Жизнь не кончается...

Друзьям моей молодости посвящается


 ЖИЗНЬ НЕ КОНЧАЕТСЯ
Пьеса в 4–х  действиях с эпилогом



МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Обычный тифлисский двор в старой части города. В глубине двора – перекошенные железные ворота на вымощенную булыжником тупиковую улицу; от ворот во двор ведут невысокие стоптанные ступени; налево от ворот – деревянная лестница на просторный балкон второго этажа, на который выходят двери и окна комнат; на балконе кадка с пальмой, плетёная (бамбуковая) кресло-качалка; справа над жилым подвальным помещением застеклённая веранда и балкон с красивыми резными перекладинами; почти посередине двора – кран на залитом цементом пяточке с выложенным кирпичом прямоугольным проёмом для вёдер; на земле короткий шланг для поливки; летом выставлены горшки с цветами (алоэ, олеандр, кактусы); натянуты верёвки для сушки белья; под большой развесистой акацией – деревянный ящик для мусора тёмно-зелёного цвета, большой и маленький веники; азиатский туалет со скрипучей, почерневшей от дождя дверью, сколоченной из досок.  В эпилоге обе части дома сносят под гостиницу. Сцена медленно погружается в темноту под жуткий скрежет и шум работающего бульдозера. Видно, как рушатся стены и как над обломками поднимается пыль.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Акт первый «Утро в доме»
Акт второй «У Арчи»
Акт третий «Землетрясение»

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Акт четвёртый «Вероника»
Акт пятый «Ссора»
Акт шестой «Измена»

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Акт седьмой «Похороны»
Акт восьмой «Война»
Акт девятый «Ганчик»

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Акт десятый «Возвращение»

ЭПИЛОГ «Снос дома»




Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е   Л И Ц А

СЕМЬЯ ДОМОВЛАДЕЛЬЦЕВ (2-ой этаж слева от зрителей)

В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч  К о з л о д у е в (д я д я  В е н я)
«человечный мужчина» на пенсии, подкаблучник,  в прошлом скрипач и конферансье регионального оркестра радио и телевидения

Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а  Г р е н к о в а
его жена, домоправительца, не закончила ни один из четырёх институтов, в которых училась, кроме бухгалтерских курсов, страдает хроническими мигренями и несахарным диабетом, любит во всё вмешиваться и всем давать разумные советы, как жить, когда жить не хочется или невозможно

С е р а ф и м а
сестра дяди Вени, решительная жещина, c горбом после перенесённого в детстве полиэмилита (туберкулёза костей), несемейная, живёт отдельно от семьи брата, по образованию ветеринар, уходит в монастырь

В е р о н и к а (М ы ш о н о к)
старшая дочь, очень серьёзная, студентка медвуза (стоматология или психиатрия), в поисках личного счастья и призвания пишет романсы в альбом, где хранит засушенные цветы, аборт от Кока

Л ю к а
младшая дочь, хохотушка, рыженькое солнышко с веснушками, («джинджер»), любит переодеваться, мечтает заканчить школу и стать актрисой, ведёт дневник, дразнят кочерыжкой из-за небольшого роста

И г о р ь (И г о р ё к)
племянник Глафиры Леопольдовны, профессиональный бездельник и культурист, увлекается карточными фокусами, первый привод за кражу (найденного) мобильника и за подрезание верёвок с бельём на балконах, носит с собой кастет (нож на кнопке), прострелил себе ногу, чтобы не забрали в армию, мхедрионовец во время гражданской войны в Грузии, азюлянт первой волны, женат на немке, получает пенсию в Германии как ветеран войны в Афганистане, где никогда не был

К о к а
сердечный друг Вероники – то ли цыган из Швейцарии, то ли венгр из Румынии, играет на разных инструментах, после разрыва с Вероникой поступает на работу в милицию, но становится главарём банды, осуждён за вооружённые ограбления квартир, погибает в Сухуми («коммандос»)

З и з и
подруга Вероники с горшечного возраста, сильное косоглазие, постоянно страдает из-за неудачных романов, удочерена собственным отцом

Г а н ч и к
одноклассник Вероники, заразительно смеётся, погибает, попав в комендантский час под обстрел снайпера у крана с водой

П у л я (П а п у л я)
парализованный дед, укрытый пледом в кресле качалке – временами на балконе, временами в комнате, периодически ему закапывают глаза и меняют грелку на ноги (в действие участвует пассивно)

ЖИЛЬЦЫ (1-ый этаж под хозяевами)

С е м ь я  Ш е в а р д а н я н

С а м в э л
худощавый и очень смуглый армянин лет под 50, шьёт балетные тапочки для оперной студии на переделанной старой ножной швейной машине «Зингер», с которой после войны ходит по улицам и дворам точильщиком «точи–ножи–ножницы», страдает армянской болезнью (несколько раз ошибочно вырезали аппендицит)

А м а л и я
его жена армянка, гадает на кофе, торгует семечками, стегает шерсть

Л и д и я  Н и к о л а е в н а  Р о м а н о в а
одинокая дряхлая пенсионерка, молчаливая и стеснительная, подрабатывает репетиторством по предметам школьной программы, несостоявшаяся прима-балерина, была сослана из-за романа с английским дипломатом, боится умереть во сне, романтическая привязанность старика Пули

В и к т о р
внебрачный сын Лидии Николаевны Романовой от английского дипломата, немного заикается, алкоголик, когда мать умирает, не может её похоронить и мечется между церковью и военной комендатурой

ЖИЛЬЦЫ (веранда с балконом над подвалом справа от зрителей)

А р ч и б а л ь д  А р н о л ь д о в и ч (А р ч и)
меценатствующий профессор русского языка и литературы «чернокнижник», костлявый, усики от Фербенкса, всегда свежевыбрит, курит трубку, походка нервическая – с вывертом, любит разгуливать в стёганом халате «а ля Холмс» поверх брюк или пижамы и просматривать прессу и книжные новинки на балконе, в последнем действии опустившийся «бич», продаёт в метро книги за бесценок

Н а т э л а
его жена, миниатюрная крашеная блондинка, говорит взахлёб, закатывая глаза от восторга, ярко красит губы, верит в спиритизм, сны, переселение душ и разную чертовщину, не воспринимает своего мужа всерьёз и не любит заниматься домашним хозяйством, обожает кошек («кошатница»), умирает от рака

ЖИЛЬЦЫ (подвал)

П о п а д ь я  М а р и я (т ё т я  М а ш а, б а б а  М а н я)
статная дебелая казачка, золотые зубы, золотые серёжки и кольца, любит поспать, лечит травами, которые сама собирает, торгует церковными свечами, после смерти мужа берёт к себе жить девочку беженку из Абхазии

П о п и к
плюгавенький, плешивый старичок, роста ниже среднего, вечно в подпитии, семенит
Д е в о ч к а  б е ж е н к а
из Абхазии, очень худенькая, в косынке поверх бритой головы, потом с косичками (из-под косынки), не разговаривает до сноса дома (всего одна реплика)

ПОСТОРОННИЕ

В а х о (В а х–В а х) С а д з а х л о ш в и л и 
участковый инспектор

П э х о
книгоноша, сморщенный старик неухоженного вида, допотопные очки на тесёмочках, бывший лектор по атеизму и внештатный сотрудник религиозного журнала

С а н е ч к а
вечный студент, похож на Есенина, с гитарой и рюкзаком, набитым черновиками, ваятель надгробий на Кукийском кладбище

Д ж о н д о (Д ж о н и)
художник самоучка, неухоженного вида, любитель пофилософствовать, приторговывает пейзажами старого города и портретами с натуры на барахолке («сухом мосту»)

Б э а т р и ч а (Д ж у л я)
беженка из Сухуми, медсестра, мэгрелка

М а р г о
крикливая курдянка дворничиха в разноцветных юбках, в последнем акте в городской униформе шафранового цвета

КОТЫ Барсик и Маркиз (белый пушистый), Марсон (чёрный)
КОШКИ Магаша, Магиша, Гиша, Гаша, Юмоки, Мокки, Юки
СОБАКА Дик (сходит с ума)


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

АКТ ПЕРВЫЙ «УТРО В ДОМЕ»

В столовую (проходную) комнату в квартире домовладельцев ведут две двери из противоположных комнат. В комнате никого. Из кабинета (слева) доносится с перерывами художественный храп в исполнении Веньямина Фелимоновича. Из дверей спальни (справа) появляется Глафира Леопольдовна в ночной рубашке до пола, с перевязанной головой, в руках у неё верёвка, которую она с недоумением наматывает себе на руку, по мере передвижения к противоположной двери она периодически дёргает за верёвку, останавливается и начинает громко возмущаться, обнаружив, что другой конец верёвки привязан к ножке стола (вариант – к ручке двери).

Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Ходит по комнате, поправляя повязку на голове.) Господи, какая ужасная мигрень... Это становится невыносимо. (Храп повторяется, зовёт в полный голос.) Веньямин!! Я не понимаю!! Я не понимаю, Веньямин!! Как тебе это только удаётся  изводить меня?! Ты каждый раз меня дуришь!! Я же специально привязала тебя!! Мы договорились, что ты не отвяжешься. Ты дал мне честное джентльменское. Веньямин!! Завтра опять к нам придут жаловаться соседи, потому что из-за твоего храпа никто не может нормально спать во всём доме. Эгоист!!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Появляется из кабинета заспанный, в мятой пижаме.) Господи, мамочка, проклятье!! Я даже не помню, как и когда это произошло... Главное – не надо из-за этого так нервничать. Я тебе клянусь, что сделал это неосознанно. Ты всех разбудишь. Зачем так волноваться?!
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Что ты такое несёшь, Веньямин?! Ты видишь, где второй конец верёвки? Ты видишь, куда ты её неосознанно перевязал?! Это ножка от стола!! Ты что же хочешь меня убедить, что страдаешь лунатизмом??!!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Задумчиво с виноватым видом) Ну, зачем так на меня обрушиваться?! Я уже сказал, мамочка, что не помню... Мне снились кошмары, и я – перевязался, видимо, в состояние полусна, ну, не вполне осознанно. Почему ты мне не веришь?– я действительно не помню...
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ты не помнишь, как ты бессознательно отвязался, да?! У меня нет больше слов. И с этим человеком я двадцать с лишним лет прожила под одной крышей. Никто на свете, ни одно живое существо – будь оно даже ангелом во плоти – не смогло бы выдержать такое нечеловеческое испытание...
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Сокрушенно) Да, я понимаю... Но прошу тебя – успокойся, тебе может стать ещё хуже.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Успокойся?! Ты говоришь мне «успокойся»?! Но это значит смириться, но не успокоиться... Раньше ты хотя бы не делал из меня дуру. Но то, что произошло сегодня, это просто откровенное издевательство надо мной. И других слов у меня нет. Я не в силах и не буду больше это терпеть. С меня хватит, Веньямин, это превыше всех моих человеческих сил. И знаешь что? Я знаю, что мне надо делать – я требую развода. Да, представь себе и не надо удивляться, – я подаю на развод. У меня просто нет другого выхода.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Подойдя вплотную, старается забрать у неё из рук верёвку.). Но, мамочка, что я такое сделал, чтобы разводиться? Это не серьёзно, в конце концов, – через столько лет. Что я буду без тебя делать?! И что скажут дети? Давай не будем никого расстраивать.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Оставь моих детей в покое. Дети тут совершенно не причём.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но это и мои дети тоже.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Право быть отцом надо заслужить!!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Нервически.) Значит, ты считаешь, что я не заслужил это право? Но я всегда был идеальным отцом своим детям и верным супругом тебе, моей единственной благоверной. Никто не поверит и не сможет понять, из-за чего, собственно говоря, ты решила со мной разводиться?!
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ты так думаешь? Что никто не поверит? В 24 часа.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Да!! Но это не серьёзно, мамочка. Никто не поверит, потому что я даже в мыслях никогда не изменял тебя.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. И ты ставишь себе это в заслугу, Веньямин? – то, что ты не изменял?!– только этого не хватало. Какая безнравственность. Но на этот раз всё более, чем серьёзно. И ты скоро в этом убедишься. К тому же, если мы не разведёмся, то при сносе потеряем вторую половину дома. Нам всё равно необходимо развестись. (Резким движением возвращает ему верёвку в руки.)
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но если мы разведёмся, мамочка, ты никогда больше несогласишься снова выйти за меня замуж!?
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Разумеется – не соглашусь. А ты как думал?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Тогда я категорически против развода.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Меня твоё мнение на этот счёт не интересует. В этом доме решения принимаю я. Это – мой дом и дом моего отца. Так что у тебя нет другого выхода. А теперь ты можешь, наконец, хоть на какое-то время перестать по ночам храпеть и дать всем немножко поспать. Можешь заняться фитнесом. Или чем-нибудь пристойным, наконец... И когда я приду в себя, мы обсудим условия расторжения нашего брака. (Направляется обратно в спальню, выразительным жестом показывая своё несогласие с происходящим и невозможность что-либо изменить.) Надо было быть полной дурой, чтобы выходить за тебя замуж.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Кивая, разводит руками, сокрушенно ей вслед.) Но ведь ты не знала, что я храплю!.. Вот так всегда – без вины виноватый я один в этом доме, так всегда...

Слышится страшный грохот во дворе. Возвращается в кабинет, пока сцена медленно разворачивается, в сторону двора, куда Амалия выносит таз с посудой и, что-то неразборчиво сердито причитая по-армянски, cтавит под кран и вновь возвращается в дом за кастрюлей и чайником. Из подвала появляется попик, мелко семенит к воротам, подбирая рясу, из-под которой выглядывают кроссовки Adidas. Через какое-то время почтальон с улицы забрасывет во двор почту (газеты).

А м а л и я. Доброе утро, батиюшка.
П о п и к. (На ходу.) Будет добрым, будет добрым, благослови Господь!..
А м а л и я. Опиять опоздал, ай-ай-ай... (Заглядывает в подвал.) Мария!! Просыпайся, опиять до вечера спать будешь?
М а р и я. (Позёвывая, показывается из подвала в ночной сорочке.) Чого тебе?
А м а л и я. (Таинственным полушёпотом.) Я его видела...
М а р и я. (Почёсывая спину) Кого его?
А м а л и я. Да его, чёрный такой, пузатый и лисый, без шеи совсем... к нашей... опять вчера приходил, под самый вечер, как стемнело, клянусь тебе Аночкой и Робиком, – чтоб я их похоронила! – если не веришь. Почему никогда мне не веришь? Ва-ай!!
М а р и я. (Отмахивается, с явным безразличием.) Да, ну тебя, брешишь ты всё. На кой такой рохле мужчина? Скажешь тоже...
А м а л и я. И-и-и!! Не веришь, да? Знаю, что не веришь. Один раз спать не ложишь и сама увидишь. А то всё спишь, да спишь. Так всё проспать можно. Клянусь тебе – только утром уходит... Такой красивый, видный мужчина… (Качает головой.)
М а р и я. Ладно, посторожу сегодня. Только сдаётся мне, что ты всё брешишь. Что он там потерял? Денги у неё отродясь не водились...
А м а л и я. Вот и я спросить хотела – зачем? А сама как думаешь, а? Может, припрятано что… так он возьмёт и зарежет... Вай-мээ!! (Зажимает себе рот рукой, испугавшись своих слов.)
М а р и я. Ещё чого напридумывала. Будет тебя стращать – не испужаюсь. Ша, сорока чернохвостая!! (Наступает, подбочинившись на Амалию.) Да я его кипятком из самовара мово и шваброй под ребро. Бес знает, кто чого здесь по начам шастает... Попадись мне!!
А м а л и я. (Хихикает, подмигивая.) А, Мария, подожди, не уходи, что я ещё сказать хочу. Вчера знакомый армянин один к Самвэлу приходил, рассказывал, что его сосед молодой совсем умер, представляешь, да?.. Пчёлы себе на сердце посадил и – умер. Поспорил, что польза от них, когда сердце болит. С кэлеха пришёл... И – умер.
М а р и я. Ну, помер – так помер. Царствие ему небесное, если так. Меньше пить надо.  Только брешишь ты всё. Будет бреднями натощак кормить. Зачем так рано будишь, покоя от тебя нет. А ну тебя в баню... (Отмахивается рукой.) Я лучше спать пойду. (Спускается к себе обратно в подвал, ворчит, оборачиваясь на ходу.) Только и знаешь, что языком молоть... совсем мозгов нету. Тьфу – пропасть на тебя.
А м а л и я. (Не обращает внимания на её слова.) Вот опять не веришь, сколько лет меня знаешь, – всё равно никогда не веришь. (Слышен мужской сердитый голос, который отвлекает Амалию, она заглядывет в окошко своей кухни.) Сейчас, Савмэл джан, сейчас приду, кормить буду.
С а м в э л. (Выставляет маленькую скамеечку с плетёным сидением рядом с дверями квартиры, усаживается и разворачивает газеты, водрузив на нос очки на резиночке вместо дужек.) Газеты и очки принеси. Слышишь, Амалия?..
В а х о. (Входит во двор.) Доброе тебе утро, Самвэл. Давно у тебя не был.
С а м в э л. Доброе утро. Гостью дорогому всегда рады. Проходи, пресаживайся. Амалия!.. (Амалия, витирает руки о передник, выносит гостю старый стул.)
В а х о. (Садится, снимает фуражку, вытирает лоб и шею платком.) Спасибо. Вижу, новостями интересуешься.
С а м в э л. А как же... интересуюсь, дорогой.
В а х о. Это хорошо, что интересуешься, но радоваться нечему. Сам понимаешь, борьба с нетрудовыми доходами. А ты, говорят, на дому ателье устроил, жена семечками торгует.
С а м в э л. Кто говорит? Неправду говорят – враньё всё. Если бы деньги имел, давно директором ателие был и пешком на работу не ходил. А здесь? какие у меня доходы?
В а х о. Директором ателие вообще никуда не ходить не надо. Сидеть надо, когда посадят. Но тебя всё равно оштрафую, если тапочки налево шить будешь.
С а м в э л: Налево, направо... (Швыряет газеты на землю, горячо жестикулирует.) Вай!! Какая тебе разница. Сам знаешь – никто в этом городе, кроме меня, эти тапочки шить хорошо не умеет. Людям не запретишь, всё равно ко мне придут. Что ты ко мне привязался? Честным трудом не даёшь деньги на хлеб заработать. Святое дело – семью, детей кормлю, не понимаешь, да?.. Забыл совсем, на что тебе семья: так один и состаришься – хоронить некому будет. (Савмэл горестно разводит руками.)
В а х о. (Напыжась.) Я – власть, глупый ты человек: когда захочу – тогда и оштрафую. А ты много не разговаривай, могу и в тюрьму посадить... Я тебя по дружбе предупредить пришёл. Думаешь, мне так легко голову заморочить? Ты скольку за пару берёшь? Пять рублей? В день сколько пар шить можешь? Здесь тебе не только на хлеб, но и на масло и даже на шашлык хватит.
С а м в э л. (Насупившись, с обидой.) По дружбе – говоришь? Сколько лет тебя знаю, но никак понять не могу, что ты за человек такой?! Работать не даёшь: только ходишь туда–сюда, туда–сюда... нервничать заставляешь.
В а х о. Ты раньше за три рубля шил. А теперь за пять. Думаешь, я не знаю. Вахо всё знает. А ты свои нервы побереги лучше. Нервные клетки не восстанавливаются. (Вахо берёт газету, просматривет.)
С а м в э л. (Чешет в затылке, о чём-то размышляет.) Ты за мои клетки не волнуйся. Я свои нервы давно в карман положил. Завтракать с нами будешь?
А м а л и я. (Появляется в дверном проёме кухни.) Тоже мне, нервыный какой. Лучше деньги к себе в карман ложи!!
С а м в э л. Ты зачем на меня кричишь, женщина?.. Вай!! На Наполеона никто не кричал, потому он сразу пять дел делать мог.
А м а л и я. А ты зачем пришёл и к нему пристаёшь? Мою семью за него кормить будешь? Не знаешь разве, что у нас денег нет? А? Не знаешь, что он больной совсем. Сколько раз на улице падал – скорая забирала. Один аппэндикокси шесть раз резали.
В а х о. Знаю, знаю – армянская болезнь называется. Но всё равно: если живой остался – налоги платить надо.
С а м в э л. Ты зачем встреваешь, женщина?! У нас здесь мужской разговор. Я сам с ним разберусь – давно его знаю. И вообще – его скоро на пенсию отправят. А ты иди отсюда, иди завтрак готовь, детям в школу пора.
В а х о. (Багровея.) Это кого на пенсию? Это меня на пенсию?..
Н а т э л а. (Появляется на балконе с Барсиком на руках, в ярком шелковом халате, расшитом павлинами и японскими иероглифами, с удивлением смотрит на Вахо.) А Вы что так рано у нас во дворе делаете?
С а м в э л. Доброе утро соседке!..
Н а т э л а. Доброе утро, Самвэл. (Кокетливо.) Кого-нибудь пришли арестовывать? Надеюсь, не меня и не моего Барсика?
В а х о. Зачем арестовывать? Я к старому другу по душам поговорить зашёл. Я тоже животных люблю, особенно которые в цирке выступают, дрессированные. (Самвэл ехидно хмыкает и снова берётся за чтение газеты.)
Н а т э л а. А почему у Вас на боку пистолет?
С а м в э л. (Из-за газеты.) Это ему с собой завтрак жена на работу дала. Ему так удобнее, чтобы руки не занимать.
В а х о. (Надевает фуражку и собирается ретироваться.) Э-э…
Н а т э л а. Понимаю – Самвэл всегда шутит. Но я уверена, Вы им даже убить можете, если захотите. Правда, Вахо? Скажите правду. Вы уже убивали кого-нибудь?
М а р и я. (Из подвала выглядывает на шум голосов заспанное, недовольное лицо попадьи.) Это кого убили? У нас что ли?
В а х о. (Пятится к воротам.) Зачем убивать? У нас на убане всё спокойно. Никто никого никогда пока не убивает.
М а р и я. Ну, и слава богу. (Крестится и вновь исчезает в проёме подвала.) Нечего людей-то пужать. Тоже мне умники...
С а м в э л. (Издевательски напевает.) Скоро выйду на свободу, аай, мама–джан!! Аа–й, мама–джан!!.. Посажу друзей на хлеб и воду...
Н а т э л а. А Вы можете рассказать что-нибудь этакое антихвонское?.. Сколько бандитов Вы уже поймали? Обожаю страшные истории. Что бы дух захватывало. Совсем как в кино. Но куда это Вы это так быстро от нас уходите?
В а х о. Как-нибудь в другой раз, уважаемая. А ты подумай, что я тебе сказал. Пока не поздно. Счастливого дня всем... Я сегодня только начал обход делать. (Уходит.)
Н а т э л а. (Хихикнув.) А Вы не стесняйтесь, Вахо, заходите к нам почаще. Надо же, такой стеснительный мужчина, но с пистолетом ходит. Что он от тебя хочет, Самвэл?
С а м в э л. Э-э-эх, соседка. Что хочет? Что он может хотеть – всем одно надо: деньги давай, деньги давай!! Вот что хочет. Но их всех скоро на пенсию отправят...
А м а л и я. Чтоб его!! Туда ему и дорога. Когда только нормально жить будем?
С а м в э л. (Бормочет еле слышно.) Карапет кармрапет шанваржапет… Мне что
больше других надо?!! Я что, деньги рисовать умею?! Поцелуй  Карапета в  ж...!!
А р ч и б а л ь д. (Появляется на балконе, бодрый, подтянутый, в бархатной кофте, перевязанной шнурком, на голове тюбетейка.) Что здесь происходит?
Н а т э л а. Ничего не происходит, Арчи. Наш участковый Вахо приходил и хотел арестовать Самвэла, но мы его выжили, – правда, Самвэл?! (Похохатывает. Во двор заходит книгоноша, нагруженный сумками с книгами.) А вот ещё гости с утра пораньше. (Самвэл не отвечает,  уходит с женой завтракать.)
А р ч и б а л ь д. Вот и славно... Доброе утро, проходите Пэхо. Как успехи? Хорошо, что Вы пришли: у меня сегодня лекционный день в университете – боюсь опоздать. Всё принесли, что я заказывал?
П э х о. (С отдышкой, тяжело поднимается по ступеням на балкон, ставит и раскрывает сумки перед Арчибальдом.) Всё, всё принёс, уважаемый профессор. Вот – сами можете посмотреть. Всё в точности по списку, как Вы мне заказывали.
Н а т э л а. Фи, противный. Опять со своими книжками.
А р ч и б а л ь д. (Разбирая сумку.) А может быть, Вы будете так добры, моя дорогая, и приготовите что-нибудь на завтрак?.. Пока мы здесь возимся.

Все трое оборачиваются на громкие голоса из квартиры хозяев; из квартиры на балкон стремительно выбегает Игорёк, перекинувшись через балкон, зависает над двором, ухватившись за столбики балкона так, что его не видно со стороны квартиры; слышен  испуганный крик Глафиры Леопольдовны.

Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Появляется на балконе в растрёпанных чувствах.) Нет, не надо, не надо!! Игорь!! Только не это. Ради всего святого. Я дам тебе денег. Я клянусь – я никогда, никогда больше не стану ни о чём тебя спрашивать. Господи, Игорь, я не вижу – где ты?!
С е р а ф и м а. (Слышен возмущённый голос и на балконе появляется Серафимы.) Так он только что был здесь. Молокосос!! Тоже мне умник выискался. У него в заднице пионерская зорька играет –  так ведь нет, умничать решил. Яйца кур не учат!! Но куда он подевался?? Япона мама!! Что за несносный мальчишка. Неужели нельзя хоть раз настоять на своём и прекратить это безобразие?.. Только не говорите мне, что этот бездельник опять повесился?! (Немая сцена: Игорёк, раскачиваясь, смеётся.)

АКТ ВТОРОЙ «У АРЧИ»

Сибаритствующая компания на квартире у Арчибальда. В кабинете старинный книжный шкаф во всю стену, ковёр на полу, другая стена сплошь увешана фотографиями, полочки с изящными статуэтками, старинное ружьё и коллекция холодного оружия, живые цветы в красивой вазе. Джони и Санечка потягивают горячительные напитки, закусывая выложенными на подносе бутербродами. На столе разрезанный торт и дорогой чайный сервиз.

Н а т э л а. Какие они оба милые, правда, Арчи?! А можно мне Вас спросить, Джони, что Вас больше увлекает: процесс чтения или творческий процесс создания произведения? Я ведь знаю, что Вы пишите.
А р ч и. Пишет наш друг, и очень даже неплохо у него это получается. К тому же, как я понимаю, у него наметилась явная склонность к мемуаристике.
Д ж о н и. Так ведь знаете ли, мэм, на всё время требуется – на чтение особо. А у меня как в плохом анектоде: «чукча не читатель, чукча писатель». Вот Санёк – так он совсем другое дело. Он у нас романтик. Всё за туманами гоняется. Но я больше частью наблюдаю – документирую современность.
С а н е ч к а. Ну и что, что романтик. Я за одну ночь все рассказы Джони прочитал, и они мне очень даже понравились.
А р ч и. Несомненно Джони талантлив, и автор всегда должен доверять себе и своему житейскому опыту. Но если есть возможность обострить сюжет, сделать его более беллетристическим, так сказать, отойти от факта документа... Мало описать человека, рассказать о его жизни, нужна интрига. И тогда наш Джони выйдет на совсем другой уровень сочинительства в лучшем смысле этого слова.
Н а т э л а. Конечно, Арчи прав. Пусть Ваш герой убьёт кого-то, пусть ему изменит его невеста, возлюбленная, или пусть его найдут внебрачные дети...
Д ж о н и. (Заикаясь от нескрываемого удивления.) Я Вас правильно понял, Арчибальд Арнольдович? Вы предлагаете мне дофантазиро-вы-вать реальность?
А р ч и. Возможно, я немного утрирую, мой дорогой друг, но не надо бояться придумывать события для своих реальных героев. Я ни в коем случае не призываю Вас к детективным сюжетам, но усилить факт очень даже желательно, если не хватает динамики действия. Тогда Ваш рассказ станет фактом литературы, и любой журнал захочет этот портрет времени опубликовать. Так что ещё один шажок и – Вы будете оправданы.
Д ж о н и. Я не подозревал, что мне надо оправдываться. И перед кем, не подскажите?
А р ч и. Перед историей, разумеется.
С а н е ч к а. Куда уж круче, что сама жизнь с людьми выделывает – такое нарочно не напридумываешь.
А р ч и. Я, конечно, понимаю, что есть риск ухода от живой хроники, но у Вас в рассказах маловато сюжетного движения, не хватает энергетики, проявления характеров героев в столкновении с житейскими событиями.
Д ж о н и. Мне что всё заново переписывать надо? Вы это мне предлагаете?
С а н е ч к а. Гиблое это дело: правду писать опасно, но чтобы врать – на это особый талант требуется.
А р ч и. Ни в коем случае. Вы уже состоялись, мой друг, но вот Вам мой добрый совет: не рассказывайте, но – показывайте. Надо постараться перейти от воспоминательных новелл к настоящей художественой прозе. Пора, мой юный друг, начинать творить свой мир, создавать своих героев. Я уверен, что у Вас всё прекрасно получится. И Вы откроете читателям новые интересные характеры и судьбы.
Д ж о н и. (Мрачно.) Я одно знаю: правда всегда неправдоподобна и по большему счёту никому не нужна. Потому что люди верят только тому, во что хотят верить. Так всем жить удобнее и спокойнее. Но всё равно от правды никуда не уйти – кому-то  ведь надо правду говорить.
С а н е ч к а. Я тоже не понимаю. Если Джонины рассказы всем нравятся, и в них всё так, как в жизни, зачем ему надо что-то в них менять и фантазировать?
А р ч и. Хорошо, постараюсь пояснить на конкретном примере. Предположим, что Вы хотите описать ситуацию, когда герой поссорился с приятелем, и обещает себе мысленно никогда больше с ним не общаться, но при встрече неожиданно для самого себя проявляет слабость и пожимает протянутую ему руку. Можно констатировать факт: Вася шёл домой и сам себя уверял, что больше руки Пете не подаст. Но можно описать, как он не замечает, что идёт, размахивая руками, бормоча что-то себе под нос, распугивая прохожих, как он, человек тихий и застенчивый, неожиданно резко реагирует на вопрос любопытной соседки, которая вечно пристаёт ко всем с распросами, хотя в другой раз ответил бы вежливо но на это раз как отрезал «не суйте нос не в свои дела, тётя Маша», что вызывает ответную реакцию, – надо же, мол, всегда такой вежливый и вдруг нахамил. И дома пусть чего-нибудь натворит.
Н а т э л а. Да-да, пусть что-нибудь разобьёт, сломает, пусть топает ногами, кричит... А можно ему сжечь фотографии с этим... как его?
Д ж о н и. С Петей.
Н а т э л а: Да-да, пусть Вася разорёт на мелкие кусочки все фотографии с этим самым Петей, сожжёт их в ванной и потом напьётся до чёртиков...
С а н е ч к а. ... до белой горячки...
Н а т э л а. ... и огонь из ванной перебросится на другие этажи...
Д ж о н и. ... но Вася вовремя очухается и спасёт соседских детей вместе с собакой и клеткой с говорящим попугаем...
Н а т э л а. (Дико хохочет.) ... и – станет пожарным!! Браво.
С а н е ч к а. (Неуверенно.)... а может дворником?
Н а т э л а. (Выкрикивает в совершенном восторге.) ... преподавателем игры на арфе!!
А р ч и. Отлично. Значит, вы следите за моей мыслью, друзья мои. Тот же сюжет, но уже столько событий, столько психологических нюансов. И это не требует больших усилий, но зато вместо простого пересказа ситуации, что Вася дал себе слово не общаться с Петей, возникает психологически достоверная картина того, что происходит с героем, значительно усиливающая эффект повествования, потому что Вася не абстракция, он конкретный человек, и показан с психологической достоверностью так, что становится интересен, обретает реальные черты. Значит, Вам удалось поднять в читателе волну сопереживания, разбудить стремление осмыслить банальную житейскую ситуацию, так что мы начинаем страдать вместе с Вашим героем, следя за просходящим. И главное, дорогой Джони, – это значит, что Вы не просто затронули душу читателя, но заставили читателя думать.
Н а т э л а. Какой кошмар иметь дело с интеллектуальными мужчинами. Правда, киса?.. Мой котенька пушистенький, вот кто самый умный и талантливый. Знать себе мурлыкает, всех красивей и умнее –
умнее всех вас – вот!!
Д ж о н и. Если позволите, я так хочу сказать, Арчибальд Арнольдович: хорошо, когда у тебя самого в голове всё схвачено, и не надо никому ничего доказывать или объяснять, тем более не надо никому морочить голову – ни себе ни другим.
С а н е ч к а. Главное – чтобы всё по правде и без вранья. Ежели врать, потом пойди, докажи, что ты не жираф и не бублик.
Н а т э л а. (Хохочет, на неё никто не обращает внимания.) Гениально – да, да, браво!! И что останется от Джони?! дырка от бублика.
Д ж о н и. Я согласен, мэм. За правду нельзя обижаться. Но постоянно гореть, не сгорая, – так это ведь только дуракам и гениям удаётся.
Н а т э л а. Дуракам закон не писан – пусть себе горят на своё дурацкое здоровье. Ведь правда, киса?.. Знать себе мурлыкает, мой котенька пушистенький, самый умный, самый красивый.
А р ч и. Ну, вот, Вы на меня и обиделись... А ведь должна быть причина, почему никто не хочет печатать Вашу очень симпатичную, на мой взгляд, прозу?
Д ж о н и. Да нет, что Вы, Арчибальд Арнольдович. Я с Вами согласный. Вам лучше знать, что востребовано читателями и кого продвигать в печать... Просто у меня такая документальная манера самовыражения – это моё отношение к происходящему и на большее я не претендую. До большой литературы мне далеко, я туда не рвусь и об этом пока даже как-то и не думал: пишу – как пишется.
Н а т э л а. А как же Санечка? Вас тоже нигде не хотят печатать?
С а н е ч к а. Печататься – это не главное. У меня пока всё в черновиках. Джони говорит, что дорабатывать надо. А печататься – туфта это всё. Бабки по-другому тоже заработать можно.
А р ч и. Уважаю гегемонов. Ваша позиция вызывает искреннее моё уважение. Но название у Ваших опусов наверняка уже имеется??
С а н е ч к а. А как же, конечно, имеется: «Сумерки козлов» называется. Для меня главное заглавие:  есть заглавие – значит есть идея. Это как в театре – там всё с вешалки начинается. Остальное допишется, но когда и как – это уже от музы зависит. Главное – свобода творчества. Лично мне спешить некуда. И  мозги без мозолей.
А р ч и. «Сумерки козлов» – говорите? Но для молодого романтика название мне кажется несколько мрачноватым… Н-да, не без странности.
С а н е ч к а. Так ведь прикольно. Это Джони мне подсказал. Я конечно романтик –  это у меня от природы и по доброте душевной, но чёрный юмор больше удаётся.
Д ж о н и. Не удивляйтесь: ведь он второй месяц на кладбище учится надгробные памятники тесать – увлекательное занятие. Вот чёрный юмор и прорезался. Одним романтическим нытьём не проживёшь.
С а н е ч к а. Бабки всем нужны – они никогда никому ещё не помешали.
Н а т э л а. Не может быть!! Ночью на кладбище. И Вы не боитесь привидений?
Д ж о н и. (После некоторой заминки, с издёвкой.) Вообще-то, мэм, там по ночам никто камни не крошит. Но свежий взгляд на покойников и – признание публикум обеспечено. (Все смеются.)
А р ч и. (Глубокомысленно.) В любом случае чёрный юмор – это должно быть интересно.
Н а т э л а. А в церковь Вы ходите или Вы атеист до мозга костей?
С а н е ч к а. Отчего же, посещаем... на всякий случай.
Н а т э л а. (В совершенном восторге закатывает глаза.) На всякий случай – как это оригинально, не правда ли, Арчи!? Он не собирается уходить нищим в нирвану?!
А р ч и. Ничего оригинального или удивительного я в этом не вижу. Извечный покой располагает к размышлениям о жизни и смерти. Только в молодости нам о смерти как-то не думается, – это к старости начинаешь верить в бессмертие души. Рано или поздно – мы все приходим к богу.
Д ж о н и. Простите, Арчибальд Арнольдович, за мою бестактность. Я понимаю, что вера это очень интимно. Но Вы, наверное, воспринимаете бога как некий универсум.
А р ч и. Может быть, и так, мой молодой друг.
Н а т э л а. (Перебивает, довольно агрессивно.) Да будет вам умничать. Мне надоели ваши дурацкие разговоры. Не же-ла-ю!! Я не желаю без конца слушать умников и быть... быть заумной. Я хочу быть глупой. Не понимаю, за что только окружающие считают тебя порядочным человеком. В детстве он отрезал кошкам хвосты во дворе и выкалывал им глаза. Видите, с каким чудовищем я живу? Никто не знает, что он настоящий колдун... (Истерически выкрикивает в сторону Арчи.) Чернокнижник!! И как только держат в партии человека, который по ночам читает о вампирах и ставит у себя на кухни алхимические опыты, а днём клянется в верности покойному императору?!
А р ч и. (С видимым удовольствием раскуривает трубку.) Успокойся, душа моя!..
Н а т э л а. Ах, оставь, нечего меня успокаивать. Я и так совершенно спокойна. Это ты всё время задираешь всех и строишь насмешки. Ты бываешь совершенно несносен, особенно когда кто-нибудь приходит. Он просто издевается надо всеми нами. Вы мне не верите?
А р ч и. Они вообще никому и ничему не верят, душа моя.
Д ж о н и. Мы просто против фальши, мэм, и не боимся мыслить своими мозгами, хотя моя позиция – это позиция наблюдателя, летописца. Я, уважаемый профессор, вижу, как барахтаются и плывут мимо меня по течению и против течения люди, и поэтому любое действие считаю неэффективным. Это что-то вроде теории относительности, только применительно к общественным отношениям.
А р ч и. За такие теории не так давно к стенке ставили, а в иные времена и отлучение схлопотать можно было.
С а н е ч к а. Так это вроде как бы всех бунтарей анафемство-вы-вали: Гришку Отрепьева, Степана, Пугача... Ещё Мазепу и Ленина – я в Интернете читал.
Н а т э л а. Как же им там неуютно, родненьким... (Хихикает.) А Лёвушку, Лёвушку забыли.
С а н е ч к а. Говорят, Ильич после этого в гробу шевелиться стал. В Интернете даже видео было.
А р ч и. (Кивает головой.) Да, это действительно произошло в 70-х годах. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви за границей провозгласил Ленину анафему, но исторически всё больше еретиков, раскольников-старообрядцев отлучали.
Д ж о н и. Как видите, Арчибальд Арнольдович, и до вождей революции добрались.  Пока «стенки» не переведутся – нам с Вами никогда не понять друг друга. Так и будет «каждому своё».
С а н е ч к а. Вот это круто, я понимаю. Джони, дай пять – ты настоящий мужик. А можно мне Ваши альбомы посмотреть?
А р ч и. Да, конечно, можете посмотреть вон те... (Снова оборачиваясь к Джони.) Вы не обделены талантом наблюдателя и начитаны изрядно, мой молодой друг, однако, проповедуете непротивление и, не задумываясь, толкаете фашистские лозунги в моём доме. А я, скажу Вам, убеждённый монархист и сторонник сильного единовластия. На том стоим и стоять будем до конца своих дней.
Н а т э л а. Не понимаю, о чём вы спорите: хоть революционный террор, хоть монархический деспотизм – не вижу никакой разницы.
А р ч и. (Раздражаясь.) Тебе, дорогая, и не нужно ничего ни понимать – ни видеть. И вообще нам всем  лучше держаться подальше от политических дискуссий. Они способны вызвать только несварение, особенно у дам бальзаковского возраста.
Н а т э л а. И где ты только научился так выражаться? Господи, за что мне такое!! Я хочу умереть – сразу! сейчас! здесь – потому что ты семейный деспот.
Д ж о н и. (С улыбкой, чтобы смягчить ситуацию.) А Вы, мэм, наверное, террористка?
Н а т э л а. (Закатывает глаза и расставляет руки.) Я террористка смертница.
Д ж о н и. Но Ваш муж – необыкновенный человек. В его библиотеке можно найти ответ на любой вопрос.
Н а т э л а. Книги – это единственное, что он действительно любит и не видит вокруг себя живых людей.
А р ч и. (Невозмутимо.) Так что толстовская ересь мне чужда, мой дорогой друг. Впрочем, наш великий гуманист сам себя отлучил от церкви.
Д ж о н и. Я же сказал, что Вы меня не поймёте. Всегда были бунтари одиночки, авантюристы, сильные личности, которые открывали земли, поднимали народ на баррикады, свергали монархов, выигрывали сражения... Они жили, увлеченные красотой своих безумных идей, и над ними не были властны ни церковные догматы, ни политические лозунги. А сегодня что?
  А р ч и. Это иллюзия, мой молодой друг, что кто-то куда-то двигает историю, когда одно массовое помешательство сменяет другое. Никто никогда ничего не мог изменить в природе людей, и все эти названные вами первопроходцы только несли с собой кровь и насилие, оставляя за собой горы трупов.
С а н е ч к а. (Задумчиво.) Раньше красиво подвигами жили – не политическими лозунгами, и от инокомыслия психушками никого не лечили.
Н а т э л а. И этим всё сказано. Помнишь, Арчи, того сумасшедшего, который утверждал, что он новонародник?  Помнишь? (Закатывается от смеха.) Пока его лечили, он новую поэму «Кому на Руси жить хорошо» написал.
А р ч и. Как же, как же, – припоминаю.
Н а т э л а. Я сразу запомнила: «Вышли мы все из народа, как нам обратно войти...»  Ну, вот, почему Вы так сердито на меня смотрите, Джони? Арчи, я его боюсь...
Д ж о н и. Я думаю – это вовсе не смешно, мэм...
  С а н е ч к а. А как Вам результаты последних выборов, Арчибальд Арнольдович?
  А р ч и. Н-да, вопрос весьма и весьма...
Н а т э л а. Арчи называет такие вопросы летаргическими. И вообще, когда мы пришли голосовать, ни наших имён, ни даже номера нашего дома не было в списках!..
А р ч и. (Кивает.) Да какие там результаты, друзья мои?! Политика – это всё фарс для марионеток. Нравится нам это или нет, но чистой политики не бывает. Так что политика меня никогда не интересовала и не интересует. Но, разумеется, я за естественное чувство любви к родине, – генетическое я бы сказал чувство, но только не за тот патриотизм, о котором Мопассан ещё писал, что это «яйца, высиженные войной». И вот Вам моё мнение о происходящем: на безрыбье и моль – рыба.
Д ж о н и. Да-а, Арчибальд Арнольдович. Коротко и ясно – пригвоздили без комментариев, так что и  сказать нечего.
С а н е ч к а. Подумаешь, авторитет – Мопассан. Лично я делю людей на рвачей и тихую сволочь. Правду в лицо говорить надо, даже если за это убить могут.

А р ч и. На мой взгляд обывателя – это не совсем так. Сказать сволочи, что она сволочь, можно только опустившись до её уровня. Просто государство – это бездушная машина, но оно слишком сильна, чтобы с ней вступать в диалог или заигрывать. И не дай бог, замахнуться. Мне это ни к чему. И прошу, без намёков, мой молодой друг, без намёков...
С а н е ч к а. (Не унимается.) Тогда как насчёт Толстого – он всё-таки «Войну и мир» написал. И что это  получается: кто он теперь – не гуманист и не патриот, если против церкви пошёл? патриот или нет?..
Д ж о н и. И ещё написал недозволенное: «Бог – есть моё желание».
С а н е ч к а. Любовь проповедовал, словно Будда, Магомет или Христос: «где любовь, там и Бог». И нет ему теперь никакого прощения? Словно «смутьян» или «еретик» какой...
А р ч и. (Невольно увлекаясь.) Н-даа, устами православного христианства лет сто уже анафеме предают нашего кумира народного, барина великорусского. По секретному распоряжению Священого Синода не дозволено было его даже в церкви отпевать.
Н а т э л а. (Ехидно смеётся.) Совсем как Эдит Пиаф, старый греховодник.
С а н е ч к а. (Назидательно.) Допроповедовался старче.
А р ч и. Впрочем, сам Толстой завещал себя похоронить без богослужения и зарыть тело в землю, чтобы не воняло. Это уже Софья Андреевна, благоверная его, нашла священника, чтобы несмотря на запрет совершить православный обред погребения. Но отпевание на могиле церковь всё равно сочла не за отпевание, а за частную молитву. И думается мне, что пересмотр вообще невозможен, поскольку это возможно, если человек изменяет свою позицию, ну, а здесь, сами понимаете, ситуация не та...
С а н е ч к а. Он после отлучения только ещё ближе к Богу стал. Потому и ушел перед смертью из Ясной Поляны.
Д ж о н и. Все истины мира для живых – мёртвых они не колышат. Народ – лох. Все мы сегодня идолопоклонники, потому что поклоняемся одному языческому богу, вот этой чёрной теледырке под названием «зомбиящик». Хоть у государства, хоть у церкви под колпаком – всё одно.
С а н е ч к а. Мы все собственность государства, так что наша жизнь не дорого стоит. (Весело напевает.) «...Я, ты, он, она – вместе все – сто тысяч я».
Д ж о н и. А ты не юродствуй. Я серьёзно – этакая многомиллионная задушевность. А если по большому счёту, то всем нам недостаёт надёжного прибежища нашему генетическому чувству одиночества.
А р ч и. (С подвохом.) ...от Адама и Евы?
Д ж о н и. Да, хотя бы и так. Все мы одеты, обуты, живём в сытости – не в какой-нибудь там Мамба-Чумба, думаем о шмотках, как побольше бабла захапать, и душа что-то вроде отмирающего придатка стала. У нас в роду верующих не было, но я это всё равно чувствую. Если бы всё человечество состояло из Толстых – к чему синод? Ни церковь, ни партбюро человеку совесть не заменят.
С а н е ч к а. И я о том же. Нужно детей всех этих упырей и думских и кремлёвских – всех под танки и штыки на передовую, как раньше. А то все больно гуманными стали.
Н а т э л а. Фи, противный, жестокий, – сам Зомби!! (Икает, истерически хохочет.) Да-да!!  К чёрту всех литераторов и всех политиканов, всех – к чёрту!! Доморощенные кастраты, трусы!!
А р ч и. Дорогая, ты слишком много выпила. Тебе лучше пойти в свою комнату и прилечь.
Н а т э л а. (Презрительно.) А ты, ты – до неприличия интеллигентный циник. И я никуда отсюда не уйду!! Потому, что я не хочу, не хочу никуда отсюда уходить. Фи, грубый..! Пусть он сначала попросит у меня прощения.
А р ч и. (Целует церемонно жене руку.) Изволь, дорогая.
Н а т э л а. Нет, не ты!! А он. Пусть этот твой «пигвин» попросит у меня прощения.
Д ж о н и. (Удивлённо и неожиданно довольно грубо.) Это я – «пингвин»?! С какой стати? В жизни никому руки не целовал и целовать не стану.
А р ч и. (Понимающе кивает головой в сторону Джони.) Будь умницей, душа моя, разве он тебя чем-то обидел? Зачем ему просить у тебя прощения? Тебе лучше успокоиться и пойти к себе отдохнуть.
Н а т э л а. (Топает ногой.) Я не хочу отдыхать. И я не хочу спать. Я – не твоя игрушка, и не позволю так со мной обращаться. Как говорит эта твоя пассия, который ты постоянно строишь глазки: «Я – женщина с доставкой». (Хихикает.)
С а н е ч к а. (Изумлённо.) Что? Кто это такое говорит?
А р ч и. (Невозмутимо набивает трубку.) Это просто неправильный русский. Понятно, что «эта моя пассия» хотела сказать, что она «женщина с достоинством». (Все невольно смеются.)
Н а т э л а. Я так хочу... (Топает ногой и смахивает со стола стаканы, все вскакивают.)

АКТ ТРЕТИЙ «ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ»

Хозяйская квартира. В столовой Веньямин Фелимонович в кресле смотрит в наушниках телевизор. Глафира Леопольдовна в очках что-то шьёт за столом, на котором выкройки и ручная швейная машина. Звонит телефон.

Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Веньямин, сними, пожалуйста, трубку. Веньямин, ты слышишь?! Телефон звонит. Сними трубку.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч: Да, мамочка, уже слышу – я сейчас... (Подходит к телефону, снимает трубку.) Слушаю... (Долгая пауза.) Как же так?... (Пауза.) Да, конечно, это большое горе для всех нас. Примите наши самые искренние соболезнования. Нет-нет. О чём речь? Никаких проблем. Да, конечно, внесите нашу семью в список. Это святая обязанность всех, кто его знал и помнит. Спасибо, что сообщили, что поставили нас в известность. Разумеется, я запомнил. Да, мы обязательно придём. (Кладёт трубку.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ну, кто там на этот раз?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч: Звонили от Пахомовых. Там у них совершеннейшая катастрофа. Молодой зять скоропостижно скончался в Москве, но тело везут самолётом в Грузию – похороны в Тбилиси.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Откусывает нитку, не переставая шить.) Что ты такое городишь, Веньямин. Как он мог скончаться? Они только недавно перехали в новую квартиру в Москве. Он получил вакансию на первые партии в Большом Театре. Блестящая карьера. Потрясающий тенор. (Перестаёт шить, поворачивается к Веньямину Фелимоновичу, который так и остался стоять у телефона.) Наверняка какой-то очередной безумный розыгрыш. Помнишь, когда Вероника нам сказала, что умерла Раиса Викторовна? Мы тогда чуть с ума не сошли. И как же – высказали соболезнование!! Ты помнишь, как сама живая Раиса Викторовна открыла нам дверь
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Да, конечно, помню – она была рада нашему приходу.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Но как нам пришлось тогда выкручиваться в этой наиглупейшей ситуации? Тебе пришлось врать, что мы перепутали дни рождения. А ведь как два идиота, с огромным букетом цветов, помчались в тот вечер, в гололёд, в январе месяце, когда цветы вообще по несусветной цене. И всё зря...
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч.  Но на этот раз, мамочка, никто с нами не шутит и шутить не собирается. Он был с ребёнком на даче под Москвой и сломал себе ногу. Они катались на санках и неудачно где-то там перевернулись...
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ну и что с этого? Даже если он и сломал себе ногу. От этого никто ещё не умирал. Почему ты никогда ничего не можешь объяснить толком?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч.  Я и сам не совсем понял. У него, кажется, была аллергия к антибиотикам.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ну и что с того, Веньямин? Причем его аллергия?! Ведь у него с детства был несахарный диабет.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Его отвезли в какую-то подмосковную больницу, где он пытался объяснить врачам, что ему вообще нельзя колоть антибиотики, сопротивлялся, но его привязали к кровати и всё равно насильно вкололи...
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ну, и..?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ну, вот он и скончался от аллергического шока.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Впал в кому?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Наверное. Ты же лучше меня знаешь, как организм реагирует в таких случаях.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Какая подлость!! Надеюсь, они подали на больницу в суд?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Думаю, им сейчас не до этого. К тому же никакой суд воскресить его уже не сможет.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Угробить такой талант и ни за что не ответить?! Это недопустимо.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Задумчиво, направляясь к дверям на балкон.) Н-да, нарочно не придумаешь: был человек и нет... А он всегда мне нравился: весёлый, добрый, талантливый. Нелепая смерть.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Да уж, нелепее не придумать. Куда ты направляешься в таком состоянии? Неровен час – тоже где-нибудь сковырнёшься. И что мне потом прикажешь без тебя делать?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Пойду, пройдусь здесь недалеко, около дома. Не волнуйся, мамочка, я – живучий... (Просачивается в дверь на балкон под укоризненным взглядом жены; неожиданно слышится странный шум, и стол начинает ходить ходуном, трясутся стены, слышен треск и видно, как в стене открывается трещина.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Судорожно хватается обеими руками за стол.) Землетрясение, Веньямин!! На помощь!! Дом рушится!! Землетрясение... (Веньямин Фелимонович в дверях, держится за косяк; он хочет подбежать к жене, но его отбрасывает в сторону; также неожиданно всё стихает, и ему удаётся, наконец, подбежать и обнять жену; оба неподвижно замирают на какое-то время; после паузы Глафира Леопольдовна дрожащим голосом старается говорить невозмутимо.) У тебя вечно холодные руки, Веньямин. Ты знаешь, что это значит? У тебя явные признаки нарушения периферического кровообращения, твоему организму недостает никотиновой кислоты. Тебе нужны витамины, тебе нужно есть молочные продукты, мясо, рыбу, грибы, гречку, фасоль, капусту.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Конечно, мамочка. Но тогда они станут горячими.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Высвобождаясь из объятий мужа.) Нет, Веньямин, постоянно горячие руки – это ещё хуже: это значит, что печень не справляется с интоксикацией из-за отравления разной гадостью – лекарствами или алкоголем. Нет, печеночные руки тебе ни к чему. Но я отчётливо чувствую, как у меня «ползают мурашки» по всему телу и что у меня онемели пальцы ног.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Машинально.) И что это может значить?

Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Это значит, что мне надо проверить эндокринную систему и лёгкие, потому что они не справляются с дыханием. Ты же знаешь, что у меня большое плавающее сердцу и что  с таким диагнозом мало кто доживает до 80.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Я так и знал, что землетрясение тут ни при чём. (В комнату влетает возбуждённая Вероника.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Перестань куражиться. Ты даже не мог бы меня спасти – стоял как истукан.
В е р о н и к а. Мама, папа, как вы здесь? Вас сильно трясло?! Испугались? Я почти ничего не почувствовала. Только видела, как качаются дома.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Театрально показывает на трещину в стене.) Можешь полюбоваться. От нашего дома скоро ничего не останется.
В е р о н и к а. Так нас всё равно сносят. Здесь должны строить гостиницу.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Да, но куда нас заткнут из-за этой самой гостиницы?! Твой отец не хочет разводиться, чтобы получить деньги за вторую половину дома, которая на отдельном фундаменте. А без развода нам много не дадут. Они не могут даже найти равноценной площади для нас.
В е р о н и к а. Это правда, папа?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Святая правда, что я не хочу разводиться. Остальное пока не ясно.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Он хочет повторить историю с квартирой своей матери и оставить нас на улице.
В е р о н и к а. А что случилось с бабушкиной квартировой? Вы никогда не говорили об этом.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. О чём здесь говорить? У твоей бабушки был ордер на руках на трёхкомнатную кватиру на Грибоедовской, но она умудрилась оставить его при оформлении кому-то в домоуправлении, так что на следующей день оказалось, что она никому ничего не оставляла.
В е р о н и к а. Как же так?.. А копия?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. К копии у неё, конечно, не было. Мама всегда всем верила.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. И очень напрасно. В наше время верить никому нельзя. Кажется, азбучная истина, но... !! К сожалению, не для всех. Зато теперь нам всем приходится пожинать плоды воспитания твоего отца, который просто не в состоянии пробить соответствующие инстанции, чтобы мы не остались на улице.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ты же знаешь, что у них просто нет квартир, равноценных по площади этому дому. И поэтому они предлагают почти равноценную площадь, правда, в разных подъездах и с низкими потолками – в «хрущёвках». (Разводит руками.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Чтобы нечем было дышать твоим детям и внукам. И чтобы нас заливали сверху.
В е р о н и к а. Куда же нам тогда переходить?..
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Там даже нашу мебель ставить некуда. Надо просто всё бросить, или, попросту говоря, выбросить. Но твой отец упёрся – он категорически не хочет хотя бы на время дать мне развод!!
В е р о н и к а. (Удивлённо.) Паа-п?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Эта тема не обсуждается. Кстати, куда подевался Игорь? Ты случайно не знаешь?
В е р о н и к а. (С заминкой.) Я..? Не знаю даже, как вам это сказать.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Нет, покоя в этом доме никогда не было и не будет. Чувствовало моё сердце, что этот бездельник опять что-нибудь, да натворит.
В е р о н и к а. (Нерешительно.) В общем, он отлёживается у Серафимы.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Отлёживается? Что ты хочешь этим сказать? Не пугай мать, пожалуйста.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Да, не надо меня пугать. Что значит «отлёживается»? Он что болен? Ты можешь объянить толком, что с ним?
В е р о н и к а. Ну, тут целая история... (Убеждённо.) Но он ни при чём, он ни в чём не виноват. Это всё его друзья культуристы, они в Вакэ на нижних балконах верёвки с дорогим бельём пообрезали, но Игорёк только смотрел. Он ничего такого не делал. Просто он не успел убежать, как другие, ну, его в милицию и забрали.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. В милицию?! Его одного? Я правильно тебя понял?
В е р о н и к а. Ну, да. Так получилось. Все убежали, только он не захотел убегать, потому что он не был виноват. Он ведь этого не делал.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Хватается за сердце, судорожно глотая ртом воздух.) В милицию?! Боже!! Я знала, я всегда знала, что этим – рано или поздно – кончится. (Переходя на решительно истерический тон.) Но я хочу знать всё. Всё!! И только правду!! Даже если он кого-то убил или изнасиловал. Боже мой, боже мой!! Одну голую правду, слышишь, Вероника?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но если он у Серафимы, как ты говоришь, – то значит его отпустили? Странно, ведь так просто отпустить его не могли.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Обречённо.) До чего он докатился. И куда мы все катимся вместе с ним? Это конец, ему уже не подняться.
В е р о н и к а. Да, отпустили... Это всё Серафима – она его выкупила. (Быстро, косясь на мать.) Его там избили, потому что он не хотел стучать на других и не говорил, кто это сделал. А на нём его новые макасины были узконосые, что вы ему на день рождения подарили. Так его каблуками по носкам, и у него ноги теперь распухли, ему ходить больно. Он у Серафимы отлёживается – она его лечит.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Мы все немедленно едим к Серафиме. Веньямин, вызови такси.
В е р о н и к а. Мама, не надо. Он очень переживает, как ты будешь реагировать. Он не хотел никого волновать, но он не мог поступить иначе.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Да, конечно, его можно понять. Но во сколько это обошлось моей сестре? Ты, конечно, не знаешь? (Вероника мотает говолой.) А эти его друзья, они случайно не появлялись? (Вероника мотает говолой.) Н-да-а... Нехорошо, могли бы и скинуться. Я думаю, надо всё-таки поехать, навестить нашего героя.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Слава богу, Веньямин, что ты хотя бы изредка, но со мной соглашаешься. Вероника может остаться дома. Звонили от Пахомовых. У них несчастье – трагически погиб зять. Так что могут быть ещё звонки. Надо, чтобы кто-нибудь был дома.
В е р о н и к а. Хорошо, мама, я останусь и подежурю на телефоне. Только не очень сердись на него. Он ведь ничего плохого не сделал. Его ведь друзья подставили.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. И это не называется «друзья»?! Это отъявленное хулиганьё, от которого ничего хорошего ждать не приходится.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Я согласен: так друзья не поступают. Надо его поддержать морально. И кое-что уточнить тоже не помешает. Пойдём, мамочка, поймаем такси на улице.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ «ВЕРОНИКА»

Хозяйская квартира. Глафира Леопольдовна в наушниках смотрит телевизор.
Веньямин Фелимонович в очках, в кресле читает прессу.

Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Уму непостижимо – и кто только носит такие трусики? Ты видел эту рекламы? И что здесь рекламировать?! Сзади на тесёмочках, спереди вообще непонятно, что прикрывают... это даже не фиговый листочек.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Главное, мамочка, то –  что они не прикрывают...
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. У тебя только одна пошлятина на уме: только одно и интересно. Тьфу!! гадость... Такие прямо на ёлку вешать!!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Зато наша торговая сеть успешно развивается за счет импорта с прогнившего запада.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Да-а?! Но всё производится в Китае. Ничего – наш ребёнок, по крайней мере, не носит такие трусики.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ну, тогда нам с тобой и волноваться незачем.
  Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Кстати, где сегодняшние квитанции из магазина и твой отчёт по базару?! Ты опять купил всё дёшево и невкусное?!
В е р о н и к а. (Покачиваясь, появляется в дверях, неуверенной походкой подходит к креслу, очень весело.) Добрый вечер всем... (Неуверенно опирается на стоящий рядом с креслом телевизор на ножках и вместо кресла оказывается на ковре.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Какой кошмар. Что это с ней, Веньямин?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. По-моему, она пьяна.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Наша дочь? Пьяная?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Встельку, мамочка. И самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это оставить её хотя бы временно в покое.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Она не в себе.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Оставь её в покое – ей надо сначала отоспаться.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Как я могу оставить свою дочь в покое? Когда наша дочь почти докатилась до панели!!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но, мамочка, как можно быть «почти на панели»? Пока я вижу, что она дома и просто собирается спать на полу. Видимо, ей так удобнее.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ты – идиот?! Твой юмор здесь абсолютно неуместен. Ты не понимаешь, что он связан с мафией. Ведь он простаивает целыми сутками под нашими окнами. Значит – он нигде не работает, но его не сажают и не высылают как тунеядца. Я нахожу его поведение более чем странным. И не спорь со мной. Неизвестно, чем всё это может закончиться. Но если произойдёт трагедия, – а я уверена, что ничего хорошего ждать не приходится, – то это будет результат твоего невмешательства в судьбу дочери.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Что ты, наконец, от меня хочешь? Пойти и морду ему набить?
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Как отец?!..
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Да, и как отец и как мать, чёрт возьми!!..
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Чтобы он забыл дорогу в сторону нашего дома и никогда, никогда не вспомнил даже о нашей дочери. Но ты разве на такое способен. Мой муж всегда был тряпкой...
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Перебивает.) Кулаками разговор короткий,  – так ничего никому не докажешь. Только посадят ещё чего доброго за хулиганство, и тебе потом передачи носить придётся.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Так что же тогда делать?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Это ты у меня спрашиваешь? С каких пор ты стала спрашивать у меня советов?!
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Нет, я больше так не могу – это превыше всех моих последних сил: ты – не человек, ты – не отец, ты – просто чурка с глазами. Ведь нам с тобой при всех наплевали в душу, но тебя это даже не волнует. Если тебя послушать, то остаётся одно – делать вид, что ничего не произошло. Так –  если я правильно поняла, ты предлагаешь полное бездействие? Значит – мы утрёмся и будем молчать?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ну, что-что, но молчать мы точно не будем, – это не в наших правилах... Что-то я такого не припомню. Но поскольку наша дочь вполне благополучно добралась до дому...
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Живой!!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Не стану спорить – ты, как всегда, права... И я бы даже сказал – мягко приковрилась, – так может быть, мы не будем её беспокоить и что-нибудь поедим? А то ведь натощак...
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Перебивает.) Как ты вообще можешь думать о еде?! Надо, наконец, разобраться и покончать со всем этим раз и навсегда. Сколько можно терпеть издевательства над всей семьей. И где она его только подобрала?! Неужели все его… пакости так и останутся безнаказанными? Неужели не найдётся ни одного настоящего мужчины на её жизненном пути, или все – трусы и эгоисты.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Только не трусы, а трусы!! Ты неправильно ставишь ударение, мамочка.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ничего, обойдёшься и таким ударением. И так понятно, что я имею в виду. Подумаешь, неправильное ударение. Нечего меня исправлять. Сделай вид, что не заметил. Ты только на себя погляди – одно название, что мужчина. Целый день лежать на диване, задравши ноги, и плевать в потолок. Какой ты после этого отец? Мне всё приходится делать самой.
В е р о н и к а. (Приподнимаясь, удивлённо.) Где я? Я что – дома?? Маа–ма?.. Паа–па? Родные стены... О-о!! И как я сюда попала? И почему такой шум?.. Вы, можете хоть раз в жизни перестать скандалить?
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Никто и не думал скандалить.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Мы просто выясняем отношения.
В е р о н и к а. Как всегда – без этого вы не можете?.. И как вам не надоест. Как вам не скучно – без конца одно и то же.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. А с ним тебе, надо полагать, весело?
В е р о н и к а. А ему всё по моське. И лучше оставьте его в покое, пока он не перебил весь хрусталь в нашем доме, чтобы вы не думали, что он ему очень нужен.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ты слышишь, Веня, что говорит твоя дочь? Она угрожает нам, своим родителям.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Конечно, слышу, мамочка. Но, думаю, наша дочь просто хочет нас предупредить. Как говорится от греха подальше, чтобы не создавать самим себе стрессовых ситуаций. Потому что, насколько я понимаю, её сердечный друг – типичный представитель подъездной, или, как ты любишь выражаться, – подзаборной молодёжи. По крайней мере, на магистральную дорогу в этой жизни он ещё не вышел. И самое лучше, что мы можем с тобой сделать, – так это действительно оставить их хотя бы временно в покое. Я уверен – наша дочь сама сумеет во всём разобраться.
В е р о н и к а. (Поднимается с ковра, качаясь, подходит и обнимает отца.) Класс!! Папуля, я тебя люблю!! Я иду спать. Не буду больше вам мешать... Мамуля, я тебя тоже люблю. (Расплываясь в довольной улыбке, посылает воздушный поцелуй, уходит.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Голова седая, но жизнь так ничему тебя не научила. Локти будешь потом кусать – поздно будет!! Стыда, позора не оберёшься. И всему виной твоё полное безразличие к тому, что происходит у тебя под носом в твоём собственном доме. Это ты называешь воспитанием?! И это вместо того, чтобы предпринять хоть какие-нибудь меры... Я не удивлюсь, если завтра она начнёт употреблять наркотики или свяжется с какой-нибудь бандой, если уже не связалась. (Нарочито, с издёвкой.) Но мы, конечно, об этом узнаем в последнюю очередь. Почему ты опять молчишь, уткнувшись в свою газету? Скажи хоть что-нибудь. Ты ведь её отец, в конце концов.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Разве моё слово что-нибудь для тебя значит? Оставь её в покое и дай ей жить так, как она хочет. Ничего дурного наша дочь сделать не может. Я уверен. Кажется, это мы с тобой сами её воспитывали все эти годы. Перебесится и успокоится. И другого ничего я тебе посоветовать не могу.
С е р а ф и м а. (Появляется на пороге, проходя мимо, треплет брата ласково по голове, тот тяжело вздыхает.) Что тут у вас за шум?..
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Ты же знаешь, Серафима, в нашем семействе только я одна за всё должна отвечать, потому что твой брат просто святой страдалец – он никогда ни в чём не виноват.
С е р а ф и м а. А что, даёт жизни наше сокровище?? Я так помимаю, что у вас здесь очередное светопредставление...
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Словно оправдываясь.) Вроде всё тихо, спокойно, всё нормально, как у людей, но потом как громыхнёт – голова кругом.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. И не просто громыхнёт – это невообразимо, что они оба себе позволяют. Он абсюлютно не считается с нами, с её родителями. А твоего брата, как видно, вообще нисколько не волнует судьба собственной дочери.
С е р а ф и м а. Ну, это мы уже вроде проходили, и не один раз. Я так понимаю: всё не так нормально и не так, как у людей…
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (С патетикой.) Да, на этот раз ты права, ты права, Серафима!! Целый ушат помоев. И как нам теперь людям в глаза людям смотреть – позора на всю жизнь не оберёшься... И кто, скажи на милость, довёл меня до такого состояния, как не твоя родная дочь?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Положим, она и твоя дочь тоже.
С е р а ф и м а. Будет вам орехи колоть – поздно принцессу перевоспитывать: делает она всё, что правая и левая нога захочет. Ну, а хахаль этот её – тут всё яснее ясного: «есть на попе шерсть» называется... типичный случай.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Истерически выкрикивает.) Причем тут его попа и шерсть?! Ты меня просто пугаешь, Серафима.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ну вот, мы и определились по части сравнений.
С е р а ф и м а. Лучше поздно, чем никогда.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но мамочка права, Серафима. Причем тут его попа и шерсть?!
С е р а ф и м а.  Да, боже мой, вы что оба ослепли что ли или ни разу его не видели? Потянуло голодранца на голубые крови.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Навзрыд.) Она ведь прячет его от нас, словно мы прокажённые какие-то, но мы ведь её родители и боимся за неё...
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Почему ты описываешь его словно снежного человека?
С е р а ф и м а. (Насмешливо.) Ну как мне его вам описать? Чернож...пый цыганский сипат, бешеный темперамэнт и к тому же с головы до ног волосатый. Она его приобщает высокой философии духа – читает ему Ницше и Кастанеду. Он ей цыганские романсэро под луной – всё как полагается... По Интернету «Камасутру» изучают.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ты издеваешься, Серафима?!
С е р а ф и м а. И с чего мне, спрашивается, над вами издеваться?! Боюсь, не справится она с ним по неопытности. Конечно, не исключается, что он отменный любовник, но то, что он ей не просто друг – это точно. Поверьте моему опыту – не вчера родилась. Я даже имела удовольствие пообщаться с ним на среднеинтеллектуальном уровне.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Веньямин, твоя сестра хочет свести меня окончательно с ума. Она говорит, что наша дочь имеет сексуальную связь неизвестно с кем?! С каким-то цыганом из подворотни??!! Ты слышишь, ты меня слышишь?! Этому не бывать, пока я жива: в моём доме цыган не было и не будет!!.. (Хватается за сердце.)
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Вскакивает с места, кидается к жене.) Серафима, вызывай скорую, срочно!!!...
С е р а ф и м а.  (Набирает скорую.) Ну, вот – тем же концом по тому же месту. Нет, с вами точно не соскучишься. Япона мама!! В этом доме только гробы заказывать.


АКТ ПЯТЫЙ «ССОРА»

Вероника у Кока – в старом кожаном кресла. Чердачное помещение обклеено афишами и плакатами любимых певцов, музыкантов (Цой, Брюс Ли, Раммштейн):  аппаратура и музыкальные инструменты напоминают студию грамзаписи. Кока наигрывает на гитаре, полулёжа на проваленном диване. Ощущение богемы («на чердаке всё мило в 20 лет»): журнальный столик завален журналами и газетными вырезками, стаканы, пепельница с окурками в виде черепа, раритетный телефонный аппарат на полу, пустые и полные бутылки от колы,пива, коньяка, открытый блок дорогих сигарет.

К о к а. Никак не могу понять, что за удивительная способность сссориться по самому нелепому поводу. Не из-за того даже, если реально обидел или, может, наговорил лишнего, но если тебе только кажется, что я не так что-то подумал или только хотел сказать...
В е р о н и к а. Ты действительно считаешь, что я да такой степени невменяемая?!! Да?! Значит, ты так ничего и не понял. Я всего навсего за справедливость.
К о к а. Хорошо. Понял. Очень хорошо, что ты за справедливость, но я тут причём? Что опять не так?..
В е р о н и к а. Всё так, просто я не в настроении и не терплю душевное хамство.
            К о к а. Ну, и?..
            В е р о н и к а. Ну ты и заладил. Зануда!!
            К о к а. (Откладывает гитару в сторону, закуривает.) Согласен – зануда. Но так колись – что не так? Опять проблемы на горизонте?
            В е р о н и к а. Просто я была сегодня в патриаршестве… и если меня заново окрестят, то это ещё не даёт гарантию попадания в рай.
            К о к а. Вот это да!! Ты – в рай, а мне здесь одному на земле оставаться? Я что-то не в теме... И зачем тебе в рай, если нам и на земле не так уж плохо. Кстати, просто из любопытства – и кто крёстный, не скажешь? Секрет? Или мне знать не полагается?
            В е р о н и к а. Нет никакого крёстного. Это, во-первых, если тебя это волнует.
            К о к а. Но тогда я вообще не врубаюсь: зачем заново креститься, если тебя уже один раз окрестили?! Что за гарантированный рай такой?!
            В е р о н и к а. Какой же ты у нас непонятливый: даже если кто и крещённый, то всё равно неизвестно, попадёт он в рай или нет.
 К о к а. Ну и зачем заранее расстраиваться из-за таких пустяков, Мышонок?  Разве не всё равно: ад или рай. Главное – чтобы у тебя живой на душе всегда было светло.
В е р о н и к а. Главное в этой жизни – легко умереть. (Раздражённо.) И перестань меня дразнить этой ужасной кличкой.
К о к а. (Обнимает за плечи.) Но раньше тебе нравилось, когда я тебя так называл. Меня можешь называть, как захочешь – не в обиде.
В е р о н и к а. (Отстраняясь.) Я всегда болела, когда была маленькой, если мама или вообще кто-нибудь на меня сердился или когда меня обижали...
К о к а. А теперь?
В е р о н и к а. И теперь... (С вызовом.) На меня нельзя сердиться!! И меня нельзя обижать.
К о к а. Понял. Лады. А любить? Тебя можно любить? Мне, например? Как тебе это?
В е р о н и к а. (Очень серьёзно.) От любви не то чтобы заболеть, от любви умереть можно... Особенно от такой, как твоя.
К о к а. И что же тогда нам делать? Такой уж я уродился. Просто я безумно тебя ревную, вот даже к этому жуткому креслу, на котором ты сейчас сидишь.
В е р о н и к а. (Вскакивает, отталкивая Коку.) Нет, это становится невыносимо. Ты просто больной – тебе лечиться надо.
К о к а. Я неизлечимо больной, но я не заразный больной… Хочешь знать, как я тебя люблю? Вот – смотри. (Хватает вилку со столика и втыкает себе в руку выше локтя.)
В е р о н и к а. (Импульсивно хочет помочь, но неожиданно останавливается, решительно.) Ненормальный. Ты действительно болен.
К о к а. Выходи за меня.
В е р о н и к а. Ещё чего!– только этого не хватало: не дождёшься. Мне надо уходить, меня дома ждут.
К о к а.  Но ведь тебе меня стало жаль – я вижу: значит что? – Значит, ты меня тоже любишь.
В е р о н и к а. Тебя невозможно любить. Ты всё убиваешь своей ревностью.
К о к а.  А ты убиваешь меня своей, своей...
В е р о н и к а. Ну, скажи, скажи, наконец. Чем это я тебя убиваю?!
К о к а. Сама не догадываешься?.. Как можно добровольно возвращаться в клетку, из которой не знаешь, как вырваться. Кстати, должен тебе признаться: мне дооолго не удавалось совместить образ вашего командарма с её благозвучным именем.
В е р о н и к а. Не смей так говорить о моей матери!! Есть темы, которые не подлежат обсуждению. Осуждать легче всего. Ты ничего не понимаешь в наших семейных отношениях и даже не стараешься поладить ни с ней, ни с отцом. Только как тень кругами за мной ходишь. Так что я вообще не намерена выслушивать этот твой бред. Может, хватит на сегодня?
К о к а. (Усмехаясь.) Куда мне до ваших глубин взаимного понимания, хотя здесь даже понимать нечего!! Твои мамочка и папочка всегда лучше всех знают кому, что, где и когда нужно делать. Я старался, но с ними даже говорить бесполезно. Они не слышат, потому что не хотят никого и ничего слышать. Думаешь, мне приятно видеть, как тебя раз за разом вытряхивают наизнанку, несмотря на твоё робкое сопротивление?.. Думаешь, что они действительно единственные во всём в мире знают, что хорошо, что плохо?
В е р о н и к а. (Удивлённо слушает, остановившись в дверях.) Ну, ты и психолог…
К о к а. Ах, ты опять не послушалась? Ах, ты опять оступилась и, не дай бог, ещё и ушиблась. Кто он, этот мерзавец?! Признавайся и кайся!! Ведь мы предупреждали. Они всегда предупреждают и уверены, что приносят этим невероятную пользу. Кто лучше них способен вразумлять и наставлять на путь истинный!? Потому что их забота завораживает, да? Ведь это так удобно, когда за тебя принимают решения. Ты за ними как за каменной стеной, но ты даже не замечаешь, как превращаешься в безвольно существо, так что даже будешь не способна никого полюбить потому, что у тебя вообще не останется ни собственной мысли, ни собственного желания...
В е р о н и к а. (Со злостью.) Скажи ещё, что я овощь. Ты просто зациклился на моей семье потому, что никогда не имел собственной. Почему бы тебе не заняться диссертацией на тему семейных отношений.
К о к а. Да что, ты, Мышонок. Не могу доставить столько радости. Вот чужие писать – вот это в кайф и бабки хорошие, наверное. Не от них, случаем, ваш несчастный дедуля скочевряжился?
В е р о н и к а. Ты просто неудачник, который завидует чужому благополучию.
К о к а. Да что ты!! А может это самое ваше так называемое благополучие – сплошной отстой... Жить под диктовку – по мне такая жизнь хуже смерти. Я сам за себя в ответе и не дам никому себя контролировать. И ничейные нравоучения терпеть не намерен, тем более отсиживаться в чужой клетке, даже если она из чистого золота.
В е р о н и к а. Рада за тебя. Но раз так – перестань тогда меня преследовать.
К о к а. Видишь ли, у меня всё-таки есть, может примитивное, на ваш семейный взгляд, но чувство собственного достоинства. И потом ведь ты сама говоришь, что это невыносимо скучно, когда всё разложено по полочкам и всё знаешь на сто лет наперёд.
В е р о н и к а. А сам ты чем лучше? Тебя никто не просит наводить порядок в чужом монастыре. Оставь меня и мою семью в покое. Тебе никто не мешает жить, как ты хочешь и считаешь правильным, так что не мешай жить другим... Интересно, как твоё чувство собственного достоинства? – оно не мешает тебе копаться в чужом дерьме?!
К о к а. Да ладно тебе, Мышонок, что я такого сказал? На правду не обижаются…
В е р о н и к а. Не хочу тебя больше видеть. И даже слышать о тебе – тоже больше никогда, слышишь?! Никогда. Не хочу. Дай мне пройти!.. (Кока её цеременно пропускает.)
К о к а. Чёрт!! Не сдержался, идиот. Кто я для неё? Парень с Нахаловки. Она теперь не вернётся и будет права... (Со всего размаху бьёт гитару об стену.)


АКТ ШЕСТОЙ «ИЗМЕНА»

Квартира Серафимы. Комната без окон, слева около стены – большая кушетка, накрытая ковром, без мутак и подушек, которые валяются на полу; справа громоздкий письменный стол, большая старинная настольная лампа, на краешке стола бутылка коньяка и два стакана, тарелочка с ломтиками лимона, рядом со столом – венский стул, полуприкрытая дверь на кухню, на две трети стены стенной шкаф с книгами, на старой этажерке в углу – клетка с волнистым попугайчиком Кэша, на полу разбросаны обглоданные кости, на кушетки – две собаки, большая и маленькая, на полу играют ещё три-четыре щенка. В кресле за столом – Серафима в очках читает какое-то письмо.

В е р о н и к а. Как Дик? Всё продолжает биться головой о стенку. Что говорят коллеги, Серафима?
С е р а ф и м а. (Возбуждённо.) Что они могут сказать? Япона мама!!! Ясное дело – Дик сошел с ума. Он даже меня к себе не подпускает. Коллеги стараются, как могут. Надо что-то решать с Диком. Они должны позвонить сегодня.
В е р о н и к а. Это всё от того, что ему от чего-то стало очень больно... А где ещё один щенок?
К э ш а. Япона мама. Япона мама.
Серафима: Его пришлось усыпить.
В е р о н и к а. Такой симпатичный, с беленьким пятнышком на ухе.
Серафима: (Закуривает.) Да, изъян породы...
В е р о н и к а. Ты не считаешь, что это жестоко?
  С е р а ф и м а. Жестоко? Жестоко продлевать мучения и заставлять живое существо мучиться, но дать ему успокоение и избавить от мучений – какая же в этом жестокость?!
В е р о н и к а. Я не о Дике, Серафима, я о щенке. Всего лишь изъян породы, да?
С е р а ф и м а. (Пьёт.) Я тоже не о Дике. Я тоже о щенках. Когда у одного от рождения оказались поражены почки, у другого – сердце, то мы вынуждены были их усыпить. Знаешь, ли, девочка моя, чрезмерная любовь к животным иногда выглядит подозрительной.
В е р о н и к а. Ну да, как и чрезмерное чистоплуйство.
С е р а ф и м а. (Затягивается.) Это ты о любительницах наводить порядок?..
В е р о н и к а. Да, о них!! С утра до вечера со швабрами–тряпками драят, чистят без конца всё в подряд чего надо – не надо... потом уткунуться в какой-нибуль сериал, словно другим нечем мозги занять.
С е р а ф и м а. Счастье, особенно когда речь идёт о семье, каждый понимает по-своему. (Старается говорить безразличным тоном, чтобы скрыть волнение.) Когда тебя выписали, девочка моя?
В е р о н и к а. Меня долго не продержали. Выписали на второй день.
С е р а ф и м а. И что сказали? Каков вердикт на будущее?
В е р о н и к а. Не волнуйся, всё в порядке. Сказали, что проблем быть не должно. Я там видела одну очень красивую грузинку, лет под 50. Она сделала от мужа 86 абортов, и ей больше нельзя было делать. Там у неё настолько всё истончилось, что нельзя было, но она только смеялась...
С е р а ф и м а. (Молча курит, почти яростно.) А по-моему «измена» – это даже слишком громко для него сказано. Он ведь понятия не имеет о верности. И не спорь со мной, девочка!! Ты знаешь, что я права! Ты могла закалечить себя из-за него, ты это понимаешь?
В е р о н и к а. Говорят, проститутки специально оставляют и рожают потом детей, чтобы организм омолаживался. Представляешь?
С е р а ф и м а. Не пудри мне мозги, Вероника. Могу я быть уверена, что ты развязалась с ним и что другим концом по тому же месту не будет?
В е р о н и к а. (Почти истерически перебивает.) Разве ты не понимаешь, Серафима, что это конец, потому что я никогда не смогу его простить? – Ведь он клялся мне в любви и бесился, если кто-нибудь случайно посмотрит в мою сторону, но сам всё время изворачивался и врал.
С е р а ф и м а. Старо – как мир, девочка моя. Ничего ужасного. Все мы люди, все мы человеки. Ты что думаешь, жизнь никогда не поворачивалась ко мне задницей?
В е р о н и к а. Говорил, что идёт по делам, когда сам ушивался за каждой встречной – то за одной, то за другой... И говорил им те же слова, что и мне...
С е р а ф и м а. (Согласно кивает головой.) Наверняка. Как же иначе? –  в любви как в политике все средства хороши, и даже словарный запас всегда один и тот же.
В е р о н и к а. А потом снова прибегал ко мне!? Скажи, Серафима, зачем он только врал? Ты ведь знаешь меня – разве я стала бы его удерживать? Да ни на минуту!! Никогда в жизни.
С е р а ф и м а. Успокойся, девочка. Вот послушай лучше, какой мне недавно анектод рассказали. Муж застал жену с любовником и спрашивает: – С кем это ты, дорогая? А она в ответ: – Неужели ты больше веришь своим глазам, и не веришь мне, любимый?.. Вот так-то и оно.
В е р о н и к а. И ты можешь ещё шутишь?!
С е р а ф и м а. Во-первых, я вовсе не собираюсь шутить. Вся мудрость в том, чтобы не верить своим глазам. А во-вторых, это очень даже поучительно, если меня спросить, потому что вся наша жизнь – это один скабрезный анектод. И никуда от этого не деться. Но я очень хочу, чтобы ты успокоилась, наконец.
В е р о н и к а. Но ведь должен быть какой-то выход, Серафимушка?
С е р а ф и м а. Забудь!! Успокойся и – забудь. Короче – наплюй!! Разве кому-нибудь когда-нибудь становилось легче, если без конца плакаться в жилетку?.. Время всё лечит, и не надо без конца зализывать незаживающую рану, иначе от языка ничего останется. Думаешь, я никогда никого не любила в своей жизни? Любовь – это всегда как лёгкое помешательство, но всё равно рано или поздно всё проходит. Переступи через себя и – забудь!! Ты мне веришь? Он просто кобель, каких много.
В е р о н и к а. И это говоришь мне ты, моя родная тётка, которая всегда старалась меня понять и никогда не подводила?!
С е р а ф и м а. А я и не подвожу. Я просто остаюсь при своём мнении, что он не стоит твоей любви.  Знаешь, почему я стала ветеринаром? Потому что животные не предают своих хозяев. Бери пример с меня. Любить надо ради своего удовольствия.
В е р о н и к а. Переступить через себя?! Но почему мне так больно?!
С е р а ф и м а. Почему через себя? Япона мама!! Переступить надо не через себя – через него. Неужели не понятно??
К э ш а. Япона мама. Япона мама.
В е р о н и к а. И это всё, что ты можешь мне посоветовать? Наплевать и забыть, что я живая, что у меня есть гордость, самолюбие, память чувств, наконец. (Вскакивает и начинает бегать по комнате.) Нет-нет и нет!! Ты не можешь или просто не хочешь меня понять. Я не в силах забыть, но так дальше жить я тоже не могу.
С е р а ф и м а. Изводись, изводись. Авось, он тебя ещё пожалеет и прибежит. Чего ты тогда вообще ещё ждёшь? Беги, звони ему, выясняй отношения... (Вероника, плача, обнимает Серафиму сзади за плечи.) Хорошо, хорошо, – коряга я. Я ведь тоже не каменная, и я люблю тебя. Ну, меня тоже надо пожалеть, старую жестянку, –  не то вся душа от твоих слёз на части разрывается.
В е р о н и к а. Знаешь, что он сказал мне на прощанье? – Каждая лисица любит свою висилицу.
С е р а ф и м а. Ну, и что с того? Это он о себе, наверное. Я бы показала ему эту самую висилицу. Жаль, что меня рядом не было.
В е р о н и к а. (Упрямо.) Но ведь он прав. Всё дело во мне самой.
С е р а ф и м а. (Наливает себе в стакан коньяк.) Так, очень интересно, куда мы в итоге с тобой приехали. Очень интересно. И в чём же он, собственно говоря, прав?
В е р о н и к а. Ты ведь тоже нервничаешь, да, Серафима? Я знаю, ты за меня переживаешь.
С е р а ф и м а. Чёрт возьми, девочка моя!! Разве тебе не надо, чтобы я была спокойной?
В е р о н и к а. (Задумчиво.) А может быть, я всё напридумывала и его вовсе и не было? А Серафимушка?
С е р а ф и м а. (С энтузиазмом.) Конечно, не было. О чём я весь вечер тебе твержу.
В е р о н и к а. И значит – я не плачу?
С е р а ф и м а. Конечно, ты не плачешь и никогда больше из-за этого кобеля плакать не будешь.
В е р о н и к а. И – я снова смогу смеяться?
С е р а ф и м а. Это как твоей душеньке угодно. Но главное – не бери в голову!! Так-то оно лучше. (Облегчённо вздыхает.)
В е р о н и к а. Пусть так, но мне так страшно: словно сама себя заживо хоронишь...
С е р а ф и м а. (Разворачивает газету.) Давай, девочка моя, сменим пластинку. Никто никого не хоронит и хоронить не собирается. Вот – смотри, сколько этого добра навалом: «инженер сантехник, всесторонне развитый, обладающий чувством юмора, ищет обаятельную женщину, готовую разделить с ним трудности семейной жизни; имеет серьёзные намерения....», «моложавый и аккуратный пенсионер, вдовец, материально и жилищно обеспечен, без вредных привычек, ищет порядочную женщину для дальнейшей совместной жизни, желательно тоже вдову, согласной на переезд... пишите о себе, может быть вместе нам не будет одиноко, пол мужской, рост 170, возраст 70». Нет, этот нам не подходит.
В е р о н и к а. Господи, Серафима, как можно быть моложавым в 70 лет??
С е р а ф и м а. Ну и что с того?! Не всем удаётся попасть на праздник жизни. Главное – без вредных привычек, к тому же материально и жилищно обеспечен. Вот послушай: ещё один «вдовец, без вредных привычек, ищет порядочную хозяйственную женщину для дальнейшей совместной жизни, материально обеспечен, пишите о себе, может быть вместе нам не будет одиноко, пол мужской, рост 160, вес 85, возраст 75».
В е р о н и к а. Ты это уже читала.
С е р а ф и м а. Нет, это другой кобель, но ты только посмотри на них: словно с цепи сорвались. А вот этот – по настроению: «для несерьёзных отношений на постоянной основе познакомлюсь....», «своё разбитое сердце отдам в хорошие руки, если его согреть, то оно ещё может любить, я полного телосложения, юридически свободен, пол мужской» – кто бы сомневался – «рост 153, возраст 45». Вес не указан.
  В е р о н и к а. Рост 153 – так этого же «чибзиг» какой-то!..
С е р а ф и м а. Не говори так пренебрежительно – это рост вождей всех времён и народов, императоров, полководцов: Наполеон, Иосиф и даже – ни за что не отгадаешь, – великий Микеланджело Буонарроти, брюнет со сломанным носом и тяжёлым характером метр 52 сантиметра росточка – «шпендрик», как ты говоришь...
В е р о н и к а. ...«чибзиг».
С е р а ф и м а. Неважно – всё одно... расписал фресками на лесах собственной конструкции своды Сикстинской капеллы на высоте до 18 метров без чьей-либо помощи: можешь себе представить? – 600 квадратных метров. Когда он вставал во весь рост, то голова упиралась в потолок, и писать ему приходилось, запрокинув голову или лёжа на спине, и тогда краска попадала на лицо. А как он изваял Давида!? Подобного не делал никто ни до, ни после.
В е р о н и к а. (Пьёт.) А я и не знала.
С е р а ф и м а. Ты не была в Гори и не видела шинель на десятилетнего ребёнка. А ведь какого страху на всех нагнал – до сих пор боятся. (С удивлением.) Вот ещё какой-то «хорёк»?! что-то я не то читаю: «симпатичный... холерик, но волевой, женат не был, без вредных привычек, согласен на переезд». Та-ак, интересно: «интеллигентный молодой вдовец, средних лет, с педагогическим образованием... предлагаю просто подружиться, долгими зимними вечерами особенно остро ощущаешь одиночество, ищу такую же одинокую душу, неважно, женщину или мужчину»?! – «главное, чтоб человек верил в дружбу – не хватает простого человеческого общения, может, кто и поймёт». Постскриптум: «бывшие заключенные и ищущие приключений не интересуют». Надо же – с таким точно не соскучишься.
В е р о н и к а. Ты что издеваешься, Серафима?! Это всё мерзопакостно и омерзительно. Кто тебе сказал, что я хочу замуж?
С е р а ф и м а. Знаю и даже одобряю – зачем самой лезть в эту петлю? Ничего хорошего таким словом как «брак», конечно, не назовут... Что мне тебе сказать, девочка моя? Но надо больше с юмором, с юмором, – понимаешь? Жизнь твоя только начинается, и сколько всего ещё предстоит тебе узнать и пережить... Поверь своей тётке – с годами становишься мудрее. И ты станешь всё воспринимать много спокойнее. Но я понимаю – это твой дар молодости. Увы!! От правды никуда не уйдёшь: самое печальное в жизни – это одиночное женское катание.
В е р о н и к а. (После паузы.) А ты не думаешь, что Дику было больно, что убили его щенят?! Что он от этого сошел с ума?
С е р а ф и м а. (Резко гасит сигарету и нервно закуривает другую.) Нет, я так не думаю. Дик странно вёл себя уже давно, никого к себе не подпускал и даже на меня рычал. Лучше почитай мне свои стихи. Люблю, когда ты читаешь...
В е р о н и к а. Стихи? С этим покончено навсегда. Надо чувствовать, чтобы писать, но я ничего, ничего не чувствую – одна пустота. Понимаешь, Серафима, ни–че–го–шеньки!! одна пустоты.
С е р а ф и м а. Ну что ты, девочка моя. (Вероника плачет, уткнувшись в Серафиму, та гладит её по голове.) Твой талант – это божий дар, данный тебе с небес, и возвращать его надо не людям – богу... Писать стихи трудно, когда жизнь пригнёт к земле, я понимаю... Надо чувствовать внутреннюю раскованность, чтобы писать. Но ты перешагни через всё и пиши. Ты сможешь. И тебе всегда будут любить за то, что у тебя душа красивая.
В е р о н и к а. (Всхлипывая.) Они хотят, чтобы я была психиатром или стоматологом.
С е р а ф и м а. Да что они понимают, твоя мамаша и мой братец – подкаблучник. У тебя просто замечательные стихи. Ведь это не каждому дано.  Они за тебя волнуются и потому против,  что поэт – это ведь не профессия. Поэт – это что-то вроде духовного сана, звание, которое не люди, не государство дать не могут, и только время решает, была ты или тебя не было... вообще. Ну, а работать можно кем угодно, хоть дворником веники вязать. Разве это главное? Главное – искренность и смелость думать и чувствовать. Я, конечно, критик плохой, но для меня ты всегда самая-самая умная, самая-самая добрая... И это правда. Я это нутром чую. Значит, у тебя обязательно всё будет хорошо. Слышишь свою старую тётку? Обязательно. Всё будет хорошо...
В е р о н и к а. «...А кто-то третий – бьёт кресалом и искры продаёт в ночи в тот час, когда перед вокзалом разводят стрелки палачи». Палач это от слова плач. Я знаю. Можно лишить человека любви, но нельзя лишить его ненависти, да, Серафима?..
С е р а ф и м а. И ничегошеньки ты не знаешь. Япона мама!! Палачи докторами были... Они лучше всех знали, как не причинить боль.
К э ш а. Япона мама. Япона мама.
С е р а ф и м а. (Звонит телефон.) Да, Гри-Гри, конечно. Мы ждали очереди. Спасибо за звонок. Понятно. Я записываю. Да. Мы привезём его сами.
  В е р о н и к а. Кто это был, Серафима? Кто такой Гри-Гри и кого мы должны ему привезти?
С е р а ф и м а. Владелец частного кладбища для животных. Надо похоронить Дика... И чтобы не забыть его ошейник и поводок.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

АКТ СЕДЬМОЙ «ПОХОРОНЫ»

Хозяйская квартира, всё зановешано белыми простынями, посередине комнаты гроб с телом Пули, горят свечи у изголовья, вазы с цветами, запах ладана, вдоль стен стулья – сидят попадья и Лидия Николаевна. Вероника и медсестра Бэатрича разговаривают, стоя на балконе.

Б э а т р и ч а. (Шопотом.) А это кто справа в глубоком трауре и с красным цветком на груди? И как-то странно всё время улыбается??
В е р о н и к а. Это Лидия Николаевная, последняя романтическая привязанность нашего дедули.
Б э а т р и ч а. (Удивлённо.) И сколько всего? Это какая по счёту будет?
В е р о н и к а. Кто его знает – история умалчивает.
Б э а т р и ч а. О покойниках плохо не говорят, но хорошим людям бог лёгкую смерть даёт.
В е р о н и к а. Боги тоже иногда ошибаются. Дедуля добрый был. Он даже муху и таракана обидеть не мог. Просто он на всех женился: у него в каждом паспорте по несколько браков и разводов. Но жмотом тоже был порядочным. Так никому и не сказал, где свои сберкнижки и облигации cпрятал...
Б э а т р и ч а. А как же дети? Наверное, детей много было, раз много женился.
В е р о н и к а. Не знаю, Джуля. О детях он никогда не говорил. Только папа и Серафима. О других он никогда не вспоминал.
Б э а т р и ч а. Некоторые гуляют и направо и налево, но своих детей всегда помнят, не забывают. И ихние жены тоже себе ни в чём не отказывают... Но его мне всё равно тоже жалко очень. Столько мучился – никому не пожелаю. Я хотела не пантопон – морфий делать, потому что в мочку уха лучше морфий, – меньше вводить надо. Но только Лепольдовна не позволили. Они так испужались, когда я про морфий сказала. И приказали всё равно пантопон делать.
В е р о н и к а. А что она тебе сказала, почему мама была против?
Б э а т р и ч а. Они мне так и сказали, что морфия в дом не допустят. И как можно спорить, когда такое дело, – спорить никак нельзя. Я много знаю и понимаю. Я когда в палату захожу, сразу вижу, кому сколько осталось. Сама не знаю, как это получается, но по лицу вижу. Только никому не говорю – как такое сказать… разве можно?
В е р о н и к а. Конечно, такое никак нельзя.  Серафима его усыпить хотела, но её никто даже слушать не стал. Папа очень испугался. Саркома костей – это так мучительно, никто не заслуживает таких страданий. Но мама ведь уверена, что страдания необходимы, чтобы святости причаститься, но кому эта святость там нужна?! Я бы усыпила дедулю. Он давно себя усыпить просил… даже в завещании написал.
Б э а т р и ч а. Никто не знает, что кого там ждёт…
З и з и. (Танцующей походкой на балкон поднимается Зизи, останавливается около Вероники, кивком здоровывается с медсестрой, заглядывает в комнату.) И его старая мырма, конечно, тоже здесь.
В е р о н и к а. Ты это о ком, Зизи?
З и з и. О ком, о ком? О Вашей Марфе Посаднице, конечно. Ни за что никогда больше ни к кому не пойду исповедоваться. (Мария встаёт и выходит на балкон.)
Б э а т р и ч а.  Почему не пойдёте? Я всегда в церковь хожу, каждое воскресенье...
З и з и. А мне этот душевный стриптиз ни к чему!! И как мне ему исповедоваться, когда он меня облапать наровит?..
М а р и я. Что мой, поди, обидел? С него станется. Эх, замусолил он мою молодость... «мусолинни» проклятый. Вишь, святоша, да это только для виду, а то весь слюнями исходит, когда баб видит. Чтоб его черти на сковороде в аду поджарили.
З и з и. Вот и я говорю, баба Маня. Как мне ему исповедоваться, когда он самый грешник и есть.
М а р и я. Исповедь – святое дело. Так нет, всё испоганить надо. Ему бы поотрезать, чтобы другим попикам неповадно было, може и руки по локоть, чтобы руки не распускал…
Б э а т р и ч а. Я пойду – меня больные ждут. Завтра после дежурства зайти смогу. Помогу, если что надо.
В е р о н и к а. Спасибо, Джуля. Конечно, идите... Скоро панихида начнётся. (Медсестра уходит, начинает тихо играть музыка.)
М а р и я. И я тоже пойду, надобно кэлэх готовить. А за свого извиняюсь. Ну, что мне с ним делать?! Не в ответе я за мужа свого. (Уходит, причитая.) Ни стыда, ни совести тебе,– хоть в рясе, хоть не в рясе – сплошной блуд.
В е р о н и к а. Неудобно получилось. У Джули другие счета с господом, понимаешь? Она всё время с теми, кто уходит...
З и з и. Никаких счетов у меня нет. И вот что я тебе скажу, подруга. Мужики все – толстокожие эгоисты. Мы им со своими проблемами всем до фэни. Я их иногда даже ненавижу потому, что они словно инопланетяне всё своими механическими штучками балуются и нас женщин презирают за то, что мы им рожаем. Оттого и войны, что в мужской цивилизации живём.
В е р о н и к а. От такой философии лечиться надо. Если хочешь, могу тебя в момент диагностировать: параноидально депрессивный синдро. Мой совет – тебе влюбиться  надо.  Миром любовь правит – не ненависть. Иначе нас всех давно бы не было.
З и з и. А мне, значит, лечиться? Ты смеёшься,подруга? Ты разве не смотрела «Полёт над гнездом кукушки»? Там Джек Николсон играет. И ещё «Фрэнсис» про одну американскую актрису? Этот фильм, говорят, по её дневникам сняли. Там эту самую Фрэнсис столько мучили и даже насильно лоботомию сделали. Все эти доктора и профессора закомплексованные извращенцы – сами больные, только себя за больных не считают. Но скажи, кого они когда вылечили?! 

В е р о н и к а. «Фрэнсис» не видела, но «Полёт над гнездом кукушки» – жутковатый фильм, еле высидела. Не знаю – неужели так взаправду бывает?
З и з и. Взаправду ещё и не такое бывает… Мне недавно рассказали, как одну сироту из беженцев в психушке держали, пока она из окна не выпрыгнула. Она там так отощала, что сумела через решетки пролезть.
В е р о н и к а. А зачем её там держали?
З и з и. Ты что, святая простота, не понимаешь? Или с Луны свалилась? К ней по ночам здоровые мужики из ментов заваливали – теперь ясно? А ты говоришь – любовь.
В е р о н и к а. И как ты только во всё это веришь?! Так же рехнуться можно.
З и з и. Тебе хорошо, подруга. Ты в семье. И вас много. А я одна со своим – родной отец называется: сначала отказался, потом через десять лет из детдома забрал, чтобы удочерить.
В е р о н и к а. Но ты ведь знаешь, что у него было безвыходное положение, когда твоя мать умерла при родах. Надо уметь прощать. А твои братья, разве они не помогают? Ты ведь сама говорила, что у них большие возможности.
З и з и. Да моим братьям наплевать, даже если я подохну с голоду, даже если весь мир перевернётся. У них другие заботы государственной важности.
В е р о н и к а. Но ведь ты говорила, что они чуть ли не в Думе сидят?!
З и з и. Говорила. Одним словом – сидят и трясутся, потому что им фонарные столбы мерещатся… пальцем боятся пошевельнуть. Знаешь, когда отец меня домой привёл, мы ещё маленькие были, так моему старшему братику жуть как нравилось заставлять меня смотреть, когда он нужду справляет. Я стеснялась, но он был уверен, что я просто для этого создана, раз его сестрой родилась. Так что не достучишься – дальше этого их родственное воображение не срабатывает.
В е р о н и к а. Но может, всё вовсе не так, как тебе кажется. Вечно ты всё преувеличиваешь. Может быть, они тебя по-своему любят и издалека обрегают, так что ты даже не подозреваешь. Ведь у тебя характер тоже не сахар.
З и з и. Ага, бойцы невидимого фронта. Хватит чушь молоть. Я, может быть, не хочу быть сахаром – сахар есть хочу. Я их фотки тебе показать могу. Такие заплывшие мордуленции, что смотреть тошно. А отпрыск и  того хуже – настоящий нацмэн, супермэна из себя корчит. Всё на армян наезжает. Говорит, что их давить надо, – представляешь? Спрашивает меня: – Знаешь, что может быть хуже армян? И смеётся – мэгрелы, говорит. Ненавижу его.
В е р о н и к а. Как же так?! И ему не стыдно? У него ведь бабка армянка и дед мэгрел.
З и з и. Так он с жиру бесится, по ночам в казино играет… Это сытая жизнь и власть такое с людьми делает.
В е р о н и к а. А что тётушка твоя – тоже воюет?
З и з и. Она не воюет, она – воркует. Ты не знаешь, потому что давно не виделись. Она у нас замуж вышла за любовь своей первой молодости. Пережила всех его жен и повела в ЗАГС расписаться – всё, как полагается. Правда, он вскоре после этого представился, но зато наследство ей оставил, представляешь? Мало никому не покажется. И теперь она всех нас любит и о всех  заботится.
В е р о н и к а. Так ведь это здорово. Молодец старушка – она ведь нашего дедули старше.
З и з и. Да, конечно, молодец – не спорю. Но она ещё нам всем постоянно советы даёт, чтобы долго жить и быть счастливой.
В е р о н и к а. И как же это?
З и з и. Детей не надо иметь. И ещё говорит: чтобы долго жить, не надо есть вскусное. У неё носы и уши растут после 60...
В е р о н и к а. Да ну!!.. И что с того?

З и з и. Говорит, что у неё нос вырос и уши тоже, но зато губы меньше стали.
В е р о н и к а. Что за чушь!!
З и з и. Но это она так шутит просто – у неё такое чувство юмора.
В е р о н и к а. Надо же, подумать только. Странная она у тебя. И что она – смерти не боится?
З и з и. Не знаю, не спрашивала.
В е р о н и к а. А в церковь она ходит?
З и з и. Конечно, ходит... (Замечает странное движение в комнате около гроба.) Смотри, смотри. Кто это к нему направляется? И зачем она на гроб ложиться?! Ё–моё, рекламная пауза. Что здесь у вас вообще такое происходит? Похороны или цирковое представление? Дурдом, да и только.
В е р о н и к а. Не надо никого вызывать. Я уведу её, пока никого нет. Это наша соседка Лидия Николаевна. Она немного не в себе. Только не говори никому, хорошо? Очень тебя прошу. Договорились? Ты ничего не видела – забудь.
З и з и. Да ладно уж, ради нашей дружбы... (Под нарастающую мелодию грузинского мужского песнопения и всхлипывания Лидии Николаевны слышны причитания на грузинском и армянском: на балкон поднимается Амалия, вслед за ней дворничиха – курдянка в разноцветных юбках.)

АКТ ВОСЬМОЙ «ВОЙНА»

Хозяйская квартира погружена во тьму. Приглушенно слышна стрельба и раскаты тяжёлых орудий. Раздаётся жуткий грохот на балконе у дверей, из кабинета (слева) из темноты выбегает прыгающий свет и вырисовавается фигура Веньямина Фелимоновича с шахтёрским фонарём на голове, луч света выхватывает женскую фигуру в проёме дверей со стороны балкона.

С е р а ф и м а. Япона мама!! Нет, это только мой брат со своей мамочкой могли такое устроить: баррикады, когда кругом ни одной живой души и тьма тьмущая.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Растревоженно испуганно.) Кто там?!
С е р а ф и м а. Ты лучше мне скажи, что вы тут такое нагромоздили?! И откуда только ты натаскал столько хлама?! Что здесь такое наворочено?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Это ты, Серафима?! Иду на помощь!!
С е р а ф и м а. Да, это я, дорогой. Но я только что чуть не подорвалась на пороге вашего дома. И всё по милости твоей несусветной глупости. Когда только ты перестанешь слушаться свою мамочку? Ты можешь мне сказать, от кого вы забаррикодировались?! Кому только, япона мама, вы нужны?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но Серафима, мы никак не можем прийти в себя от этого кошмара. Эти дни и ночи мы всё время на нервах. Мы не можем ни есть, ни спать. И нам всё время кажется, что в дом могут ворваться мародёры.
С е р а ф и м а. Какие ещё мародёры?! Ты бредишь? Откуда им взяться?! Я прошла полгорода пешком и, как видишь, в полном порядке... И вообще: что это у тебя такое на голове?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Перебивает взволнованно.) Но Серафима!! Это только ты на такое способна. Ты даже не отдаёшь себе отчёт в том, насколько это опасно. Ночью, когда постоянно стреляют. Слава богу, по радио обещали, что с сегодняшнего дня будет объявлен комендантский час.
С е р а ф и м а. (Оглядываяь в полумраке.) А что мне было делать, кто-нибудь знает?! Снайперы простреливают все подступы к моему дому. У соседей напротив вообще горит весь этаж вместе с собакой и со всем нажитым добром.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Да-да, я понимаю. Но только не так громко, пожалуйста, Серафима. Ты разбудишь... Мне с большим трудом удалось её как-то успокоить. Я совершенно растерян и не знаю, что делать. Кто бы мог подумать, что такое возможно. Сюда даже немцы не заходили, когда теперь в мирное время...
С е р а ф и м а. (Перебивает.) Что делать – говоришь? Извечный вопрос ни на что не способного, вечно разглагольствующего непонятно о чём, мягкотелого, прямо скажем, гнилого интеллигента. (Достаёт из сумки и кладёт на стол револьвер и две гранаты.) Тебе лучше сесть и успокоиться, чтобы выслушать меня. Здесь такая ситуация: надо временно как-нибудь  спрятать вот это – по просьбе Игоря.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч.  Что это?!! Откуда?! Зачем тебе оружие?!
С е р а ф и м а. Я же тебе объясняю. По просьбе Игоря. Он в больнице охраняет со своими мушкетёрами какого-то гвардейца кардинала. Я была там. И он попросил меня спрятать револьвер и гранаты. На всякий случай. Я даже проехала две остановки на метро, и могу тебя обрадовать: никто не обратил ни на меня, ни на мою сумку внимания. Ко мне вообще никто не проявил ни малейшего интереса. (Раздаётся телефонный звонок на мобильник Серафимы, играет мелодия «всё хорошо, прекрасная маркиза» или «позови меня с собой».) Да, Игорь, слушаю тебя. Нет, я у наших. К моему дому не подойти. Он под обстрелом. Обратно?! Что ты хочешь этим сказать? Я только что еле–еле сюда добралась... Веньямин нервничает, что это не безопасно. Он говорит, что с сегодняшего дня должны были объявить камендантский час. Ну, хорошо. Я понимаю. Я же сказала, хорошо, я попробую. Не волнуйся. Пока. (Оборачиваясь к Веньямину, в некотором раздумье.) Планы несколько изменилсь – придётся нести обратно...
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Я тебя не пущу, Серафима. Это просто безумие. Это верная гибель. Как может Игорь такое от тебя требовать?!
С е р а ф и м а. Н-да... Мальчишки любят играть в войну, Веньямин. Но нам надо что-то придумать, чтобы можно было пронести это обратно в больницу. Так просто я не смогу пройти. Игорёк говорит, что больницу оцепили и всех обыскивают... И всё-таки: что это такое у тебя на голове?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Нет, это безумие!! Ты идёшь на верную гибель. Я тебя не пущу, Серафима.
С е р а ф и м а. Какой ты, однако, стал истеричный, Веньямин. Перестань, наконец, причитать и лучше посвети мне, сделай одолжение, покрути головой... (Жестами показывает, куда светить.) Что это у вас на столе?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. На столе? У нас? Это хлеб, Серафима. Это греческий хлеб, который принесла нам сегодня Амалия.
С е р а ф и м а. (Обрадованно, с облегчением.) И яблоки, дорогой. Очень кстати. Это то, что нам может понадобиться!! (Решительно извлекает начинку из хлеба и запихивает туда пистолет.) Обойдётесь без витаминов... Так. У вас где-то должна быть корзинка для фруктов. Ты не можешь мне помочь? Шевелись, Веньямин, иначе я подумаю, что тебя парализовало. Найди мне корзинку для фруктов. Срочно. Ты слышишь? Япона мама!! Срочно найди мне корзинку.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (С ужасом наблюдает за происходящем, икая, начинает что-то разгребать в баррикаде у дверей на балкон, выуживает оттуда и протягивает Серафиме корзинку.) И-ии, что я ей скажу?! Ты же знаешь, что она всё равно меня не оставит в покое, пока...
С е р а ф и м а. (Перебивает, укладывая в корзинку явблоки поверх гранат.) Тебе вообще ничего ей не надо говорить. Ты ничего ей не скажешь, и она ничего не заметит. У вас темнее, чем в заднице у негра. Прощай, Веньямин. И не будь таким трусом. Ты всё-таки мой брат. (Целует Веньямина.) Будем живы – увидимся.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Молча слушает, как удаляются шаги Серафимы, тяжело вздыхая, отходит от дверей, но снова слышен какой-то шум и видно, как кто-то чиркает спичками, приближаясь к дверям.) Кого это ещё принесло?! Кто там? Кого Вам надо?
В и к т о р. Веньямин Фелимонович, Веньямин Фелимонович.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Кто Вы?
В и к т о р. Это я, Виктор, сын Лидии Николаевны, ваш жилец снизу.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. В такой неурочный час.
В и к т о р. Но у меня срочное дело, Веньямин Фелимонович. Мне надо с Вами поговорить.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Хорошо, хорошо. Я сейчас Вам посвечу. Только говорите, пожулуйства, тише, чтобы не разбудить Глафиру Леопольдовну.
В и к т о р. (Пробираясь через баррикаду.) Да-да, конечно. Я могу и шепотом. Нет проблем.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ну, так что у Вас за дело?
В и к т о р. Дело в том, Веньямин Фелимонович, дело в том, что мама скончалась.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Лидия Николаевна скончалась?! Как же это?..
В и к т о р. Да, вот так, неожиданно. Я не хотел Вас беспокоить, но она как заснула третьего дня, так больше и не просыпалась. Я сначала подумал, что это летаргия. Она, знаете ли, неудобно говорить, но в детстве лунатизмом страдала. И всегда боялась, что может заснуть, когда все подумают, что она умерла. Ну, и сами понимаете – всё такое, как полагается. Могут и заживо похоронить. Я попика нашего позвал, но он говорит точно – «представилась мамаша». Так вот, значит, сомнений никаких нет. И я не знаю, что мне делать.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Но что можно делать в данной ситуации? Если факт смерти установлен, то хоронить надо, конечно. Другого выхода я не вижу. Современная медицина на этот счёт ошибиться не может. И не надо из-за этого волноваться.
В и к т о р. (Доверительным шопотом.) Да, конечно, Веньямин Фелимонович. Именно так. Но только проблема в том, что я не могу её похоронить.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Как это?! Почему? Почему Вы не можете её похоронить? Тем более, если она действительно умерла.
В и к т о р. (Скороговоркой.) Я уже всё испробывал. Я даже у предводителя нашего дворянства был, но у того, понятно, ни копейки за душой, а наш церковный бытюшка карманы мне вывернул – там одна мелочь, хотя по виду не скажешь, что обделён паствой. Пожарники из соседней части, что в конце улицы, вроде скинулись, но эти деньги только на гроб, хоть какой, но ведь всё равно теперь... Так что гроб я уже заказал. Да вот ещё что, солдатики обещали машину бесплатно дать, но ведь и рабочим на кладбище надо и за место платить. Мы ведь с мамой не местные, так что место на кладбище покупать надо и ещё на поминки, чтобы всё по-человечески было.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Голос из глубины комнат.) Веньямин!! Это ты, Веньямин?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Хорошо, хорошо, я всё понял. Только сейчас, прошу Вас, пожалуйста, уходите. Примите мои соболезнования и уходите. Ради всего святого. Я сам к вам спущусь. Я обещаю помочь. (С отчаяньем.) Вы её разбудили...
В и к т о р. Да, я ухожу, ухожу... Значит, Вы сами к нам спуститесь?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Да, конечно. Я же сказал. Я сам, сам к вам непременно спущушь. А сейчас идите, идите к себе. (Подталкивает Виктора к дверям.)
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. (Вплывает в комнату в халате, с перевязанной головой.) Я всё время слышу какие-то странные голоса. Кто здесь? (Опрокидывает по дороге в темноте стул.)
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Подхватывает стул, усаживает жену.) Кто здесь может быть. Это я, конечно.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Но что ты здесь делаешь? Один? И почему ты всегда такой шумный? Почему ты сам не спишь и мне спать не даёшь?.. Кто-нибудь приходил?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Приходил Виктор, наш сосед снизу.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а.  И зачем? Что на этот раз?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. У него, видишь ли, проблема. Он не знает, как похоронить свою мать.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Как?! Лидия Николаевна скончалась?! Чего же ты молчал?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Я не молчу.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. То-то же мне последние дни чудятся эти голоса и какой-то странный запах. Я думала, откуда фимиам, но теперь всё стало ясно. И ещё этот странный сон... Вспомнила!! Знаешь, Веньямин, я тебе не говорила, но неделю назад к нам на балкон залетела большая чёрная птица. Я ещё подумала, что это точно к чье-нибудь смерти, и очень испугалась... Но как не вовремя, однако. Совсем не подходящее время для похорон.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Я с тобой полностью согласен. Проблема в том, что тело лежит посередине комнаты, но у него нет денег ни на гроб, ни на всё остальное.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. А он обращался в официальные инстанции??
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Господи, мамочка моя, какие инстанции. Вспомни, в каком кошмаре мы живём.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а.  Как же им помочь?.. А он не сказал, когда и как это всё случилось?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Он точно не знает. Его не было, когда она заснула.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Так заснула или умерла?
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Ну да, умерла, конечно. То есть заснула вечным сном.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Какая страшная судьба. Несостоявшаяся прима-балерина. И всё из-за амурных дел, из-за какого-то паршивого англичанина загубить себе не только карьеру, но всю жизнь. Знаешь, Веньямин, она мне рассказывала, чтобы не потерять форму, она там – сам понимаешь, где... Так вот, она там между нар по ночам упражнялась, но потом, когда вернулась оттуда, то всё равно танцевала только в кордабалете... Несчастная, такая молчаливая и стеснительная. И сын непутёвый. Мне Мария говорила, что он вроде рукоположенный протеерей, но это в прошлом, конечно. Посуди сам, что могло родиться вне брака и не без англо-еврейской примеси?! Хотя мать его, несомненно, православная русская. (Нараспев.) Ро–ма–но–ва. Она ведь благородных кровей была, наверное... Или, может быть, из крепостных, как ты думаешь?.. (Веньямин Фелимонович разводит руками.) Но всё равно. Её надо похоронить по-человечески. Не может покойница так вечно лежать в доме. Тело надо предать земле.
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. Само собой. Я с тобой абсолютно согласен. Но если у него нет денег?.. Здесь никакими молитвами не поможешь.
Г л а ф и р а  Л е о п о л ь д о в н а. Вечно ты со своими остротами, Веньямин. Не смешно. А то, что денег нет, так это не удивительно. Он ведь пьяница – какой от пьяницы толк. Он постоянно пропивает всё, что она зарабатывает своими уроками. (Стрельба и взрывы становятся всё слышней.) Господи, когда-нибудь это кончится? У меня голова раскалывается. Принеси мне мои таблетки. Я их оставила на тумбочке. Нет, я это не выдержу. И всё ближе, ближе... Когда-нибудь это кончится, Веньямин?!
В е н ь я м и н  Ф е л и м о н о в и ч. (Мрачно.) Когда-нибудь. Когда-нибудь – конечно – всё это закончится... Вот радостей будет... (Уходит за таблетками, вслед за ним всё погружается во тьму.)

АКТ ДЕВЯТЫЙ «ГАНЧИК»

Квартира Серафимы. Слева около стены – большая кушетка, накрытая ковром, на нём мутаки и подушки, у книжного шкафа детская коляска, нагруженная шишками и ветками с ипподрома, на письменном столе неубранная посуда, керосиновая лампа, открытую дверь в соседнюю комнату заслоняет самодельная печь буржуйка, которую Вероника топит по-чёрному, на печке чайник. На кушетке под пледом Люка читает, рука в гипсе. Временами слышны отдалённые автоматные очереди и взрывы.

Л ю к а. (Кашляет.) Наверное, я простудилась.
В е р о н и к а. Конечно, ты простудилась... Надо смерить температуру.
Л ю к а. Я смерила.
В е р о н и к а. И сколько у тебя?
Л ю к а. Пока 38 и 6, но меня знобит.
В е р о н и к а. Это плохо. Я уже поставила чайник, так что придётся нам набраться терпения и подождать немного. Как только чайник закипит, я заварю тебе травяной настой. Он помогает от кашля.
Л ю к а. Это баба Маня тебя научила?
В е р о н и к а. Да, она.
Л ю к а. А Ганчик придёт?
В е р о н и к а. Конечно придёт, раз обещал.
Л ю к а. И где его только носит неладная. Вечно он где-то пропадает, потом вдруг – снова появляется, как из-под земли.
В е р о н и к а. Вдруг бывает знаешь – что? Мне рано утром в очередь за хлебом. (Снимает дранные варежки с рук, подходит к Люке, щупает ей лоб.) Так ты вся горишь. Это ни какие не 38. Где градусник? (Сбивает и ставит Люке градусник.) Плохо, что у нас кончается вода. Только в чайнике осталась и немного в кастрюле. Так нам до утра воды не хватит. И керосин кончается.
Л ю к а. Скоро комендантский час.
В е р о н и к а. Ганчик всё равно придёт, не волнуйся. Он успеет.
Л ю к а. Тогда он принесёт нам воду?
В е р о н и к а. Да, конечно.
Л ю к а. Я пока не могу никуда сдвинуться с месте, пока не снимут гипс.
В е р о н и к а. Тебе и не надо никуда двигаться. Что ты читаешь?
Л ю к а. Я читаю нашу Серафимушку. Она – мой любимый автор.
В е р о н и к а. И про что там? Давай градусник... Ну вот, теперь это правильная температура. Градусник зашкаливает. Я же вижу, что ты вся горишь. Надо банки, надо компресс... Уксус!! Я сейчас... (Мочит платок в уксусе и кладёт на лоб Люке.) Когда же он появится, наконец.
Л ю к а. Говоришь про меня, но у самой никакого терпения... И уксусные насочки.
В е р о н и к а. Да, да, конечно... уксусные носочки. Надо только найти чистые носки.
Л ю к а. Жалко, что Игоря нет с нами. Я по нему скучаю. Он такие классные фокусы показывать умеет. А где твой Кока? Он тебя совсем забыл или ты его прогнала? Ты всех всегда прогоняешь. Почему?
В е р о н и к а. Потому что любить надо равных. Так наша Серафима говорит. И она права.
Л ю к а. Да, конечно, Серафима всегда права. Она добрая и потому несчастная.
В е р о н и к а. С чего ты это взяла, что она несчастная?
Л ю к а. Потому что мы все несчастные. И мне нас так жалко, так жалко, что даже здесь больно... (Прижимает руки к груди.)
В е р о н и к а. Больно?! Это от простуды... Это пройдёт... Не надо никогда никого жалеть. Человек не достоин жалости. Мы сами бываем виноваты в своих несчастьях.
Л ю к а. Ты такая жестокая, но я всё равно тебя люблю, потому что ты моя сестра.
В е р о н и к а. Я тоже тебя люблю...
Л ю к а. Я знаю... Ты обо мне заботишься. С тобой мне не страшно. А ты хотела бы иметь детей, своих?
В е р о н и к а. Конечно, хотела бы.
Л ю к а. А кого? Мальчика или девочку?
В е р о н и к а. Всё равно, но если девочка, чтобы была красивой и глупой.
Л ю к а. А если мальчик?
В е р о н и к а. Если мальчик – тогда пусть будет сильный и умный.
Л ю к а. Мне тоже было бы всё равно, но только чтобы счастливый, чтобы обязательно счастливый. И добрый, особенно, если мальчик. Пусть будет некрасивый, но добрый. Знаешь, мама говорит, что никого любить не надо и ни к кому привязываться тоже не надо. И что нельзя детей баловать – с пелёнок так воспитывать надо, словно найдёныш ничейный, сирота безродная… Иначе баловство одно, понимаешь?? Надо, чтобы розги и страх, что только тогда толк выйдет – иначе баловство одно... Мама говорит, что ты потому такая непослушая получилась, что тебя никогда не наказывали.
В е р о н и к а. Глупости всё это. Вовсе я не непослушная. Если тебе интересно, что стало с Кока, то он, конечно, ещё тот фрукт оказался, хотя его очень даже всегда наказывали. Его отец с детства на горох ставил и ремнём по нему прохаживался...
Л ю к а. А это больно?
В е р о н и к а. Ещё как больно. Он ему утюгом руки прижигал, чтобы Кока чужие игрушки не трогал. Ну и что? Помогло? Мама почему-то на Игоря думала, но это Кока в зары играл. Он вообще все азартные игры любил. Он даже музыке своей изменил и на работу в милицию поступил, звание капитана получил, но потом всё равно банду сколотил и квартиры грабил. Вот и схлопотал по полной.
Л ю к а. Так он разбойник?! Он, наверное, богатеньких грабил, чтобы они тоже плакали. А что значит «схлопотал по полной»?
В е р о н и к а. Это значит, что его свои же чуть до смерти не забили, ну, и посадили за вооружённый разбой как гловаря банды. Такое иногда случается с крутыми парнями.
Л ю к а. А у нас в классе одни придурки. Они только и делают, что гордятся своим идиотизмом.
В е р о н и к а. Это потому, что у них переходный возраст... Баба Маня правильно сказала: шишки хорошо горят и дают много тепла. Надо пойти на ипподром и пособирать ещё, иначе нечем будет топить. И запах тоже приятный, хвойный...
Л ю к а. Ты одна пойдёшь? Там столько голодных приблудных собак. Они даже на людей нападают. Мне будет страшно одной.
В е р о н и к а. Не бойся за меня. Я не пойду одна... (Слышны шаги, стук в дверь.)
Г а н ч и к. Девочки, это я, почтальон Печкин. Открывайте.
Л ю к а. Ганчик!! Это он. Он пришёл.
В е р о н и к а. (Открывает дверь.) Ну вот, объявился, наконец. И где тебя только носит. Скоро комендантский час, а у нас Люка заболела и вода кончилась.
Г а н ч и к. (Запыхавшись, с порога чмокает Веронику в щеку, руки заняты свёртками, которые выгружаются на письменный стол.) Вот он я. Прибыл и полностью в вашем распоряжении. А что это значит? Это значит, что всё будет хорошо. И сейчас будем решать проблемы в порядке их актуальности. Итак, что в первую очередь? Вода!! Нужна? Тогда где ведро и бидон – срочно. А вы пока здесь разберитесь. А что, больной не хочется чего-нибудь вкусненького?.. Я пирожки принёс, тёплые ещё, хачапури и что-то ещё очень, очень вкусное. Здесь в термосе... На дворе собачий холод. Такой зимы давно никто не припомнит.
В е р о н и к а. (Вероника выносит вердо и бидон из соседней комнаты, протиснувшись в дверь рядом с печкой.) Будь осторожен. Ты знаешь, где кран? Он прямо за углом нашего дома на соседней улице. Только там есть ещё вода.
Г а н ч и к. Конечно, знаю. Не в первый раз. Всё, я пошёл. Не боись!! Аба-хэ!! Пока, девчонки. (Забирает у Вероники из рук ведро и бидон, уходит.)
Л ю к а. А который сейчас час? Разве...
В е р о н и к а. (Резко перебивает.) Ради бога, Люка, помолчи, пожалуйста.
Л ю к а. Это опасно, да?.. (Вероника молча опускается на стул около стола, слышно, как бьют часы, какие-то приглушенные крики, тишина и одиночный выстрел.) Ты слышала – это выстрел, да?.. (Пауза.) Ты  ему позвонишь?..
В е р о н и к а. (Звонит.) Не отвечает...
Л ю к а. (Тихо, со слезами.) Он не вернётся. Он никогда не вернётся. Я знаю... Я крест над его головой видела.
В е р о н и к а. Они его подстрелили. Это снайпер. Они никогда не ошибаются.


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

АКТ ДЕСЯТЫЙ «ВОЗВРАЩЕНИЕ»

Шум дождя. Вечереет. Мокрый двор. На балконе и во дворе повсюду коробки и тюки, свёрнутые ковры, тазы, самовар, кувшины, частью накрытые от дождя. На хозяйском балконе в бамбуковых креслах Люка и совершенно седая Серафима c шалью, накинутой на плечи. На круглом столике перед ними на спиртовке джэзва, перевёрнутые чашечки кофе, вазочка с печеньем, разложенные карты пасьянса. Серафима курит, рассматривая какой-то красивый конверт. Люка чистит и нарезает яблоки. Под окнами семьи Шеварданян швейная машина «Зингер», переделанная под станок «точи-ножи-ножницы» и стул, прислонённый спинкой к стене. На балконе напротив у Арчибальда видны книги, разложенные перед вентилятором на высокой допотопной тумбе. Слышны уходящие раскаты грома.

С е р а ф и м а. (Вскрывает конверт, разворачивает письмо, из конверта выпадают фотографии.) Вот, посмотри, Люка, письмо издалека, от знакомых. Ты их не знаешь. Но здесь про нашего Игорька...
Л ю к а. Правда!? Он нашёлся?
С е р а ф и м а. (С ухмешкой.) Не то слово – нашёлся.
Л ю к а.  (Оживляясь.) И где он? Как он?
С е р а ф и м а. У этого прохвоста целая сеть магазинов. Гонял подержанные машины, теперь приторговывает дорогими импортными обоями где-то в центре города у нас под носом, но через посредников, конечно.
Л ю к а. (Разочарованно.) Так он не вернулся?
С е р а ф и м а. Нет, девочка моя, и не собирается. Живёт себе в Германии, женат на немке, нарожал детей. И не просто гражданин Германии. Он там пенсию получает – догадайся?! Как инвалид войны в Афганистане.
Л ю к а. Но, Серафима, он ведь никогда не был в Афганистане. Я помню: он даже ногу себе специально прострелил, чтобы в армию не забрали.
С е р а ф и м а. (С сарказмом.) Н-да, девочка моя, незабываемо. Но зато мушкетёрами командовал. И, как ни крути, он теперь военный пенсионер. Всё честь честью. А мы то-то напереживались из-за этого обалдуя.
Л ю к а. Вот это круто. Он всегда так классно фокусы показывал.
С е р а ф и м а. По части фокусов племяша всегда был мастак, особенно когда подрезал верёвки с бельём на балконах у богатенькой вакэйской публики. Но как говорится: кто старое помянет – тому и глаз вон. А ведь Глафира после той старой истории, когда он связался то ли с заристами, то ли с культуристами, так на порог его больше и не пустила.
Л ю к а. Мама, да.... Она прощать не умела. Но мы никому не скажем, – правда, Серафима?
С е р а ф и м а. Конечно, не скажем. Это знать не обязательно. Но надо написать нашему герою. И как ему только удаётся людей дурить. (Обе смеются.)
Л ю к а. А как там Париж, Серафима?.. Неужто ты взаправду гуляла по Монмарту?
         С е р а ф и м а. (Курит.) А как же, конечно, гуляла, и не только по Монмарту. Вот предстaвь себе: сижу я себе преспокойненько на скамейке в самом центре Парижа на площади Бастилии и дожёвываю на солнышке свою пиццу. И тут подходит ко мне этакая пигилица, вся из себя «туристо новорусо». Ж..ка в джинсы не помещается, спереди нечто кричащее, невообразимо вульгарное, чёлочка на лбу, глазками хло-хлоп, щёчки розовые... Ей только по Парижу разгуливать.
Л ю к а. (Понимающе перебивает.) «Фря»?!
С е р а ф и м а. Ну, да... И на ломаном английском просит помочь. Она, видите ли, который уже час не может ни от кого получить ответ на интересующий её вопрос. Потому что никто не может ей объяснить, как пройти на площадь к Бастилии.
Л ю к а. (Перебивает.) Как же так, ведь Бастилии там давно нет. А ты что же?
С е р а ф и м а. Представляешь, девочка моя, эта дура (иначе её не назоваешь), чуть не плача, жалуется мне, что все как один показывают ей на эту площадь, посередине которой ничего не стоит, кроме высокой колонны. Я просто обомлела от изумления от такой тупости, сразу даже не среагировала. А она тут же принялась рисовать мне в своём блокнотике решётки на окнах. Что мне оставалось делать? Я её обрадовала и на чистом родном русском, ну, немножко, самую малость, может быть, с нашим грузинским акцентом, спрашиваю, что мадам, собственно говоря, ищет? Она радостно так выпаливает «Бастилию»!!
Л ю к а. И что ты ей сказала?!
С е р а ф и м а. Пришлось ей объяснить, что французы сделали с Бастилией. И можешь себе представить, что она мне ответила на это с неподдельной гордостью в голосе: «А вот у нас в Лондоне всё еще стоит наша знаменитая тюрьма…» Хоть стой – хоть падай. Вот такие мои заграницы.
Л ю к а. Круто... И эта деревенщина живёт в Лондоне? А я тут прозябаю, когда мои дедушки и бабушки в Европе в университетах учились. Нет, это несправедливо, Серафима, – ты не находишь? Мне даже смеяться не хочется. Знаешь, где мне пришлось подрабатывать недавно, чтобы накормить нашего несчастного кота?
С е р а ф и м а. Не скажи, что в ресторане?
Л ю к а. Угадала. Обслуживала банкеты. И до того дооткрывалась с бутылками из-под лимонада и «Боржоми», что теперь, видишь, в перчатках хожу – руки все покорявила.
С е р а ф и м а. Но, девочка моя, открывать бутылки и гробы выносить – не женское это занятие. У мужиков это лучше получается. Хотя мы, бабы твари злобливые и зловредные…
Л ю к а. Но это ты слишком, Серафима. А знаешь, что я хотела тебе рассказать? Какой ужасный человек стоял сегодня на переходе в метро. Я его каждый раз вижу, когда выхожу на Вокзальной.
С е р а ф и м а. И что в нём такого ужасного?
Л ю к а. Там раньше женщина сидела с ребёнком, беженка русская. Я старые учебники для её малоя носила. А теперь этот старик стоит – всегда на одном и том же месте, с книгами в руках, и причитает себе под нос вполголоса, когда проходишь мимо.
С е р а ф и м а. (С интересом.) Но почему он ужасный? И что он такое причитает?
Л ю к а. (Выпаливает.) «Сам пишу – сам печатаю – сам продаю».
С е р а ф и м а. Надо же!!..
Л ю к а. Да-да, представь себе. У него такой больной вид, глаза слезятся… И ещё от него так противно воняет, словно он в мусорнике вывалялся.  Настоящий «чмо» – не человек...
С е р а ф и м а. Какой же он ужасный?? Наверное, это просто очень несчастный больной старик. Ты об этом не подумала?? Неужто так сложно понять такую малость, что значит любить человека просто как божью тварь, букашку на этой земле, которую все вместе топчем и в которую – равно рано или поздно – все уходим.
Л ю к а. Вероника говарит, что наша земля – курдюк, набитый костями. Но всё равно он омерзителен, ты не согласна? Знаешь, что у него на ногах? – сандали, совершенно раздолбанные, так что грязные пальцы наружу торчат и видны какие-то нехорошие болячки. Как можно докатиться до такого?
С е р а ф и м а. Не видела, не знаю, но что с того? Может, он просто тебе не симпатичен, и ты его так воспринимаешь, потому что лишена сострадания к его боли и немощи.
Л ю к а. Это несправедливо: почему ты думаешь, что я лишена сострадания? Но я не понимаю, почему я должна сострадать его боли и немощи, если он мне противен?
С е р а ф и м а. Это очень жестоко – то, что ты сейчас говоришь, – ведь человек бывает иногда не виноват в собственном несчастье. Ведь никто – по большому счёту – не знает, что его ждёт…
Л ю к а. Ну и пусть, пусть я буду жестокой, но таких убивать надо: он наверняка согрешил в другой своей жизни, что-то ужасно плохое, – вот бог его и наказал.
С е р а ф и м а. Не бог – судьба, потому что бог никого не наказывает – он только прощает. Надо научиться прощать – тогда, может, и ты поймешь, что значит сострадать другому в его несчастье. (Задумчиво.) Вот мне бы себя возлюбить как ближнего свово, но – не дано...
Л ю к а. Ну, конечно: если я кидаю ему из милости то, значит, сострадаю, и тогда не буду казаться жестокой. А если это меня унижает – ты не подумала?
С е р а ф и м а. Унижает? Я правильно поняла? Это ты такая у нас гордая, что несчастному старику милостыню подать гордость не позволяет. Подумать только … и откуда в тебе это??
  Л ю к а. Жалость от слова жало, и жалеть это значит жалить... При Петре тех, кто подавал, штрафовали. Это теперь всё наоборот: штрафуют тех, кто попрошайничает.
С е р а ф и м а. При Петре много чего было – не было: Пётр издал указ оставлять в живых уродцев – до него на Руси неполноценных младенцев уничтожали.
Л ю к а. Как в Спарте?
С е р а ф и м а. Да, как в Спарте, но Петру нужны были рабочие руки – остальное его не волновало.
Л ю к а. (Немного растерянно.) Я этого не знала.
С е р а ф и м а. А твой старик, он ведь вовсе даже и не побирается христа ради, насколько я понимаю, – он милостыню не просит, но предлагает купить у него книги, и не какие-то ведь – свои... И что в этом такого непонятного или удивительного? В наше время на пенсию не проживёшь – каждый сам по себе барахтается, как может... А ты не обратила внимания, что за книги у него?
Л ю к а. (Со злостью.) И через сто лет этого нищего попрошайку будут проходить в школах как гения и классика?!
С е р а ф и м а. Почему бы и нет. В жизни всё бывает: от сумы и тюрьмы никто не застрахован. Может и в классики сыграет: никто не знает и знать не может, кого куда судьба позовёт. История, скажу я тебе, – это лес дремучий, слошные потёмки, и кто только её ни переписывал…. (Под углом просматривается двор и видно, как Арчи, которого трудно узнать в неопрятном старике под тяжестью затасканных сумок с книгами, покачивась от голода и усталости, тяжело и медленно идёт от ворот в направлении ступеней, ведущих на балкон его квартиры; Люка замолкает, удивлённо наблюдая за ним.)
Л ю к а. (Вполголоса, почти испуганно) ...Это он, или у меня глюки.
С е р а ф и м а. Кто он? (Люка кивает в направлении Арчибальда, который движется по двору, ничего не замечая вокруг себя; перегнувшись через балкон, Серафима удивлённо.) Арчи?! (Пауза.) Не надо – не смотри на него, слышишь, Люка!? Не надо на него пялиться... Сделай вид, что мы его не видим.
Л ю к а. «Чмо» – да и только!! И откуда он только взялся?? (Скрип ступеней под шагами Арчибальда, слышится голос Натэлы, но слова разобрать невозможно.)
А р ч и: Я уже пришёл, радость моя... Всё хорошо. (Оставляет сумки на балконе и исчезает в глубине квартиры.)
С е р а ф и м а. (Обескураженно, с болью.) Всего, кажется, насмотрелась, но такого – по правде сказать – не ожидала... Чтобы с протянутой рукой на вокзале свои сонеты продавать. Я всё понимаю, но это слишком. Ведь он сколько диссертаций подготовил, Шекспира переводил.
Л ю к а. (Подавленно.) Я его не узнала... там на вокзале. Но я до сих пор помню: «Есть твари, есть творцы, – запретов нет: благодарю тебя за мой сонет». У него всегда много учеников было. И он так интересно обо всём рассказывал.
С е р а ф и м а. И не мудрено – не узнать. Видимо, и «пингвинчиков», учеников его, разбросало... Своих детей у них с Натэлой никогда не было.
Л ю к а. Папа говорил, чтобы мало зарабатывать, надо много учиться.
С е р а ф и м а. То-то  и оно. А этот переучился. И доблагодарился – творец. (С горечью.) Н-да, до интеллектуальной пенсии ему уже не дожить. (На балконе снова появляется Арчибальд, в руках у него огромный вентилятор на ножке, который он также устанавливает перед разложенными книгами, выгружает книги из сумки, перебирает их и выкладывает, потом включает оба вентилятора, так что видно, как страницы шевелятся от движения воздуха, и снова исчезает в глубине комнат.)
Л ю к а. Серафима, смотри, опять он. Что он такое делает?
С е р а ф и м а. Что он делает? Дай-ка сообразить... Так. Он сушит книги. Намокли под дождём по дороге.
Л ю к а. Да, но за свет ведь платить надо. Знаешь, вентиляторы сколько жрут?! Откуда у него столько денег?
С е р а ф и м а. А он и не платит за свет, я уверена. Он свет у попадьи ворует. Видишь тот провод, что сверху свисает? Он за счёт пупика свои книги шушит. Арчи всегда книги любил. А вот куда его кошки подевались? Что-то не видно нигде.
Л ю к а. Даже больше женщин? Мама говорила, что у него всегда много любовниц было, что он своих учениц голышом по квартире разгуливать заставлял. Ты думаешь это правда?
С е р а ф и м а. Не знаю, не знаю, чего было – чего не было. Не суди других, и тебя не осудят. Думается мне, что сейчас он вряд ли на такое способен. Но то, что предстало перед нами, вообще-то, мало кому может доставить удовольствие. А Глафира всегда Арчи недолюбливала и во всех грехах смертных подозревала, потому что ревновала...
Л ю к а. Мама? Его? ревновала? Но к кому?
С е р а ф и м а. Это тебе знать не обязательно. Но для ревности любой повод хорош. Душевладелецей была, царствие ей небесное, тоже ведь настрадалась.
Л ю к а. Ты что, Серафима, ведь ты никогда раньше в бога не верила.
С е р а ф и м а. А я, девочка моя, сон видела и уверовала.
Л ю к а. Расскажи, что за сон. Страшный? Про кого или про что?
С е р а ф и м а. Про кого или про что, говоришь? А что, интересно тебе, да? Или любопытно?
Л ю к а. И любопытно, и интересно. Не расскажешь – обижусь и не буду два дня с тобой разговаривать.
С е р а ф и м а. (Задумчиво.) Да про меня–себя, родную–дорогую, и приснилось. Даже не приснилось, а привиделся город изумительно красивый, словно наяву... Но зато потом… потом страсть какие ужастики: одна мутная вода, окаменелые рептилии повсюду, через которые перешагиваю, и камень на могиле, увитой плющем, так что я сразу поняла, что это моя могила, и числа там – даты моего рождения и смерти. Вот так-то, девочка моя.
Л ю к а. И ты уверовала?
С е р а ф и м а. Конечно, уверовала... (Меняет тон с задумчиво грустного на нарочито бодрый.) В нашей семье вообще просто фантастические совпадения дат смертей и рождений. Не веришь своей тётке? Вижу, что не веришь, а напрасно. Вот послушай: твой папа родился в один день с нашей внучатой племянницей. Ты её не знаешь, но это не имеет значения. Потому что она никогда не жила с нами и рано умерла от чахотки. Но зато когда?! ровно через полгода после смерти папиной свекрови и твоей бубушки. Моя мама и наш двоюродный брат, помнишь дядю Бубу? несчастный, разбился на машине 13 числа в день рождения своей первой жены...
Л ю к а. (С удивлением.) Я этого не знала – продолжай...
С е р а ф и м а. Так вот, моя мама и мой брат, который твой папа, и наш Игорёк – все родились в чётные числа. А когда должна была родиться ты, то я не спала  целую неделю и ты меня, конечно, не подвела: родилась на десять дней позже, но зато в день рождения золовки, сестры мужа московской сестры Глафиры, которая родилась в одно число с прабабушкой Бубы и племянницей его второй гражданской жены. Правда, её ты тоже никогда не видела. Но это не важно.
Л ю к а. Ты что издеваешься, Серафима?
С е р а ф и м а. А что, и поиздеваться нельзя?.. Так правда ведь: хоть стой – хоть падай. (Обе смеются, Самвэл выносит свою сапожную табуретку и, развернув перед собой стул, усаживается у дверей с газетой и какими-то бумажками, водрузив на нос очки, что-то сверяет и чиркает в газете карандашом.)
Л ю к а. (Перегнувшись через перила балкона.) А вот и наш Самвэл. Как дела, Самвэл? Видишь, мы вернулись.
С а м в э л. (Выглядывая из-под балкона.) Э-ээ, Люка джан, вернулась? Это хорошо, что вернулась. Какие мои дела?! – это у вас дела, у меня делов давно нет.
Л ю к а. (С насмешкой.) Ты что теперь кроссворды решаешь?!
С а м в э л. Э-ээ, какие крассворды?! Это всё Амалия: покупай, говорит, покупай –  должны миллион выграть. Я теперь лотэреа каждый месяц покупаю, только ничего не выиграл пока. Она гадает и мне номера говорит... Но я тоже во сне видел, потому играю – сам тоже знаю.
С е р а ф и м а. А вот и Марфа Посадница. (Из ворот появляется попадья, со свечками в руках, за ней следом, опустив голову и не глядя по сторонам, очень худенькая чернявая девочка, с косынкой на голове (с косичками).)
М а р и я. Неужто молодые хозяюшки пожаловали?! Нагулялись, небось, по своим заграницам. Соскучились, поди...
Л ю к а. Конечно – соскучились, тётя Маша.
М а р и я. А то как же, чужой монастырь – всё чужой монастырь и есть, не то что дома под родной крышей никакие напасти не страшны... Сколько лет? – года два или боле дома то не были?
С а м в э л. Хорошо, что вернулись – правильно это.
М а р и я. То же мне правильно –   раскудахтался!! Своих родимых, небось, чёрт те куда в собачьем ящике отослал. Молчи уж... (Самвэл хочет возразить, но тяжело вздохнув и в знак протеста махнув рукой на попадью, продолжает чиркать.) Поди, поди, доченька, чайник на плиту поставь, пока я здесь, а то ведь поговорить охота – давно не виделись...
Л ю к а. А ты-то сама как, тётя Маша?
М а р и я. Ну, как я? Помер мой попик, представился, – царствие ему небесное, так я – как одна осталась – одной совсем невмоготу стало: так тяжело – не продохнуть прямо, хоть  криком кричи. (Сжимает руки на груди.) Вот я сиротку и подобрала, беженка она из Сохоми... Всё ничего, только не разговаривает пока и глаз не подымет, гремычная. Казаки уж больно без предела лютовали и её разхристали. Казакам – всё одно в радость: что при царе-батюшке, что при царе-шпионе. Хоть белые ломпсы, хоть красные момпсы. Главное – покуражиться, силу свою показать, да над слабым поызмываться.
Л ю к а. Что ты такое говоришь!? она ведь ребёнок совсем...
М а р и я. Ребёнок не ребёнок, но всем от них досталось: родителей её вона в колодец кинули, ну а её беззащитную... Э-эх!! Откупиться нечем было, если бы золотом али деньгами, иных оно може того и не трогали, ежели какой казак добрый попался. А эта? что с неё взять? – чудом выжила, добрые люди подобрали да со своими детишками на арбе привезли... Вот так теперь и  пригрелась. Всё живая душа рядом, може когда и заговорит, но пока от меня ни-ни!! ни на шаг не отходит – боится... (Из подвала появляется девочка без косынки, голова обрита наголо, набирает под краном воду в чайник и снова исчезает как тень в проёме подвала.)
С е р а ф и м а. Говорят, мэгрелы тайными тропами пробиралась, через сванов.
М а р и я. Да это кто как говорит, – по-всякому и пробирались, кому в живых повезло остаться. Только горя много теперь: одно – на всех.
Л ю к а. А как её зовут?
М а р и я. А кто его знает – без имени пока.
  С а м в э л. Абсус!!..
М а р и я. Что б тебя, бездельник!! (Исчезает вслед за девочкой в проёме подвала.)
С а м в э л. А то ты с утра до ночи работаешь. Что ты от меня и моих детей хочешь?! Сам знаю, куда кого и как посылать: где захотят – там жить будут. Не твоего ума дело.
  Л ю к а. (Перевесившись через перила балкона, с любопытством.) Савмэл, а Самвэл, почему тётя Маша ругается? Куда ту их отослал?
С а м в э л. Она теперь всё время ругается – совсем злая стала: ведьма – не женщина. Но я много внимания не обращаю. На Арчи жену «джадо» делала. (Кивает в сторону Арчибальда, который тенью выносит в туалет горшок за больной женой.)
Л ю к а. Так куда ты их отослал, Самвэл? И почему в собачьем ящике? Что за ящик такой?
С е р а ф и м а. Я тоже про этот ящик слышала. Многие погибли, говорят: задохнулись по дороге, не доехали.
С а м в э л. (Встаёт, повернувшись к балкону.) Э-э!! Не от хорошей жизни, Серафима, да-а?.. Три тыщи долларов за Робика заплатил и ещё две тыщи за Аночку... Все деньги водителю одал. Обручальные кольца продал. Сколько лет работал – всё одал.
С е р а ф и м а. (Довольно громко.) Так это он, значит, Аночку и Робика нелегально отправил.
С а м в э л. (Оглядываясь на голос с балкона, качает головой.) Манья что понимает?! В большом автобусе как пассажиры, с остановками, когда кому в туалет... Только перед границей на два или три часа в ящик прятаться надо. Только на границе, когда паспорта проверяют, но иначе никак нельзя. Если поймают – арестовать могут. И если у кого с собой деньги или золото есть – всё отберут.
Л ю к а. А куда ты их отправил? Где они сейчас у тебя?
С а м в э л. В Греции они в одной богатой семье работают. Нелегально – легально: какая разница? Главное – водитель хорошее дело сделал, как обещал, и довёз. Водителя я хорошо знаю. Он тоже на Авлабаре родился – свой человек, ему доверять можно. А Манья – что она понимает?! Пусть ругается. (Машет рукой в строну подвала.) Ей потом хуже будет, потому что нервные клетки никогда не вос–та–навли–ваются. Разве кто своим детям плохое делать захочет!? Деньги заработают и вернутся, нормально жить будут... (Усаживается обратно, чешет затылок.) Э-э, мне сегодня лотэреа выграть надо. День и месяц рождения Аначки и Робика записал, теперь год... Амалия говорит: надо только один раз правильно отгадать и можем миллион выграть. Я каждый месяц на два лары карточки покупаю.
Л ю к а. (Шепчется с Серафимой.) А давай позовём Амалию, чтобы нам погадала... (Серафима кивает в знак согласия.) Савмэл, а Самвэл, мы с Серафимой хотим, чтобы Амалия нам погадала. Позовёшь Амалию, Самвэл? Вот Серафима тоже просит.
С а м в э л. (Довольный.) Э-э... И Серафима просит?! Правильно просит –  хорошо Амалия гадает, да-а?! Амалия, Амалия!! Амалия верить можно. Её карты любят. Карты что сказали? Когда старый хозяин умрёт, молодые из дома уедут, но все вернутся потом, и всё хорошо будет.
Л ю к а. Да, Самвэл, всё когда-нибудь сбывается...
С е р а ф и м а. Если верить, конечно.
А м а л и я. (Голос из кухни.) Иду, иду!!  Никакого терпения у этого челавека. Совсем ни минуту ждать не может. Ну, что тебе?! (Амалия появляется на пороге, вытирая о фартук руки.)
С а м в э л. (Показывает на балкон.) Что-что!? Посмотри, кто вернулся. Ахчи йла тес эт ова экел.
А м а л и я. Вай-мэ....!! Вай-мэ....!! Тесек инч урахутьюне. Глазам своим не верю.
М а р г о. (Во двор вваливается дворничиха в городской униформе шафранового цвета.) Что опять такое?! Почему вещи не собираете? Я за вас собирать буду?! Мне за это никто платить не будет. Давай, давай – дом освобождать надо. Мэрия звонят, ругаются. Они больше ждать не хотят. Сказали – всё, завтра ломать будут... Что ждёте? – когда полиция выселять придёт?.. А эти кто здесь такие?! Что здесь потеряли?.. Ничего знать не хочу – давай отсюда, пока полицию не позвала…  (Марго удивлённо смотрит на балкон, где Серафима и Люка.)

Э П И Л О Г

Все действующие лица стоят спиной к залу перед прозрачным (марлевым) занавесом, так что видно, как рушится дом, поднимая облако пыли из-под обломков стен и оставшейся в доме мебели. Под жуткий скрежет и шум работающиего бульдозера сцена медленно погружается в темноту. Серафима в монашеском одеянии. Голос девочки: – А гдэ мы тэперь жыть будэм?

1985–2012, г. Тбилиси