Сплин

 

Я в руки не беру гитару               
уже который день.
И не молюсь. Души пустую тару
застлала мерзопакостная тень.

Исчез мой друг
Снегирь красногрудастый, 
Во фраке ворон ходит за окном.
Померкло солнце.
Вечер злой, ненастный
Ползет, визжа, как злобный гном.

Мир за окном —  мираж,
потусторонним актом катится.
И этот  пасмурный пейзаж
вот-вот морозом схватится.

И не горят глаза
у девушек прохожих,
не слышен смех детей,
застыли клочья слов расхожих,
И музыка молчит, а с ней —

Молчат певцы.
Немотно раскрывают рты.
В стоп-кадре замерли танцоры,
А я стою у гибельной черты,
жду выстрела, что эхом грянет в горы.

«Ты сгинешь»,—  ворон прохрипел.
 Глумился, чёрный, строил рожи,
  а я  кричал, что песню не допел,
  что так нельзя, что так негоже.

 Но эхо отозвалось: «Гоже, гоже!»
 Меня к утёсу ворон  уводил,
 Всё было так на сон похоже!
 Смирился я. Исход уже манил.

 Вот  к пропасти стою спиной,
 Дрожу, закрыв глаза.
 Полёт в небытие за мной, 
 Боюсь смотреть назад.

 Стою и жду развязку.
 И ждать устав, кричу,
 Срывая с глаз повязку:
«Стреляйте! Я этого хочу!»

Жестокий сплин — красивое словечко!
Команда: пли! И дерзкая осечка.
Учусь ходить. Шажок  вперёд.
«Назад!», —   бесовский хор орёт.

О Боже Святый, не остави! 
И шаг… один, за ним —  другой.
Пречистая! Прошу, направи!
Услышь мой крик немой.


Я у окна. Двор — белый лист,
всё  снегом замело.
Мир звонко тих и ярко чист,
Морозно и светло!

 Снегирь на тополе сидит,
 Головку  свесив  вниз,
 Толпа  детей с горы летит.
 Возня, гвалт, хохот, визг!

 Седой узбек с метлой в руках,
 Задумавшись, стоит;
 печаль и грусть сквозит в глазах,
 Губами  шевелит.
 
 Быть может, шепчет человек
 своё: «Аллах карим»,
 проживший трудный, долгий  век
 Молитвою храним.

И я шепчу: «Бог милостив!
Я должен крест нести,
безмерны Твои милости, 
помилуй и прости!