Уважаемый философ

Всё, что происходит в твоей жизни, не требует доказательств. Это аксиома.
Ричард Бах


К своим пятидесяти годам он не заслужил не только отчества, но и даже имени. К нему обращались так: «Эй, ты!», или «Мужчина!», иногда – «Послушайте, вы!» Это его нисколько не унижало. Он считал так: если обращались на «ты», значит, чувствовали себя равными ему, если на «вы», - признавали его превосходство. В чём – он не уточнял. Но когда, допустим, у входа в магазин, он, остановившись у двери на секунду, глядел наверх, дожидаясь падения дождевой капли с мокрой вывески «Продукты», а его кто-то тихонько трогал за плечо и произносил: «Уважаемый, вы будете проходить?», считал, что жизнь удалась и его уважают.

В школе он был настолько тих и неприметен, не смотря на высокий рост, что даже учителя на уроках его не замечали, и часто вызывали родителей, жалуясь, что он пропускает уроки. В Литературном институте, куда поступил легко, он проучился всего три курса и был отчислен «за постоянные пропуски лекций». В армии отслужил писарем при штабе части. Вернулся с двумя чемоданами книг и астмой. Устроился работать корректором в «Литературную газету». Через четыре года был уволен по сокращению штатов. Устроился на ГПЗ в заводскую многотиражку. Дослужился до должности заместителя главного редактора. Но однажды в редакции прошёл слух, даже так – слушок, что видели его в Нижнем Новгороде, в командировке, с женой главного редактора. А он о Нижнем Новгороде знал только по старинным открыткам, доставшимся от отца. Не был он в командировке. Ни кто его не посылал. А слушок был. И уволил его главный редактор тихо.
Через месяц, а было ему уже сорок восемь, нашёл пристанище в библиотеке небольшого проектного института. Должность мелкая, тихая. Начальник, точнее - начальница – пожилая женщина, интеллигентная, в очках. И вот тут он обрёл душевное равновесие. Но не просто так. Не от высоких шкафов  с технической литературой и фолиантами по архитектуре прошлых веков. По вечерам приходила к начальнице дочь. Невысокая, худенькая, с короткой стрижкой. Тоже в очках. Пока начальница заполняла формуляры, та ходила среди шкафов, поглаживая тонкими  пальцами корешки книг. Иногда тянулась к верхней полке, доставала оттуда потёртую книжку, садилась с ней в дальнем углу библиотеки под лампу, и читала, бесшумно переворачивая страницы. Это были лучшие минуты в его жизни. Он сидел за столом и старался не пропустить ни единого движения поздней посетительницы. Однажды, доставая из шкафа какую-то книгу, дочь начальницы зацепила случайно рукавом синей кофты соседние книги. И те посыпались на пол. Мгновенно он оказался рядом. Собрал упавшие книги и поставил их на место. Она, близоруко щурясь сквозь толстые стёкла очков, поглядела на него, сказала: «Благодарю вас, вы очень любезны». И, прижимая к груди толстую книгу, пошла к любимой лампе. Но остановилась на полпути, оглянулась и добавила с улыбкой: «Извините».
Месяц после этого случая дочь начальницы не появлялась в библиотеке. А он ждал. Спросить о ней начальницу стеснялся. Да и зачем? Кто он такой? Но каждый вечер включал лампу в дальнем углу библиотеки, усаживался за свой стол, и ждал. Иногда доставал с полок те книги, что брала она. Ему казалось, что они хранят тепло её рук и близоруких глаз. От томления, скуки, да чёрт знает ещё от чего, стал писать. Записывал в толстую школьную тетрадь свои мысли. Всё, что хотел сказать. Себе самому, ей, её матери, книгам, окружавшим его, всему миру.
Через месяц она появилась. Пришла вечером с небольшим чемоданом. Стряхнула у двери снег с чёрной короткой шубки, поцеловала мать в щёку. Повесила шубку в шкаф. Прошла в дальний угол библиотеки и достала из чемодана пишущую машинку. Установила её на стол. Села к любимой лампе. И застучала по клавишам. Рабочий день давно закончился. Начальница вскоре ушла, попросив дочь сильно не задерживаться. И, пожалуй, впервые за много лет, неожиданно удостоила его своим вниманием, строго глядя от двери поверх книг средней полки: «И вы, голубчик, не засиживайтесь». И ушла.
Дочь начальницы стучала по клавишам, а он ходил между стеллажами с толстой тетрадкой в руке и что-то бормотал себе под нос. Потом подошёл к шкафу с одеждой, открыл его и погладил рукой рукав её шубки. На нём блестели капли оттаявшего снега. Она стучала по клавишам. Он решительно двинулся к ней. Остановился в метре от неё. Кашлянул от смущения. Она вздрогнула от неожиданности, отвела тонкие пальцы от клавиш и обернулась. «Вы?» - произнесла она. «Да», - сказал он и протянул ей толстую школьную тетрадь. Потом, задев стеллаж и роняя книги, добежал до вешалки, наспех накинул пальто и покинул библиотеку. Уже на улице он вспомнил о забытой на вешалке шапке. Шёл снег. Он на секунду остановился, поглядел на освещённое окно библиотеки, и побежал дальше, вдоль трамвайной линии. В том месте, где трамвайные пути сворачивали к мосту, он остановился. Он устал. Сел на остановке под крышу. Ему было жарко. Или холодно. Он не понимал. Он ждал трамвая. Чтобы уехать.
Она долго держала в руке толстую школьную тетрадь. Встала, дошла до двери. Прислушалась. За ней было тихо. Потом подошла к окну. Поглядела на улицу. Там шёл снег. В конце улицы одинокий фонарь освещал трамвайную остановку. И ей показалось, что какая-то тёмная фигура сидела под крышей остановки.
Она вернулась к столу. Села. Открыла тетрадь где-то на середине. И прочитала: «…жизнь состоит из проб и ошибок. Но мы настолько привыкли делать всегда всё правильно, что из жизни исчезает всякое приключение. И из-за своих собственных страхов мы боимся идти в новых направлениях. Однажды своё собственное поведение вдруг становится явным, отчётливым, словно под микроскопом, и ты видишь все свои ошибки…»
Она ещё раз поглядела в окно. Шёл снег. Желтел фонарь над трамвайной остановкой. Скамейка была пуста.