Верховая езда в конце семидесятых

Автор: Даниель Клаус (Daniel Klaus), перевод с немецкого

Тогда ей было шесть или семь лет, может быть еще меньше, но сколько именно - мне не известно, потому что об этом времени я знаю только по чужим рассказам. Меня рядом не было. Это время для меня как чужая страна, в которой я никогда не смогу побывать, потому что сразу после своего открытия она погрузилась на дно. Мне осталось слушать о ней лишь истории.

В то время в Бамберге она восседала на каждой садовой стене, которую только могла найти. Тогда было несколько садовых стен. Сегодня, в начале нового тысячелетия, садовых стен в Бамберге больше не осталось. У них было незавидное положение. Если как-то следили за собой и обращали внимание на моду, то заменяли садовые стены на заборы. Например на деревянные или на проволочные, которые потом зарастали плющом или похожей зеленью. Вот почему бамбергцы сегодня хотят видеть свои сады и земельные участки, окруженные заборами.

Она может говорить о счастье, потому что она была маленькой девочкой в конце семидесятых, когда на бамбергской шкале популярности садовые стены еще стояли далеко вверху. Если бы она была маленькой девочкой сегодня, то столкнулась бы с проблемой. Где бы она смогла сегодня заниматься верховой ездой?

Ее любимая садовая стена была расположена через два перекрестка от дома ее родителей. Она была выше одного метра и имела форму лошадиной спины. Она была очень рада тому, что недалеко от дома ее родителей находилась стена в форме лошадиной спины. Подобные садовые стены считались редкостью даже в конце семидесятых. Сверху садовой стены лежали красные круглые кирпичи, выглядевшие как настоящее конское седло. Забраться в седло было непростой задачей, когда оно находилось так высоко и не было никаких стремян, но если удавалось, то это было лучшей возможностью позаниматься верховой ездой, какую только было можно отыскать поблизости.

Она ездила верхом почти весь день. Нередко она могла так проскакать всю вторую половину дня. Иногда за эти долгие послеобеденные часы детства она пять и более раз меняла лошадь. Один раз ее мама была вынуждена при помощи ремня напомнить ей об обеде. У нее просто не было времени прийти домой поесть. Она была слишком занята верховой ездой. Зачастую она обходилась без седла, а иногда и без поводьев и уздечки. Бывали дни, когда она галопировала по бамбергским палисадникам, лишь крепко держась за лошадиную гриву. И несмотря на это лошадь ее тогда ни разу не ослушалась. Ей было шесть или семь лет, может быть еще меньше, и уже в этом возрасте она была удивительно хорошей наездницей.

Ей сейчас столько лет как и мне. Ей и тогда уже было столько лет как и мне, но сколько именно ей сейчас, я не могу сказать. Мы оба родились в одном и том же году. В сентябре ей исполнится тридцать четыре года.

Садовые стены и верховая езда без седла и уздечки случились двадцать семь или двадцать восемь лет назад, а может быть даже раньше. Это больше чем половина нашей жизни. И даже гораздо больше. Когда она вспоминает о том времени, то иногда ей кажется, будто она думает о чужом человеке. Это было так давно, что она не может поверить, что делала тогда нечто подобное. Она сама каждый раз очень удивляется, когда рассказывает, как в конце семидесятых гарцевала на садовых стенах. Но то, что она это делала, не подлежит сомнению. Есть даже подтверждающая фотография, на которой она в руке держит хлыст. И если знать об этом, то на снимке также можно различить и шпоры, которые она приделала к своим резиновым сапогам. Вместе с тетей она смастерила их в одни из дождливых выходных из проволоки и алюминиевой фольги.

Эту историю мне поведали ее мать и отец. О ней мне сообщила ее бабушка, а также я ее слышал от ней самой, когда она рассказывала мне о том времени. Все они когда-либо возвращались к ней. Я думаю, что все эти дела с верховой ездой и садовыми стенами занимает черезвычайно высокое место в семейной хронике моей подруги.

И поэтому меня не покидает чувство, что я обязан написать об этой истории, хотя и не присутствовал ни на одном из выездов.

Это немного, как если писать о чужой стране, в которой я никогда не смогу побывать, потому что сразу после своего открытия она погрузилась на дно. Под ногами нет твердой почвы. В любой момент можно утонуть, потому что велико искушение приписать события, которые тогда совершенно не происходили.

И несмотря на это мне все нравится, и садовые стены в форме лошадиных спин, и верховая езда в конце семидесятых, и в каком-то смысле затонувший Бамерг, о котором я узнаю только из рассказов.