Гореловский кордон

    Наш поселок назывался Гореловский кордон. Мы слышали, будто давным-давно эти земли принадлежали помещику Горелову. Все семьи имели большие хозяйства, детей было много, и у нас пятеро – всех прокормить, обуть, одеть надо.
После утренней дойки мы со старшим братом хворостинами провожали нашу корову в стадо – на пастбище гнал пастух, которого нанимали всем поселком. Но уходить из дома, где её все любили, Милке не хотелось. Вернувшись из леса, она бежала в свой двор с полным выменем молока, а другие коровы оставались у реки, пока хозяйки не приходили за ними. В выходные кормили её душистым сеном и домашним пойлом с картошкой и отрубями.
    Малышня окружала её любовью – кормилица же – кто голову гладил ей ладошками, кто корочку хлеба давал пожевать, кто постарше – щеткой бока очищал от колючего репейника, кто за хвост держал, чтобы не била маму по лицу, пока она доила. Любила она ласку, от этого и щедро молока давала. Бывало, что больше ведра надаивалось.

     Каждый год отец водил её к быку в гости за две бутылки водки, а она мычала и упиралась, но у нас к зиме всегда был приплод – теленок или телочка. Подрастал рядом поросенок Борька – не по дням, а по часам. Мы на нём катались, он повизгивал, а когда становился  огромным, мог сбросить или оттолкнуть своим носом-«пятаком», и наши «покатушки» заканчивались.
    Но ни умный поросёнок, ни такая же умная овчарка, которую боялись все приходящие к нам в дом, никогда не обижали нас. Мы становились им, как родные, всегда притаскивая им гостинцев – сахарную косточку для собаки или морковку для Борьки.

   На дойку ходили всей гурьбой через Шанхай. В большинстве своём, там жили татары и... ни одного китайца, но так его называли все. Широкая дорога шла посредине улицы в два ряда добротных домов, что стояли за высокими заборами по обе стороны.
Мама рассказывала нам подробно про каждый дом и кто в нём проживает – это было очень интересно, а иногда и страшно, потому что про каждую семью она знала свою историю.

    В одной большой семье пьяный отец застрелил сына, неосторожно обращаясь с оружием.  Чтобы сохранить отца-кормильца от тюрьмы, убитая горем мать подтвердила, что мальчик сам игрался с ружьем. Все знали правду, но никто не выдал – иначе не справиться ей одной – шестеро детей, она-то не работала. Историй мама знала много, мы их слушали с открытыми ртами, жаль, что я не все запомнила – мала была.

    В другом доме мамин ученик не ходил в школу две недели, и мы по пути зашли узнать, в чем дело. Во дворе увидели мальчишку в женском платье, он застеснялся и убежал. Вышли его родители и стали звать нас к столу:
– Проходите, иначе обидите, у нас большой праздник – сыну сделали обрезание. Немного воспалилось, поэтому он в платье, в трусишках ещё ему больно ходить. Но уже все нормально, не волнуйтесь, он придет в школу за табелем, немного пропустит занятий, все равно уже наступают каникулы.
     Они угостили нас вкуснющими татарскими беляшами, мы ели и радовались, что нам так повезло, только было жаль мальчишку – мама рассказала нам, что с ним сделали.
– Это жизнь, и вы должны её знать. У каждой нации свои обычаи – это мусульманский обычай. У нас всё по-другому, мы русские, христиане. – сказала мама, и мы все поняли.

    Про другую семью рассказала, что вся семья вымерли от туберкулеза. Сначала остались только бабушка и внук, а потом, когда он подрос, умерла от старости и она. Оказывается, наша мама научила его есть только из своей кружки, а всю остальную свою посуду мыть с хлоркой, чтобы выжить и не заразиться. Мальчик послушался – мыл, и из всей семьи выжил только один он.

    Мама не пускала нас одних в лес, потому что появился насильник, который изнасиловал  поселкового мальчишку-дурачка. Мы над ним никогда не смеялись, как другие, мама объяснила давно, что это болезнь, а тут нам стало его ещё жальче. Мы уже много чего знали, но когда об этом рассказывала мама, нам было не так страшно, как если бы что-то услышали на улице.

    У моей одноклассницы, Томки, мать слыла гулящей, и все про это знали. За нашей любимой поляной перед лесом стояла небольшая воинская часть, точнее, батальон от этой части. И все солдатики по очереди бегали к ней на ночь, притаскивая Томке гостинцы, а она нам хвасталась. А когда гости оставались до утра, то ей было видно сверху с полатей,  что они с мамкой делали.
Сначала Томке было страшно, она беззвучно плакала, уткнувшись в подушку, когда слышала стоны, но потом мать начинала смеяться, и она понимала, что это не от боли стонала мать, а от удовольствия.

    И летом, валяясь на поляне, среди душистой сурепки, ромашек и других полевых цветов, мы слушали её рассказы, но половину не понимали. Я научилась читать с пяти лет, когда мама учила
старшего брата. Оставшись одна дома, я доставала взрослые книги и читала их взахлеб. Вот тут-то мне и пригодились Томкины знания, потому что про любовь я сразу всё начинала понимать. А потом и с Томкой случилось ЭТО, когда матери дома не было...
Она никому не рассказала, но мы все равно узнали, когда мать повела её на Цыганский посёлок, ей там  бабка сделала аборт. Эта «мастерица» загубила несколько жизней, но Томке повезло.
   Нас с сёстрами родители держали в строгости, мы знали, что нам надо выходить замуж честными, а то будем опозорены, как соседка, которую жених выгнал после свадьбы из дома.
    Моей первой прочитанной книгой оказался не «Золотой ключик», а «Милый друг» Мопассана, потом Золя и все книги, что находились на веранде и в кладовке – там все было переполнено книгами, и я читала их по порядку, запоем, поэтому и повзрослела очень быстро.

    Через некоторое время родители стали вечерами уходить на строительство нового дома для нашей большой семьи. Маме, как учительнице, дали землю, и они с отцом помогали строителям, чтобы успеть переехать до зимы.
Дом оказался с высокими потолками, большими светлыми окнами, четырьмя комнатами и кухней с русской печью, с большим двором, сараем для животных и с участком под сад-огород.
Наше детство закончилось. Начиналась юность.



Фото – Тарасова Сергея. Уральское озеро.