Вторая польская кампания 1812 года

ВТОРАЯ ПОЛЬСКАЯ КАМПАНИЯ 1812 ГОДА ИЛИ КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ

10(22) июня 1812 г.в Вильковичах Наполеон обратился к Великой армии с воззванием: «Солдаты! Вторая польская война началась...», в котором оповещал войска о начале войны. Освобождение Польши, точнее её части в виде территории Великого княжества Литовского, цинично захваченной Россией в царствование Екатерины II, стало одним из основных лозунгов, позволившем привлечь во французскую армию много поляков и литовцев, меньше - белорусов и украинцев (названия народов условны, так как до вхождения в состав Российской империи белорусы именовались литвиними, а современные литовцы – жемайтами – прим. Автора).

В тот же день, Лористон вручил управляющему Министерством иностранных дел А.Н. Салтыкову ноту, в которой говорилось, что, поскольку просьба русского посла в Париже о выдаче ему паспортов для отъезда в Россию означала разрыв межгосударственных отношений, «Его Императорское и Королевское Величество с этого времени считает себя в состоянии войны с Россией». Эта нота была официальным объявлением войны именно России, а не лично Александру I.

Примечательно, что до настоящего времени, по политическим мотивам российская историография отрицает факт «официального объявления войны», тем самым, придавая действиям Наполеона, как «союзника» России, вероломный и не правовой характер.

Дипломатические отношения с Россией зашли в тупик. Наполеон лихорадочно искал выход, понимая, что «склочная» и ненадёжная Польша была бесполезна для его далеко идущих планов. Ему, в качестве надёжного союзника и друга, виделась только Россия, к которой он с юности испытывал чувство глубокой симпатии и восторгался её бескрайними просторами, духовностью населения, культурой и образованностью русской аристократии, взращённой на ценностях французской культуры и близкой ей, по сути. Он осознавал, что исход непримиримого соперничества Франции с Англией, будет в основном зависеть от того, чью сторону займёт амбициозная Россия, и всеми силами старался сгладить возникшую напряжённость с ней после подписания Тильзитского мира, подарил ей Белостокскую область и, даже, позволил захватить Финляндию. Не помогло…. Английская дипломатия, в отличие от французской, имела большие финансовые возможности, благодаря чему Российская правящая элита ещё в царствование Павла I попала под её влияние. Известно, что Александр I был посажен на трон в 1801 году группой заговорщиков, организовавших убийство его отца – Павла I, склонявшегося к заключению союза с Францией; организаторами дворцового заговора считаются вице-канцлер Никита Панин и генерал-губернатор Петербурга Пётр Пален, которые были связаны с английским послом Чарльзом Уинтвортом.

Подтверждением этих мрачных мыслей Императора может служить его разговор в Дрездене с маршалом Бертье, в котором он заявил примерно следующее: «Я ничего плохого не хочу Александру; это не с Россией я веду войну, так же, как и не с Испанией. У меня есть только один враг — Англия, и это до неё я стараюсь всеми силами добраться до России. Я буду преследовать её повсюду».

Наполеон также понимал нереальность захвата и расчленения России, поэтому нужно было нанести ей тяжёлое поражение в слабом месте на спорных территориях «русской» Польши, и тем самым заставить Александра I подписать мирный договор, подобный Тильзитскому, т. е. обязать его разорвать отношения с Англией и активнее участвовать в её континентальной блокаде. Время работало против Наполеона. Хотя его агентам и удалось в феврале - ноябре 1812 года дестабилизировать обстановку на Кавказе, подняв Кахетию на борьбу против России и восстановление царской династии Багратионов, но это был временный успех, препятствующий переброске «обстрелянных» полков против Наполеона. Главным же успехом «Смятения в Грузии» Наполеон считал возбуждение недоверия Александра I к одному из прославленных генералов русской армии – командующему 2-й Западной армией генералу от инфантерии князю Петру Ивановичу Багратиону, находящемуся в родстве с сыновьями последних грузинских царей династии Багратионов Ираклия II и Георгия XII. Наполеон, заключив договоры с Пруссией и Австро-Венгрией, обязывающие их объявить войну России с выставлением всех своих войск в случае если русская армия пересечёт границу первой, обезопасил себя от агрессивных действий со стороны Александра. В тоже время его повергла в крайнее раздражение победа английской дипломатии, нанёсшей жестокое поражение Франции, обеспечив России заключение мирных договоров с Турцией и Швецией, что стратегически изменяло соотношение сил противоборствующих армий. Кроме этого английская дипломатия приостановила активные боевые действия Персии на Кавказе.

Силы объединённой армии Наполеона и России были приблизительно равны. У французского Императора оставалось два преимущества – большая концентрация войск на участках ведения боевых действий и право «первого хода». Но и эти преимущества не обещали быть вечно. Восстановление Польского королевства за счёт территорий, доставшихся России по польским разделам, опытный политик и полководец серьёзно не рассматривал, так как это сделало бы последующее примирение с Россией практически невозможным, что в перспективные планы Наполеона не входило. Кроме этого, бывшие союзники России по разделу Польши – Австро-Венгрия и Пруссия, дали согласие только на участие в «ограниченной» войне против неё.

На российской границе сложилась «патовая» ситуация. Вся Европа находилась в ожидании каких-то начальных действий от Наполеона, подталкивая его на объявление нежелательной войны, цели которой не понимали даже верные его маршалы. Наполеон был в сложной ситуации, интуитивно, как лев, предчувствуя опасность. Испытывал ли Наполеон чувство страха или неуверенности перед принятием решения об объявлении войны России? Вероятно – да! Об этом свидетельствуют те двое суток с момента начала войны, которые он провёл в мучительном ожидании «чуда», перед тем, как начать переправу через Неман. Казалось, предложи русский царь ему в эти дни искреннюю дружбу, мир и военно-политический союз взамен каких-либо уступок и не было б такой территории, которую Наполеон не «бросил» бы к его ногам! Что там герцогство Варшавское? При поддержке Наполеона Константинополь (Стамбул) стал бы русским городом, а Византия и Балканы - провинциями России. Но Александр молчал …

Выждав два дня Наполеон начал «странную» для великого полководца войну, больше заботясь о сохранении авторитета Российской империи, чем об интересах своих союзников поляков. Он ограничил территорию боевых действий в границах «русской» Польши или Великого княжества Литовского (территория Белоруссии, Литвы и части Украины – прим. Автора), то есть около 460 тыс. кв. км с примерно 6-миллионным населением. Война должна была вестись на «спорных» территориях захваченных Россией при разделе Польши без переноса театра боевых действий за границу исконно русской земли.

Объяснение не логичным действиям Наполеона даёт французский генерал барон Жан-Батист Марбо, участвовавший практически во всех крупных кампаниях наполеоновских войн, включая поход в Россию 1812 года: « <…> Единственной целью императора при вступлении в войну с Россией было восстановление Континентальной блокады. Дополнительным доказательством этого служил тот факт, что на берега Немана Наполеон не привёз никаких запасов оружия, ни обмундирования для вооружения и экипировки войск, которые смогли бы выставить поляки».

Об этих планах Наполеона Александр был осведомлён из донесений русской контрразведки и политического сыска того времени: «Французы говорят, что Наполеон желает кончить Кампанию завоеванием всех польских губерний. — Mais promettre et tenir c'est une grande difference! [«Однако одно дело обещать, а другое - исполнить обещанное!» (фр.)]».

24 июня 1812 г., при соблюдении всех процессуальных правил того времени при объявлении войны, армия Наполеона начала свой роковой переход через Неман....

Когда Великая армия начала вторжение в Россию, Александр I находился на балу у генерала Беннигсена в имении Закрет под Вильно. Здесь он получил сообщение о начале войны, а уже на следующий день, 13(25) июня, отбыл в Свенцяны к действующей армии и, не объявив М.Б. Барклая-де-Толли главнокомандующим, принял на себя командование. В тот же день Александр отдал приказ по армии:

«Из давнего времени примечали МЫ неприязненные против России поступки Французского Императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всём НАШЕМ желании сохранить тишину, принуждены МЫ были ополчиться и собрать войска НАШИ; но и тогда, ласкаясь ещё примирением, оставались в пределах НАШЕЙ Империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого НАМИ спокойствия. Французский Император нападением на войска НАШИ при Ковне открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остаётся НАМ ничего иного, как призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца небес, поставить силы НАШИ противу сил неприятельских. Не нужно МНЕ напоминать вождям, полководцам и воинам НАШИМ о их долге и храбрости. В них издревле течёт громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, Отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог. Александр».

Одновременно был  издал Манифест о начале войны с Францией, который заканчивался словами: «<…> Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моём».

Александр лукавил, он знал, что «миролюбивой» международную политику России начала XIX века назвать сложно, что он сам постоянно нарушал достигнутые условия Тильзитского мирного договора и вероломно готов был начать войну против своего «союзника» со дня на день и, только заключённые договора Наполеона с Австрией и Пруссией, мешали воплощению одного из его планов - превентивного флангового удара по герцогству Варшавскому, предложенного П.И. Багратионом. Вторжение Наполеона в пределы Российской империи для Александра неожиданностью не было ввиду того, что ощущение запаха пороха предстоящей войны уже более полу года витало над Европой. Да и он сам осмысленно шёл на конфронтацию с Бонапартом. Русские разведка и контрразведка работали великолепно, обеспечивая царя необходимой информацией, секретный план военного министра Барклая-де-Толли на предстоящую кампанию он давно утвердил и над его внедрением работал очень ограниченный круг лиц. Армия была пополнена, артиллерии было не меньше, чем у Наполеона, запасные артиллерийские парки, развёрнутые в местах предстоящих боевых действий, полностью укомплектованы боеприпасами и военным имуществом, англичане помогли обеспечить мир на южных и северных европейских границах Империи, что позволяло использовать высвободившиеся «обстрелянные» полки для участия в кампании 1812 года. Оставались и нерешённые вопросы: казна, из-за постоянных войн, необходимости какое-то время поддержания Континентальной блокады Англии и ведения подготовки к предстоящей войне с Наполеоном, опустела; продолжавшаяся, хоть и вяло, Персидская война оттягивала и без того скромные ресурсы; восстание в Грузии, преследовавшее цель возвращение трона царской династии Багратионов, было в основном подавлено, но всё ещё бушевало в горных районах Кахетии и существенно подорвало доверие Александра к командующему Второй Западной армией генералу П.И. Багратиону. Очевидно, что из-за этого прославленный и обожаемый элитарным обществом генерал П.И. Багратион не был посвящён в детали тайного плана Барклая-де-Толли, от чего, непонимание «хода» кампании и действий военного министра приводили его в крайнее раздражение, опуская его, героя многих войн, до жалоб и низкой клеветы, вплоть до обвинений в измене командующего 1-й Западной армии. Настроение населения в «русской» Польше или бывшем Великом княжестве Литовском не внушало полного доверия в его лояльности к России….

Александр I и военный министр Барклай-де-Толли понимали, что на ранее захваченной территории бывшего Великого княжества Литовского Россия является не потерпевшей, а соперничающей стороной, и вынуждены были в глазах Европы вести войну по сложившимся правилам. Её начало в России было воспринято как естественный выход из сложившейся, на тот момент, политической обстановки. Единственный момент, омрачающий «всплеск» патриотизма в среде русского дворянства было то обстоятельство, что приходилось воевать на территории, которая уже несколько десятилетий считалась «своей»….
Характерной особенностью военной кампании 1812 года является то, что уже в течение двух веков историки и политики не пришли к единому мнению о соотношении военных потенциалов противоборствующих армий. По общепринятым данным российских и советских историков долгое время считалось, что Неман перешло 647 - 550 тыс. человек Великой армии и 1200 – 1372 артиллерийских орудия. Им противостояла русская армия, численностью 213 – 317 тыс. человек при 928 – 934 артиллерийских орудиях. Как видно, данные находились в достаточно широком диапазоне. Академик Е.В. Тарле по этому, одному из главных вопросов, оправдывающих отступательные действия русской армии, даёт более объективные данные: «В общем, из 685 тысяч человек, которыми располагал Наполеон для войны с Россией, 235 тысяч он должен был оставить пока во Франции и в вассальной Германии, а через границу переправил лишь 420 тысяч человек. Но и эти 420 тысяч подходили и переправлялись лишь постепенно <…>. По мере того как обнаруживались трудности затеянного похода, в уме Наполеона явно тускнело первое воззрение <…>, что хотя у него под рукой 420 тысяч человек, а у русских нет и 225 тысяч, но что его армия далеко не равноценна во всех своих частях. Он знал, что положиться он может лишь на французскую часть своей армии (всего армия насчитывала 355 тысяч подданных Французской империи, но среди них далеко не все были природные французы), да и то не на всю, потому что молодые рекруты не могут быть поставлены рядом с закаленными воинами, побывавшими в его походах. Что же касается вестфальцев, саксонцев, баварцев, рейнских, ганзейских немцев, итальянцев, бельгийцев, голландцев, не говоря уже о подневольных «союзниках» - австрийцах и пруссаках, которых он потащил для неведомых им целей на смерть в Россию и из которых многие ненавидят вовсе не русских, а его самого, то едва ли они будут сражаться с особенным жаром».

За последние десятилетия, после ряда уточнений отечественных историков, соотношение вооружённых сил противоборствующих сторон было следующим:
Наполеон I, при вторжении в Российскую империю, имел армию из 450 тыс. человек и 1370 пушек (указанные значения включают все войска, в том числе солдат из германских государств Рейнского союза, Пруссии, итальянских королевств, Польши). После начала войны в виде подкреплений в Россию прибыло ещё 140 тыс. человек и 30 тыс. союзный корпус из Австрии. Кроме этого во Франции находилось 100 тыс. человек Национальной гвардии, которым по закону было запрещено покидать её границы; в гарнизонах Европы располагалось до 90 тыс. человек и 200 тыс. армия в Испании. Всего у Наполеона под ружьём находилось до 1010 тыс. человек.

Александр I, для отражения вторжения армии Наполеона имел достаточно большую армию, состоящую из 420 – 450 тыс. человек и 1600 пушек, но не мог быстро мобилизовать войска из-за плохих дорог и обширности территории. Удар армии Наполеона приняли на себя войска, размещённые на западной границе: 1-я армия Барклая-де-Толли и 2-я армия Багратиона, всего 153 тыс. человек и 758 пушек. На Волыни располагалась 3-я армия Тормасова (до 45 тыс.человек и 168 пушек), служившая заслоном от Австрии. Дунайская армия адмирала Чичагова (55 тыс.человек и 202 пушки) стояла в Молдавии, оберегая границу с Турцией. В Финляндии против Швеции стоял корпус русского генерала Штейнгеля (19 тыс. человек и 102 пушки). В районе Риги находился отдельный корпус Эссена (до 18 тыс.человек). Кроме этого до 4-х резервных корпусов находились в тылу: П.И. Меллер-Закомельского - в районе Торопца, Ф.Ф. Эртеля – вблизи Мозыря, и 2 подальше - на Кавказе. Иррегулярные казачьи войска насчитывали по спискам до 110 тысяч лёгкой кавалерии, однако реально в войне приняло участие до 20 тысяч казаков. Всего общая численность чинов, состоящих на службе в сухопутных силах России на 1 сентября 1812 года составляла около 975 тыс. человек.

Существуют и другие данные о соотношении сил, но их «абсолютная» точность вызывает недоверие. Так, например, они свидетельствуют о том, что к 1812 году Наполеон имел под ружьём 1046567 человек в разных концах Европы, а на войну против России он бросил 647158 человек. Россия же в начале войны смогла противопоставить армии Наполеона 213813 - 317 тыс. человек, которые были разделены на три отдельные армии….

Учитывая большие расхождения значений соотношения сил у разных исследователей, можно предположить, что работы по их уточнению будут продолжаться. Но даже общеизвестные данные свидетельствуют о том, что армия Наполеона могла иметь только временный решающий численный перевес и на незначительном участке боевых действий. Необъятные пространства России и её неограниченные людские ресурсы позволяли Наполеону сохранять своё превосходство только ограниченное время, 2 – 3 месяца, необходимых для проведения рекрутского набора, формирования ополчения и подхода с Дона казачьих полков. Все эти моменты были учтены в утверждённом Александром I тайном плане кампании Барклая-де-Толли.

Анализ катастроф русской армии 1805 - 1807 гг., свидетельствует о том, что они ока-зались не просто военными поражениями, они продемонстрировали неустойчивость рус-ского абсолютизма с его претензией на военную исключительность и непобедимость, высветили экономическую и моральную косность государства, консервативность русского общества. Но даже сам царь не мог коренным образом изменить сложившуюся систему феодального комплектования, содержания, обучения и управления армии, что было главной её бедой. Комплектовалась она путём ненавистных для народа рекрутских наборов при тяжелейшем 25-летнем сроке военной службы. Командный состав русской армии, как положено при феодализме, комплектовался не по способностям, а по сословному принципу - исключительно из дворян, в том числе, многочисленных выходцев из Европы. Российская историография не заслуженно минимизировала роль иностранных военных специалистов в победе России над армией Наполеона, хотя их практический вклад был чрезвычайно велик! Российский генералитет в 1812 году был отягощён не столько доморощенными бездарностями из дворянской знати, сколько иностранцами. Александр I доверял генералам с иностранными фамилиями больше, чем русским, но не ставил высоко ни тех, ни других. Пороки феодально-крепостнического режима сказывались и в боевой подготовке русских войск. Русская артиллерия не уступала французской ни количественно, ни качественно, но это было достигнуто крайним напряжением сил и средств, с вопиющими издержками. Зато в системе обеспечения армии продовольствием были значительные проблемы. Вместе с тем, русская армия во многих компонентах соответствовала уровню армии Наполеона, а в некоторых превосходила её. Она имела не меньший боевой опыт. Русский солдат всегда отличался храбростью, стойкостью, выносливостью и, в чём он привык быть сильнее любого врага, мощью штыкового удара. Русский командный состав, хотя в целом и уступал наполеоновскому, был представлен к началу войны не только высокородными и чужеземными офицерами, среди которых было не мало посредственностей, но и талантливыми генералами, которые могли с успехом противостоять маршалам Наполеона. В двух же отношениях русская армия безусловно превосходила противника. Во-первых, она была национальной армией и в основной своей массе православной, более однородной и сплочённой, чем разноплемённое войско Наполеона, а во-вторых, её отличал несравненно более высокий моральный дух: солдатская масса одушевлялась патриотическим настроением, ненавистью к захватчикам и желанием освободить от них своё Отечество, победить или умереть.

Тем не менее, во Вторую польскую кампанию армия Наполеона, точнее сказать её французская часть, была сильнее. Она имела не только небывалую за всю историю войн численность, но и основывалась на новой системе комплектования, унаследованной Наполеоном от Великой французской революции.

Это была самая передовая для того времени система всеобщей воинской повинности. Революция обусловила и высокий уровень материального снабжения армии.

Французская армия в социальном отношении превосходила любую армию того времени. То была массовая армия буржуазного типа. Она не знала ни кассовых барьеров между солдатами и офицерами, ни бессмысленной муштры, ни палочной дисциплины, за то была сильна сознанием равенства гражданских прав и возможностей. Своими же победами французы показали, что на место незаинтересованного в достижении целей войны и склонного к дезертирству бесправного рекрута или завербованного солдата буржуазная революционная Франция, разрушая феодальные отношения, выдвинула новый тип солдата, отличавшегося высоким патриотическим духом, способного продемонстрировать в бою свои лучшие качества. Боевая дисциплина наполеоновской армии к 1812 году считалась образцовой. Французская пехота со времён революции использовала новый способ боя, основанный на сочетании рассыпанных в цепи стрелков с колоннами, который Наполеон довёл «до высшей точки совершенства». Большие перемены Наполеон произвёл и в артиллерии. Командный состав армии к 1812 году считался лучшим в мире, военное искусство Наполеона тщательно изучали русские военачальники. Ни одна армия не имела такого созвездия военных талантов. Из 18 маршалов Франции – 11 пошли с ним в поход на Россию. Силы Великой армии выглядели особенно грозными оттого, что их вёл на Россию сам Наполеон, которого современники, включая и феодальных монархов во главе с Александром I, почти единодушно признавали гениальным полководцем всех времён и народов. Однако армия Наполеона в 1812 году имела уже и серьёзные слабости. На неё пагубно влиял разношерстный, многоплеменный состав, вносящий прогрессирующий упадок морального духа.

Итак, на четвёртый день после перехода через Неман без всякого сопротивления Наполеон вошёл в Вильну, столицу Великого княжества Литовского и находился в ней полных 18 дней, которые впоследствии отечественные военные историки считали одной из роковых его ошибок. Но эта задержка в Вильно была необходима не только для сбора подходивших к Наполеону новых и новых армейских частей. Она была нужна ему по политическим соображениям, что, по тем или иным причинам, было не принято отражать в отечественной историографии.

Из воспоминаний камердинера Наполеона Луи-Константина Вери можно узнать: «Император вступил в Вильно 28 июня как восстановитель независимости Польши.
В Вильно было учреждено временное правительство, в которое вошли семь членов наиболее влиятельных семейств Литвы (Вероятно, речь идёт о Великом княжестве Литовском, объединяющем Литву, Белоруссию и часть Украины – прим. Автора). В распоряжение императора поступил польский почётный караул, который следовал за ним до Москвы и сопровождал его при отступлении французских войск до самого Вильно. Этот почётный караул, малочисленный по составу, но всегда демонстрировавший завидное усердие, образовал второй полк польской гвардейской лёгкой кавалерии.

Император назначил г-на Маре губернатором Литвы, но оставил его в Вильно со специальным заданием руководить центром, осуществлявшим связующие и организационные функции».

Один из руководителей русской разведки Максим фон Фок докладывал: «<…> По известиям из Вильно полученным рассказывают, что французы там с великою радостью приняты, что им даны были большие пиршества; что весь Университет, по убеждению князя Доминика Радзвила, присягнул на подданство Наполеону и что даже студенты вступили в французские полки; что там делаются приготовления на коронацию и что Наполеон сам был там два дня и останавливался в комнатах Его Величества».

В тоже время Наполеон не предпринимал ничего, что могло бы в данный момент помешать миру с Александром. К великому разочарованию поляков, он не присоединил Великое княжество Литовское к Польше, а создал для него особое временное управление. Уже тут начала проявляться двойственность настроений и планов Наполеона в отношении исхода предпринятого им похода, план которого он изложил по пути к Неману: «Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу её в Смоленске (Надо полагать, что в то время поляки, литовцы и Наполеон, не без основания, ещё считали Смоленск литовским городом, так как смоленские земли отошли к Московскому государству в результата десятилетней войны по договору 1522 года – прим. Автора) и Минске. Там я остановлюсь. Укреплю эти два пункта и займусь в Вильно, где будет моя квартира, организацией Литовского государства <…>». Было очевидно, что весь поход, с его задержкой в Вильне, был направлен только на приведение России в поле ранее достигнутых в Тильзите договорённостей, то есть к полной покорности послушного вассала, нужного для дальнейшей борьбы против Англии в Европе, а может быть, и в Азии. Задача по разорению и ослаблению России, отторжению от неё территорий, изменению её феодального уклада жизни и истреблению населения не стояла, что не давало повода для провозглашения Отечественной войны. «Гений войны» Наполеон, как ни странно, был сторонником бескровных войн, склонялся больше к тому, что война с Россией должна превратиться просто в «политическую войну» - в войну кабинетов, в нечто вроде дипломатической дискуссии, продолжаемой при помощи нескольких «жестов оружием», после чего обе стороны приходят, наконец, к какому-нибудь общему соглашению выгодному Франции.

30 июня Наполеон имел встречу с русским министром полиции генерал-адъютантом А.Д. Балашовым [родом из дворян Жиздринского уезда Калужской губернии], посланным к нему с письмом Александром I при первом известии о переходе французов через Неман. Вместе с письмом царь велел Балашову на словах в разговоре с французским императором прибавить, что «если Наполеон намерен вступить в переговоры, то они сейчас начаться могут, с условием одним, но непреложным, то есть что бы армия его вышла за границу; в противном случае государь даёт ему слово, докуда хоть один вооружённый француз будет в России, не говорить и не принять ни одного слова о мире». Такие невыполнимые и высокомерные требования Александра, считавшего «спорные» литовские земли территорией России, вывели покорителя Европы из равновесия. Находясь с огромной армией в каких-то 600 верстах от русской столицы С.-Петербурга, в разговоре с Балашовым Наполеон чувствовал за собой значительное превосходство в военной силе, всячески обличал и упрекал Александра за нарушение условий Тильзитского мира, за то, что он держал на службе убийцу своего отца, за то, что у него дурные советники и многое другое. Наполеон выказал посланнику царя своё негодование по поводу того, что уже с первых дней войны русская армия всё отступает, ему хотелось разгромить её немедленно. Переговоры завершились безрезультатно, исполнив свою миссию Балашов вернулся в ставку Александра. О своём вояже к французскому двору А.Д. Балашов подробно информировал московского губернатора Ф.В. Ростопчина письмом, отправленным из лагеря при Дриссе от 28 июня 1812 года.

Поставив перед собой цель принудить царя к миру, выгодному для Франции, Наполеон не безосновательно полагал, что царская власть в Петербурге после нескольких дворцовых переворотов XVIII в. не может быть прочной (Александр I так же опасался нового дворцового переворота - прим. Автора). Коленкур в своих мемуарах вспоминает фразу Наполеона: «Он заговорил о русских вельможах, которые в случае войны боялись бы за свои дворцы и после крупного сражения принудили бы императора Александра подписать мир». Его стратегический расчёт был на скоротечную войну, что и отражалось на тыловом обеспечении армии. Он планировал разгромить разобщённые русские армии в приграничных сражениях, не дав им сосредоточиться.

В разобщённости русской армии и отечественные историографы видели, главным образом, причины её поражения на первоначальном этапе войны. Но, согласно «тайному плану» Барклая-де-Толли, именно в этой разобщённости имелись те тактические преимущества, которые вынудили Наполеона разделить свою армию и, тем самым, понизить её численный перевес на каждом из отдельных участков боевых действий. На Ригу Наполеон направил 10-й корпус маршала Макдональда, состоявший из 32 тысяч пруссаков и немцев, а на С.-Петербург, через Полоцк, - 2-ой корпус маршала Удино, состоящий из 28 тысяч человек. Им противостояли 18-тысячный отдельный корпус военного губернатора Риги Эссена и, выделенный в Полоцке из 1-й армии Барклая-де-Толли, отдельный корпус Витгенштейна (25 тыс. человек). В результате Удино и Макдональд завязли в вялотекущих боевых действиях и оставались на месте.

Как полагал Наполеон - русская армия к войне была не готова. Такой образ армии был сформирован благодаря деятельности русской контрразведки, что ввело Наполеона в заблуждение. По его мнению, у русских был только один настоящий, хороший генерал Багратион, но он на вторых ролях, а после восстания в Грузии не пользовался полным доверием Александра. Беннигсен - человек упорный и решительный, доказавший свою твёрдость, выдержав кровавый день под Эйлау, но и он тоже на вторых ролях. Кутузов, хоть и разбитый под Аустерлицем, не располагал доверием Императора и был не удел, хотя и считался хитрым и осторожным вождём. О военном министре Барклае-де-Толли у Наполеона для суждения о нём материала не доставало, он склонен был считать его не очень превышающим обычный уровень русских генералов, которых в массе оценивал весьма не высоко. В этом состояла одна из главных ошибок Наполеона (!), о которой российские историографы пытаются умолчать, так как практически весь сценарий военных действий был продуман Барклаем-де-Толли задолго до начала в 1812 г. и в большей части им же внедрён.

Российские историки и писатели изображают ход военной кампании 1812 г. ухарски, не разделяя её на самостоятельные этапы: французы с первых же дней при малейшей неудаче бегут, а русские лишь в крайности отступают, чаще просто отходят – и вдруг те и другие, встретившись на Немане, через два с половиной месяца почему-то оказываются под Москвой. Как-то не естественно, на фоне войны, выглядит личный конфликт между командующим 1-й армией М.Б. Барклаем-де-Толли и командующим 2-й армией П.И. Багратионом (2-х иностранцев на русской службе: первый – уравновешенный, грамотный, корректный, при необходимости отличающийся личной храбростью - за взятие крепости Очаков награждён орденом Св. Владимира 4-ого класса № 2 и Золотым Очаковским крестом, талантливый стратег и хозяйственник; второй – «горячий кавказец», отличающийся необыкновенной личной храбростью и стойкостью, но как стратег себя не проявил – прим. Автора) упоминаемый многими историками.

Не совсем понятен повышенный интерес российских историков к «исходному» плану кампании в виде организации обороны в Дрисском лагере, разработанному военным теоретиком Пфулем. Остаётся загадкой цель выделения Александром I значительных финансовых средств для строительства этих оборонительных сооружений, хотя изначально было очевидно, что в условиях маневренной войны того времени их оборона выглядит не естественной. Загадка становится более «загадочной», при существовании уже утверждённого Императором «тайного плана» Барклая-де-Толли на предстоящую кампанию, концептуально противоположного плану Пфуля. Возможно, что строительство Дрисского лагеря относилось к деятельности русской контрразведки по дезориентации противника и разрушению его планов ведения войны.
 
Примечательно, что в начальный период боевых действий, газета «Северная почта, или Новая Санктпетербургская газета» 17 июля, с целью поднятия военно-патриотического духа общества и отражения исторических традиций самопожертвования и верности Православной Вере, Царю и Отечеству русского воинства, напечатала заметку об обороне Козельска в 1238 году во времена татарского нашествия хана Батыя на Русь, в которой было отмечено, что «при подобном расположении народа Россия является во всем своем величии и истинно непобедима» (Семинедельная оборона Козельска является выдающимся событием не только в российской, но и мировой истории, поставившим подвиг козельчан в один ряд с подвигом 300 спартанцев – прим. Автора).

Как бы подтверждая героические традиции «козельчан», в это время облетела Россию и русскую армию весть о подвигах и гибели помещика деревни Булдарёво Козельского уезда Калужской губернии выходца из небогатого дворянского рода Витебской губернии Речи Посполитой генерал-майора Кульнева Я.П.

С началом войны 1812 года Кульнев со своим Гродненским полком состоял в отдельном корпусе Витгинштейна, выделенном из 1-й Западной армии Барклая-де-Толли для прикрытия дороги на Санкт-Петербург.

Кульнев отличился 28 июня в одном из первых сражений войны под Вилькомиром, 2 июля он стремительным ударом рассеял два полка французской конницы, которые гнал 10 километров, оставив на поле до 300 человек ранеными и убитыми, а около 200 взял в плен, в том числе генерала Сен-Женье, а 13 июля  разбил ещё несколько французских отрядов, взяв в плен 432 человека. 19 июля в Клястицком бою отряд Кульнева взял 900 пленных французов и весь обоз маршала Удино, затем, прикрывая отход русских войск, был смертельно ранен ядром. Своими действиями он нанёс поражение войскам маршала Удино и пресёк попытки французов продвинуться в направлении российской столицы Петербурга. Этот успех в самом начале кампании имел тем большее значение, что он как бы предвещал будущие победы русской армии, и показывал, что «непобедимых» французов можно бить и обращать в бегство.

Имя Кульнева стало именем народного героя. Знавший его будущий декабрист С.Г. Волконский писал: «Россия потеряла в нём истинного гражданина, армия – вождя, подчиненные – справедливого начальника, а друзья – верного друга».

Узнав о его смерти, Наполеон писал во Францию Жозефине: «Генерал Кульнев, один и лучших офицеров русской кавалерии, – убит».

Трёхдневное сражение у Клястиц, в ходе которого была уничтожена 1-я дивизия Вердье сорвало планы совместных действий корпусов маршалов Удино и Макдональда. Наполеон послал им на помощь корпус Сен-Сира, что ослабило основную группировку французских войск. Но после нескольких сражений в районе Полоцка французам так и не удалось добиться серьезных успехов. Макдональду так и не удалось занять Ригу. На се-верном участке фронта до конца осени 1812 года обстановка стабилизировалась.

Пробыв в Дрисском лагере с 25 июня по 2 июля, то есть достаточно длительное время для демонстрации Наполеону последовательности действий командования русской армии по исполнению давно известного французам «плана Пфуля». Наполеон был спокоен. Его штаб до мелочей изучил уязвимость русской армии в Дрисском лагере и разработал план её блокирования с последующей капитуляцией.

Но военные события начали слагаться отнюдь не так, как то наметил в своём плане генерал Пфуль и как планировал действовать Наполеон. Армия Багратиона не перешла в наступление против тыла неприятеля, а 1-я Западная армия Барклая-де-Толли неожиданно покинула укрепрайон и двинулась в направлении Витебска.

Действия русских армий напоминали известные в природе сцены поведения птиц, спасающих от врагов своих затаившихся птенцов или гнёзда. Взрослые птицы бдительно следят за тем, чтобы хищник не появился неожиданно. А когда опасность близка, родители изо всех сил стараются отвести её от детей. Потеряв обычную осторожность, они подбегают близко к хищнику, притворяются неспособными летать, всячески стараются привлечь внимание к себе и отвести опасность от птенцов или гнёзд. Взрослая птица часто притворяется раненой, вылетая прямо из-под ног непрошеного пришельца, вдруг начинает волочить одно крыло по земле, сильно хромать, почти падать на землю. Кажется, что она никогда уже не сможет взлететь. Трудно устоять от соблазна побежать за больной птицей, и хищник обычно без оглядки бросается вслед за такой, казалось бы, лёгкой добычей. Но удивительное дело: чем быстрее гонится хищник, тем быстрее ковыляет от него «больная» птица. Она начинает излечиваться прямо на ходу. Исчезает хромота, подбирается больное крыло, и вдруг, совершенно оправившись, птица быстро улетает из-под носа озадаченного хищника.

Наполеон был озадачен. Вместо того, что бы объединить свои силы для противодействия его армии, русские войска начали дробиться: из 1-й Западной армии Барклая-де-Толли отделился корпус Витгинштейна, корпус атамана Платова действовал автономно от 2-й Западной армии Багратиона. 1-ая Западная армия, прикрываясь Западной Двиной двигался к Полоцку, а армия Багратиона, не имея точного плана, управлялась через курьеров с особо важной миссией главнокомандующим всеми русскими армиями императором Александром I и двигалась на Минск и Борисов. Находясь при главной квартиры 1-й Западной армии, император Александр I был юридически и фактически её главнокомандующим, т.к. согласно § 18 «Учреждения для управления Большой действующей армией», введенного 27 января (8 февраля) 1812 г., «присутствие Императора слагает с Главнокомандующего начальство над армиею, разве бы отдано было в приказе, что Главнокомандующий оставляется в полном его действии». Такого приказа не было, следовательно, император принял на себя командование армией. 7 (19) июля 1812 г. император покинул армию и главнокомандующим вновь стал М.Б. Барклай-де-Толли. 3-я армия генерала Тормасова, дислоцировалась на Волыни и противостояла австрийскому корпусу Шварценберга.

Курьерами, через которых осуществлялось управление 2-й армией были флигель-адъютанты полковник Бенкендорф, состоявший в штате Императорской Главной кварти-ры и князь Волконский. Бенкендорф, не раскрывая «военную тайну» Багратиону, информировал его о предполагаемых движениях 1-й армии Барклая де Толли и рекомендовал желательный маршрут следования 2-й армии. Из этого можно предположить, что в отличие от потерявшего доверие П.И. Багратиона, Бенкендорф и Волконский что-то знали об общем плане действий высшего командования и, по мнению императора, являлись «умными и посвященными в образ действий офицерами». Это следует из текста «Записок Бенкендорфа», хотя впрямую автор об этом не говорит, что вполне объяснимо.

Доказательством того, что Бенкендорф владел информацией, доступной ограниченному кругу лиц, говорит его знакомство с информацией русской разведки о приблизительной численности Великой армии Наполеона, вернее, основных её группировок на центральном направлении, которые вторглись в Россию уже в июне (без учёта численности контингентов, перешедших границу позже) в количестве 450000 человек.

С учётом этой начальной численности противника и строило свои стратегический план высшее русское командование в действительности. План не мог быть выработан в считанные часы по вторжении неприятеля, следовательно, подготовлен заранее. Все действия русских армий выглядели естественно в своей «беспомощности» и не вызывали сомнений у французской разведки и самого Наполеона. Точно так же в природе «больная» птица привлекает внимание хищника, соблазняя его бежать в нужном ей направлении…

План Пфуля, на который была проработана тактика Наполеона, был внезапно «ликвидирован» простым предложением дяди императора принца Александра Вюртембергского, витебского губернатора, занять намеченную им позицию под Витебском, которая по его описанию была неприступна. И царь решил: «...Идем через Полоцк на Витебск…», что демонстрировало отсутствие вообще каких-либо планов.

Стремительные действия маршала Даву (самый сильный противник из числа наполеоновских маршалов- прим. Автора), опередили в Минске не очень спешащую армию Багратиона, которая не стала пробиваться на соединение с армией Барклая-де-Толли через Минск на Борисов, а пошла по указанию Императора через Бобруйскую крепость на Могилев, резервируя за собой возможность соединения с Третьей армией Тормасова, которой было предписано совершать диверсии в районе Пинска. Казачий корпус Платова своей бессистемностью в действиях и мобильностью создавал иллюзию активных боевых действий в тылу неприятеля. В своих «Записках…» Бенкендорф указывает на тщательную проработку маршрутов движения курьеров из Главной квартиры и от одной армии к другой с указанием главных пунктов для движения и возможного соединения армий, что позволяет считать этот документ иносказательным сообщением об истинных основных маршрутах армий. Здесь же сообщается и о «лежащей на поверхности» истине о «заманивании» противника на исконно русскую территорию и где Первая Западная армия, двигаясь «...на Смоленск, … выходила на большой московский тракт; она представляла вполне естественную линию отступления для соединения как с Багратионом, так и с подкреплениями, двигавшимися из центральных областей. Это направление было признано единственным по своей целесообразности».

На многие моменты деятельности высшего командования русской армии на начальном этапе военной кампании 1812 года проливает свет письмо Императора к Багратиону:
«Император Александр I - П.И. Багратиону
5 июля 1812                № 60
Кн. Петр Иванович.

Получил Я рапорты ваши с фл.-ад.[флигель-адъютантами] Бенкендорфом и кн. Волконским, также и из Слуцка от 1 июля, с прискорбием усмотрел Я из письма вашего к гр. Аракчееву, что вы сумневаетесь в доверенности Моей к вам (говорит об отсутствии «полного» доверия к П.И. Багратиону из-за восстания в Грузии – прим. Автора). Сия доверенность во мне никогда не колебалась и на сей счет прошу вас быть совершенну покойну. Я умею ценить военныя достоинства ваши и лутчим доказательством оному может вам служить назначение вас в столь важное время главнокомандующим 2-ю армиею. Направление вас сперва на Вилейку, а потом на Минск было сделано в надежде (явный намёк на не оправдание возлагаемых «надежд» в отношении полководческих талантов Багратиона – прим. Автора), что быв столь часто в походах с славным нашим полководцем кн. Суворовым-Италийским, вы предупредите неприятеля на сих важных пунктах не столь для того, чтобы совершенно соединиться с 1-ю армиею, как для поставления 2-й армии на направление, имеющее в тылу центр России, чтобы действия обеих армий сделались удобнее и деятельнее. По рапорту вашему, вы могли быть в Минске 27 числа, неприятель же оный занял 26-го и по самым достоверным известиям состоял не более как в 6.000. Посему, продолжая быстро марш ваш на Минск, вы несомненно (явный упрёк в нерадивости и трусости(!) – прим. Автора) оного вытеснили и прошед за Минск по обстоятельствам, либо удерживали сие место, либо могли уже свободно отступить на Борисов, где опять наступление неприятеля могло быть предупреждено. Но ныне следует помышлять о будущем, а не о прошедшем (Император, как бы прощает Багратиона за допущенные упущения, не совместимые с его назначением «в столь важное время главнокомандующим 2-ю армиею», и предупреждал об «опале» в случае повторных «служебных упущений» - прим. Автора). Я твердо надеюсь, что появление неприятеля в Свислочи не остановит вас идти на Бобруйск, дабы после направить путь ваш за Днепр и, прикрывшись оным, иметь в виду предупредить не-приятеля на Смоленск. <... >

<...> На сих днях ожидаем мы происшествий важнейших (о которых П.И. Багратиону знать не следует (!) – прим. Автора). Но не забывайте, что до сих пор везде мы имеем против себя превосходство сил неприятельских и для сего необходимо должно действовать с осмотрительностью (Император намекает Багратиону на то, что его безмерная храбрость без должной осмотрительности может погубить всё задуманное (!) – прим. Автора) и для одного дня не отнять у себя способов к продолжению деятельной кампании. Вся цель наша должна к тому клониться, чтобы выиграть время и вести войну сколь можно продолжительную. Один сей способ может нам дать возможность преодолеть столь сильного неприятеля, влекущего за собою воинство целой Европы. Будьте уверены, что вы найдете всегда во Мне совершенную готовность отдавать полную справедливость всем вашим заслугам. Я уверен, вы не замедлите дать Мне случай на опыте оное вам доказать <...>».

Этот документ необыкновенно содержателен и важен. Он обнаруживает у Александра твёрдость духа, административные способности, военные таланты и замечательное стратегическое видение. Александр I указывает Багратиону главную цель, иной пункт соединения армий - Смоленск. Эта цель была достигнута обеими армиями после тяжких боёв Багратиона под Могилевом у Салтановки и Барклая под Витебском у Островно. Тем не менее, опасения Александра в недостаточной осмотрительности и сдержанности Багратиона были обоснованы и нашли своё подтверждение в письме П.И. Багратиона к А.П. Ермолову:

 «7 июля 1812 года. [Без места]
Насилу выпутался из аду. Дураки меня выпустили. Теперь побегу к Могилеву, авось их в клещи поставлю. Платов к вам бежит. Ради бога, не осрамитесь, наступайте, а то, право, худо и стыдно мундир носить, право скину его. <...> Им все удастся, если мы трусов трусим. Мне одному их бить невозможно, ибо кругом был окружен, и все бы потерял. Ежели хотят, чтобы я был жертвою, пусть дадут имянное повеление драться до последней капли. Вот и стану! Ретироваться трудно и пагубно. Лишается человек духу, субординации, и все в расстройку. Армия была прекрасная; все устало, истощилось. Не шутка 10 дней, все по пескам, в жары на марше, лошади артиллерийские и полковые стали, и кругом неприятель. И везде бью! Ежели вперед не пойдете, я не понимаю ваших мудрых маневров. Мой маневр - искать и бить! Вот одна тактическая дизлокация, какая бы следствия принесла нам. А ежели бы стояли вкупе, того бы не было! Сначала не должно было вам бежать из Вильны тотчас, а мне бы приказать спешить к вам, тогда бы иначе! А то побежали и бежите, и все ко мне обратилось! Теперь я спас все и пойду только с тем, чтобы и вы шли. Иначе - пришлите командовать другого, а я не понимаю ничего, ибо я неучен и глуп.
Жаль мне смотреть на войско и на всех на наших. В России мы хуже австрийцев и пруссаков стали.
Прощай, любезный! Христос с вами! Я всегда ваш верный Багратион».

В своих «Записках…» Бенкендорф сообщает об обращенных к нему словах Александра I перед его первой поездкой к Багратиону: «Передайте князю, что верный своей системе, Бонапарт вероятно направится по дороге к столице и захочет устрашить Россию, наступая на Москву...». Это свидетельствует о том, что «система Бонапарта», с обязательным занятием столицы и генеральным сражением с многими тысячами убитых, раненых и плененных, была хорошо изучена в русских «верхах». Знали так же, что генеральные сражения и занятые столицы нужны величайшему полководцу всех времён, не только для славы, но и в качестве политического капитала и средства психологического давления.

Русское высшее командование проанализировало все причины эффектных побед Наполеона и пришло к выводу, что огромную, а иногда и решающую роль играет разведка. Но когда информации нет и когда противник не только упорен, но и способен нешаблонно и талантливо маневрировать не под его диктовку, Наполеон чувствует себя не столь уверенно. Таким образом, войну Двенадцатого года с полным основанием можно назвать «войной разведок». Системы разведки и контрразведки враждующих армий противостояли друг другу ещё с 1810 года, благодаря чему русскому командованию было известно многое о противнике.

Распространение дезинформации в наводнённой наполеоновскими агентами России, нужно было проводить крайне осторожно. Исполнение «плана Пфуля» в виде строительства Дрисского лагеря (что стоило немалых средств), в виде соответствующих писаных распоряжений, передвижение корпусов Первой армии к лагерю и т.д. — всё это было гениальной дезинформацией, создавшей желаемую иллюзорную перспективу для Наполеона по разгрому русских корпусов в приграничной зоне, а не ловить их по одиночке. Дрисский лагерь полностью оправдал затраты на его строительство так как убедил французский главный штаб и излишне самоуверенного полководца в том, что русские - кретины, способные только повторять одни и те же ошибки из кампании в кампанию и совершать новые.

Итак, элементы планов Пфуля и Багратиона послужили для дезориентации противника и выполнения собственного стратегического плана, полностью себя оправдавшего.

Главным действием, окончательно поставившим в тупик Наполеона, стал отъезд Александра I из армии в Полоцке ради «поездки в Москву». Оставить армию на малоизвестного Наполеону выходцу из Шотландии, почти англичанину! Такое унижение и пренебрежение к своей персоне повергло «покорителя Европы» в крайнее раздражение. Он не только потерял в лице Александра своего главного политического и военного оппонента, но вынужден был иметь дело с «второстепенным» и не популярным, даже в России, генералом Барклаем-де-Толли. По амбициям Наполеона был нанесён сокрушительный удар.

Истинное отношение Александра I к событиям начального периода войны он мог доверить только своей сестре великой княгине Екатерине Павловне:

«18 сентября 1812 года                С.-Петербург

Вот вам, дорогой друг, мой обстоятельный ответ, который я должен вам дать.
Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Я никогда не обманывал себя на этот счет и знал, что со мною поступят так же, чуть судьба перестанет мне благоприятствовать<...>.

<...> по моей к вам искренней привязанности, я делаю над собой усилие и изложу вам дела в том виде, как они мне представляются.

Что лучше, чем руководствоваться своими убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим 1-ой армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором мень-ше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединившихся под Смоленском. Хотя я не вынес большого удовлетворения и от того немногого, что выказал в мое присутствие Барклай, но все же считаю его менее несведующим в стратегии, чем Багратион, который ничего в ней не смыслит. <...>

После того, что я пожертвовал для пользы моим самолюбием, оставив армию, где полагали, что я приношу вред, снимая с генералов всякую ответственность, что я не внушаю войскам никакого доверия и поставленными мне в вину поражениями делаю их еще более прискорбными, чем те, которые приписали бы генералам,- судите сами, мой добрый друг, как мне должно быть мучительно слышать, что моя честь подвергается нападкам. Ведь я поступил, как того желали, покидая армию, тогда как сам только того и хотел, чтобы с армией оставаться. <...>».

Кто же, кроме Александра I знал «всё» о плане на предстоящую войну? Круг лиц был весьма ограничен, но с уверенностью можно назвать только двоих: военного министра и командующего Первой армией генерал от инфантерии графа М.Б. Барклая-де-Толли и генерал-адъютанта князя П.М. Волконского, возглавлявшего Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части и генеральный штаб. В какой-то мере участником разработки этого плана мог быть дядя Императора, брат вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, генерал от кавалерии принц Александр Вюртембергский. Позднее, при назначении на пост главнокомандующего, к «секретной информации» был допущен и князь М.И. Кутузов…

Естественно, никакого письменного документа по «тайному плану на предстоящую военную кампанию» (название условное) не было и быть не могло ввиду высокой «степени секретности». Но те источники, что мы имеем, свидетельствуют в пользу мнения о наличии у высшего русского командования совершенно определённого и в дальнейшем успешно реализованного стратегического плана, дают представление о содержании и об авторстве этого плана.

Не случаен и выбор главных исполнителей. Барклай и Багратион на свои должности подходили идеально и своими действиями полностью подтвердили выбор Императора, соединив свои армии в Смоленске.

Великая заслуга Барклая перед Россией не в том, что он задолго до войны говорил о необходимости заманивания неприятеля в глубь страны. Об этом до начала войны говорили многие. Наполеон в таких случаях говорил, что выигрывает битвы не тот, кто предложил план, а тот, кто взял на себя ответственность за его выполнение и выполнил его. Даже если признать, что до Витебска у Барклая были колебания, то от Витебска Барклай шёл намеченным путём с большой моральной отвагой, не обращая внимания ни на какие препятствия и противоборствующие течения.

У Барклая оказалось достаточно силы воли и твёрдости духа, чтобы при невозможном моральном положении, когда его собственный штаб во главе с Ермоловым тайно агитировал против него в его же армии и когда командующий другой армией, авторитетнейший из всех русских военачальников, Багратион, обвинял его довольно открыто в измене, — всё-таки систематически делать то, что ему повелевала совесть для спасения войска.

Трудно ему было отбиваться от нападений Багратиона ещё и потому, что за ним не было ни «громкого» геройского поприща, ни блестящей репутации в армии, не лежало на нём и отблеска сияния суворовской славы, не было железного характера, словом, не было всего того, что в избытке было у Багратиона…



Горолевич Игорь Евгеньевич (Калуга),
Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств (СПб.)