Из прошлого

Не хочешь жить по Божески, развивайся по дарвински!-
Сказали Адаму, стыдливо закутавшемуся листвой  небес-
ного кустарника от сладострастных взоров Евы. 
      В то время он еще не знал, что это означает, но                чувствовал, что в чем-то очень провинился перед своим                Создателем.
Но так ли страшно будет возложенное на него наказание? Ведь сейчас он впервые почувствовал себя
                ПЕРЕПОЛНЕННЫМ
Жизнью! Он увидел Мир, он открыл для себя Еву….
До этого она просто была Евой, а теперь стала обаятельной, неповторимой и……..  и еще сонм прилагательных готов слететь с его неподвижного до этого времени языка, откуда они только прилетели к нему…..
            Нет, это лучше той молчаливой пустоты под вечной опекой Миротворца…….       
              Лежало в траве недоеденное яблоко, и тысячи видов склонились над этой диковиной.
               И всем досталось поровну. 
               Всем ли?
               Не потомок ли одного из упустивших свою порцию сказал однажды:
            ПРИРОДА   НЕ  ТЕРПИТ   ПУСТОТЫ



             Что-то странное произошло наверное в тот момент,  когда Пес, перепилив зубами сетку, выбрался из нее, прокусил Урконту ляжку и выпрыгнул из трясущегося кузова мчащегося на полном ходу грузовика. Сегодня им почему-то дали открытую машину, и свой трофей они  везли в открытом кузове, сами же, противу правил, пристроились, пригнувшись, по бортам возле кабины. Выкарабкавшись из сетки, он сначала  ринулся к обалдевшему Урконту, от души тяпнул его за ляжку  и, через борт, выскочил на свободу. Несколько раз перевернулся, подняв столб пыли  и, прочно встав на лапы,  как ни в чем ни бывало, затрусил назад в город.
            Через образовавшуюся дыру выбралось еще несколько собак, но прыгать никто не решился. Их упрятали назад, в сетку, а дыру, прогрызенную Псом, стянули куском проволоки, при этом Урконта какая-то шавка тяпнула за палец до крови.
 
            А Пес, тем временем, прихрамывая сразу на две лапы ( не привык он прыгать на ходу из автомобилей) беззаботно возвращался назад, в город. Он уже был в том возрасте, когда не хочется менять место жительства, но еще достаточно молод, чтобы спрыгнуть на ходу с грузовика, слегка подвернув при этом передние лапы.
            Он был красив, высок, имел благородную осанку и отличный экстерьер.
Его папой был Роджер, а мамой Фемида, как было написано в документе, врученном его первому  хозяину, Альберту Ивановичу, по профессии маляру – подрядчику, который очень хотел, чтобы по утрам его на редкость чистокровная овчарка на зависть всем соседям ходила в  киоск за газетами, а субботними вечерами веселила подвыпивших Мил и Елен всякими штуками.  За газетами он ходил, а вот веселить гостей упорно отказывался,  и однажды, получив небольшую, вполне  ителлигент - ную  трепку, сбежал на север, но, будучи обнаружен с именным ошейником, за бутылку коньяка был препровожден обратно, к Альберту Ивановичу.
              Спустя неделю он сбежал вторично, на этот раз успешно, стянув по пути передними лапами ошейник.
              Несколько лет он мотался по свету, по лесам, сам добывал себе пищу, живую, трепещущую, с теплой вкусной кровью. Такой пищей не кормил его Альберт Иванович,  он потчевал свою собаку мертвыми бифштексами и антрекотами, которые ему поставлял его знакомый, Александр Яковлевич, работавший на мясокомбинате. Это, конечно была очень вкусная пища, но разве сравнится она с той куропаткой, которую он впервые подстерег, ничего не ев перед этим целых два дня!
             Он вполне мог бы прожить и в лесу, вдали от всех, подчиняясь закону своих предков – очищая лес от неугодных природе животных. Но ведь он был Пес, и его неудержимо тянуло в города, к обществу, к людям, к собакам….
            Он бегал по городам и городкам, нигде не задерживаясь больше нескольких недель, и замечал, что все живое тянулось к человеку, словно лепестки цветка к солнцу. Правда была разница: солнце своей лаской обнажает скрытую красоту цветка, помогает ему процвести всю свою короткую жизнь с полной силой, которую вкладывают  его теплые лучи. Соседство же человека лишь убивало первозданную красоту и чистоту всего живого, вынуждало его жить, приспосабливаясь к отбросам человеческой жизни,  искать в них пищу для жизни своего тела.
            Он изучил множество помоек, знал где и как можно перекусить для поддержания сил и где полакомиться, повеселиться. Встречал Динок, Альм, Пантер,
Дрался с полками Полканов и Рэксов иногда из-за тех же Пантер, Динок и Альм, но никогда не дрался из-за куска мяса.
            Постепенно он стал городской собакой.  В прошлое ушла его лесная жизнь. К ней всегда можно вернуться при необходимости, а в городе все-таки веселее….
            Променял он прелесть лесной жизни на пищу с людского стола (она всегда сопровождала  человека на пути Пса), на июньский тополиный пух, обильным снегопадом кружившийся  над тротуарами под ярко сияющем солнцем, распекающем даже городские улицы. Они становились липкими и к ним прилипали пушинки. А Пес  бегал по этому июньскому снегу, купался в нем, взметал его своим хвостом ввысь и ловил зубами. Он был очень вкусный, этот пух…
             Лес же он оставил «на потом». Может быть, он еще туда вернется когда-нибудь,  кто поймет его прелесть….
             В лесу ведь нет ни Динок, ни Рексов, ни вечно суетящегося со своими вздорными хлопотами человека. Он уже не мог обходиться без них.
             Иногда в  азарте этой жизни в его собачью голову залетал совсем человеческий вопрос: а зачем все это?  И сейчас же его разум мутился в наплыве бесконечных противоречий, но он не гнал их от себя и не вдавался в суетные попытки разрешить его глубокомысленными выкладками. Они уходили сами. Вернее их отгоняла какая-нибудь очередная Динка или Рэкс. Сначала.  Со временем даже Динки и Рэксы стали ненужной суетой, а  вопрос стал уходить, превращаясь в комплекс повседневных забот.  Взрослел он. Обновлялось сознание. Так  разлеталась по ветру каждую весну его шерсть, когда отпадала надобность в ней, а вместо нее появлялась новая. А на смену старой жизни приходила новая, более осмысленная.
              И с каждой новой шерстью укреплялся его оптимизм.
            Несколько раз его брали к себе люди, кормили, но потом бросали палку и командовали «Апорт». Он же, вместо того, чтобы броситься за ней с веселым лаем
стоял, улыбаясь, и смотрел им глаза.
            Людей он не любил потому, что он и хотели, чтобы он выполнял команду «Ампорт» и подавал лапу.
             Собаки его воспринимали настороженно потому, что он не хотел подавать лапу и выполнять команду «Апорт». Ведь большинство из них об этом только и мечтали и до сытой икоты завидовали некоторым счастливчикам, которых иногда забирала какая-нибудь жалостливая старушка или снисходительный папа с юным натуралистом.
             Они ужасно рычали друг на друга перед тем как наброситься на остатки пловов и рагу, которые сердобольный дядя Гриша частенько высыпал под дерево, возле кафе «Рассвет». Кафе рассвет размещалось в том доме, где находилось их прибежище. Казалось, что это ритуальное рычание насыщает их больше самой пищи. А дядя Гриша стоял, пошатываясь, в сторонке и смотрел на них. Много раз его ругали за это, даже грозились уволить, но почему-то не увольняли. Наверное потому, что он хоть и качался, но работал все-таки хорошо.
             Нельзя сказать, что в кафе «Рассвет» хорошо кормили, но дядигришиных пловов всегда хватало для поддержания сил, дядя Гриша был щедр.
             Поглощая пищу, они и не знали, что дерево, под которым совершается их трапеза в перерывах между бранью – абрикос, который растет совсем не в этой полосе.
             Об этом знал Пес и, может быть,  еще дядя Гриша. И почему – то именно к этому дереву, забредшему сюда воистину чудом, так привязался Пес.
             Этот абрикос, залетев сюда, наверное, сошел с ума. Он цвел всего три дня в году, когда лишь робкие листочки едва промечались на других деревьях, когда бывало еще совсем холодно.  И цвел он одержимо, исступленно, по сумасшедшему, не распустив листьев, закрывал всю свою больную веточную корявость крупными, удивительно щедрыми на белизну и аромат цветками. Цвел, чтобы через три дня умереть, растратив весь свой неистовый пыл до следующего года.
              И в эти дни тоже раздавалось угрожающее рычание голодных.
              А Пес стоял где-нибудь в сторонке, и по своему обыкновению улыбался.
В эти дни он предпочитал обедать где-нибудь в другом месте, он уже три года жил в этом городе и кому как не ему было знать где можно еще вкусно покушать.
             Может быть этот дом был ему дорог потому, что был связан со Свободой.
Он встретил ее здесь как раз в один из дней, когда цвел абрикос. Они вместе бегали по парку, ночью, ему тогда очень нравилось пугать иногда встречающихся парочек 
с о страшным лаем или ужасным рычанием внезапно выскакивая перед ними из-за кустов. Свобода всегда упрекала его за это, даже обижалась, убегая, но стоило ему лизнуть ее в нос, и она все забывала, пока не появлялись очередные жертвы ее спутника.
             Тогда он был еще хоть и задумывающейся, но все-таки простой собакой.
Собакой была и Свобода. Псом он станет позднее. Ему повезло: Свобода навечно осталась в его памяти самым ярким пятном в его жизни. Время не притупит в его представлении  некоторой ограниченности мира его Милой: она очень своевременно покинула его, превратившись для Пса во что-то вроде идола.
             Тогда он был еще молод и его жизнь, казалось, была наполнена до предела,
Ни разу он не испытывал ни скуки, ни кошмарного, раздирающего одиночества, от которого не к кому было податься, некуда было убежать….
             Однажды, совсем в другом дворе раздался выстрел, и его милая Свобода, только что смеявшаяся над рассказанным им очередным  собачьим анекдотом, взвизгнув, стала корчиться в пыли: ей сделали очень больно.
              Стрелял из малокалиберного пистолета  маленький Урконт.
              Стрелял из окна собственной конуры.
              Стрелял потому, что у него был один патрон и его нужно было использовать.
              Непременно нужно было выстрелить.
              Всю ночь Пес провел у двери его квартиры, прячась от проходящих в другие квартиры людей.
             Наутро в дверь позвонил маленький человек. Вышли они из квартиры вместе.
Пес выпустил их из дома, забежал вперед и молча сел у них на пути, глядя маленькому Урконту прямо в глаза.  Он весь дрожал от ярости, но с прыжком почему-то медлил. У маленького Урконта не было с собой малокалиберного  пистолета. Не было и палки,  да и бесполезный портфель уже валялся в пыли: выпал из почему-то ослабевших рук, а за камнем далеко тянуться: не успеет….
И как назло никого рядом! (Второй исчез сразу же при появлении Пса как будто растворился, наверное,  очень спешил….) А этот все сидит и рычит, и неизвестно, что ему от него нужно….
           Вдруг он вспомнил, что собака, в которую он вчера стрелял, кажется, упала….
И тогда уже не страх,  а смертельный ужас мохнатым мраком навалился на него,  Слезы брызнули из глаз, и не крик, а какой-то хрип вырвался из полуоткрытого рта, ноги уже не держали его, это была истерика.
           А Пес удивленно застыл над сидящим в пыли, на дороге маленьким Урконтом, забыв  про то, что причинило это жалкое, дрожавшее  существо  его Cвободе. Сейчас оно узнало, как это страшно умереть, когда так хочется жить, не только человеку, но и собаке, знает,  что жить ему осталось секунды, а он его осудил и приводит приговор в исполнение.
            Только таким ничтожным показался ему этот приговор перед торжеством судьи и палача над визжавшей от страха смерти жертвы, что у него пропала всякая злость и, постояв еще немного он, тявкнув нехорошее слово, спокойно затрусил в парк,  к  озеру. Захотелось искупаться. Очиститься от мерзостной атмосферы помилованного.

             Первое время после этого случая он чувствовал страшную пустоту. Не было больше Свободы, которой БЫЛ НУЖЕН он. Не было никого, с кем можно было бы обмолвиться словом. Собаки его сторонились, на его приветствия отвечали очень сдержано, чувствуя в нем чужака. Когда становилось очень плохо, он бегал по парку один, но теперь, заметив двуногих полуночников, он не бросался на них, а незаметно, из кустов подолгу с грустью наблюдал за ними. А потом, опустив голову, бежал прочь.  Один плавал в озере, один загонял бродячих кошек на деревья, каждый раз при этом, после вспышки задора, чувствовал горечь бессмысленности своей деятельности и даже существования.
            Он был собакой, но жил чьими-то чужими законами,  по сравнению с которыми законы его соплеменников казались очень наивными. Это  перекрывало ему единение  с ними. Его не гнали, боялись. И постоянных  связей с ним никто не поддерживал.
             И все-таки он жил.
             Сначала чувство одиночества было очень болезненно, Тогда он еще пытался наладить контакты и с людьми, и с собаками.  Потом, постигнув всю бесполезность
Своих попыток, он, кажется, немного успокоился и зажил по-своему, научился извлекать из огромного, полного еще неизведанных им чудес мира  свои, Псовы удовольствия и забавы. Со временем явился и его утраченный, было оптимизм, правда, претерпевший некоторые изменения, ставший из безудержно-жизнерадостного  -  споконо-жизнестойким.
              Маленький Урконт больше не встречался ему ни разу. Наверное, он теперь прятался от всех собак.


              Урконта звали Вячеслав Тихонович.  Так звал его Емельян Тимофеевич, с которым они встречались в сосисочной по выходным дням  в  дружеской беседе за кружкой пива. Его начальник звал его Ты.  Его напарник, Сенька, звал его Тихонычем, когда бывал трезвым, и несколько по-другому, когда бывал в подпитии. Это  случалось нередко, поскольку характер их службы позволял  совершать операции, приносящие доход помимо заработной платы.  Трапеза совершалась после рабочего дня на пустыре возле железной дороги, неподалеку от которой  находилась контора  по отлову бродячих животных.
            Пес назвал его Урконтом после того, как впервые увидел в его руках сетку и понял ее назначение.
            Тихоныч был человеком, в общем – то даже и не злым. Еще не так давно он работал в отделе снабжения  одного солидного учреждения с каким-то длинным и совсем непонятным названием, был отличным семьянином и хорошим отцом. Только однажды, по его словам, он в чем-то прогневил Бога Неожиданности. Сначала умерла его не слишком горячо, но все же любимая супруга. Хозяйством стала управлять уже почти взрослая дочь.  Затем в его бухгалтерию внезапно нагрянула
Ревизия и вскрыла что-то такое, что он не успел подправить,  не удалось замыть коньяком, да и договориться не сумел. Кстати, эти процессы у него всегда выходили очень неуклюже, несмотря на солидный стаж работы в этом учреждении на этом месте. Его уволили. Уголовное дело закрыли, но отныне должности в отделах снабжения больше не доверяли.   
              Он сменил не один коллектив, пока,  наконец, не обосновался окончательно в этой конторе. Доход он здесь  имел, конечно, не  такой как в прошлом, но достаточный для скромного существования и даже возможность подзаработать на левых.
              К тому времени дочь удачно вышла замуж и уехала на Кавказ, а он остался совсем один в однокомнатной квартирке с соседом по площадке и страстным поклонником воскресного пива Емельяном Тимофеевичем.
              По вечерам, после работы, если он не обсуждал на пустыре с Сенькой международные темы с проблемами любви и дружбы,  он любил постучать в соседнем дворе в домино, в противном же случае, включал телевизор и ложился спать.
              К работе своей он относился очень добросовестно, стремясь, чтобы в его родном городе    не осталось ни одного четвероногого переносчика заразы.  Свой дом он полностью очистил от проживавшей в нем огромной кошачьей семьи, выдержав при этом атаку нескольких женщин, постоянно подкармливающих этих полуодичавших, грязных и ободранных жильцов. Они звали его варваром, даже когда в подъезде стало много чище, а самое главное, исчез специфический запах кошачьего племени.
              И вовсе он не был  пропитан  ненавистью к животным, скорее он был равнодушен к ним. Просто ему платили деньги,   и он добросовестно выполнял свою работу. Со временем  у него выработались и профессиональные навыки. Если упрямый пес не хотел лезть в петлю, выручала обширная сетка,  пользоваться которой он виртуозно научился пользоваться за короткое время.
Если же пес был очень ловок и не хотел лезть в сетку, они с Сенькой обязательно находили какой-нибудь способ все-таки изловить его. Случались и особо упрямые псы, но Тихоныч всех их отлично знал, и редко кому из них удавалось ускользнуть от сетки больше трех раз: в Тихоныче тлела искорка заядлого охотника, и еще он очень добросовестно относился к своим обязанностям.
              Это был из ряда вон выходящий экземпляр. Вот уже два года этот пес гулял на свободе, каждый раз ухитряясь улизнуть от сетки.  Самых упорных упрямцев Тихоныч  награждал кличками. Этот же переупрямил всех, два года бродил по городу без паспорта, и никакие законные уловки  не позволяли воткнуть его в кузов автомобиля. И никакая кличка не подходила к  этому упрямцу, несмотря на богатую профессиональную фантазию Урконта.  Он  для него навсегда так и остался
«Тем Псом».  И обличьем своим  Этот Пес совсем не походил на тех, кого они ловили: высок, строен, чист, с гордо поднятой красивой мордой и с умными застывшими глазами. И еще у  Этого Пса была улыбка! Тихоныч привык к выражениям собачьих глаз, испуганным, угодливым, злым, в некоторой степени обнажающих характер прямодушной собаки. Их глаза даже помогали ему засадить некоторых собак в машину. Но никогда еще не видел он, чтобы выражение глаз и легкого  оскала в своем сочетании придавало собачьей морде подобие какой-то снисходительной улыбки.  Казалось, что Пес смеялся над ним, ЧЕЛОВЕКОМ,
пытающимся его поймать, лишить его собачьей  свободы, как будто у собаки  может быть какая- то своя свобода, помимо отпущенной ей однажды, теперь вечным хозяином ее  -  человеком.
                Они сначала ловили его, вернее пытались поймать, загоняли в угол, куда он шел уж слишком охотно, для того, чтобы не догадаться, что  им от него нужно.
Затем, сделав какой-нибудь замысловатый  прыжок в сторону, спокойно уходил, отбегал на безопасное  расстояние и садился, наблюдая со своей неизменной улыбкой за их ухищрениями, целью которых было засадить его или его собрата в сетку.
               «МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ПОЙМАТЬ,  МЕНЯ МОЖНО ТОЛЬКО УБИТЬ» - казалось,  говорила его улыбка.
              Несколько раз они устраивали на него облаву, желая переупрямить не в меру самоуверенного пса, но он просто издевался над ними, сам лез в сетку, а в последний момент всегда ухитрялся как – то ускользнуть. Так пробегав за ним несколько часов, посрамленные хозяева покидали владения своего слуги, возвращаясь к домашним очагам. Иногда через пустырь.  В такие дни, разжевывая колбасу, они почему-то избегали делиться впечатлениями прошедшего трудового дня.
                А Пес, между тем, продолжал свое спокойное существование от осени до весны, от весны до осени.  Когда ему становилось уж очень скучно, он, похоже, сам пытался подстрекать их на облаву, настырно мельтешась у них на глазах. Но со временем даже Урконт, выступавший инициатором всех облав стал отвечать на его фамильярности высокомерным плевком.


                Рыжик был самой безобидной дворняжкой, которую только доводилось видеть Псу.  Он всегда был грязный и  голодный, потому что    никогда не спорил ни с одной собакой: сильных уважал, а слабых жалел. И его тоже никто не трогал. Первое  время, едва заслышав угрожающее рычание, он с простодушной мордой сразу же отходил в сторону. Даже  с блошками он жил в мире, дружбе и  полном согласии. И прожил он в этом дворе довольно долго. Ему повезло: несколько раз счастливо избежал неминуемой сетки, и даже не изворотливостью преследуемого, а просто случайным отсутствием во время производственного процесса где-то по желудочно-пищеварительным делам, несколько раз, таким образом, сменив собачий коллектив.
               Псу он чем-то нравился, иногда Пес даже пытался заговаривать с ним, но каждый раз встречал в ответ безмолвный, апостольской чистоты взгляд и полнейшее непонимание.
               И вот этого-то ангелочка и накрыла сегодня коварная сетка. Накрыла позорно. Он удобрял землю, не обращая внимания на двух направляющихся к нему людей и,  наверное, даже когда они несли его в машину, он, в  сетке, ухитрялся вилять хвостом, ничего не имея против этих симпатичных молодцов, и не зная, что уже не часы,   а секунды оставалось ему любоваться солнышком.
              В тридцати метрах  от этой сцены молча сидел Пес. Сегодня он почему – то не улыбался.
              Когда Урконт с Сенькой бросили сетку на землю, чтобы запихнуть в машину Рыжика, Пес спокойно поднялся и подошел к машине. Машина сегодня была открытая и они упаковали Рыжика в какой-то сетчатый мешок, в котором уже извивались несколько его соплеменников. Забросив визжащий мешок в машину, они обернулись и остолбенели: на сетке  молча, без своей обычной улыбки сидел Пес и переводил глаза с одного на другого
               Они так и не поняли, что же это было: его обычная бравада или самоубийство. Оба  одновременно метнулись к Псу, Урконт схватил Пса за нижнюю челюсть и  прижал ее к перехваченной обеими руками шее, едва не свернув ее при этом, Сенька схвати его сразу за все четыре лапы. У обоих руки  были заняты, и никто не решался выпустить Пса, чтобы запихнуть его в извивающийся и скулящий мешок. Так они и стояли в оцепенении и нерешительности, пока Сенька не догадался кликнуть шофера, который вовсе не был обязан им помогать. С величайшей осторожностью Пес был препровожден к блохастому Рыжику и остальным обреченным, где сразу же принялся за работу. Во время схватки он совершенно не сопротивлялся, лишь, когда Урконт держал его за челюсть, от боли, он на мгновенье напряг мышцы, дальнейшее же унизительное надругательство перенес молча и безучастно. С его появлением в сетке стало тесновато. Да и охотников распирало от гордости: больше двух лет шли они к этой венценосной победе!
                Трясясь в малокомфортабельном автомобиле, они и не предполагали, что с каждой минутой приближается освобождение пленников: у Пса были еще достаточно крепкие зубы и еще ему было очень жаль глупого, доверчивого Рыжика.   
Он ни на секунду не чувствовал себя пойманным, даже когда Урконт заломил ему челюсть, а Сенька держал за лапы. Когда дыра в сетке стала способной пропустить сразу нескольких собак, Пес укусил за лапу огромную овчарку, которая взвизгнув, шумно завозилась. Присмиревшая, было, сетка ожила и зашевелилась. Пес первым выскочил в дыру, подавая пример. Он от души тяпнул обалдевшего Урконта за ляжку шутливо рассчитавшись с ним за некорректное поведение при своем аресте, и и тут же, не задумываясь прыгнул через борт мчавшегося на полном ходу грузовика.
              Он и не предполагал, что за ним так никто и не последует. Слишком страшна и непривычна родная земля, видимая из трясущегося кузова для собаки. Не видел он как случайно выпавший в дыру Рыжик был заброшен рукой озлившегося Урконта назад  в сетку вместе с остальными. И накрепко стянут валявшейся к счастью для Урконта в кузове проволокой. При этом какая-то шавка тяпнула его за палец до крови.  Пес не знал, что слизывая кровь, Урконт его уже ненавидел, Сам он не знал что такое ненависть.               


              Весна в этом году  была ранняя. Еще в конце марта стаял весь снег, а уже в апреле установились теплые солнечные дни, тополя стремительно набирали почки,  и сумасшедший абрикос уже нахохлился перед своим очередным взрывом.


             Пес принимал солнечные ванны на крыше своего дома, в подвале которого проводил холодные зимние ночи, забравшись сюда по пожарной лестнице, когда к дому подъехала хорошо знакомая ему машина. Он уже знал, что напрасно трудился вчера, валяясь на  пыльном полу грузовика: Рыжик так и не вернулся. Хотелось бы верить, что он обосновался где-нибудь еще. Но такое скорое возвращение охотников его удивило. После очередного набега они не возвращались, по крайней мере, с месяц, он иногда сам искал их  от скуки и находил совсем в других районах города.
             Первым из машины выскочил сам Урконт.
             То, что Пес увидел у него в руках, поразило его гораздо больше, чем само появление машины на следующее утро после облавы.   
             Этот предмет он видел еще в руках Альберта Ивановича. Он имел странную особенность очень сильно греметь и разбивать бутылки, которые стояли на весьма значительном  от Альберта Ивановича расстоянии. Он видел смерть бескровных бутылок и, наверное,  она мало чем отличалась от  смерти собаки или кошки.  Но Альберт Иванович любил животных и людей , и изредка, на прогулке с ним предпочитал убивать бутылки.
             Разумеется, Пес понимал, что вчера согрешил, по воли прихоти вмешавшись не в  свое дело. И, главное, зачем? Ведь столько раз уже сталкивался он и с собаками, и с человеком, когда чувствовал в себе силы кому-то помочь…. И никогда не испытывал удовлетворения от своих попыток.  Всегда между ним  и теми, кому он хотел помочь или возникала стена полного непонимания, или вся его помощь обращалась против него самого
               Ни разу в жизни, ни одно существо не сказало ему простого «Здравствуй», чтобы это «Здравствуй», исходило не от ума или необходимости, а от сердца…. Разве только однажды, еще в первые дни, когда он только знакомился с  этим городом. Да и, похоже, было больше на приятный сон, случайно осевший в памяти….                   На пути Пса была одна странная встреча, подарившая ему странного друга, который, правда тут же исчез, но остался в его памяти. 
               Пес бежал по залитой апрельским солнцем улице, всегда оживленной  в этом месте,  несмотря на ранний час. На газоне возле памятника некоему композитору копошилась стайка грачей. Это было странно. Пес привык видеть в городской суете  лишь ободранных и больных голубей, да  нагловатых и пугливых воробьев. Грачи  неторопливо расхаживали по пожухлой прошлогодней  траве, ковыряясь в накопившихся за зиму обертках от мороженного, еще каких-то бумажках. Все движения их были полны достоинства и  сознания необходимости и важности их присутствия именно здесь, среди бесконечной вереницы снующих мимо людей. А люди давно уже перестали удивляться такой мелочи, как диковинная птица. Пес же был очарован этими  большими масляно черными птицами, красивыми птицами, красивыми даже своей ослепительной чернотой.  Он долго сидел на клочке обнажившейся, еще мокрой от недавно стаявшего снега прошлогодней травы и смотрел на них, отдавшись блаженной лени после съеденных бутербродов.  Он сидел так долго и неподвижно, что одна из птиц  даже заинтересовалась им. Она поняла голову и неторопливо направилась  к  Псу. В ее уверенных движениях не было ни капли страха и не было вызова к игре, как  это любят делать вороны с собаками.  Грачом руководил лишь интерес к существу, которое обратило на них такое пристальное внимание. Грач остановился в двух шагах от Пса,  и смело разглядывал его, склонив голову на бок, с достоинством переминаясь с ноги на ногу и от любопытства, приоткрыв клюв.
                И вдруг Пес узнал его! 
                Он никогда раньше не видел эту птицу, Грача, но как-то сразу УЗНАЛ его!
Узнал такие родные перья, и даже хвост, в котором не хватало одного пера: оно осталось в клюве другого грача, он знал и это, он даже знал, что того драчливого грача звали  Pertor.  И Грач узнал его, несмотря на то, что видел этого странного Пса первый раз в жизни, узнал и понял его любопытство.
                Пес увидел приветливую улыбку, возникшую около клюва Грача, он приветствовал его,  у него был очень красивый голос, правда, он не совсем верно выговаривал один звук, но это было даже хорошо, иначе бы он не был бы Грачом….
                - Здравствуй Грач! – проговорил Пес, он проговорил это, не разжимая губ, не делая никаких физических движений, и это было так естественно, что он даже не удивился, что он умеет  ТАК говорить, а его умеют ТАК понимать.   Неестественно было бы думать об этом.  -  Нашел ли ты то, что мы когда – то  искали вместе?
                - А так ли  важно это найти, милый Пес? – ответил Грач. Ведь ты тоже ничего не нашел. Но ты веришь в это, и когда-нибудь все-таки непременно найдешь. Вот только, боюсь, понадобится ли ЭТО тебе. Тогда…. Когда найдешь. Ведь так  прекрасно искать. Гораздо прекрасней, чем находить….
               - А ты  стал писсемистом, Грачонок…. Как ты сюда попал?  Ведь ты же тогда ушел от людей? – спросил Пес.
               - Это было ошибкой. Нам нельзя уходить от людей. Нельзя, потому мы одни никогда не сможем найти ЭТОГО. ЭТО должен найти человек. Когда-нибудь.   А мы поможем ему в этом, своими смертями, своими перьями и шерстью, зубами и клювами, но поможем, потому что ОН должен найти Это. Да ты и сам знаешь. Ведь ты тоже пришел к нему…. 
              -  Да. Знаю. Сейчас знаю. Но что будет через минуту, когда ты улетишь, и мы снова расстанемся?....  Впрочем….
              - Правильно. Ты и это знаешь. Тебя сейчас опять обидит человек.
Но ведь это все вздор?  Ведь, правда?
              Пес так и не успел ничего ответить. На газон забежал маленький человечек  и, со смехом, нисколько не боясь сидящей собаки, бросился на Грача. Тот с шумом поднялся.
              - До встречи, милый Пес! До скорой встречи! – услышал Пес его удаляющийся голос.
              - Мы обязательно встретимся – прокричал Пес и, вдруг, с удивлением понял, что окончание этой фразы пролаял….
              А человечек, смеясь, теперь бежал к тревожно обратившей к нему свои клювы  стайке. Пес видел, как они с шумом и добродушной бранью поднялись в воздух и скрылись, затерявшись где-то в городских дворах…
               - Витя! Зачем же ты так….. Ведь это же грачи! – проговорил чей-то женский голос за спиной у Пса. Он обернулся и подарил свою улыбку  женщине,  с укоризной смотревшей  на  своего веселого сына.
              И, вдруг, ему стало почему – то так хорошо, приятно  и  отчего-то немножко грустно, как будто он только что проснулся,  недосмотрев какой-то очень приятный сон, возбудивший его затаенные желания и потерянные при пробуждении….
 
               Бродил по городу Пес. Смотрел на человека. Искал встречи с человеком. Искал и не находил. Смешные эти люди….

                Изучая город, Пес уже несколько раж выходил на это место,  к памятнику
Великому Ученому, толкателю мирового прогресса. И каждый раз возле одной из тумб, входящих в композицию шедевра видел  старика. Он абсолютно не гармонировал  с величавой торжественностью монумента.  Он был низок и грязен, жалок…. Наверное, в любое время года он был облачен в  одно и то же старое пальто с засохшими ошлепками грязи на спине и с живописными заплатками разных цветов на локтях и коленях. Ботинки его были совершенно неопределенного цвета и формы.
                Старик не мог ходить. Не выручала даже ржавая железная труба,  на которую он опирался, стоя возле тумбы. В руке он  держал грязную и заношенную шапку. Когда рука уставала, он бросал ее на землю. Лицо было серое. Оно забыло, что такое вода и мыло в тот момент, когда он ощутил, что не может ходить.
                Грязный, немощный, он, наверное, даже в тумбе, на которую опирался,  вызывал жалость и сострадание. Поэтому шапка его пополнялась  постоянно.
                Он стоял и постоянно твердил  одну и ту же фразу, и звучала она так же нелепо, как его присутствие в самом сердце этого  цветущего города.
                Пес впервые задумался, как  этот старик, не умея ходить,  постоянно оказывается в этом многолюдном районе, вероятно, расположенном  на значительном расстоянии от того места, куда он должен был возвращаться после работы.
               Шло время. Сыпалась со звоном  в затасканную шапку мелочь. Каждая щедрая рука одарялась массой благодарностей и пожеланий долгой жизни.
               Прошло около часа.  Мимо проплывали люди. Сотни незнакомых лиц, веселых и хмурых, озабоченных и задумчивых. Каждое лицо несло на себе отпечаток вечной человеческой суеты, след некоей целеустремленности, грозящей кому – то катастрофой, кому-то повышением по службе или еще чем – нибудь хорошим. Чем больше было на лице целеустремленности, тем  ближе были роковые события для  кого-то живущего здесь же, рядом, в этом городе…. И не было ни одного  лица, которое бы просто дышало  чистым весенним воздухом и улыбалось ласковому солнцу.
                Пес задремал на солнышке, согретый теплом гранитной плиты, пробужденной от долгой  от долгой зимней простуды хмельной микстурой солнечных лучей. Он даже пропустил момент, когда в эту сомнительную гармонию весны, памятника и нищего вломилась она.
                - Ууу, курва,  целый день, сволочь такая, стоишь здесь и все без толку!  Опять шапку бросил….
                Она схватила шапку и, серебряным  дождем пересыпав заработок старика себе в карман, размахнулась и хлестнула его по лицу.  При этом сама пошатнулась и едва удержала равновесие: трудно носить на двух натруженных за долгую жизнь ногах такую массу проспиртованной плоти, да еще в сердцах совершать резкие движения.  Удар был несильный, но старик, на свою беду,   в этот самый миг сделал шаг вперед, передвинул на несколько сантиметров правую ногу и оторвался от тумбы, потеряв самую верную точку опоры.
                Каждый день привозила его сюда когда-то любимая супруга, привозила на
Соседской машине и ставила возле тумбы. С утра она бывала еще трезвая.  В течение дня она периодически очищала содержимое его шапки. С каждым разом все сильнее багровело ее лицо.  Грязная, в прошлом шелковая косынка, повязанная на голову, к концу дня сбивалась на затылок.  Редкие седые волосы освобождались, подхваченные ветром и замысловатыми движениями  вечно трясущихся рук чем-то напоминали моток спутанной проволоки с лаковой изоляцией.
                Сейчас  еще было рано до этой кондиции, но на беду старика она случайно схлестнулась со своей закадычной подругой  Дуськой, укравшей вчера у своего супруга  случайно оказавшуюся в его кармане десятирублевку. Дуська плакала,  проклиная своего непутевого сына, который уж два года где-то что-то строил, «зарабатывал тышши»  и не слал ни копейки своей любящей матери.
                Обычно сцена забора выручки составляла  не больше минуты.  Супруга, забрав ее, тут  же удалялась в гастроном, а старик, не видя грабительской руки, нависшей над его шапкой,  вновь призывал прохожих к милосердию.
                Кто же мог подумать, что поступок непутевого сына Дуськи так ожесточит ее против всех мужчин!
                Старик, может быть, и удержался бы на ногах,  если бы в нем не проснулось в эту минуту справедливое негодование.  Он балансировал на трех ногах: двух своих и третьей, более надежной, железной трубой. Он еще удерживал равновесие с их помощью, правда, опасно закачавшись, но удерживал. Однако  жажду равновесия превысило другое желание: наказать своего постоянного обидчика. Палка взметнулась над спиной старухи, уже  развернувшейся,  чтобы следовать в гастроном.  Удар был не столько сильным, сколько звучным. Старуха ойкнула и пошатнулась. А старик, оказавшись на двух почти чужих ногах,  совсем потерял равновесие и с  длинной тирадой нелитературной речи, адресованной своей, в прошлом нежно любимой жене все-таки упал.
                Первый удар старухи был ногой по лицу. Грязная седина под носом окрасилась кровью. Кровь капала на асфальт. Ей были окрашены руки старика. Он все время шарил ими  по лицу, а потом по земле, пытаясь подняться, а потом опять по лицу, а потом протягивал их вперед, защищаясь от ударов своей железной палки: уже была пущена в ход и она, и все пытался подняться, и все время кричал  каким-то ирреальным звуком не имеющим ничего общего со звукорядом человеческих звуков…. Звал на помощь, призывы перемешивались с грязной руганью…. Эта сцена продолжалась несколько минут. За это время она собрала уже нескольких любопытных.  Но никто из них почему-то вмешиваться не желал.
Может быть потому, что старуха была слишком грязна. Может быть им мешал великий преобразователь науки, обративший свой взор к небу, прочь от этакой прозаической сценки…. Может быть никто не видел смысла что-нибудь переменить в отношениях этих двоих.  Никто не шелохнулся, хоть на лицах и было сострадание и  испуг за участь старика.
                Пес  наблюдал всю эту сцену, ожидая ее.
                Когда  супруга  ударила  старика по лицу шапкой, он вскочил.
                Когда старик ударил ее палкой по спине, он оскалился.
                Когда он услышал тот невероятно противный  звук удара по лицу, он зарычал и задрожал от  какой-то непонятной  ярости на обоих супругов, захлестнувшей его из набежавшей волны внезапного  омерзения.
                Он еще сдерживался, с трудом, но стоял, пытаясь подавить в себе эту волну  и разобраться  в происшедшем, но для этого нужно было время, а железная палка била не только пыль из голосящего у его  лап старика, но и  его самого. И была еще одна боль. Уже не от этих ударов, а от обиды за ту слепую силу, которая двигала ей, этой силы не может быть. Она  чужда всем, она глупый вымысел, противный всему живому, ее нельзя не уничтожить!
                Он бросился на старуху, опрокинул ее на землю, всей силой прыжка ткнувшись прямо в вонючее зеленое пальто и схватил ее  зубами за руку, сжимавшую трубу. Он рвал зубами противную, вонявшую букетом самых омерзительных запахов ткань, пытался прокусить ее и передать руке, исполнительнице воли той самой глупой силы хоть чуточку боли, которую она бессознательно пыталась вылить на старика, существу, построенному из  того же  материала,  что и она сама. Он не замечал ничего вокруг,  кроме вонючей ткани и им владело только одно желание - достать до провинившейся перед  всем миром плоти, скованной панцирем вонючего пальто……
                Он не понял, что произошло.
                Почему-то сразу стало темно, и  пропала необходимость терзать вонючую  ткань. Пес очень удивился, и все пытался разобраться в происшедшем. А вокруг все плыло, в темноте, кружилось, и никак не могло остановиться, ведь только в остановке можно было все спокойно осмыслить.
                «Ведь это все вздор? Ведь, правда?» - услышал он чьи-то  отчетливо  сказанные слова, и улыбнулся в темноту.
                Темнота начала рассеиваться.

                Он лежал на асфальте и видел чьи-то ноги, все еще кружащиеся, в каком – то фантастическом танце.  Наконец, все стало на свои места.  Его ударили той самой железной палкой по голове.  И сделал это кто-то из тех, кто стоял в стороне и молча наблюдал за всей этой странной сценой.
                Это не мог быть старик, он,  наверное,  в то время сам кружился в вихре только что причиненной ему боли.   
                Это не могла быть старуха:  она в это время визжала  и призывала на помощь против бешеной собаки  общественность.
                И эта помощь  пришла.
                На Пса уже   никто внимания не обращал. Кто-то поднимал брыкающегося и окропляющего всех руганью старика, пытаясь  прислонить его к той же тумбе. Кто-то пытался успокоить развоевавшуюся старуху.  Теперь она, вооружившись все той же трубой, рвалась к спасительной поверженной рукой собаке.  Кто-то настоятельно призывал милиционера.
                Зачем? – Подумал Пес и, неловко поднявшись, неуклюже двигаясь на все еще неустойчивых лапах, прошмыгнул мимо чьих-то ботинок, перебежал через сквер и скрылся в углу какого- то двора.
                Очень болела голова. Раскалывалась голова. Но ведь все это был вздор….
                Пес улыбался.
                Много всякого вздора было после этого. Очень не хотелось ему верить, что всякая его деятельность, связанная с человеком обязательно должна заканчиваться этой фразой, с дефектом одного звука….А теперь вот этот голос молчал. А именно  сейчас он был бы очень нужен. Псу казалось, что наступал некий кульминационный момент всей его жизни…. Забавно, что толчком к этой кульминации оказалась дворняжка по кличке Рыжик. Но…. Что можно ожидать от завтрашнего дня!?

                Сейчас же он был сильно озадачен. Никак не ожидал он, что искуплением вчерашнего греха может быть только его смерть.
                Вечно грязный Рыжик когда-нибудь умер бы от грязи, может быть, заразив при этом не одну собаку. Ему было жалко этого безответного пса. Пес втайне сознавал необходимость Урконтов, очищающих город, абрикосовый аромат от неизбежных бродячих бацилл. Если бы только собаки постигли смысл чистоты Свободы!
                К сожалению, он был один, и собаки его сторонились.
                Абрикос рос не для одного Пса, не для одного Рыжика. Он пылал цветом для всего  света! Рыжик  жил, чтобы выжить, не  придавая никакого значения своему внешнему виду. Это существование  независимо от него постепенно становилось в тягость окружающим. Своей нечистоплотностью он развивал в себе болезни, которые передавались другим собакам, его окружавшим.  Они не умирали своей смертью. Обычно их загребал Урконт.
                И еще один аргумент в пользу существования Урконта: собаки не понимали смысла Свободы. Будучи  на свободе, они фактически свободными не были. Сбившись в стаю, они немедленно начинали подчиняться каком-либо Рэксу или Полкану, который был умнее сильнее и решительнее каждой из них. Подчиняясь ему они выходили из под контроля человека и становились агрессивными, начинали ущемлять свободу других и даже человека. И вот здесь должен был появиться Урконт, чтобы восстановить пошатнувшееся равновесие между собаками и человеком.
                Но Пес – то агрессивным не был никогда! Ну, пошалил немного. Неужели Урконт ничего не понял?
                Ружье в руках Урконта уже кричало, что Пес стал социально опасен, что он чем-то уже заслужил смерть. Для Пса, разумеется, это было смешно: он своевременно узнал о своем осуждении, и ничто не мешало ему скрыться от приговора сегодня же, сию же минуту, вдобавок еще немного поиздевавшись над Урконтом.
                Но что-то мешало ему бежать от ружья. Не решительные действия с его стороны породило оно, они были бы так естественны, но появилась какая-то грусть, смертная тоска, природы которой он понять пока не мог. Во всяком случае, он понял, что никуда не уйдет от этого дома, этого  абрикоса, особенно теперь, когда появилось ружье. Разве уход его не означал бы, что он попал в зависимость от кого-то, а тем более от чего-то, от какого-то жалкого ружья?
                Пес не знал, что такое ненависть. Просто ему некого было ненавидеть. Это появилось еще после смерти Свободы и встречи с ее палачом. Тогда Свобода умерла, но появилась новая Свобода, может быть, она родилась из того навсегда оставшегося в его памяти крика маленького Урконта, обнажившая самую глубоко запрятанную сущность этого Урконта, вылившуюся в крике ужаса перед справедливой смертью. Да не стоит твоя смерть этого жалкого блеющего звука!
К кричащим так невозможно испытывать ненависть. Даже на презренье не хватило тогда Пса…..
                Но все – таки как же тогда расценить появление ружья в руках большого Урконта?  Ведь и жалости к кричащему Пес тогда не испытывал…. И не в этом были корни его грусти. Возможно, она была порождена случайным стечением обстоятельств: когда-то совершенно случайно маленький Урконт навел пистолет с единственным патроном на Свободу. Совершенно случайно. Просто она первая попалась ему на глаза, точно так же он мог выстрелить и в пустую бутылку или в сучок на дереве. Просто пистолет был в руке, а мимо роковой случай вел Свободу.
                Сегодня тот же самый случай вложил в руки большому Урконту ружье?
                Пес чувствовал, что если Урконт и ненавидит его, то ненависть эта слепая, он наверняка даже и не задумывался над природой. Эта ненависть похожа на ненависть к камню, о который случайно споткнулся,  ведь он не нарочно расположился на дороге, поджидая твою ногу. И опять: бессилие перед слепыми чувствами может породить лишь жалость у осведомленного. Откуда же взялась эта грусть? Почему бы им не жить каждому по своему: Урконту – урконтово, Псу – псово, Рыжику - рыжиково…. Он шалить больше не будет, глупо выращивать на сосне мандарины, пусть развивается все по своему, он больше не будет вмешиваться в естественный ход событий.  Но причем тут ружье?
                Пес не был человеком. Не мог он доказать Урконту бессмысленность его ружья, даже если бы и захотел. По его, Псову закону, он теперь должен был  доказать ему это всеми средствами, которые только есть в его скромном собачьем арсенале. Ведь это ружье слепо пытается перечеркнуть его свободу!  И теперь он почувствовал, что отныне прикован к этому ружью. Постоянно, до самой смерти будет он вести за собой человека  с ружьем, пока оно не подстережет его, или человек не повесит его на стенку.
               Обидно было, что бессмысленный поступок человека  вынудил его на такое же лишенное смысла поведение.
               Счастливый Пес! Он воспринял Урконта с ружьем как блаженного, вдолбившего себе в голову, что камень, о который споткнулся непременно нужно разбить.
               Человек был другом собаки. Собака стала врагом человека.


              Пес стоял на крыше и смотрел на крадущуюся фигуру Урконта. Сенька сидел в кузове машины и курил, свесив ноги. Урконт очень осторожно обошел весь дом, заглянул в подъезд, пробыл там минут десять: наверное, шарил по подвалу и снова вышел на улицу. Покурив на свежем воздухе, лениво поговорив о чем – то с Сенькой, он полез в машину.
             И тут Пес гавкнул.
             Урконт ни  разу не слышал его голоса, но сейчас могла залаять только одна собака, ради которой он приехал сегодня сюда. Он поднял голову, и даже не ища глазами, сразу увидел его на крыше пятиэтажного дома. Пес спокойно стоял на карнизе. Урконту была видна лишь одна его голова, слегка склоненная набок, неподвижно уставленная на него. С такого расстояния он не мог видеть его глаз, а улыбки у Пса не было со вчерашнего дня. И все-таки он почувствовал эту странную псову грусть.  Очень долго они неподвижно смотрели друг на друга. Затем Урконт выпрямился. Пес теперь очень внимательно следил за ружьем.
             «Неужели оно все-таки окажется на стенке?» -мелькнула обнадеживающая мысль. Но нет, ружье, дрогнув, начало медленно подниматься. Пес видел, как оно не хотело подниматься, подрагивало, но воля слепого случая была сильнее неодушевленного ружья. Когда оно стало опасно, Пес отошел немного назад. Бесшумно перебежав на другую сторону дома, он опять подошел к карнизу и осторожно посмотрел вниз. Дуло мгновенно последовало за ним.
           Вечно эта глупая и бесплодная игра продолжаться не могла. Это понимал и сам Урконт.
           Дом, на который взобрался Пес,  был относительно старый и добротный дом, имеющий несколько подъездов, в каждом из которых был  выход на чердак, а оттуда на крышу. У Урконта же, видимо, сегодня было достаточно охотничьего пыла,  чтобы побегать за Псом, раз он, пренебрегая служебными обязанностями начал сегодняшнюю охоту с еще вчера очищенного от носителей бацилл участка. На чердак из подъезда была открыта только одна дверь. Чердак был большой, но затеряться в нем крупной собаке было все-таки трудно.  Урконт не знал, какая именно дверь открыта и, пока бы он блуждал по подъездам, Пес смог бы свободно ей воспользоваться. На пожарную лестницу надежды не было: как только Урконт скрылся в подъезде, Сенька сразу же стал расправлять сетку
             Не было страшного ружья, не было критических ситуаций.
             Пес пролез через слуховое окно на чердак, прислушался, стоя около приоткрытой двери в подъезд. Слепой случай явно играл на руку не ему, а Урконту. Пес чувствовал его. Он слышал его шаги уже на четвертом этаже. Проскочить незаметно было уже нельзя: в подъезде спрятаться негде. Это уже становилось интересным. Пес осторожно вышел в подъезд, спустился на один этаж и замер стены,  поджидая Урконта, который поднимался уже на четвертый этаж, перешагивая через ступеньку. До развязки оставалось несколько секунд, когда Пес вдруг передумал и стремительно бросился опять на чердак, нисколько не заботясь о создаваемом шуме. Урконт бежал за ним уже почти по пятам и, выстрелив,  уже наверняка мог достать его. Но ведь это же был все-таки подъезд, а Пес бежал на чердак и, еще, самое главное, выстрелив,  он не увидел бы Псовых глаз, а они наверняка должны были бы обещать какое-то высшее наслаждение: ведь уже два года этот отщепенец был для него неуязвим, мало того, он просто издевался над своим Богом! Человеком!
           Меду тем Пес, выбравшись на   крышу, стоял возле пожарной лестницы, внизу которой в полной боевой готовности  поджидал его Сенька. А Пес спокойно ждал Урконта. Когда тот вылез на крышу,  и ненавистное дуло опять потянулось к нему, Пес рванулся в сторону другой пожарной лестницы.  И опять Урконт не видел его глаз, и опять воздержался стрелять, возликовав в душе, когда  увидел Пса, ступившего на лестницу, по которой спуститься осмелится не всякий двуногий, а Сеньке перетащить сетку на какие-нибудь двадцать метров было делом нескольких секунд.
            Пес спускался неторопливо. Задрав морду вверх он видел улыбающегося Урконта, победно взиравшего на жертву в капкане. Он даже остановился, чтобы своей улыбкой несколько развеять эту самоуверенность: слишком смешной она ему показалась. Он был так же далек от капкана, как и Урконт от осмысления своего ружья. Внизу Сенька, дрожа от нетерпения, держал в руках сетку. Внизу уже наблюдали за странной сценой несколько случайных прохожих. Один из вышел прогуливать своего Чебурашку.
             Теперь Урконт видел его глаза. Но видел и его улыбку! Назначение ее он конечно не понял. Они стояли  на разных полюсах: собака и человек. Для него Пес просто висел, чтобы на несколько минут продлить свою жизнь, а может быть и того лучше, в надежде, что занял неуязвимую позицию.
             Урконт навел на улыбку Пса свое ружье. И тут, кто-то из публики громко возмутился.
             Пес дождался, когда палец Урконта коснулся курка и начал медленно спускаться вниз.
             За это время любопытных стало еще больше. Теперь они угрожали уже Сеньке, напрягшемуся для последнего броска сетки. Броска не последовало. Вместо этого Пес внезапно бросился на Сеньку, бросился с пятой ступеньки, с пятиметровой высоты, бросился внезапно, тот даже не успел ничего понять, ни отступить, ни использовать сетку. Просто что-то лохматой мягкое и теплое свалилось на него сверху, придавив к земле и полоснув по лицу когтями.
              А Пес, сбив его с ног, одним прыжком оказался рядом с доброжелателями. Здесь его Урконт не достанет своим ружьем. Его гладили, ласково ощупывали, он даже лизал кому-то руки…. Напрасно Урконт кричал что-то со своей высоты, потрясая теперь уже никому не страшным  ружьем. Напрасно разъяренный Сенька тряс своей сеткой, хозяин Чебурашки оказался вдруг владельцем сразу двух собак.  Тогда Сенька полез в  карман за синенькой книжечкой. Пес угрожающе зарычал и легонько укусил своего нового хозяина за ногу. Это было проделано так искусно, как будто бешеный, разъяренный пес набросился на него,  и собравшиеся начали уже сомневаться в необходимости своего заступничества. Оставаться здесь становилось нежелательно и Пес, украдкой лизнув еще раз руку пенсионера,  скрылся, но недалеко. Забежав за соседний дом, из-за газона он незаметно наблюдал за происходящим.
               Любопытные начали расходиться. Урконт с Сенькой покурив, и поругавшись немного с хозяином Чебурашки, погрузились в машину и уехали на новые ратные подвиги. Остался лишь один хозяин болонки  и пара старушек из тех, что постоянно дежурят возле своих подъездов и знают про всех все.
                Для  всех оставшихся дальнейшее было чудом. Из раздвинувшихся кустов  выскочил тот самый «бешеный пес» и, подбежав к замершему пенсионеру, ласково лизнул ему руку. Затем, отбежав немного назад, сел и посмотрел ему в глаза. Никакой самый маститый художник не смог бы передать его взгляда, а бабушкам захотелось протереть очки: простая собака оказалась способна на человеческие эмоции: она нагло улыбалась!
                Пенсионер шагнул к Псу. Пес отодвинулся ровно на шаг и, заскулив, оглянулся назад. Когда он повернул голову и встретился взглядом с глазами пенсионера, то увидел в них что-то такое знакомое, дружеское, теплое, зовущее….
Пес привстал. Еще секунда, и он бросится выражать свою, может быть, вечную  привязанность….
          Почувствовав колебания Пса, человек сам, первый ему навстречу.  Пес вскочил. И тут между ними возникла маленькая  беленькая, но почему-то злобно ворчавшая Чебурашка.
          Пес снова сел. Теперь он улыбался.
          Человек, не обращая внимания на ворчание своего питомца,  все же подошел к Псу и ласково потрепал его  загривок. А Пес уже смотрел куда-то в сторону и тихонько скулил. Затем, лизнув еще раз дружескую руку, спокойно побежал в парк. Две пары ошарашенных глаз провожали его. Теперь уже только  для них было чудом, когда Пес вернулся, подбежал к пенсионеру и ПОДАЛ ЕМУ ЛАПУ.
          И человек впервые крепко пожал  такую странную протянутую ему руку.
Лишь они двое понимали значение этого рукопожатия, может быть самого искреннего для Человека  в его длинной и, наверное, все-таки непростой жизни….
          И, желая сохранить в чистоте этот союз, они молча разошлись в разные стороны: человек, не оставшись обсуждать происшедшее  со зрителями, направился с поникшим Чебурашкой домой,   Пес побежал отнести свою радость набухающим почкам оживающего парка. Прошло несколько дней. Пес с нетерпением ждал абрикосового взрыва и радовался всему свету. У него неожиданно появился друг.  Этот Друг вовсе не претендовал на власть над ним. Он никогда не заставил бы приносить его «АПОРТ»: ведь он был ему Друг. Была секунда, когда между ними установился контакт, почти такой же, как тогда, с Грачом, может быть поэтому Пес чувствовал себя в ту минуту больше собакой, чем Псом. Они не слышали друг друга, но им и не нужен был язык, его заменяли глаза. Все-таки был человек, который заметил его и, может быть, понял.
           Пес каждый день встречал его, но по какому-то молчаливому договору, может быть, этому мешал Чебурашка, они  постоянно  соблюдали некоторую дистанцию. Пес приветствовал пенсионера звонким лаем, человек же снимал шляпу и с улыбкой полной доброты провожал его взглядом.
           Значение мелких удовольствий , которыми он питался раньше возросли, и почти исчезло чувство отчуждения от всего мира живых.  Возросло и чувство снисходительности к Урконту с его ружьем. А вместе с тем  несколько поблекла и необходимость доказывать ему нелепость его ружья. Может быть Пес, с появлением пенсионера приблизился к миру живущих вокруг него….   Во всяком случае, сейчас ему было почти так же хорошо, как когда-то в молодости, когда была жива Свобода.
               Его что – то снова потянуло на путешествия,  и старые связи именно с этим районом начали понемногу блекнуть.
              Не  было времени размышлять. Он выгреб лапой бумажник из под двери, взял его в зубы  и побежал обратно, совсем забыв про завтрак.
              Он отлично знал запах  владельца этого бумажника.  Когда – то он провел у него целую неделю, не зная ни холода (тогда был очень сильный мороз), ни необходимости искать себе пищу: его кормили бифштексами и выводили три раза в день на прогулку на коротеньком поводке: чтобы не убежал. Однажды на досуге  он изгрыз этот поводок так, что его пришлось выбросить.
               За исключением этих поводков,  Петр Иванович был очень хороший человек. Он преподавал в школе биологию, и был очень уважаем, и коллегами,  и соседями.
               Бумажник принадлежал не ему, а его дочери, в то время девушке лет двадцати пяти, некрасивой и нескладной, но очень доброй и всегда немножко грустной.
               Запах ее духов почти заглушал запах  ее духов, почти заглушал запах Петра Ивановича.
               Пес поднялся на четвертый этаж и остановился у хорошо знакомой двери. В квартире кто-то находился, Пес это чувствовал. Он пытался дотянуться до звонка, но не смог, даже встав на задние лапы и вытянувшись во весь свой все-таки довольно внушительный рост.
               Тогда он стал биться об дверь с разбегу, создавая шум, наверняка слышимый в квартире. Через некоторое время его действительно услышали. Дверь открылась. На пороге  стоял по-прежнему Петр Иванович.  Он смотрел на Пса, ничего не понимая. Даже когда увидел в его зубах бумажник, он все никак не мог сообразить, что же  может означать его появление. Потом он узнал его, на лице пробежала тень удивленной улыбки, правда она сейчас же сменилась озабоченностью. Петр Иванович осторожно взял у Пса бумажник, с надеждой раскрыл его. Озабоченность сменилась досадой.
              Пес понял, что в этом доме случилась беда. Теперь он просто так уйти не мог. Он прошмыгнул в приоткрытую дверь, пробежал в комнату.
              В кресле, возле окна сидела та самая девушка.  Прошло два года, с тех пор, как он видел ее в последний раз. А лицо Риты было все такое же милое, некрасивое, доброе, прибавилось лишь грусти в задумчивых  глазах, да легкой тенью безнадежности протянулась едва заметная сетка морщинок возле глаз и уголков рта.
             В ее глазах повисли бусинки снежинок. Наверное, ей сейчас было очень плохо. Не так жаль было денег, украденных чьей-то безжалостной рукой, но в бумажнике лежало письмо, от которого зависела судьба человека, Письмо было в единственном экземпляре, его нельзя было ни подменить, ни восстановить, это было очень важное письмо.  Где оно сейчас лежит.… В какой урне нашли пристанище надежды того, почти незнакомого ей  человека…..
             Пес подбежал к ней и сразу все понял. Чем он мог помочь этой милой девушке?  Он положил свои лапы ей на плечи. Наверное, это была первая ласка, подаренная ей за всю жизнь существом мужска пола.      
             Она улыбнулась,  положила руку  на голову Пса, ласково перебирая густую жесткую шерсть.  Пес слегка вздрогнул от этой ласки, на мгновенье растворилась его улыбка, но лишь на мгновенье.  Хорошей девушкой была Рита. Однажды Пес убежал из этой квартиры во время прогулки с ней на улице. Тогда тоже был серый, Холодный день, и Рита так же положила руку ему на голову. Она положила руку на голову собаке. Она никогда не могла понять, что перед ней не собака, а Пес….
           Она не понимала этого и сейчас, даже бросив на туалетный столик, принесенный  им бумажник.
           Она перебирала его шерсть. Это должно было бы быть очень приятно, когда чьи-то добрые руки тебя  ласкают, чьи-то добрые руки, руки, жаждущие кого-то ласкать и не имеющие на это права….
           Волна щемящей тоски нахлынула на Пса. Он ничем не мог помочь этой девушке. Не только красоты лишила ее природа, но и чего – то еще, чему человек пока не успел еще подыскать походящего определения. Пес прильнул к ней, почти по человечески заключив ее в свои объятия.  Она не прогоняла его. Ему очень хотелось взять на себя хотя бы часть его печали, заставить ее улыбнуться, заставить ее хоть на время отвлечься от своего горя.
          Но довольно ластиться, нужно было что-то делать….
          Он оставил ее и остановился посредине комнаты, рассматривая ножку стола.                Он  заметил, как она  стряхнула с платья комочки грязи, принесенные им с улицы.
           Она хочет видеть собаку…. Что ж, он станет собакой!   
           И пес преобразился.  Ни один человек не видел за всю свою жизнь столько сумасшедшего задора ни в одном живом существе. Пес словно сошел с ума: носился по комнате, сшибая стулья, с грохотом падающие на пол, жонглировал стулом, подбрасывая его к потолку и ловя зубами, вилял хвостом так, что казалось, он вот-вот отвинтится от его тела, кувыркался, ходил колесом и даже исполнял какой-то сложный танец, только рожденный его фантазией. Наверное, если бы в квартире оказалась скрипка, он наверняка в эту минуту смог исполнить самый веселый каприс Паганини….
          Петр Иванович в изумлении застыл возле двери, с испугом наблюдая извержение этого вулкана.
          Рита начала слегка улыбнулась, недоуменно подняв брови. Постепенно улыбка расплывалась все шире, пока не вылилась в неудержимый смех.
          Петр Иванович так и не смог перейти к беззаботному смеху. Он все-таки беспокоился за судьбу подлетающего к потолку стула. Ведь он вместе с полированными ножками стоил не много ни мало четырнадцать рублей…. И, потом, слышимость в их доме была слишком совершенная, чтобы соседи прошли мимо создаваемого Псом шума.
          Он смог рассмеялся более или менее беззаботно лишь тогда, когда Пес, тяжело дыша, распростерся на полу, поджав ноги и высунув язык. 
           Они еще хохотали, а Пес переводил дух.  Через минуту они испугаются вспышки этого странного веселья. Слишком целеустремленно Пес веселил их, чтобы они не смогли понять, зачем он это делает.
           Не умел Пес быть собакой. Но все-таки как же кстати была его затея!
           Они смотрели на Пса с благоговением и недоверием, даже с затаенным страхом, но когда Пес весьма красноречиво подбежал к двери и уставился на замок с немой просьбой, ни Рита, ни Петр Иванович не решились распахнуть ее.
           Они будут жить вместе, втроем. Им будет очень хорошо втроем. И всем вместе и каждому. Они будут водить свою собаку каждый день на прогулку  в места, где разрешен выгул собак. На длинном  поводке, хоть длинный поводок стоит дороже короткого. А сегодня Петр Иванович накормит его шашлыком, который лежит в холодильнике, Они хотели приготовить его завтра на костре, в лесу, но Пес заслужил его сегодня, и они пожертвуют им….
           Напрасно Пес смотрел на замок, даже пытался провернуть его зубами.
           Увидев эту его попытку выбраться, Рита защелкнула замок на предохранитель и даже замкнула дверь на цепочку. Это уже недоступный механизм для любого Пса.
           Так начался его арест.  Три дня провел Пес в этой квартире. Три  дня напрасно
Разыскивал его Урконт в окрестностях кафе « Рассвет». Пес переживал, что Урконт исчезнет, решив, что собака спасовала перед его  ружьем. Хозяева очень осторожно покидали квартиру, загоняя Пса перед уходом в туалет. Чудес от него оги больше не ждали, он сделал свое дело именно в тот самый момент, когда в том была острая необходимость.
            Рита уходила по утрам на работу. В понедельник она пришла почти счастливая, очевидно в потерянном письме пропала необходимость, или все как-то урегулировалось другим способом. Во всяком случае уже во вторник все вошло в свою обычную колею и не так заметны стали морщинки на ее лице, и почти пропала старившая ее тоска.
            Пес понимал, что причиной тому отчасти является и его присутствие. Но ведь он живой! Не может же он быть живой игрушкой в сознании взрослых и умных людей!
            За эти три дня теперь у него появились легкие морщинки возле глаз, но они были скрыты густой шерстью. Его кормили свежим мясом. Однажды Рита угостила его очень сладким мороженным. И все-таки Пес каждый раз вздрагивал, когда чувствовал, как ее пальцы ласково перебирает шерсть у него на голове….
            Петр Иванович был прежде всего педагогом. Чувства его были очень сдержаны, и он не допускал никаких фамильярностей. Голос его всегда был до смешного строг и наивно повелителен. Пес тоже его уважал, всегда  с наигранным рвением исполнял все его команды. Вот только никак не мог научиться подавать лапу…. На прогулку его не водили: боялись – убежит. Свои надобности Пес справлял  все в том же туалете, как это делает человек. Убедившись в том, что он умеет это делать, хозяева на том и успокоились. Но как же может жить собака в городской квартире без прогулки?!
            Он с нетерпением ждал, когда кто-нибудь из решится вывести его на прогулку. Он демонстративно забирался на узкий подоконник и часами сидел на нем, повизгивая, как и подобает всякой собаке, когда ей чего-то не хватает, хотя сидеть на нем было очень неудобно. За окном уже не было нависших над крышами тяжелых туч.  На улице теперь опять щедро сияло апрельское солнце, сверкало чистое небо, и спешили куда-то люди….
             На третий день он разучился пользоваться туалетом и сотворил непорядок  возле входной двери, за что имел строгий выговор и даже легкое физическое порицание. Наутро четвертого дня своего заточения он согрешил вторично, там же.
             Вечером, наконец, Петр Иванович решился на моцион. Намотав на руку очень прочный проволочный поводок, он открыл заветную дверь на свободу.
             Рита сидела за столом и что-то писала. Перед уходом Пес попрощался с ней, лизнув ее руку и честно выдержав обычную порцию ласки.
             Едва за ними захлопнулась дверь подъезда, Пес с силой рванулся вперед, взвизгнул резко натянувшийся поводок, больно сдавив руку Петра Ивановича, но прочный ошейник отбросил его назад. Пес повторил свой прыжок. Слишком силен был его напор для престаревшего Петра Ивановича. Он упал, все еще крепко сжимая намотанный на руку поводок. Поводок резал руку, ему было больно, но он не разжимал руки.  Пес совсем не хотел делать ему больно, но другого выхода не было….
             Он протащил Петра Ивановича по асфальту несколько метров, проклиная качество поводка, но все было напрасно. Волочащийся за ним словно мешок Петр Иванович мертвой хваткой вцепился в поводок и до крови ободрал себе руку об асфальт, пытаясь сдержать неукротимого Пса.
              Пес остановился.
              «Ну что вам от меня нужно? Я никогда не стану ВАШЕЙ СОБАКОЙ!» -  услышал вдруг Петр Иванович  чью-то фразу, сказанную вслух, - «Зачем вы мучаете себя?»
              Он устало поднялся. Некоторое время сосредоточенно смотрел Псу в глаза. Из них струилась только что слышанная им фраза. Он забыл про разодранные на коленях брюки. Про кровоточащие ссадины на ногах и руках. Сейчас он столкнулся с чем-то таким, что никак не укладывалось в его десятилетиями формировавшееся сознание.  Впервые, преподаватель биологии столкнулся с вопросом, ответить на который, был не в состоянии….             
                Напрасно он  вглядывался  в кричащие эту фразу глаза Пса,  только что сейчас он слышал ее произнесенной вслух…..
Пес заскулил и отвернулся.  И столько обиды былов этом простом движении….
                Петр Иванович дрожащими руками снял с него ошейник, все еще не отдавая отчета движениям своих рук.  Ошейник упал к ногам Пса. Пес поднял голову. И вдруг, Петру Ивановичу показалось, что собака, стоявшая перед ним УЛЫБАЛАСЬ! Благодарно улыбалась! Для него это было чудом. Мало того, эта собака сделала жест, которого он тщетно добивался от нее все эти три дня, пока держал ее дома: она подала ему лапу….Собака….
                Пес уже скрылся из виду, а Петр Иванович все еще недоуменно стоял, глядя ему  вслед.
                Странная собака….. Непонятная собака…. Невероятная собака….
                Костюм вот только жаль…. Ну, да ничего. Рита умеет хорошо штопать….

               И, наконец,  наступил день, когда абрикос взорвался, засиял свое ослепительной, рвущейся белизной, заблагоухал нежным ароматом пробудившегося раньше времени лета, еще раз напомнив Псу о красивом, манящим к себе в неизвестность слове «Свобода».

               Пес любовался абрикосом, когда сзади подъехала машина, и из нее выпрыгнул Урконт, мгновенно вскинув ружье.
               Снова начиналась травля. Только на этот раз Урконт был настроен более  решительно. Глаза Пса его сегодня уже не интересовали. Они бегали друг за другом вокруг дома. Человек все больше проникался ожесточенностью,  Пес же – непонятным задором. Это был действительно задор: Пес был пьян от солнечного света, прозрачного майского воздуха и самоотверженной щедрости сумасшедшего абрикоса. Он, наверное, заболел той самой весенней болезнью, которая всему живому несет кусочек сумасшедшинки, и порою даже трезвомыслящих и боящихся сквозняков заставляет совершать нелепые поступки и выходить на улицу без головного убора. Он, наверное, совсем забыл, что проигрыш в этой игре означает для него смерть.
                Теперь Урконт ежеминутно слышал его восторженный  лай, на который Пес обычно бывал так скуп и, в противоположность разрастающемуся задору Пса этот его голос все сильней и сильней укреплял его желание довести начатое дело до конца: он был очень добросовестен в выполнении возложенных на него заданий, кто бы их не воскладывал….
                Разъяренный Урконт выскочил из-за угла дома. Пес смотрел на него и улыбался. Урконт вскинул ружье, но, как всегда, выстрелить не успел: Пес прыгнул вперед и одним прыжком влетел через темное окно в подвал.  Урконт, быстро подбежав, заслонил окно ящиком и вбежал в подъезд. Но, стоило ему открыть дверь подвала, Пес прыгнул ему на грудь, свалив с ног. Ружье загрохотало, перекатываясь  по ступенькам. Урконт, в полете, пнул Пса прямо под хвост, тот же, даже не взвизгнув, сел в двух шагах от открытой двери и, улыбаясь, смотрел на шарящего по полу в поисках ружья Урконта. Лишь только дуло повернулось в его сторону он выскочил на улицу. Когда Урконт, весь в пыли, выскочил из подъезда, он был встречен веселым лаем опять торжествующего Пса, сидящего на углу дома и готового в любую секунду улизнуть от глупого ружья.
                Из машины раздавались многоэтажные рулады Сенькиного недовольства, он уже давно отступил от ненормального Пса и всем сердцем рвался к пустырю, до которого еще было так далеко.  Неистово сигналил шофер, ему тоже порядком надоела эта бессмысленная охота.
                Чертыхнувшись, Урконт погрозил Псу бесполезным ружьем и отправился в машину. Его провожал торжествующий лай и на этот раз победившего Пса.

                Эта победа оказалась последней

                Пес упивался своей полной победой над всем миром Урконтов.  Его так и тянуло сотворить нелепое, выходящее за рамки  привычного мира человека.
                Бросайте ружья. Люди! Вы свободны! Поймите же это, наконец!
Прочь все условности, продиктованные вашими глупыми комплексами и этиками, вы Свободны! Над нами одно небо, одно Солнце, для нас растет один абрикос, неужели мы не сможем поделить все это между собой  не обделив кого-то….  Прочь зависть, ложь, обман, Вы – Свободны, поймите же смысл своей свободы, наконец,  ведь все ваши пороки от непонимания ее….. – хотелось ему крикнуть всему миру. Но у него был очень слабый голос, и его не могли услышать всюду, да если бы и услышали, едва бы поняли. И ничего бы не переменилось....

                Больше недели не видел он пенсионера, единственного человека, кажется понявшего его. Не хотелось бы думать, что в понимании этом было замешано что- то трагическое. Пес знал, что тот сильно болен. Болезнь отпечаталась на его лице. Было очень тяжело сознавать, что единственный человек, понявший тебя в эту минуту, мучается.
                Пес решил схулиганить еще раз. Он сильно сомневался в законности своего поступка, но ведь была весна, все расцветало, так ослепительно сияло солнце, а где-то в отгороженных от мира четырех стенах собственной конуры лежал человек, лишенный радости расцветать вместе  с пробуждающимся миром…..
                Он украл у цыганки возле одного из магазинов большой букет  тюльпанов, наскочив на нее и, едва не повалив своим напором.  Она выронила свою цветы, а он, подхватив самый большой и красивый букет, бросился бежать, как всегда провожаемый набором ругательств и недоуменными взглядами  очевидцев.
               Так он и бежал по городу, бережно сжимая в зубах не украденную кость, не украденный бутерброд, а украденный букет свежих ярко красных тюльпанов.
               Надежда Алексеевна только что пришла с работы, было два часа дня и нужно было кормить своих питомцев. Она была на кухне, когда услышала за входной дверью странный шум: похоже, что кто-то, презрев звонок,  пытался ее открыть  массой собственного тела.
               Тотчас же послышался яростный голос Чебурашки. Никогда он не лаял еще так отчаянно громко.
               «Сережа, открой дверь, у меня грязные руки!» - крикнула она, обращаясь  к сыну. Сережа открывать дверь не торопился: он был занят важными телефонными переговорами. Надежда Алексеевна, вытерев руки полотенцем, побежала открывать сама. Она с трудом отодвинула рычажок замка: это Пес  снаружи, уперся всей тяжестью своего тела в дверь, чтобы она распахнулась сразу и настежь, желательно, чтобы не успела захлопнуться, пока он не окончит в этой квартире свою миссию.
              Пока она возилась с замком, Чебурашка, рявкнув что-то прошмыгнул мимо ее ног и скрылся у нее  за спиной.
              Надежда Алексеевна успела только ахнуть и отступить назад, мимо нее стрелой пролетела огромная собака и скрылась в комнате, где лежал ее отец. Она не успела подбежать к двери, как собака уже выскочила из комнаты и, так же стремительно пролетев мимо нее  выскочила из квартиры.
              Надежда Алексеевна боялась войти в комнату. В коридор вышел Сергей.
              «Что случилось, ма? Это что за собака?» - спросил  он совершенно спокойно.
Мать, не отвечая, осторожно заглянула в комнату. На постели сидел ее отец, в его руках был букет крупных ярко красных тюльпанов, он перебирал их и улыбался.
Забившись под стул, лежал угрюмый Чебурашка.
             «Откуда у тебя эти цветы?» - спросила Надежда Алексеевна, «Неужели….
Это и есть тот самый Пес?»
             «Тот самый» - ответил Пенсинер – «А ты что подумала?»
             «этого не может быть…. Ведь это собака…. Собака не может….»
             «Собака, действительно, не может. А вот этот вот смог. И где, только, он смог их достать, бедняга….» - сказал Пенсионер, лаская пальцами лепестки одного из цветков. – «Ведь украл же, наверное, мерзавец…. Вот тебе и собака….»
             «Я ничего не понимаю»
             «Я тоже не понимаю его. Пока. Но когда-нибудь, мы все таки может быть поймем…. Попозже. Так ведь, Серега?»
             Сергей не отвечал.
             «Зачем старику понадобилась эта комедия  с цветами? Странный он какой-то стал в последнее время.  Придумал себе какого-то Пса, мало ему Чебурахи…. Эта  собака, наверное, сама до смерти перепугалась ненароком забежав в чужую квартиру….» 
             «Не знаю, может быть, и поймем» - сказал Сергей и ушел звонить Марине.
             «И все-таки я его боюсь» - призналась Надежда Алексеевна за обедом. – «Лучше б он куда-нибудь ушел».
             «Всем хочется избавиться от него. Люди не любят не похожих на них и все то, что выходит за рамки их понимания».   
             «А может быть, он бешеный?»
             «Едва-ли…. Но мне кажется, что он смертельно болен. А может быть больны мы сами?.... А ты знаешь, я, кажется, совсем поправился от этих цветов, сегодня сам пойду с Чебурашкой».

             Вечером, после пустыря, разгоряченного портвейном Урконта, опять потянуло к знакомому дому. Он приехал туда на автобусе, в подъезде соседнего дома собрал ружье и тихонько подкрался к подъезду, ведущему в подвал, но Пса там, конечно не оказалось.
              Пес спокойно дремал под цветущим абрикосом, когда легкий ветерок известил его о несокрушимом упрямстве Урконта. Как жаль, что он был уж слишком легок, этот ветерок. Пес бросился к ближайшему углу, да и дверь в кафе «Рассвет» была приветливо распахнута, еще секунда, и он скрылся бы за ней, улизнув от ненавистного дула, но именно в эту секунду он увидел своего Друга, направляющегося ему навстречу, приветливо держа в простертой руке шляпу. Как всегда за ним семенил его Чебурашка. Всего на какую-то долю этой секунды он приостановился, уже в спасительном прыжке он услышал за спиной знакомый еще по Альберту Ивановичу грохот и почему-то перестал чувствовать свои задние ноги. А потом его окутала боль, как будто заключила в свои ватные объятья. Но она быстро прошла, вернее, ее вытеснила другая боль, уже не своя, не за себя, а за тех, кто носил ту боль в своем сознании, не желая постигнуть бессмысленности ее присутствия в своих мыслях….
              Уже как во сне видел он перед собой чьи-то лица, откуда-то выплыл, покачиваясь, как всегда  дядя Гриша,  маленький Урконт с занесенной рукой,  держащей камень…. Он закрыл глаза.
             Ведь это все вздор? Ведь правда? – опять услышал он так хорошо знакомый голос, и опять улыбнулся в темноту.
             Ветви цветущего абрикоса потянулись к нему словно руки, гладили его шерсть, ласкали…. Он всегда так хотел этой ласки…. Только она и нужна была ему, только ласка существа, которое поймет его, примет его, согласится с ним, больше, кажется, ничего не было нужно….  А  ветви абрикоса все ласкали его ласкали, осыпая благоуханными лепестками и шуршали, шуршали…. Казалось из этих шорохов складывается какое-то человеческое слово, он все хотел уловить его, засыпая, оно было очень важным это слово, не осмыслив его он не мог заснуть…. А когда оно сложилось перед ним  во всей своей красоте, он спокойно и счастливо  погрузился в сладкий сон.

              Маленький Урконт уже почти забыл того страшного пса, едва не растерзавшего его два года назад. Сегодня у него были свои заботы: он переходил в восьмой класс  общеобразовательной школы, готовился к экзаменам и к предстоящим после них каникулам.
             С отличным настроением он шел от   Светочки, с которой учился в параллельных классах, но которой не без удовольствия  привез сегодня тетрадку: она жила в другом  районе и ездила в школу на автобусе.
             Он проходил как раз мимо кафе «Рассвет»,  когда прямо на него выскочил огромный пес: несмотря на два прошедших года  он его сразу узнал.  Но ведь это же был уже не тот маленький Урконт, это был уже средний, и даже почти совершенно взрослый Урконт, сотни раз пережевавший тот давнишний случай, тысячи раз обозвавший себя после того случая трусом  и теперь вполне готовый до конца бороться за свою жизнь с бешеной собакой.
             Он схватил первый попавшийся камень и приготовился отразить нападение сумасшедшего пса.  Но тут случилось что-то совершенно неожиданное: из кафе, пошатываясь, выходил рабочий в грязной спецовке, держа перед собой урну с отбросами из посудомойки,  когда прогремел выстрел. Собака в воздухе как-то странно извернулась, и покатилась рабочему под ноги. Рабочий упал. Из опрокинутой урны вывалились остатки рагу и фрикаделек с гарнирами. А собака, ползая на двух ногах, все время пыталась подняться.  За ней тянулся кровавый след.
            Маленький Урконт вовсе не знал, что собака бежала совсем не к нему. Два года назад эта собака едва не загрызла его,  доставив несколько неприятных минут. Эти минутки никогда не забудутся! Их вполне достаточно, чтобы осудить собаку на смерть, а самому избавиться от неприятных воспоминаний. Этот пес был единственным свидетелем его Позора!
            Почти Взрослый Урконт  подскочил к поверженному злодею и поднял руку с камнем. Пес уже не ползал. Он лежал, тяжело дыша, на губах его вздувались красные пузырьки: он задыхался. Он с видимым усилием поднял голову и смотрел Почти Взрослому Урконту в глаза, и столько в его гаснущих глазах было грусти, боли, тоски, что занесенная была рука с камнем дрогнула, но лишь на секунду. Мальчишка с хладнокровием взрослого Урконта подавил в себе секунду слабости.
            Пес закрыл глаза.
            Когда камень коснулся его головы, бросивший его уже не был Урконтом, ни маленьким, ни большим, ни средним, ни, даже, взрослым.

            Урконт не понял, почему Пес, убегая, от него приостановился. Стреляя, он чертыхнулся, не веря, что заденет его. И какова же была его радость, когда он увидел как  Пес, изогнувшись в воздухе, покатился по земле. Как жаль, что у него лишь одноствольное ружье, пока он вставит новый патрон, этот бес  обязательно найдет способ увернуться от него.
           И смерть Пса все-таки уплыла из его рук. Непонятно откуда он взялся этот мальчишка, стервец, живодер, наверное,  ударивший камнем еще, видимо, живого Пса. Увидев камень в его руке, Урконт закричал страшным голосом и, размахивая полузаряженным ружьем, что было духу, побежал, чтобы остановить самозванца-палача и довершить начатое самому, но опоздал.
           Мальчишка стоял над телом Пса, а в Тихоныче все больше накипала злоба на этого злодея, изверга, убившего ЕГО собаку. Он хотел схватить его за шиворот, но тот, извернувшись, задал стрекача. Тихоныч бегал теперь за ни по тому же самоу двору, по которому  столько раз преследовал уже совсем свободного Пса. Бегал пока что без ружья, его он забыл там, возле кафе, он за ним еще вернется, оно еще может понадобиться… Может быть…. А пока что нужно обязательно поймать этого паршивца….
           И он он поймал его, стянув за ноги с забора, через который тот уже совсем, было, перебрался. А поймав вдруг растерялся: что с ним делать? Вздуть?
           Пока они бегали, он совсем  забыл, зачем же так обязательно, просто необходимо было нужно поймать? Зачем? Зачем – то он, кажется, знает…. Ведь он убил ЕГО собаку…. Его собаку…. Чью-то собаку…. Бродячую собаку….
           Да ну и хрен с ним! Ведь она же была бродячая….
           Тихоныч держал его за плечи, недоуменно вглядываясь в глаза мальчишки, которые грозились вот-вот ороситься слезами страха перед новым непониманием, что же он такого плохого сделал?  Ведь всего-навсего помог дяденьке его нелегкой работе, за что же он мог заслужить наказание?....            
            Затем, что- то быркнув, он отпустил мальчишку и отправился за ружьем.
            Этот мальчишка впервые за всю историю его охоты на Пса посеял в нем неуверенность в необходимости этой охоты.
 
            Над Псом молча стояли дядя Гриша, опираясь на ружье, что, впрочем  не мешало ему качаться,  и какой – то пожилой человек со шляпой в руках.  Он что-то говорил Тихонычу, кажется что – то спрашивал, к ногам его еще жалась маленькая белая болонка.
            Тихоныч забрал у молчаливо прятавшего глаза дяди Гриши свое ружье, хотел сам закопать и собаку, но человек со шляпой вызвался сам похоронить Пса. Он так и сказал:    «Я сам ПОХОРОНЮ его».
            Совсем растерянный Тихоныч, рассеянно сложил свое ружье, даже забыв вытащить стреляный патрон, и отправился на автобус.
            Чего- то ему не хватало. Сначала он думал, что ему не хватает портвейна, ведь завтра должен быть выходной и вполне можно позволить тебе небольшой праздник. И Емельян Тимофеевич не откажется, даже рад будет….
             Первый раз за время их знакомства им не о  чем было говорить. Емельян Тимофеевич еще дважды ходил за портвейном, предполагая, что все дело в плохом качестве вина, Потом беседа, правда, наладилась.  Они обсудили кухню усопших императоров. Морозы в Антарктиде. Последние достижения отечественных и зарубежных ученых….. Потом Емельян Тимофеевич  имел неосторожность попросить Тихоныча принести ему, если не трудно, какого-нибудь песика, небольшого, попослушней……
            Тихоныч помрачнел и замолк на весь вечер.

            А завтра они пили пиво. И опять Тихоныч избегал в разговоре касаться собак. Он все никак не мог понять, что же это за наваждение  преследовало его все эти месяцы, ведь Тот Пес ему в общем-то ни чем и не мешал….
            

          Через неделю,  может даже раньше, Урконт освободится от навязчивых мыслей о смысле своего поступка. Каждую ночь его сон будет затирать два года маячивший в его подсознании образ Пса, каждый раз, при пробуждении унося в прошлое частички саднящих вопросов. Все будет по-прежнему: начальник, машина, петля с сеткой, охота, пустырь…. А однажды, во время диспута на пустыре Сеньку вдруг потянет поговорить о свободе.
          «………..Свобода……..Свобода……… Я – свободен!» - торжественно возгласит  Сенька, хватив о бетонную стену забора  пустую бутылку. С жалобными визгами рассыплются на камни осколки Сенькиной свободы.
            Пройдет зима, стает снег, и на будущий год, его тезка, тоже Сенька, в погожий день летних  каникул, спрыгнув со штабеля железнодорожных шпал, которые положат здесь зимой при ремонте железной дороги, до крови распорет себе ступню об один из осколков Сенькиной свободы….
           «Я – свободен!» - провозгласит он, закусывая колбасой, изготовленной для него чьими-то неизвестными руками для того, чтобы он купив и прожевав ее, мог признать себя свободным.
           «Мать! Я – свободный человек!» - провозгласит он заплетающимся языком, когда в тот день возвратится домой. «Я сегодня выпил, потому что я – свободный человек, мать….. Все – дураки!....» и еще долго и многословно он будет доказывать ей свою независимость от разума остального человечества. А мать в это время будет стелить ему постель. Поставит на плиту