Не хочу быть кисою, не хочу - собакою!

 На эту печатную реплику о непечатной лексике меня сподвигла статья Оксаны Гуцалюк «Поле брани». Надо отдать должное автору: проблема, на мой взгляд, чрезвычайно актуальная. Но рассмотрена она несколько узковато и конъюнктурно – в основном, в связи с нелепым приказом Нацагентства по вопросам госслужбы, в который внесены довольно таки смешные изменения в Общие правила поведения государственного служащего. Считаю, однако, что тема заслуживает более широкого взгляда на этот противоречивый феномен общественной жизни постсоветстких стран. Может быть, даже читательской дискуссии (хотя бы в комментариях и блогах электронной версии газеты). Для начала, предлагаю свои «пять копеек» в копилку возможных дебатов.
    
     Когда в музыкальной школе на уроке сольфеджио мы, дирижируя, пели «Ты пойди, моя коровушка, домой, Ты пойди, моя бурёнушка, домой…», мне было одновременно смешно и страшно. Я на минутку представил, что бы обо мне подумали или сказали мои дворовые «кореша», услышав от меня подобные «телячьи нежности»! В нашей пацанячей компании принято было «бакланить» не только максимально грубо и агрессивно, но и преимущественно похабно. И чем большей была этажность мата, тем большими были шансы прослыть своим в доску (сегодня бы сказали «крутым», хотя такого определения в нынешнем его понимании тогда, в конце 50-х – начале 60-х годов, еще не существовало). Помнится, во время многочасовых футбольных баталий бранные выражения составляли у нас не менее 70-80 процентов лексического сопровождения игры. Нецензурные слова выполняли у нас функции всех частей речи. Но стоило девочке (не говоря уже о взрослом человеке, пусть даже мужчине) оказаться в пределах слышимости наших залихватских устных коммуникаций, как мы переходили на вполне приличный язык. Мы резко начинали «фильтровать базар» (кстати, тоже относительно недавно заимствованное у зэков и введенное в широкий оборот выражение), у нас, как бы, включалась внутренняя система опознавания «свой-чужой».  С такой системой (не виртуальной, а реальной) я сорок лет назад познакомился во время срочной службы в Московском округе противовоздушной обороны. Но я сейчас не об обеспечении безопасности страны и полетов над ней. Российская глубинка в начале 70-х годов удивила нас, призывников из Украины, почти полным отсутствием у аборигенов «комплексов» относительно сквернословия в общении между различными полами и возрастными группами. Мне, закаленному бойцу (не в плане готовности к брани, то бишь к войне, а в знании и умении использования бранной лексики), было, признаюсь, неудобно становиться свидетелем обыденного, «невинного» общения детей, порой малых, со взрослыми дядями и тетями (!) на великом и могучем русском…мате. В российских городах, правда, цензурного политеса было побольше, однако в сравнении с такими же украинскими, наоборот - гораздо меньше. Сейчас, похоже, мы не только Россию догнали, но, возможно (давно не был в России), и обогнали. Сегодня у нас матерятся не только мальчики при девочках, но и девочки - при мальчиках, и между собой, причем, часто в присутствии взрослых. «Подумаешь, - скажет кто-то, - автор стареет, начинает брюзжать, морализаторствовать. Обычное дело».
Говорят, старики в вопросах сексуальных взаимоотношений становятся большими пуристами и моралистами, потому что гормоны у них перестают играть с прежней силой. Вполне возможно. Но этот аргумент не срабатывает при его экстраполяции на сферу обсценной, т.е. непристойной, лексики. Любой старый человек (за исключением тех, кто «без ума от этого, как его… немца Альцгеймера») может выдать такую трель, что даже у курского (российского!) соловья уши в трубочку свернутся. Нет, тут, пожалуй, другое. Давайте попробуем разобраться, стоит ли матерщинка выделки, вернее, разговор о ней.
Сама по себе бранная речь – явление очень древнее. Одни ученые утверждают, что мат восходит к старинным славянским заговорам, настаивают именно на общесловянском  происхождении срамных слов, опровергают некогда ходившую в народе теорию о якобы тюркском их происхождении, другие – что мат все таки привнесли к нам татаро-монголы, третьи – что варяги. Утверждается также, что мат, мол, преимущественно мужской язык, и характерен он более для людей с низким уровнем образования. Возможно. Хотя российская, потом советская, интеллигенция  иногда демонстративно фрондировала непечатными выражениями. Например, чего только стоит анонимная поэма второй половины XIX века «Лука; Муди;щев», отчасти стилизованная под непристойные стихи Ивана Баркова и потому зачастую ему приписываемая. Кстати, в юности я переписал ее на свой магнитофон в исполнении выдающихся российских актеров и в музыкальном сопровождении лучших образцов отечественной оперной классики. Настоящее произведение обсценного искусства! Даже Анна Ахматова, по утверждениям людей ее близкого круга, нередко грешила сквернословием, «не ведая стыда». «Мы же филологи!» – поясняла она Фаине Раневской свою толерантность к чужой и своей матерщине. Лично в мою память врезалось, как часто и непринужденно инкрустировал свою речь матерными словами Кобзон, когда в 1978 году я от обкома комсомола занимался организацией его концертов в Кировоградской области. Однажды после концертов в пгт. Петрово районный политбомонд организовал ужин для заезжих звезд. Иосиф Давидович, «откушав» пару-тройку рюмок, в присутствии певицы Людмилы Сенчиной начал выдавать такие скабрезные анекдоты без каких-либо смягчающих эвфемизмов и купюр, что местные партийные, советские и комсомольские деятели поначалу не знали, куда глаза девать. Глянули на реакцию Первого (секретаря райкома КПУ) - поняли, что можно проглотить и расслабиться, и с официоза перейти к неформальному общению с простыми советскими знаменитостями. Мол, хоть и столичные штучки, а щек не надувают, от народа, как некоторые много о себе думающие, не отрываются. К тому же, земляки. Это по-нашенски!
Но подобные языковые вольности в интеллигентствующих кругах тогда были скорее исключением из правила. Приличия, в основном, старались соблюдать. После распада Союза пришла долгожданная свобода слова, которая, неожиданно, стала у нас перерастать в свободу матерного слова. С годами этот ползучий процесс, похоже, набрал немалую скорость. Человеку, не желающему опускаться до уровня даже пассивного соучастника срамных коммуникаций,  все труднее увертываться от выслушивания чужой матерщины, которая ставит его в неудобное, порой, очень унизительное положение. Мне, например, в свое время пришлось отказаться от совместного с дочерью-подростком посещения футбольных матчей. Попробуй-ка усовестить сидящих вокруг болельщиков, изрыгающих грязную похабщину по поводу происходящего на футбольном поле. Нам обоим было ужасно неловко и стыдно. «А ты не садись с дочкой/матерью/женой/подругой смотреть футбол на стадионе!», - скажут иные. А в общественный транспорт с ними садиться можно? Одна знакомая рассказывала мне о своей недавней поездке в маршрутке. Двое амбалов-акселератов, игнорируя остальных пассажиров, среди которых были матери с детьми, старухи и прочий  хилый народец, неустанно, громко и грязно матерились на протяжении всей поездки. Никто, в том числе водитель, не сделал им замечания. В лучшем случае (?), боялись. В худшем - сочли матерщину терпимой. Вероятней всего – и то, и другое. Сегодня на переменах многие школьные учителя и вузовские преподаватели порой делают вид, что не слышат в коридорах мата из уст своих воспитанников. Если на все реагировать – здоровья не хватит: настолько массовым становится данное явление.
Формально, его, вроде бы начали замечать. Взять, например, вышеупомянутый приказ, в котором, в частности, чиновникам предписывается «…избегать нецензурной лексики…».
Диву даешься, зачем плодить подобные узковедомственные циркуляры, когда в Кодексе Украины об административных нарушениях давно существует
«Статья 173. Мелкое хулиганство», в которой к данному правонарушению отнесена также  нецензурная брань в общественных местах. Она (статья), между прочим, «влечет наложение штрафа от трех до семи необлагаемых минимумов доходов граждан или общественные работы на срок от сорока до шестидесяти часов, или исправительные работы на срок от одного до двух месяцев с отчислением двадцати процентов заработка, или административный арест сроком до пятнадцати суток.
Кстати, совсем недавно, 24 октября с.г. в Госдуму внесли законопроекты, предусматривающие штраф до 200 тыс. рублей за нецензурную брань в СМИ (в настоящее время установлена административная ответственность лишь за использование нецензурной брани в общественных местах).
Да если бы хоть эти статьи в обеих странах администрировались строго и неукоснительно, то и в украинский, и в  российский бюджеты полились бы такие финансовые потоки, что всякие доходы от нефти, газа, всевозможных налогов и акцизов показались бы карманными деньгами. 
Но на постсоветском пространстве уже привыкли к неисполнению законов. У нас в Украине пример в этом подают сами законодатели (голосование чужими карточками и т.п.). Эка невидаль! Если тему пофигизма в контексте содержания и исполнения наших законов развивать и далее, то не хватит никакой газетной площади. Даже если сузить тему до площадной брани. Поэтому я бы хотел вкратце остановиться всего лишь на культурном, моральном, этическом и эстетическом аспектах проблемы. Все эти грани гуманной сущности человека (уж извините за определенную тавтологичность подобного  словосочетания) связаны с системой множественных табу. Без запретов и ограничений (внешних и внутренних) не может быть не только культурного и морального человека, и человека вообще. Без ограничений и самоограничений человек мало чем отличается от животного, скатывается до состояния скота.
Быть хочу я кисою,
Быть хочу собакою:
Где хочу – пописаю,
Где хочу – покакаю…
В этом не совсем детском стишке как раз и передается нехитрая сущность животного. Мат, по большей своей части, есть всего лишь словесным аналогом срамных мест и действий (как, например, секс по телефону). У одного украинского историка я прочел описания быта древних славян (уверен, что их можно отнести и к другим народам). Если домашний скот, например, отправлял свои физиологические потребности тут же, то скотоводы для этого отходили от кибиток на очень малое расстояние, совершая всё практически на виду у соплеменников. То есть люди в те времена недалеко отошли от скотов, причем, не только фигурально, но и буквально - на какой-то десяток-другой метров. Пройдя длительный исторический путь от голого (во всех смыслах слова) бесстыдства до утонченной куртуазности и изысканности манер, мы норовим стать на путь возврата к нравственным пещерам. Я не идеалист, и уверен, что мат всегда был, есть и будет, выполняя, подчас, даже какие-то общественно полезные функции, обогащая лексический потенциал любого языка. Однако, когда он выходит из-под контроля - за рамки, отведенные ему в развитом обществе, когда «благодаря» обсценной лексике ломаются перегородки цивилизованного диалога между полами и поколениями и тем самым наносится существенный урон морали, культуре, этике и эстетике, тогда эрозии и распаду подвергаются фундаментальные ценности человеческой жизни: стыд, совесть, честь, достоинство, уважение к женщине, матери, старикам и детям.   
Кошатники и особенно собачники со стажем утверждают, что чувство стыда присуще даже этим «нашим братьям меньшим». Нашкодившая собака часто подползает к хозяину в  глубоком приседе, поджав уши с невинной миной на морде. Кот, справивший нужду в неположенном месте или подзакусивший цветком из цветочного горшка, ходит заметно пришибленным, не желающим играть, а после обнаружения «шкоды» начинает пресмыкаться перед хозяйкой. Вероятно, это и можно назвать стыдом, но стыд человеческий представляется нам стыдом более высокого порядка, до которого животным подняться не дано. Человек отличается от животного наличием языка, а матерный язык способен опустить человека до уровня животного. Такой вот парадоксальный афоризм у меня получился. Но гораздо лучше об этом сказано у   Владимира Соловьёва. Этот философ, богослов и поэт, стоявший у истоков русского «духовного возрождения» начала XX века,  впервые указал на то, что чувство стыда не есть только отличительный признак, выделяющий человека из прочего животного мира, но что здесь сам человек выделяет себя из всей материальной природы. Стыдясь своих природных влечений и функций собственного организма, человек тем самым показывает, что он — не только природное существо, а нечто высшее. Чувством стыда определяется этическое отношение к материальной природе. Человек стыдится её в себе или, точнее, стыдится своего подчинения ей и тем самым признаёт относительно её свою внутреннюю самостоятельность и высшее достоинство, в силу чего он должен обладать, а не быть обладаемым ею.
Нынешнее «раскрепощение языка» существенно расчеловечивает современного гомо сапиенс. От гомо севетикуса толком не отошли, а к гомо матерщиникус подошли вплотную. Уже остро чувствуем его затхлое дыхание, как миазмы из мусорного контейнера. Однажды, совершая с супругой вечерний моцион, мы обратили внимание на приближающуюся пару подростков. Девушка бережно несла пред собой розу. Пара явно и колорито выделялась на фоне прочих прохожих, можно было залюбоваться доморощенными Ромео и Джульеттой. Когда мы поравнялись, то услышали от внешне ангелоподобных деток такую грязную матерщину, что буквально оторопели от их непринужденного диалога. Стало сомнительным, что Он когда-нибудь сочинит свои или хотя бы прочтет Ей чужие стихи ;,; la.. «Я встретил Вас и всё былое..», ну, разве что «Я встретил вас – и всё!». Более того, юнцы беззастенчиво буднично матерились при нас, посторонних, годящихся им в родители и даже в дедушки-бабушки. И такое происходит сегодня сплошь и рядом. Уже никто никого не стесняется, не возмущается. Одни словесно испражняются, другие нравственно утираются. И все делают вид, что ничего необычного не происходит. Нормальный ход! Но где же тот капитан, который сначала даст команду «Стоп, машина!», а потом и – «Задний ход!». Может, капитан милиции, назубок знающий упомянутую 173-ю статью? Вряд ли. Милиционеры, и ниже, и выше капитана по званию и занимаемым должностям сегодня сами порой матерятся на людях покруче отъявленных уголовников. Что касается капитанов нашего державного корабля, то мы тоже уже наслышались такого, что хоть святых выноси. Например, во ВРУ возвращается отпетый матерщинник Александр Волков, которому, судя по новоизбранному составу парламента, будет с кем и о чем поговорить матом. А чего только стоят пленки майора Мельниченко, на которых Леонид Кучма через слово ругается матом, как сапожник. Президент, однако!.. Поэтому, если мы будем надеяться и уповать только на внешние институциональные факторы и административные меры, то толку и результата не будет, хотя отказываться от них – тоже анархическая блажь. Внешнее воздействие должно сочетаться с нашим внутренним желанием выбраться из той помойной ямы, куда мы потихоньку сползли и, похоже, не собираемся выбираться, неся огромные культурно-нравственные потери в аръергардных боях с наступающим противником – матом.
Может, процессы оскотинивания людей и их духовно-нравственного возрождения цикличны? Может, оттолкнувшись от дна бесстыдства, бескультурья и бесчестия, мы через определенное время снова вскарабкаемся на вершины изысканного политеса и повсеместной изящной словесности?  Что ж, дай-то, Боже! Не буду огорчаться, если через некоторое время обо мне вспомнят как о банальном паникере и резонере. Время покажет. Главное, что лично для себя я выбор сделал – максимально избавиться от употребления нецензурной лексики, и в меру своих сил и возможностей наставлять на этот путь других, потому что без других у каждого из нас в этом деле ничего не получится.
С уважением,
бывший матерщинник Борис Ревчун.

Ноябрь 2012 г.