.  В вас... не знаю как... В вас сочетаются осознание пустоты с осознанием правоты.
Х о з я и н: Замолчите.
Ж е н щ и н а: Нет, пусть говорит.
Р о м а н т и к: Да, я буду говорить. Даже если все сейчас набросятся на меня и закроют мне рот.
П о л и т и к: Успокойтесь. Говорите. Никто на вас не набросится и никто не закроет вам рот.
Р о м а н т и к: А я, наверно, уже всё... Нет, я не всё сказал. (Женщине): Вы... вы несете самое разрушительное для жизни начало... Ну, ладно, я. Я простой и тупой неудачник, с чего-то вообразивший себя романтиком... Ну, что ж, смейтесь, смейтесь надо мной, я не могу вам этого запретить, я даже возразить вам ничем не могу. Я нелеп, я, наверно, глуп... (Ко всем): Да, я глуп! (К женщине): Но я умнее вас. Весь мир умнее вас – от первого мудреца до распоследнего идиота, который умеет только слюни изо рта пускать и радоваться солнышку, которое посветило ему в глаза. Вы... вы говорите, что не верите ни в рай, ни в ад, но на самом деле вы не верите в эту жизнь, в которой и рай, и ад, и боль, и радость – всё! Всё... Оно и мимо меня как-то, знаете, пронеслось, но я верю, я знаю, что оно есть! Мы не бессмыслены, нет! Мы самым тупым своим шагом по этой земле не бессмыслены... Я не знаю, во что вы верите, вы говорите, что ни во что не верите, но по-моему вы верите во что-то такое холодное, что становится страшно. С вами холодно, страшно и холодно.
Х о з я и н (глядя в сторону дома, в окнах которого появляются красновато-оранжевые язычки пламени): Зато с вами тепло и даже горячо. Зачем вы это сделали?
Ж е н щ и н а: Что он сделал?
Х о з я и н: Сама посмотри.

Из окон дома вылетают языки пламени
.
Ж е н щ и н а: Пожар... Откуда пожар?.. (Романтику): Вы что, умная вы бестолочь, подожгли наш дом?
Р о м а н т и к (сперва отступая на шаг, затем решительно): Да. Да, я поджег дом.
Ж е н щ и н а: Но зачем?
Х о з я и н: Я уже говорил, что у него подсознательная тяга к разрушению.
Р о м а н т и к: Поверьте, лампу я тогда разбил нечаянно.
Х о з я и н: Дом тоже нечаянно подожгли?
Р о м а н т и к: Нет. Дом поджег нарочно. Вы же сами сказали – я сделал то, что должен был сделать.
П о л и т и к: Что же мы стоим?! Тушить надо! (Бестолково мечется по сцене, затем неожиданно останавливается перед романтиком и шипит ему в лицо): В первый день нашего знакомства я назвал вас идиотом. Извините, я ошибся. Вы полный идиот.

Огонь поднимется над домом

Х о з я и н: Поздно тушить. Огонь уже разгорелся.
П о л и т и к (романтику): Вы хоть понимаете, что вы наделали? Ни черта вы не понимаете!  (Внезапно заливается хохотом и бросается к дому): Ха-ха, пустите, у меня там, внутри, важнейшие бумаги!!

Порывается броситься в дом, хозяин силой удерживает его

Пустите! Вы ничего не понимаете! Там – труд всей моей жизни!
Х о з я и н: А здесь – ваша жизнь.
Р о м а н т и к (политику): Извините, я не знал...
П о л и т и к: Молчать, идиот! Кретин! Герострат!! Инквизитор!!! Тихо... я сейчас сойду с ума. (Женщине, которая невольно делает шаг в его сторону): Уйди. Уйди, уйди... Не дождетесь вы от меня инфаркта.

Прсутствующие разделяюися надвое – женщина и хозяин поддерживают за руку политика, Дина, откинув плед, встает со скамейки и подходит к романтику

Д и н а (романтику): Вы это сделали ради меня?
Р о м а н т и к: Да.
Д и н а: Вы хотели меня спасти?
Р о м а н т и к: Да.
Д и н а: Почему вы решили, что меня надо спасать?
Р о м а н т и к: Я не решил, я... почувствовал. Когда вы закурили сигарету и заговорили таким странным голосом... Я представил, как вы заворачиваетесь в плед, смотрите, устало и презрительно щурясь, в окно... Мне показалось, что вы превращаетесь...
Д и н а: В кого?
Ж е н щ и н а (отвернувшись от политика, в их сторону): В меня, конечно, в кого же еще. (Глядит на дом, с которого начинают рушиться балки): Красиво горит. Всё разрушающее почему-то очень эффектно смотрится. Может, человека подталкивает уничтожать тяга к прекрасному? (Романтику): Знаете, я на вас не в обиде. Ни за то, что вы мне сказали, ни за то, что вы сделали. Мы виноваты, а не вы.
П о л и т и к: Чем это мы виноваты?
Ж е н щ и н а: Нечего было твердить ему, что он не способен на поступок. Вот он и доказал, что способен. (Романтику): Так ведь?
Р о м а н т и к: Нет, не так! Я хотел спасти, я не думал... А, может, и думал. Да, думал. Я – эгоист, я и себя хотел спасти, я...
Х о з я и н: Чем вы подожгли дом?
Р о м а н т и к: Сначала, я, знаете, к камину бросился. Думал, там какое-то полено горит или, хотя бы, тлеет. Нет, пусто, даже не тлело ничего... (Политику, виновато): Извините, что я так подробно... Потом вспомнил, что на плите должны лежать спички. Ну, они и лежали. И, потом, коньяк... Он, знаете, хорошо горит. Армянский, всё же.
Х о з я и н: Я так и подумал, когда вы вернулись без коньяка. Всю бутылку вылили?
Р о м а н т и к: Всю.
Х о з я и н: Жаль. Надо было хоть треть оставить. Сейчас бы выпили по глотку.
П о л и т и к: Да-да... пируйте на руинах.... Творите варварство!
Ж е н щ и н а: Пусть варварство. От глотка я бы тоже сейчас не отказалась. (Романтику): Ну что, вы мне всё сказали?
Р о м а н т и к: Простите.
Ж е н щ и н а: Вот только извиняться не надо. Сказали – чувствуйте себя героем. А вдруг я с вами согласна?
Р о м а н т и к: Согласны?
Ж е н щ и н а: Конечно, нет. Я же сказала – вдруг?..  Ну, что, господа, не пора ли честь знать? Будем сразу расходиться или поплачем на дорожку?
П о л и т и к: И куда же мы пойдем?
Ж е н щ и н а: Туда, откуда пришли. В мир.
П о л и т и к: Мы погибнем в этом мире.
Р о м а н т и к (с неожиданным жаром): Пускай погибнем. Но погибнем живыми. Лучше умереть живыми, чем жить мертвыми! (Смутившись своего пафоса): Еще раз, простите меня. ( Дине): Вы считаете меня смешным?
Д и н а: Нет.
Р о м а н т и к: Вы не сердитесь на меня?
Д и н а: Нет.
Р о м а н т и к: Диночка... извините, что называю вас по имени... Дом сожжен, сейчас мы все разойдемся... Может, вы пойдете со мной?
Д и н а: Нет.
Р о м а н т и к (омертвело): Нет?
Д и н а: Нет. Я пойду своей дорогой. Пусть каждый идет своей дорогой.
Р о м а н т и к: Но вы такая хрупкая, такая беззащитная...
Д и н а (невесело усмехнувшись): Это я-то? Я никогда не была ни хрупкой, ни беззащитной. Я была... пугливой, что ли, как эта ваша лань. Теперь я ничего не боюсь, а силы во мне больше чем в вас всех. Извините, что расцарапала вам лицо... Прощайте и – спасибо вам за всё. Пора расходиться. Будем считать, что этот дом – просто распутье, у которого мы слишком долго задержались.

Обрушивается еще несколько пылающих балок

П о л и т и к: Так ведь дома-то нет!
Д и н а: Тем более нам нечего тут делать. Прощайте.

Уходит

Р о м а н т и к (глядя ей вслед): Ушла... Зачем я, выходит... Нет, кто-нибудь, объясните мне, почему она ушла?
Ж е н щ и н а: Потому что вы – до жестокости хороший человек. Устраивает вас такой ответ?
Р о м а н т и к: Нет, не устраивает... Я не хочу быть хорошим человеком... Я хочу быть счастливым человеком! Неужели одно противоречит другому?
Ж е н щ и н а: Для вас – да. И для нас – тоже.
Р о м а н т и к: Как странно всё... Вам не кажется, что с наступлением нового века что-то как будто сломалось?
П о л и т и к: Века всегда ломаются друг о друга.
Р о м а н т и к (постояв еще немного): Что ж, я, знаете, тоже пойду. И простите меня, если сможете.
П о л и т и к: Бог простит.
Р о м а н т и к: Вы думаете? Очень хочется верить. Прощайте.

Уходит

Х о з я и н (женщине): Ты тоже хочешь уйти одна?
Ж е н щ и н а: Естественно. Одна пришла, одна и уйду.
Х о з я и н: Это глупо.
Ж е н щ и н а: Зато верно. Человек приходит в мир ни с чем и уходит ни с чем.
Х о з я и н: Ты окончательно решила?
Ж е н щ и н а: Окончательно. Со мною никому нельзя. Ты разве не слышал, что он обо мне сказал?
Х о з я и н: Он – дурак. Он сжег наш дом.
Ж е н щ и н а: Да. Он сжег наш дом. И в чем-то дурак. Но в отношении меня он прав. Только он зря считает меня эгоисткой. Я – не эгоистка. Поэтому со мною никто не пойдет. Прощайте.
Х о з я и н: Ты подумала, что с тобою будет?
Ж е н щ и н а: То же, что и со всеми, раньше или позже. Расстанемся спокойно. Прощайте, господа, провожать меня не надо.

Уходит

П о л и т и к: Пойду и я по-тихоньку.
Х о з я и н: Всего вам доброго.
П о л и т и к: И вам того же. А вы разве не идете?
Х о з я и н: Я еще останусь на минутку.
П о л и т и к: Зачем?
Х о з я и н: Хочу попрощаться с домом. Я тут, всё-таки, многое своими руками сделал.
П о л и т и к: Странно. Никогда бы не подумал, что вы такой...
Х о з я и н: Сентиментальный?
П о л и т и к: Да.
Х о з я и н: На самом деле я очень сентиментальный. Просто всю жизнь ловко скрывал это. Прощайте.
П о л и т и к: Погодите. Если уж сжигать – то до конца (направляется к почти обрушившемуся дому).
Х о з я и н (останавливая его): Вы с ума сошли?
П о л и т и к: Это вы, кажется, с ума сошли. Вы что, решили, что я в огонь кинусь? По-моему, романтик не он (кивает  в сторону закулисья), а вы. Ну-ка, пустите меня.

Хозяин отпускает политика, тот направляется к останкам дома и бросает в огонь свою папку с тезисами.

(Возвращаясь от пепелища): Вот теперь – прощайте.

Уходит. Хозяин молча смотрит на догорающий дом, затем направляется к сараю, скрывается в нем и несколько секунд спустя появляется с ящиком инструментов. Подходит к дому, подбирает одну из отвалившихся досок, разглядывает ее

Х о з я и н: Ну что, эта, как будто, не так уж сильно обгорела. Еще с десяток таких наверняка найдется. В сарае тоже доски остались. Да и лес недалеко. Главное – скамейка перед домом уже стоит. Будет, где отдыхать. А дом к ней пристроится.

Подбирает еще одну полуобгоревшую доску, достает из ящика молоток и гвозди и принимается сколачивать их. Сверху раздается стук дятла.

А, прилетел мне помогать? Спасибо. Вместе будет веселей работать. Даст Бог – найдется для кого. Ну что, начали? Три-четыре!..

Одновременный стук молотка внизу и дятла на верхушке сосны.






1990
 Киев
январь – февраль 2008
Германия, Франкенталь