Олеся

   

   Душа буквально пела.  Наконец-то я отдохну от повседневных забот, от рутины ежедневных обязанностей, от общения с коллегами по работе.  Ура, отпуск.  Можно расслабиться, тем более, что в последнее время работа была крайне насыщенной неприятностями и трудностями.  Усталость сказывалась во всём.  Этого отпуска я ждал как манну небесную, просто с нетерпением, и когда он наступил, то я на радостях уехал в ночь, чего никогда не делал, ибо давно усвоил, что ночью ездить в сотню раз опаснее.  Отмахав триста вёрст, уже по темноте, я переехал мост через речку и решил заночевать, ибо ночью я мог заблудиться или застрять в заболоченных лугах и не доехать до пятого кордона, где собирался охотиться.  Ночёвка у этого моста ознаменовалась ловлей раков, здесь их всегда было много.  Надо сказать, что это был своеобразный мост.  Здесь река была неглубокой, но широкой и в неё, через каждые четыре метра, отсыпали острова из огромных валунов, которых в окрестностях было предостаточно и которые остались в наследство от движения древних ледников.  Протяжённость искусственных островов была метров пять.  Между островами положили мощные дубовые брёвна, которые и играли роль моста.  На эти брёвна в свою очередь наложили слой булыжников, чтобы их не унесло в половодье.  Вот на этих рукотворных островках из валунов, и жило несметное количество раков.  Течение реки между островков было приличным и ракам это видно нравилось.  Надо сказать, что это был единственный мост на семьдесят километров вверх и вниз по течению реки и только он позволял попасть на заливные луга и в лес.  Переночевав у реки и наевшись вволю раков, я ранним утром, поехал к намеченной цели.

   Странно, но отпуск я любил проводить один, где нибудь в лесу в палатке.  Любое общение во время отпуска, даже с членами семьи или с друзьями, приводило к дискомфорту.  Это уже был не отдых, а культурное времяпровождение.  В детстве, учитывая мои склонности и любовь к природе, мне мать часто говорила, что мне нужно в лесники подаваться.  Я тогда её не понимал, а сейчас это дошло до меня.  Только дикая природа действовала на меня успокаивающе и давала новые силы и вдохновение.  Меня радовала эта погода, эта плохая дорога, это чувство свободы и единения с природой.  Эти раздумья отвлекли меня от дороги, и я чуть-чуть не засел, прозевав опасное место, так как дорога была просто ужасной.  Вернее, как таковой, дороги вообще не было.  На заболоченных лугах просматривалась только полоса шириной не менее тридцати метров, изрезанная глубокими колеями, кое-где заполненными водой.  И это считалось дорогой.

   Местами эта полоса становилась шире или вообще сужалась до нескольких метров и то только потому, что слева и справа было буквально бучило, из которого не мог бы выбраться самый крутой джип, если бы он попал туда.  Временами, я выходил из машины и выбирал путь, по которому следовало ехать.  Мне совсем не хотелось рисковать попусту и засесть здесь, в лугах, на полдороге к намеченной цели.  Ибо сам я уже не смог бы выбраться самостоятельно.  В таком грунте, с такими глубокими колеями от трактора Беларусь, машина могла мгновенно сесть на брюхо.  Тогда мне пришлось бы топать пешком не менее пятнадцати километров до ближайшей деревни за трактором, чтобы вытащить мой уазик.  Тщательно выбирая путь, пока мне удавалось по гребешкам старых колей пробираться всё дальше и дальше.  Иногда одна сторона машины соскальзывала в колею и днище скребло по земле.  В такие моменты душа замирала в тревожном ожидании, что машина засядет, но пока бог миловал, машина тихо ползла к намеченной цели.

  Я любовался видом лугов, вдыхал полной грудью своеобразный аромат этой местности, смешанный из запаха скошенных трав и настоя сосновых боров, вплотную подступавших к лугам.  Наконец дорога пошла чуть вверх, и сразу стало легко ехать.  Впереди показался язык леса, клином врезающийся в луга.  Дорога вела к этому лесному отрогу.  В лесу было сумрачно, но почти сухо, только там, где колеи были очень глубокими, в них стояла вода.  Кроны деревьев смыкались над дорогой, создавалось впечатление, что машина едет в тоннеле.  Стало так темно, что пришлось включить фары.  Неожиданно в свете фар на дороге возник силуэт крупной птицы, сидящей на кромке колеи и пьющей воду из рытвины.  Птица удивлённо уставилась на приближающуюся машину.  Я остановился, но мотор не заглушил.  Птица спокойно отвернулась от машины и продолжила утоление жажды из лужи.  Это был кулик, кроншнеп, необычайно крупных размеров.  Стараясь не стукнуть чем-нибудь, я потихоньку достал ружьё из чехла и зарядил.  Когда складывал ружьё, оно сухо щёлкнуло, и я испугался, что кроншнеп улетит, но он среагировал на щелчок, вопросительно посмотрев в мою сторону, но тут же успокоился и лишь перешёл чуть-чуть в сторону.

   Боясь испугать птицу, я медленно высунул стволы ружья в проём дверцы (верхняя часть дверцы была ещё дома снята), прицелился и выстрелил.   Стрелять с левого плеча было неудобно, но пересаживаться в правую сторону машины я не стал, боясь спугнуть кулика, в поведении которого стали проявляться признаки беспокойства.  Кулик упал, как подкошенный, не успев ничего понять.  Обрадованный, я выскочил из машины и подбежал к убитой птице.  Скажу откровенно, такого крупного экземпляра, мне не только не приходилось убивать, но и даже видеть.  Его оперение не блистало яркостью и красочностью, но было густым и в хорошем состоянии, что говорило о хорошем питании.  Когда любовался красивым куликом, пришла мысль, сделать из него чучело, но повреждённый дробью, загнутый вниз клюв, исключал такую возможность.  Ну, «с открытием охотничьего сезона», поздравил я сам себя.

   Проехав ещё с километр, подъехал к избе лесника Зиновия.  Он давно бросил эту неблагодарную, нищенскую работу, перебрался  жить в ближайшую деревню, но страшно тосковал по лесу, по любимым местам, по лесному зверью, с кем порой разговаривал, как с людьми.  От деревенской жизни он зачах и умер.  А его семья так и жила в деревне, где были хоть какие-то блага цивилизации, в виде электричества, магазина, а главное-школа для детей.  На входной двери в избушку висел цифровой замок, код которого был мне известен.  Повертев его в руках и набрав необходимую комбинацию цифр, я открыл замок.  Войдя в избу, почувствовал запах нежилого помещения.  Семья лесника уехала много лет назад, но запах родового гнезда ещё витал в воздухе.  За лето изба прогрелась и в воздухе буквально висел скипидарно-дегтярный запах.  Пахло сосновым деревом, из которого была срублена изба.  Внутренние стены избы были гладко протёсаны, они от времени потемнели, но приобрели своеобразный красновато-коричневый оттенок в янтарь.  Их фактура стала от времени ещё красивее и благородней.  Всё дышало старинным крестьянским укладом.  А может, такое впечатление создавалось от резной люльки, висевшей в углу под иконой.  По русскому обычаю хозяева оставили эту икону в красном углу избы.  Считалось, что если забрать икону, то на новом месте жительства, удачи не будет.  Вот и висела эта икона много лет, благословляя тишину и покой заброшенного жилья.  Но что-то мистическое было во всём этом.

   Раскрыв окна и дверь, решил проветрить помещение с застоявшимся воздухом.  Я уже несколько раз приезжал сюда охотиться.  Ранее я был знаком с хозяином этой избы, лесником Зиновием, с которым не раз охотились на волков, которых было здесь предостаточно.  Однажды зимой, во время одной такой охоты, меня здесь удивил снег, лежащий в лесу.  Он был настолько идеально чистым, что его не было видно под ногами.  Создавалось впечатление, что ставишь ногу в пустоту.  Я иногда даже проверял ружьём наличие земной тверди, а уж потом наступал.  Чуть в стороне снег был виден за счёт сухих стеблей травинок или обломанной ветки дерева, лежащей на снегу, а под ногами глаз не видел ничего, как будто бездонная пропасть.  И ещё одна особенность этого места, здесь снег имел едва ощутимый зеленоватый оттенок.  Такого снега больше я нигде и никогда не видел.  Как мне разъяснил Зиновий, снег имел такой оттенок из-за пыльцы деревьев, но в эту версию, я почему-то не верил.

   Выйдя на улицу, залюбовался видом окрестностей, открывавшихся с крыльца.  Дом был построен на холме, который длинной грядой тянулся вдоль торфяного болота.  Часть этого торфяного болота в былые годы разрабатывалась специальной техникой, брошенной тут же и уныло ржавеющей в кустах.  Было странно видеть трактор, между гусениц и корпусом которого выросла приличная берёза.  А в огромных сенях избы до сих пор висели какие-то цепи, шестерёнки, стояла едва начатая бочка солидола.  Иногда создавалось впечатление, что время здесь остановилось и замерло навсегда, оставшись в далёком прошлом.
 
   Другая часть этого торфяного болота разрабатывалась вручную, вероятно ещё в довоенные годы и представляла собой ямы глубиной в несколько метров, заполненные наполовину водой.  Вдоль чеков, которые соединялись друг с другом узкими протоками, шли торфяные валы шириной в несколько метров, которые видно использовались для гужевого транспорта при вывозке торфа.  Со временем они осыпались, заросли ивняком и ольхами, а кое-где берёзками и осинником.  Таких рядов чеков и валов было множество.  Кое-где валы так осыпались, что по ним было уже невозможно пройти, не окунувшись в торфяную кашу.  Это были непроходимые заросли.  Ещё торфяные чеки заросли тростником и камышом, в гуще которых гнездились во множестве дикие утки и другая болотная дичь, а в самих чеках расплодился красный карась, но учитывая малый размер чеков, со временем карась тоже стал очень мелким.  Для пернатой дичи это торфяное болото было просто раем.

   Лет десять назад здесь полыхал лесной пожар и лес с одной стороны холма выгорел на несколько километров и сейчас в том направлении открывалась величественная картина.  За десять лет чернота пожара скрылась под молодой порослью нового леса.  Здесь, как нигде, была видна непрерывность эволюции жизни.  Старое умирало, и на его место мгновенно устремлялась молодая поросль.  Вид на этот выгоревший и занятый молодой порослью лес, с торчащими там и сям обугленными и не упавшими стволами деревьев, смотрящими в небо, производил странную сюрреалистическую картину страшного суда богов над природой.  Эта панорама производила удивительное впечатление о нереальности бытия, будто ты попал в другое временное пространство.

   Пожар, дойдя до холма, остановился и благодаря этому уцелело подворье лесника, из окон которого сейчас открывалось неземная картина на выгоревший лес, с множеством устремлённых в небо не сгоревших, но обугленных до черноты, стволов лесных гигантов, молящих небо о пощаде.  С каждым годом этих корявых остатков пожара становилось всё меньше и меньше, ветер валил их на землю и было небезопасно находиться вблизи их во время сильного ветра.  За свою охотничью практику я повидал много красивых мест, но здесь было не столько красиво, как уютно от дикой природы.  Всё располагало к размышлениям о смысле жизни и бренности бытия на земле.  Размышляя об этой местности, рождалась мысль, что скорее всего холм возник от движения ледника, который дойдя до этих болот остановился и растаял, а всё, что он сгрёб по пути, осталось лежать в виде этого холма.

   Прямо от дома начинался пологий спуск к подножью холма, где когда-то был сделан колодец над лесным родником.  Но постепенно сруб разрушился и полностью сгнил. Русло вытекающего ручья родниковой воды перегородилось упавшими деревьями во время пожара и постепенно на месте колодца возникло небольшое озеро.  На моих глазах в это чистейшее озерко село несколько кряковых уток и не спеша поплыли в растущие в конце озера камыши.  Господи, здесь край непуганой дичи.  До этих севших уток было не более тридцати метров и было интересно за ними наблюдать в природных условиях.

    Перетащив в избу, привезённый с собой скарб и продукты, я начал устраивать свой быт. Подмёл в избе, подремонтировал полати, смахнул висящую паутину и поехал за свежим сеном для полатей. Когда ещё подъезжал к дому, то заметил у кромки не сгоревшего леса, копну сена.  К ней вела старая, заросшая бурьяном, дорога.  На такой дороге могло быть всё, что угодно, поэтому я еле ехал.  Мотор машины работал почти на холостых оборотах, совсем не слышно.  При подъезде к копне я решил её объехать, чтобы потом не разворачивать машину на вязкой луговине.  Совершая этот маневр, чуть не наскочил на семейство лосей, лежащих за копной.  Это был лось, лосиха и лосёнок.  Звери опрометью отскочили от машины.  При этом лосиха и лосёнок сразу отбежали к лесу, а лось, наклонив воинственно голову, не спеша, боком, отходил к семейству, всё время, находясь между машиной и своей семьёй, как бы предупреждая, что сначала противнику придётся иметь дело с его рогами.

    Полюбовавшись на могучих лесных исполинов и грациозную поступь лосёнка, я стал загружать машину сеном, которое скосили в прошлом году, но так и не смогли вывезти или просто забыли о нём.  В глубине копны сено было сухим и пахучим, и удивительно зелёным, видно было скошено в нужный момент, а не тогда, когда нашлось время. Набив машину сеном и бросив прощальный взгляд на ещё видневшихся лосей, которые не спеша, как бы сохраняя своё достоинство, уходили к лесу, я поехал назад.  Постель получилась, что надо.  Запах сена перебил всё остальное и почти осязаемо заполнил всю избу своим ароматом.  Приготовив на походной газовой плите обед из давешнего кроншнепа, я утолил свой голод и заварил кофейку.

    Вечером, сидя на крыльце с сигаретой в зубах, любовался сказочным закатом.  Неестественно красный диск солнца не спеша скрывался за зубчатой кромкой леса.  Стояла звенящая тишина, нарушаемая только комарами, которые узкими столбами совершали только им ведомый ритуал счастья, звеня своими крылышками, как микроскопическими колоколами.  На моих глазах в озерко, у подножья холма, села сначала стайка чирков, а затем стая кряковых.  Стрелять не стал, тушки уток могли пропасть тёплой ночью.  Если потребуется, завтра свежатинки застрелю, подумал я, продолжая любоваться сказочным закатом и ещё видневшимися плещущимися утками.

   Налюбовавшись на закат, пошёл укладываться спать.  Набросив на сено, лежащее на полатях, спальный мешок, я разделся и лёг.  Тело приятно гудело усталостью и незаметно для себя, я уснул.  Проснулся ночью от какого-то постороннего звука.  Ласка лесная, наверное, или мыши, подумал я, сладко потягиваясь на пахучем сене.  Звук повторился и его тембр говорил о том, что это не мыши. Он был, как приглушённый звук рашпиля по деревяшке, при этом он распространялся от угла дома.  Мочевой пузырь взрывался, видно сказывалось особенности мягкой воды ручья. Я встал, оделся и на всякий случай зарядил ружьё.  Было немного жутковато от неизвестных звуков, исходящих снаружи дома, но выходить было нужно и я решительно открыл дверь.  Выйдя на крыльцо, держа в одной руке ружьё, а во второй мощный фонарь, направил луч света на угол дома.  Там стоял лось, который чесал об угол дома свой бок, при этом его рога иногда касалась стены избы, издавая скребущие звуки.  От неожиданности и на мгновение ослепнув, лось вначале замер, а потом, присев на все четыре ноги, бросился наутёк, громко стуча копытами.  Это был не давешний семейный лось, а молодой трёхлеток.  Когда я его осветил, то непроизвольно отметил количество отростков на его лопате рогов.  В мозгах мгновенно возникла мысль о том, что надо будет зимой взять лицензию и приехать сюда.  Здесь буквально за день увидел несколько лосей, а значит их тут полно.

   Рассмеявшись над своими давешними страхами, я, наконец, освободил свой ноющий мочевой пузырь.  Спать уже не хотелось, да и уходить в душную избу тоже не было желания.  Поэтому, намазавшись мазью от комаров, остался на крыльце.  Сидя в темноте и слушая звуки ночного леса, восторгался ночной жизненной насыщенностью местности.  Вот где-то ухнул филин, внизу, в озерке, рассержено закрякала утка, на торфяном болоте цвиркнул чибис.  Неожиданно, я ощутил лицом, дуновение воздуха и перед глазами что-то порхнуло. Я невольно отпрянул.  Это в воздухе носилась летучая мышь.  Где-то в лесу взлаивала лиса.  Ночной эфир ломился от звуков, нужно было только их читать и разбираться, и тогда ночная лесная жизнь не казалась такой уж загадочной и пугающей.

    Светало.  Гомон просыпающихся птиц нарастал.  В озерке, где раньше был колодец, снова раздалось кряканье, и из камышей на чистое пространство выплыла стая кряковых уток.  Они, по-деловому подплывали друг к другу и резко останавливались, что бы не наткнуться друг на друга.  Вытягивались вверх над водой, хлопали крыльями, разгоняя утреннюю дремоту, ныряли головой в воду и дробили челюстями чечётку на поверхности воды, фильтруя пищу.  Над горизонтом показался краешек солнца и как по команде, будто повернули выключатель, к пенью птиц, проснувшихся ранее, подключилось огромная армия разбуженных солнцем птиц.  Со всех сторон неслось чириканье, треньканье, посвисты, дзиньканье.  Лесной оркестр заиграл во всю свою мощь.

    Увидев плавающих уток, руки непроизвольно схватили ружьё и привычно бросили его приклад к плечу, но стоило над прицельной планкой увидеть, хлопающих крыльями кряковых, которые даже не подозревали, о нависшей над ними угрозе, как стало стыдно вносить диссонанс в эту гармонию просыпающегося утра и я опустил ружьё.  Не делая резких движений, еле двигаясь, потихоньку исчез из поля зрения уток, боясь нарушить эту идиллию, и не спеша, без шума, пошёл к старому торфяному болоту.  Пройдя перешеек, разделяющий торфяное болото на две части, направился к дальнему концу.  Не прошёл и десяти метров по кромке болота, как из-под ног, из густой травы, с громким шумом и хлопаньем крыльев, вылетел здоровенный тетерев.  Ружьё естественно было за плечами, и я с сожалением проводил взглядом улетающего тетерева.  Взяв на изготовку ружьё, тронулся дальше.

    Трава была вся седая от обильной росы, а после меня, след моего движения, был уже изумрудно-зелёным.   Кое-где ещё стоял туман, который на глазах, в лучах восходящего и начинающего пригревать солнца, медленно таял и уплывал вверх, открывая взору новое пространство.   Вновь раздался шум вылетающего тетерева, который, сверкнув, кроваво-красными бровями, стремительно полетел к лесу.  Но тетерев, как и бекас, всегда улетает строго по прямой линии, а это облегчает прицеливание.  Так предсказуемо было и на сей раз.  Тщательно выцелив тетерева, выстрелил.   Тетерев камнем упал в траву.   Пока шёл к убитой птице, вылетели ещё два тетерева, но стрелять я уже не стрелял.   Зачем убивать? Ради азарта?  Пусть живут, а мне и этого на сегодня хватит.  Найдя убитого тетерева, пошёл к дому, размышляя о непрактичности тетеревов, которые не улетают от первого же выстрела, а сидят до того, пока на них почти наступишь.  Здесь абсолютно непуганая дичь, включая и лосей, которые так близко подпустили машину у копны.

    Надо было готовить завтрак, согреть воду и заварить кофейку.  Мне нравилось на этом бывшем кордоне, нравился этот удивительный песчаный холм среди болотистой местности и торфяников.  А вид заброшенного торфодобывающего оборудования, в том числе и торфяных комбайнов, производил впечатление поле боя, произошедшего много лет назад, но так и не очищенного от разбитой техники.  От вида этой заброшенного непонятного и загадочного оборудования, здесь создавалось удивительное ощущение причастности к чему-то великому, произошедшему здесь много десятилетий назад.  В настоящее время всю эту брошенную технику давно бы уже порезали на металлолом, но тогда она всем своим видом демонстрировала былое величие человека.

   На холме, на котором стояла избушка Зиновия, даже трава росла необычная.  Только здесь я встречал колючки в виде идеальных шариков зеленовато-седого цвета.  Красота этих колючек из семейства чертополохов, просто поражала воображение своим изяществом.  Диаметр шариков был от одного до нескольких сантиметров и их шарообразная форма была удивительно идеальной.  Воздух, своеобразная природа, создавали здесь сказочную ауру, ощутив которую один раз, невозможно было забыть никогда.  Поэтому, как только представлялась возможность, я всегда приезжал сюда.  Ощущение счастья здесь преследовало меня с утра до глубокой ночи, до того момента, когда я засыпал.

   Так продолжалось дней десять. Это был действительно отдых.  Никто меня не подгонял, никто не стоял над душой, никто не ждал на совещание.  И я не собирал никого на совещание, о которых я здесь напрочь забыл. Здесь я чувствовал себя в другой временной эпохе. Охота приносила моральное удовольствие.  Стрелял тогда, когда хотел и кого хотел, практически на выбор.   Иногда ловил удочкой красных карасей, которых было множество в старых торфяных ямах.  Уха из этого мелкого карася была отменно вкусна.  Когда мне хотелось крупной рабы, то ехал рыбачить на ирригационную канаву, которая собирала воду с огромного массива торфяных болот и впадала в реку, имела несколько больших омутов, в которые заплывала рыба из реки и размножалась там, нагуливая жир от изобилия пищи.   В омутах мне попадались крупные окуни, белые караси, щуки, иногда попадался даже крупный линь.  С погодой тоже повезло.   Стояла жаркая осень, практически бабье лето.  Можно было загорать и купаться, что я и делал, балдея от восторга.

   На одиннадцатый день моего отпускного кайфа, в обеденное время, возле избы раздались звуки двух подъехавших машин.   Из них высыпали охотники и стали громко восхищаться окружающей обстановкой.  Но наряду с мужскими голосами иногда раздавался и женский звонкий дискант.  Я в это время, скрываясь от жаркого солнца, лежал в избе, на пахучем сене и сладко дремал.
   -Странно, по-моему, в нашей избе кто-то живёт.  Смотрите, двери открыты, на окнах букеты цветов.  Мама ничего не говорила о постояльцах.  Никто вроде не просил разрешения пожить в избе, - раздался женский возглас у избы.
Услышав это, я понял, что приехала дочь, жившего здесь когда-то лесника и привезла толпу охотников.  Выйдя из избы на крыльцо, я убедился, что предположение моё оказалось верным.  Возле машин толпились охотники и среди них девушка в ситцевом сарафане, с косынкой на голове.
   -Здравствуйте, с прибытием!  Как я понял, вы дочь бывшего хозяина этой избы Зиновия?  Вы не беспокойтесь, я сейчас освобожу помещение.  Извините, без спросу, по старой привычке арендовал помещение.  Ваш отец мне разрешал использовать избу в любое время, жаль старика, хороший был человек, безо времени умер, - поприветствовал я вновь прибывших сюда охотников и девушку и обращаясь в основном к ней.

    -А я вас не помню, - вступила в разговор со мной девушка в сарафане.
    -Когда я приезжал сюда раньше охотиться, вы, наверное, ещё в люльке качались, которая и сейчас висит в красном углу избы.  Вы отсюда уехали уже лет пятнадцать назад, а то и больше.  Здесь жизнь для вашей семьи была не сахар, ни тебе радио, ни телевизора, ни даже электричества.  Единственное достоинство, красота мест, богатство природы.  Это ваш отец показал мне эти благословенные места.
    -Мы уехали отсюда действительно давно.  А вы зря хотите освободить избу, как нибудь разместимся, не беспокойтесь.  Мой брат живёт в Москве и вот сам не смог приехать, а друзей прислал и попросил меня их сюда привезти. Я еле дорогу нашла, всего-то несколько раз приходила сюда с мамой после нашего отъезда отсюда, - ответила мне девушка в косынке.
    -Нет, я отвык подстраиваться под чужой устав, да и вас буду стеснять.  Поэтому поеду, поставлю палатку у второго родника, в конце холма.  Я человек мобильный, привыкший к жизни на лоне природы и у меня в машине всегда лежит палатка, как говорится, на всякий случай, - ответил я ей.

   Собрав вещи, и предупредив о свободно гуляющих лосях, чтобы они по нечаянности не пальнули в них, я уехал.  Вечером везде была пальба, буквально гремела канонада вокруг холма и в торфяном болоте.  Охотники открыли сезон охоты на водоплавающую дичь.  Отдыху пришёл конец, и я решил завтра же уехать ещё километров на двадцать вглубь леса, где были самые глухие места.  Вскоре послышались громкие звуки музыки, пьяные песни, хохот раскрепостившихся людей.  Всё это только укрепило моё решение, уехать. Возможно, я бы уехал и сегодня, но, зная состояние местного бездорожья, просто не рискнул. От расстройства я даже не стал ужинать и лёг спать натощак.  Долго мучился, не мог заснуть, мешали звуки оргии, которые неслись от избы.  А, учитывая, что это всё происходило в лесу, где звуки сами по себе усиливались за счёт эха, я долго мучился, даже подушку на голову накидывал.

   Разбудил меня звук плача, вернее всхлипы, похожие на скулёж.  Выглянув из палатки, я увидел давешнюю девушку, с которой ранее разговаривал, и которая была дочерью Зиновия.
   -Что случилось?
   -Пока ничего, но можно я у вас в машине переночую? От греха подальше.  Больно уж разошлись мои гости, приставать стали.
   -В машине будет холодно под утро, да и комары загрызут, забирайтесь в палатку и спите на здоровье.  Здесь вас никто не тронет.
   Девушка нерешительно, как-то боком протиснулась в палатку и устроилась у самой стенки, на подстилке из сена.
   -Нет, так вы через десять минут замёрзните, чтобы согреться лезьте в спальный мешок, я уже спать не буду и выхожу.

   Я выбрался из мешка, натянул одежду и вылез из палатки.  Только тогда девушка, дрожащая от холода, полезла в спальный мешок.  Я это почувствовал, находясь за пределами палатки.  Закурил и сев на пенёк, стал ждать рассвета.  Компания, наконец, утихомирилась, от избы не доносилось ни звука.  Я сидел, курил и слушал звуки ночного леса.  Вот пискнула где-то рядом мышь, послышался даже её шорох.  Я любовался ярким звёздным небом, которое никогда не увидишь таким в городе.  Звёзды казались крупнее и ярче, создавалось впечатление, что они висят так низко, что буквально задевают за макушки деревьев.  Неожиданно тьму неба прочертила яркая полоса упавшего и сгоревшего в атмосфере земли метеорита.

    Утро пришло неожиданно быстро.  Взошло солнце, птицы, после вчерашней пальбы, присмирели, лишь изредка раздавались их робкие голоса.  Неожиданно громко прозвучал одинокий выстрел в болоте. Видно кто-то из охотников всё-таки встал.  Выстрел разбудил мою неожиданную гостью.  Поприветствовав меня, она ушла умыться к роднику, а я занялся приготовлением кофе.  Вернувшаяся девушка обратилась ко мне:
   -Вы меня извините ради бога, из-за меня вы почти не спали.  Я сейчас уйду в деревню.  Просьбу брата выполнила, а слугой и девочкой для  развлечений я к друзьям брата не нанималась, - обратилась ко мне девушка.
   -Понял!  А сейчас составьте мне компанию, давайте кофе попьём, и я даже смогу вам сэкономить силы.  Подброшу вас до омута, там у меня телевизоры стоят.  Надо проверить, может, рыбка попалась, а это по пути в деревню.
   -Спасибо, не откажусь, и даже попрошу чего-нибудь поесть.  Вчера мне так и не пришлось ничего покушать, одна водка, да пиво у них и колбаса, которую я не выношу.  Как они в лес ехали? Будто здесь магазины за каждой сосной.
   -Жареного тетерева будете? Кстати, как вас звать? Лично меня зовут Сан Санычем.
   -А меня звать Олесей, мать очень любила Куприна, вот и назвала так, в честь его героини.  А тетерева, конечно, буду, даже сырого, так есть хочу, вы уж извините….

   Подкрепившись, я стал собирать палатку.  Заметив это, Олеся спросила:
   -Вы что, уезжаете?  Не дали вам тут отдохнуть, помешали.
   -Если честно, то да. Не люблю шумных компаний, а пьяных тем более.  Поеду на Святое озеро, может, прорвусь туда.
   -Одному туда опасно.  Наш сосед ездил туда недавно, хотел сено привезти, но так и не смог проехать по гати через Чёрную речку. Говорит дорога очень плохая, а гать совсем сгнила и можно в зыбун провалиться.  Нет, одного я вас туда не пущу. Это я виновата, что привезла сюда этих нехристей и нарушила ваш отдых.
   -Да как нибудь прорвусь.
   -Нет, одного не пущу. Не хочу грех на душу брать.  А если вы с машиной в зыбун провалитесь? Нет! Не пущу одного. Мне перед памятью папы будет стыдно. Берите с собой, дома меня не ждут сегодня, а с этой компанией мне всё равно не по пути.
   -Ну, хорошо. Съездим, проверим гать, а там видно будет, вернуться, в крайнем случае, всегда можно.

   Упаковав вещи в машину, мы тронулись в путь. Проезжая мимо избушки, положили на крыльцо листок бумаги с запиской, где Олеся сообщала, что ушла в деревню.   Через полчаса мы были у омута, где я полез проверять поставленные здесь в воду телевизоры, а Олеся направилась к плёсу, где можно было искупаться.  В телевизоры мне попались два крупных карася и  окунь. Бросив добычу в машину и убрав туда же смотанные телевизоры, я пошёл к плёсу, где купалась Олеся.  Она уже выходила из воды.  Её фигуре могла позавидовать любая фотомодель.  Красивый абрис грудей, тонкая талия, аккуратная попочка, которой могла позавидовать сама Дженифер Лопаз, умудрившаяся застраховать свои сексапильные ягодицы на миллион баксов, и в завершении точёные, без единого изъяна, ножки.
 
   В отличие от фигуры, её лицо нельзя было назвать красивым, но в нём было что-то притягательное, волнующее, можно сказать загадочное, а взгляд больших чёрных глаз завораживал, подавлял своей силой.  Самым примечательным в её сухощавом лице, были полные, красиво очерченные губы.  Казалось они совершенно от другого лица, но они-то и придавали лицу очарование, делали его чуточку ироничным и каким-то очень земным и симпатичным.  Заметив мой оценивающий взгляд, Олеся рассмеялась, одела на себя свой ситцевый сарафан и на глазах у меня стянула с себя мокрые плавки и верхнюю часть купальника, отжала их.
   -Извините, не считайте меня нахалкой, но я терпеть не могу на себе мокрое бельё, это у меня на уровне патологии, - извинилась Олеся, заметив мою усмешку.
   -Ради бога, меня это нисколько не смущает.  Ну, что? Поехали? А может, всё-таки, пойдёшь в деревню?
   -Ни за что!  Поехали.  Я хоть отвлекусь от повседневной рутины.  Надоело заниматься огородом и сутками читать книги.  Работы-то в нашей деревне нет, вот и занимаюсь натуральным хозяйством да чтением, благо в школе цела приличная библиотека, хотя самой школы уже и нет.

   Набросив плавки на боковое зеркало машины, Олеся решительно забралась в уазик.  Конечно эта фривольность меня, в какой-то мере смутила.  Одна мысль, что рядом сидит девушка в одном сарафане, под которым ничего нет, действовала возбуждающе, но я не показал вида и сел в машину.  Перед Чёрной речкой мы проезжали через берёзовую рощу.  Эта роща всегда на меня производила странное впечатление.  Кругом были смешанные леса, с преобладанием ольхи, дуба, елей и сосен, а здесь, среди заболоченного луга, местность была чуть повыше и тут росли только берёзы.  Причём эта роща была идеальным природным ансамблем, напоминающим ухоженный парк.  Мощные березы росли не сплошным частоколом, как обычно, в березняках, а редко, так что между ними были уютные полянки, поросшие густой сочной травой.  При этом роща имела такой ухоженный вид, как будто её каждый день убирали дворники.  Кругом не было ни соринки.  В роще росли только берёзы, которые имели длинные тонкие ветви, словно плакучие ивы.  Эти ветви от малейшего ветра так красиво шевелились.  Через километр отсюда был лес, который разительным образом отличался от этой рощи.  Там всё было опутано лесным хмелем и ещё какой-то ползущей растительностью.  Через такой лес пройти без мачете было невозможно.  А здесь было настолько свободно, чисто и красиво, что вызывало удивление и восхищение.

   -Ой!  Вон белый гриб, - закричала Олеся, едва я въехал в рощу.
   -Какое красивое место, я никогда здесь не была.  А вон ещё гриб, остановись, - добавила она через мгновенье.
   Я остановил машину и мы вышли.  Грибов было полно.  В такой, будто подстриженной траве, их было видно издалека.
   -Сан Саныч, давай наберём, здесь их просто уйма.  Такие красавцы, никогда не видела ничего подобного, - в восторге воскликнула Олеся.
   -Давай собирай, а я чуточку отдохну.  Дорога измотала.
   Олеся, схватив пластиковое ведро, устремилась вглубь рощи.  Грибов было действительно очень много.  Я закурил, любовался рощей и буквально порхающей по ней Олесей, которая была подобна мотыльку.  Собирая грибы, она возле каждого что-то восклицала и воздавала хвалу природе, сотворившей этот уникальный уголок красоты.  Её голос среди этого ландшафтного заповедника природы звучал как серебряный колокольчик.  Буквально через пять минут она прибежала к машине с полным ведром.  При этом у неё был ужасно расстроенный вид.
    -Ты чего такая невесёлая?
    -Да здесь их можно набрать полный кузов грузовика.  Я не привыкла к такому, вот и расстроилась.  Жалко оставлять такое природное богатство.
    -Пусть растут.  Поехали.
    Через час мы были у гати Чёрной речки, а проехали всего десяток километров.  Спина была мокрой от напряжения, от боязни застрять в этих глубоких колеях.  Дорога была не то что плохой, а просто отвратительной, ещё хуже, чем к избушке Зиновия.  Когда подъехали к гати, то убедились, что она действительно сгнила, между брёвнами зияли огромные провалы, в которых загадочно блестела маслянистая на вид трясина, подёрнутая кое-где ряской.  Здесь было самое узкое место мохового болота и тут, когда серьёзно занимались торфоразработками, сделали гать. В топкое болото с помощью плотов вдоль дороги забили два ряда длинных дубовых свай, на них положили дубовые брёвна, на которые поперёк дороги наложили дубовый настил.  Сваи и продольные брусья находились всегда под водой и стали со временем ещё крепче (как-никак морёный дуб), а вот поперечный накат, который был то в воде, то на воздухе, сгнил почти полностью, и если бы машина провалилась, то её бы уже не достать.  Здесь трясина засасывала всё, что проваливалось в болото. Народ не даром прозвал это место Чёрной речкой.  Пешком ещё можно было пройти это болото по травяному ковру, который прогибался под весом человека, грозясь прорваться.  Но это мог сделать только человек, знающий это болото.  На машине прорваться через это бучило было невозможно.   Это была бы верная смерть.  А объезда вообще не существовало, вернее объезд был, но крюк нужно было делать не меньше ста пятидесяти километров через соседнюю область.  По бокам от гати, болото было покрыто обычной болотной растительностью, а непосредственно у гати, на поверхности, никогда ничего не было.  Чёрная поверхность болота была словно расплавленная смола, она притягивала взор, буквально манила в свою чарующую черноту.

   -Ну, что я вам говорила? Не проедем, - высказалась Олеся.
   -Да, ты права. Без новой гати не прорваться.
   -Вы что, хотите сделать новый настил?
   -А что?  Если продольные брёвна крепкие, то на них набросать новый настил это пара пустяков.  У меня с собой есть бензопила и ручная автомобильная лебёдка.  Здесь всего-то несколько метров настелить надо.
   Досконально обследовав состояние продольных брёвен, и убедившись, что они в хорошем состоянии (в них невозможно было воткнуть топор), я достал бензопилу и начал валить рядом стоящие дубы и другие деревья, стоящие возле подъездной дороги.  Перепилив их на брёвна длинной по три метра, начал таскать заготовки машиной поближе к гати, а затем с помощью Олеси и переносной автомобильной лебёдки стал укладывать на место сгнивших.  Олеся активно мне помогала.
   -Если бы мне вчера сказали о подобном, я бы не поверила, а теперь вижу, что через час мы вдвоём сделаем эту гать, которая прослужит ещё два десятка лет.  До чего силён человек.  Честно говоря, не ожидала от вас такого, впервые встречаю городского человека способного что-то сделать полезное для других.  Не зря отец показывал вам эти места, он умел разбираться в людях.  Я и поехала то с вами только из-за того, что вас знал отец, правда с ваших слов, но я склонна вам верить.  Я вроде тоже разбираюсь в людях.

    Настилая гать, я чередовал породу деревьев, взяв за основу дубовые брёвна.  Каждое второе бревно мы клали дубовое.  Закончив настил из брёвен, мы набросали на гать ещё веток, а по бокам положили целиковые стволы деревьев, которые должны были удерживать настил от расползания. Конечно, их надо было укрепить скобами, но их не было и мы начали испытывать гать без них.  В процессе работ по устройству гати мы как-то незаметно перешли в разговоре с Олесей на ты.

   Крадучись я ехал по новой гати, а Олеся следила за колёсами и командовала.  На всякий случай я ехал с открытыми дверцами, чтобы успеть выскочить в случае опасности.  Но на удивление, машина проехала без эксцессов.  Эксперимент удался, и мы счастливые оказались на другом берегу болота.  Ещё когда строили гать, мой взгляд то и дело натыкался на высокую кочку на болоте, на которой цвели сиреневые и жёлто-красные ирисы.  Это цветное пятно было так органично вписано в окружающий декор, что вызывало восхищение.  Удивляло, что они цвели не вовремя.  Что-то в природе задержало их цветение до осени, хотя это летние цветы. Глядя на эту красоту у меня родилась бредовая мысль и срубив длинный шест, я устремился к заветной кочке и зашёл на травяную поверхность болота.  Дернина, а вернее толстый слой корневищ травы, прогибались под моим весом, грозясь прорваться.  По травяной поверхности шли еле заметные волны, которые появлялись при каждом моём шаге.  Идти по этому зыбкому, колеблющемуся основанию было не из приятных ощущений.

    -Выходи немедленно, не дай бог провалишься.  Ни один водолаз не достанет. Здесь и могила будет, - крикнула мне Олеся.
    Сознание того, что под тобой кроме ненадёжных корневищ болотной травы ничего нет, а под ними одна трясина, способная поглотить, щекотало нервы, но я упрямо шёл к кочке.  Добравшись до неё, сорвал несколько ирисов и благополучно вернулся на твёрдую землю.  Обрадованная Олеся бросилась мне на шею, но потом, устыдившись этого, отскочила от меня.
    -Чего испугалась? Я же не укушу тебя. Какое дело сделали. Спасибо за помощь.  Вот прими эти цветы в знак признательности и благодарности.
    Я непроизвольно привлёк её к себе и поцеловал в щёчку.  Она зарделась, потупила глаза и неловко, как-то боком, отошла от меня, забыв взять цветы.  Надо сказать, что пока мы работали, то невольно сдружились.  Она мгновенно понимала, что надо делать и как.  Хватала топор, обрубала сучья, чикерила брёвна, когда нужно было их подтащить лебёдкой. Буквально всё она делала быстро и сноровисто, в ней чувствовалась хватка деревенской девушки, умеющей и лошадь заседлать и дров нарубить. Я смотрел на неё и улыбался.  Грязная, раскрасневшаяся, в порванном ситцевом сарафане, сквозь которое проглядывало голое тело, она лучилась счастьем, молодостью и комсомольским задором.  На неё было приятно смотреть.

    -Ещё раз спасибо тебе, Олеся! На цветы, заработала! Мне одному бы этого бы не сделать! – я передал ей букет цветов.
    -Не за что! Спасибо за цветы.  Знаешь, мне за всю жизнь никто и ни разу в жизни, не дарил цветы.
    Она подняла на меня свои чёрные, бездонные глаза и добавила:
    -А не боитесь, что мне понравятся ваши знаки внимания? Ох, держитесь тогда, я ведь лесная колдунья.  У меня это от матери, которая и сейчас порой ворожит, - сказала мне Олеся и в её взгляде проскочило не свойственное ей лукавство и кокетливость.  Эти черты поведения, как-то даже не вязались с её обликом.  Она зарылась лицом в цветы, прижимая их обеими руками.  Глаза её подозрительно заблестели, но я сделал вид, что не заметил её слёз.
    -Кто не рискует, тот не пьёт шампанского.  Давай отметим нашу победу, - ответил ей я и достал из машины бутылку, оставшуюся в машине после последнего пикника, когда ездили с друзьями по работе на природу.  Шампанское нагрелось в машине, и как только я его открыл, ударило фонтаном, благо стаканы были под рукой.
    -Ура! Мы победили! – крикнула Олеся и залпом выпила шампанское.
    -За удачное завершение гати, - я тоже выпил и предложил:
    -Поехали купаться. Здесь до озера рукой подать.
   
    Мы сели в машину и через пятнадцать минут были на Святом озере, про которое ходили легенды, что оно имеет двойное дно, первое из которых плавает. Действительно, в детстве мы иногда ловили лещей, плоских как лист бумаги, что свидетельствовало, что выплыли они с больших глубин, или были просто больными, но что действовало подтверждающим фактором легенды.  Мы остановились у места, где некогда берег был песчаным.  На наше счастье берег остался тем же.  Здесь всё было странным, рядом с топким болотом, было красивое лесное озеро с песчаным берегом, а недалеко от озера возвышался огромный холм, поросший вековыми соснами.  На этом холме воздух был как кисель, такой густой и настоянный на запахе соснового леса.  А ещё на полянках повсюду рос чабрец, запах которого был приятнее любых французских духов.  Запах сосны и чабреца был такой насыщенный, что был почти осязаем.  На вершине холма в далёкие довоенные годы была построена избушка лесника, но со временем, как только прекратились торфоразработки, кордон забросили, изба сгнила и развалилась.  Единственным напоминанием о тех временах служил старый, почерневший от времени, сруб колодца, стоящий на самой вершине холма.  И в этом тоже был парадокс этого места.  Колодец был неглубокий, водяная жила проходила почти у самой поверхности земли и это на песчаном холме.  Вода в колодце всегда была удивительно вкусной и в любое время года буквально ледяной.

   Спустившись с холма и раздевшись, я бросился в прохладную воду озера и поплыл на средину.  Оглянувшись, я увидел Олесю, которая бросилась в воду прямо в сарафане.  Саженками она поплыла ко мне.  Вдоволь наплававшись, мы вышли на берег.  Олеся тут же сняла с машинного зеркала свои интимные принадлежности и, заставив меня отвернутся, одела их, сбросив рваный сарафан, который не столько закрывал её тело, сколько давал волю воображению, показывая сквозь прорехи голое тело.  Но и то, что одела Олеся было явно не для мужских глаз.  Обыкновенный лифчик и тонкие трусики, чем-то отдалённо напоминавшие плавки.  Это была одежда, по меньшей мере, скорее для повседневной носки, а не для пляжа.  Как будто прочитав мои мысли, Олеся обратилась ко мне:
    -Сан Саныч, ты уж извини меня за эти лоскутки одежды, я же не знала, что попаду на пляж.  В чём была дома, в том и поехала с охотниками, когда они попросили их проводить на кордон.
    -Всё нормально.  Нечего красоту прятать.  Так даже интереснее.
    -Интересного, скажем прямо, мало, но вы уж простите.  У меня и в мыслях не было красоваться перед вами в нижнем белье, но так уж получилось.  Вы на меня не смотрите, а то я смущаться буду.  Я в этом наряде голой себя чувствую.  Не смотрите на меня, очень прошу.
    -Нет проблем, - я демонстративно занялся машиной, не обращая внимания на Олесю.
    -Хорошо-то как! – воскликнула Олеся и растянулась на траве, разбросав руки.

     Спустя некоторое время, закончив копаться в машине, я позвал Олесю:
    -Олеся, давай пообедаем, я проголодался.
    -Я не против этого, но мои продукты в магазине остались.
    -Продукты не проблема.  У меня все есть. Давай помогай.
    Вдвоём мы быстро собрали скатерть самобранку и пообедали, заодно допили шампанское.  Сморённые усталостью, сытным обедом и шампанским, мы незаметно задремали.  Проснулись от укусов комаров, которые полчищами вились над нами. Быстро натянув палатку, мы нырнули в неё.  Сарафан Олеси был ещё мокрым, и она оставила его на кустах тальника досыхать.
    -Ныряй в спальник, а то и здесь комары загрызут, - скомандовал я ей.
    Олеся забралась в спальник и произнесла оттуда:
    -А как же ты? Забирайтесь тоже, спальник большой, в тесноте да не в обиде, - произнесла Олеся, обращаясь ко мне, то на ты, то на вы.
    Не долго думая, а вернее вообще не думая, я тоже забрался в спальник.
    -Господи, какой ты ледяной, как будто из снега вылез.
    Ни у неё, ни у меня, в тот момент не промелькнуло даже мысли о недопустимости подобного.  За несколько часов общения мы так привыкли друг к другу, что воспринимали каждый другого, как товарища, а не представителя противоположного пола.  На меня нахлынули воспоминания, как много, много лет назад мы с Валентиной, моей первой любовью, вот также лежали в одном спальнике.  Горячее тело Олеси возбуждало, я не знал куда деть руки, они непроизвольно ложились на обнажённые плечи Олеси.  Она видно тоже осознала, что лежит почти голая в одном спальном мешке с мужчиной и на мгновенье скованно замерла, а потом сдавленным хриплым голосом спросила у меня:
    -Сан Саныч, вы извините меня, может я что-то не так делаю?  Минуту назад я чувствовала себя так комфортно с вами, а сейчас мне так неловко, будто я делаю что-то постыдное.
    -Это от того, что мы лежим вместе в этом спальном мешке.  Скажем прямо – неординарная ситуация.  Я тоже не знаю как себя вести, вот даже не знаю, куда руки деть.

    Олеся попыталась повернуться ко мне лицом и с трудом ей это удалось.  В полумраке палатки она посмотрела мне в глаза.  В её взгляде, в котором была какая-то детская непосредственность, сквозил немой вопрос и ответ на него одновременно (не виновата я, честно, ну так получилось).  Лежать вдвоём в одном спальном мешке и не касаться друг друга невозможно поэтому, то я, то Олеся непроизвольно соприкасались всеми частями тела.  В какой-то момент, когда Олеся переворачивалась на другой бок, моя рука неожиданно нечаянно коснулась груди Олеси, которая была едва прикрыта тонким лифчиком.  Олеся в этот момент напряжённо замерла, а потом решительно прижалась ко мне и положила голову на моё плечо.

   -Не знаю как ты, а я впервые в такой пикантной ситуации, прижимаюсь к незнакомому мужчине в спальном мешке.  Ещё вчера я такого даже в самом невероятном сне не могла представить, а сейчас лежу и мне это даже приятно.  Господи, что со мной происходит? – Олеся подняла голову и посмотрела мне в глаза.  Когда она поднимала голову, то нечаянно столкнулись носами.  Между нами как будто проскочил высоковольтный разряд и когда наши взгляды встретились, они многое сказали.  Каждый из нас непроизвольно потянулся губами друг к другу.  Поцелуй затянулся и мы задыхаясь отпрянули друг от друга.
   -Олеся, я сейчас сойду с ума, - прошептал я ей на ухо и при этом мои руки сжали её тело, прижимая его к себе.
   -По всем канонам жанра, я должна сопротивляться, но если честно, то мне не хочется этого делать, а наоборот - я хочу твоих ласк.  Только ласкай меня как можно нежнее.  Несколько лет назад меня изнасиловали и я боюсь как бы эти воспоминания на меня не подействовали отрицательно.

   Олеся потёрлась носом о мой подбородок и нежно прижалась всем телом.  Сжав её горячее податливое тело, я нежно поцеловал её в губы.  Она неумело мне ответила.  Это её неопытность, непосредственность поведения, безропотное желание отдаться практически незнакомому мужчине, вызвали во мне новую волну сострадания к Олесе.  Эта волна захлестнула меня и лишила желания овладеть этим доверчивым существом, почти ребёнком.  Продолжая её целовать, я нежно гладил её тело, которое неожиданно для неё самой проснулось и захотело мужской ласки.  Она быстро осваивала науку ласк. Её поцелуи с каждой минутой становились всё горячее, руки, ранее безвольные, ласкали моё тело.  Вдруг Олеся вскрикнула и на мгновенье замерла в неподвижности.  Это от моих ласк руками у неё в организме произошел эротический взрыв, первый в её юной жизни.  Помолчав несколько минут, она произнесла:
    -Теперь мне многое понятно в жизни.  За это действительно можно и умереть.  Какое блаженство я сейчас испытала, у меня никогда такого не было.  А что бы было, если бы ты сделал ЭТО (она выделила голосом слово это) по-другому.
Мы лежали не шевелясь, нежно прижавшись друг к другу.
    -Я думала, что уже никогда не смогу ласкать мужчину, ан нет, ты меня разбудил.  Дело в том, что когда несколько лет назад меня изнасиловали, я буквально с тех пор возненавидела мужчин.  И думала, что никогда не смогу кого-то ласкать или разрешу ласкать себя, не говоря уж о многом другом.  А тут вдруг, ни с того, ни с сего, как с цепи сорвалась, - заявила Олеся, нежно меня целуя.
    -Сан Саныч, ты же опытный человек, помоги мне разобраться, что со мной происходит?  Это что, любовь? Любовь с первого взгляда?  Я с тобой знакома всего несколько часов, а у меня впечатление, что я знаю тебя давным давно, что ты мне близкий человек.  Странно даже, но мне приятны твои поцелуи и ласки.

    Что я мог ей ответить.  Что она созрела, как женщина, как переспевший плод, готовый сорваться от любого сотрясения.  Что я просто волею случая оказался в нужном месте в нужное время.  Сжав её податливое тело, я нежно поцеловал её в губы.  Она ответила на мой поцелуй, а затем, радостно смеясь, выскочила из палатки.  Одевшись, я тоже выполз наружу.  Олеся, напевая что-то под нос, бегала по поляне, нежно гладя лесные цветы, а затем с громким криком бросилась в озеро.  Вдоволь наплававшись, она вышла из озера.  Стоило ей только вылезти из воды, как на неё набросились полчища комаров.  Отчаянно отмахиваясь, она вынуждена была надеть высохший сарафан и вновь повторить операцию с трусиками, сняв их и повесив на кустики.
   
    Комары кусали её голые ноги, и тогда она, призывно махнув мне рукой, бросилась в палатку.
    -Сан Саныч, айда в палатку.  На воздухе комары сожрут. Пожалей себя.
    -Мне надо выпить глоток кофе.  Сейчас заварю и приду.  Ступай, погрейся после купания.
    Я разжёг костёр, вскипятил горячей воды и заварил кофе.  Здесь на природе, аромат свежезаваренного кофе был особенно насыщенным и приятно щекотал органы обоняния.  Солнце уходило за горизонт.  Заря была кроваво-красной.  Завтра измениться погода, подумал я, глотая обжигающее кофе и глядя на рдеющий закат.
    -Ну, ты скоро?  Мне тут скучно одной.  Захвати кофе и мне, я даже в палатке ощущаю аромат твоего кофе, даже слюни глотаю.
    Налив в кружку обжигающего напитка, полез в палатку, стараясь запустить в неё как можно меньше комаров.
    -На, попей.  Только не обожгись, горячее.

    Тщательно задёрнув палатку, занялся уничтожением залетевших в неё комаров.  Покончив с комарами, разделся и забрался в спальный мешок к Олесе.  Второй раз в жизни у меня женщина в спальном мешке.  Ну тогда, когда это произошло в первый раз, я был юнцом, и мною двигала любовь, первая любовь.  А что сейчас? Что движет мною сегодня? Голый секс.  Нет, не только.  Или я лукавлю сам с собой?  Мне и хочется её и не хочется, ибо я знаю, что за этим последует.  Боль в душе, слёзы, раскаяние о содеянном поступке.  Стоит ли трогать эту святую невинность?  Даром это для неё не пройдёт, подумал я, не зная, что мне делать в этой пикантной ситуации.  Безусловно, мне хотелось ласк Олеси, но одновременно я понимал, что у нашего скоропалительного романа не может быть продолжения.  Олеся нравилась мне как женщина и будучи помоложе, я наверное сломя голову ринулся бы завоёвывать её сердце, но сейчас что-то останавливало меня.

    -Зря ты так думаешь.  Слёз не будет.  И ни о чём я жалеть не буду.  Хотя нет, буду.  Что этого не случилось раньше.  Не ломай зря голову, иди ко мне…, - заявила неожиданно Олеся и решительно прижалась ко мне.
    -Впервые встречаю такую решительную и отчаянную девушку.
    -Вот и пользуйся моментом. Не буду даже возражать, если сделаешь мне ребёнка, другого такого случая в жизни у меня не будет.  Кому я нужна, необразованная деревенская девушка, которую кое-кто считает даже лесной колдуньей и стараются обходить стороной.  Но ты не бойся, тебя не трону, но в сердце твоём поселюсь навсегда.

    Олеся привлекла меня к себе и страстно поцеловала, а затем губами стала щекотать мне мочки ушей.  По коже пробежала волна мурашек, дальше всё завертелось, как в калейдоскопе.  Сколько в ней было страсти, нерастраченной нежности.  То, что раньше её пугало и сковывало, теперь раскрепостилось, выплеснулось нежной страстью, буйством чувств.  Её непосредственность, детская наивность были так необычны, что порой ставили меня в тупик.  Желание изведать непознанное, делали её такой, по-детски наивной, какой-то незащищённой, что создавалось ощущение общения с чем-то неземным и святым, хрупким и нежным.
    -Ты извини меня, наверное, я навёрстываю упущенное счастье в юности, и одновременно хочу запастись этими эмоциями впрок.  Молчи (она приложила палец к моим губам), а то ещё ляпнешь, что-нибудь не так и испортишь мне этот праздник души и тела.  Ба, я, кажется, окончательно порвала сарафан.  Как я появлюсь в деревне? – сказала Олеся, глядя на меня своими колдовскими глазами.

    На следующий день мы, предварительно набрав в берёзовой роще белых грибов, съездили домой к Олесе.  Завезли грибы и взяли  соответствующую лесу одежду и предупредили мать о том, что она будет отсутствовать ещё полмесяца. Мать попыталась образумить Олесю, но та так глянула на мать, что та тут же замолчала и ушла в другую комнату, пытаясь скрыть слёзы.  Перед возвращением в лес, мы заехали в магазин и набрали продуктов и всего, что могло потребоваться для двоих.  Остаток отпуска пролетел в один миг.  Это были святые «Римские каникулы» для нас обоих.  Мы жили то на Святом озере, то в избушке Зиновия, которую освободили уехавшие москвичи.  Олеся научилась метко стрелять и до конца отпуска обеспечивала дичью наш непритязательный стол.  Впервые свой отпуск я проводил не один, и это меня нисколько не напрягало.  Неоднократно я пытался поговорить с Олесей о нас, но все мои попытки она пресекала в самом начале, опережая мои откровения и затыкая мне рот поцелуем или заявляя:
    -Да знаю я, что ты женат и у тебя есть дети и что ты не можешь их бросить.  Этого и не нужно делать.  Мне от тебя ничего не надо.  Не порть себе отпуск выяснениями отношений.  Единственно чего я прошу, так это побудь со мной до конца отпуска, а потом забудь, забудь навсегда, считай, что это тебе всё приснилось.
Мы часто с Олесей до поздней ночи сидели у костра.  Порой мы не разговаривали вслух.  Но это было такое молчанье, которое дороже любых слов.  Мы понимали друг друга без слов.  Стоило мне подумать о том, что неплохо бы приготовить кофе, как Олеся, будто прочитав мои мысли, вставала и шла за водой для кофе.  Или иногда я, не зная сам почему, целовал её и она тут же говорила:
    -Ты что, прочитал мои мысли?  Я так хотела, чтобы ты поцеловал меня, именно сейчас.

    Такое единение во всём порой нас обоих пугало, мы даже как-то пытались искусственно это разрушить, но у нас ничего не получалось и однажды я ей заявил:
-Что мы делаем?  Как же я буду жить дальше?  Я же сойду с ума.
На что она ответила:
    -Не переживай.  Всё будет значительно проще.  Тебя жизнь так завертит, что будет не до переживаний.  И ещё!  Эта идиллия, которая возникла между нами сейчас, не вечна.  А если говорить более откровенно, то я бы всё равно бы бросила тебя.  Не смогла бы делить тебя с обществом.  Либо ты весь, без остатка, мой в этом лесу, или мы врозь.  Но беда в том, что мой лес мал для тебя и твоих помыслов.  Поэтому я, понимая это, спокойно тебя отпускаю в свободное плаванье.

   Остаток отпуска пролетел в один миг.  Это были святое время для нас обоих.  Порой мы целыми днями ничего не делали, лежали и смотрели на облака, изредка перебрасывались ничего не значащими фразами, иногда нежно целовались.  Впервые в жизни присутствие постороннего человека во время моей охоты меня не напрягало, а наоборот дополняло, украшало, приносило высшее моральное удовлетворение.  Мы были одним организмом, единым целым.  Как будто прочитав мои мысли, Олеся однажды посмотрела на меня и сказала:
   -Знаешь, у меня странное ощущение, что я это ты, что мы одно целое.
   -То же самое творится и со мной, я даже порой говорить не могу.  Нежность к тебе захлёстывает так, что все слова кажутся такими бесцветными, что их смысл не может выразить то, что я испытываю к тебе, Олеся.
   -Ты знаешь, я как любая девушка, несмотря на то, что произошло со мной два года назад, я имею в виду изнасилование, мечтала порой о своём принце.  Но это была странная фантазия.  Он мне представлялся не из светской жизни, не на мерседесе и не в зале ресторана, а на поляне, где много луговых цветов.  А рядом озеро, заросшее цветущими кувшинками и лилиями.  И когда я привезла охотников к избушке, то первое, что меня поразило, это цветы в окошке избы.  Сердце как-то тревожно ёкнуло, а когда я увидела второй букет на крыльце, мне даже стало радостно.  В голове пронеслась мысль, что это к счастью, моему счастью.  Почему-то подумала, что в избе остановились какие-то влюблённые, приехавшие из какого-то окрестного села.  А когда на верёвке увидела, что сушиться одежда, в том числе и нижнее бельё, то появилась мысль о том, что наша заброшенная изба ожила, вернулась к своему изначальному предназначению – продолжать род человеческий.  В избе оказался ты и в этом, я тоже увидела странное предзнаменование.  Поэтому, когда вечером обстановка накалилась, я не задумываясь пошла к твоему биваку.  Я была уверена, что ты меня не обидишь.  Они-то меня обещали отвезти назад в деревню, но сразу напились, и никто не был способен вести машину.  А вот заигрывать стали, а чем это может всё обернуться, мне было известно.  Вспоминаю об этом каждый раз с таким содроганием, что просто ужас.  Как я благодарна жизни за эту случайную встречу с тобой, что ты оказался в нужное время в нужном месте.  Я за две недели испытала то, что многие за всю жизнь не испытывают.  Спасибо тебе, - выдав этот монолог, Олеся нежно меня поцеловала и, пристроившись рядом, улеглась, крепко меня обняв и положив голову мне на плечо.

   Во время всех дней, проведённых с Олесей, она ни разу не поинтересовалась моим семейным положением и ни разу не спросила, что будет с нами в будущем, словно всё знала и так.  Только иногда долго смотрела в глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли и прочитав их, успокоено целовала меня, вкладывая в поцелуй столько страсти и нежности, сколько я никогда и ни от кого не ощущал по отношению к себе.  Порой я пытался что-то рассказать о себе, о семье, но каждый раз она или прикладывала палец к моим губам, или затыкала рот поцелуем.
   -Не надо оправданий, ты ни в чём не виноват, - заявляла она, не давая мне говорить, а потом добавляла:
   -Если у тебя так на совести свербит, то рассказывай мне о бо всём, без слов, молча.  Я всё и так пойму.  Оправдывающийся мужчина – лично для меня, это оскорбление.

   Настал день моего отъезда.  Олеся оказалась верна своему обещанию и не проронила ни слезинки.  Не было и никаких просьб про встречи в будущем.  Как будто я отъезжал на полчаса, а не уезжал навсегда.
Олеся, всё это время, в момент расставания, шутила, пела песни, вела себя совершенно обычно.  Поцеловав меня на прощанье, Олеся попросила не тянуть, а быстро уехать.  Слёзы в глазах стояли у меня, но я попытался их сдержать и, махнув рукой, уехал. В последствии мне не раз приходила мысль съездить к Олесе, но я боялся этого, боялся, что могу бросить к чёртовой матери весь уклад моей жизни, схватить Олесю в охапку и увезти её навсегда в заброшенную избушку Зиновия, но не хватило духу.  Она оказалась права, её образ навсегда поселился в моём сердце.  Ничего боле светлого и святого в моей жизни не было.


    Р.S.  Теперь я очень жалею, что не съездил.  Через несколько лет после описанных событий, я оказался по воле судьбы в тех местах и совершенно случайно встретил соседа Олеси, которого знал и с кем когда-то вместе охотился.  Он поведал мне, что Олеся два года назад умерла от рака.  Невозможно описать, что творилось в моей душе в тот момент.  Мир померк.  Я целый день ездил по местам, где мы были с ней.  Избушку Зиновия, к сожалению, кто-то спалил и на том месте теперь буйствовал бурьян, да цвёли заросли Иван-чая.  Побывал я и в берёзовой роще, где она собирала грибы, и на Святом озере, где долго сидел на берегу, перебирая в памяти, всё, что с нами произошло.  Я ходил по берегу и гладил рукой луговые цветы, вспоминая, как это делала она, в тот день, когда мы с ней попали туда в первый раз.  Перед отъездом, не знаю почему, я сорвал три цветущих лилии, нашёл в машине пластиковую бутылку, налил в неё воды и поместил  туда лилии, которые надумал отвезти на могилу Олеси.  В моём мозгу почему-то ассоциировалось, что только непорочные белоснежные лилии будут уместны на могиле Олеси.  Для меня белые лилии и образ Олеси были синонимами одного и того же.  Приехав на деревенское кладбище, я долго бродил, не зная, где её могила, но кто-то, как будто меня вёл, и я обнаружил скромную мраморную дощечку, с которой на меня смотрело такое знакомое родное лицо и лукаво улыбалось.  Именно такой улыбающейся она и была в моей памяти.

    Положил на могилку две ещё живых лилии, третью, завядшую по дороге, я выбросил.  Природа сама распорядилась, что на могилу носят чётное количество цветов.  Ноги будто подкосились, и я без сил опустился на кем-то сделанную скамейку.  Слёзы бессилия от жизненной несправедливости буквально душили меня и не в силах их сдержать, я заплакал.
    Отвлёк меня тихий говор, который раздался сзади.  Ко мне приближалась слепая старуха, которую вела за руку маленькая девочка.  Они подошли ко мне и остановились рядом со мной.  Старуха потянула носом и промолвила:
    -Нездешним духом пахнет, чабрецом с холма от Святого озера, только там он растёт в нашей местности.  Долго же ты ходил по холму, коль так от обуви пахнет чабрецом.  Приехал, значит.  Ну, здравствуй.  Олеся была права, когда говорила, что ты обязательно приедешь к ней на могилу.  Просила меня обязательно тебя дождаться и передать, чтобы ты две лилии ей привёз со Святого озера.  Это как вроде пропуск будет ей на небеса.
    -Я уже это сделал.  Только что с озера приехал и лилии привёз.
    -Вишь как, на меня не понадеялась, сама тебя нашла, даже оттуда подсказала, что делать и как.  И мне сегодня привиделась и просила прийти на кладбище.  Вот и встретились, теперь могу спокойно умереть, зажилась я на этом свете, тебя ожидаючи.  Её просьбу всё хотела выполнить.  Как же она тебя любила, Господи!  Её боли дикие мучили, а она лежит и улыбается.  Спрашиваю, чего улыбается?  А она отвечает, что вспоминает, как с тобой гать строила.  Эта болезнь говорит, мне в наказание дана за счастье, что испытала с тобой.  Ей казалось, что слишком уж много счастья досталось на её долю.  Жалела очень, что не забеременела тогда.  Нет, счастья много не бывает.

    Старуха кончила говорить и повернула голову ко мне, смотря на меня незрячими глазами.  Даже в её слепых глазах сквозил вопрос, почему я не приехал к Олесе, когда она была ещё жива.  Что я мог ей ответить, когда сам не знал ответа.  Жаль, что время нельзя повернуть назад.  Всё могло бы быть по-другому, мы зря порой не доверяем своим инстинктам….
 
     С тех пор я уже никогда в тех местах не охотился, но приезжал часто, как только позволяли условия жизни.  Во время каждой поездки объезжал все места, где мы бывали с Олесей.  Перед глазами в мельчайших подробностях проносились сцены с Олесей.  Вот она гладит руками цветы на полянке, вот стягивает с себя мокрые после купанья трусики, вот вся  раскрасневшаяся, в порванном сарафане, командует, как мне ехать по новой гати.  А вот она, подплыв к лилиям, любуется их непорочной красотой и нежно гладит их взглядом.  Да, она сдержала своё обещание и навечно поселилась в моём сердце.  Господи, как коротка жизнь?  Эх….  Начать бы всё заново, с чистого листа….  Но, к сожалению, у жизни не бывает сослагательного наклонения.