Коллективизация

СТАЛИН И ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Если кому-то кажется, что ситуация в традиционном русском сельском хозяйстве допускала простые и ясные решения, ему стоит перечесть «Анну Каренину». Вопреки устоявшимся представлениям, этот роман вовсе не исчерпывается рассказом о великосветской даме, бросившейся под поезд. Да простит мне читатель столь пространный каламбур, но львиная доля текста Льва Толстого повествует о хозяйственных проблемах помещика Левина. Разумеется, Левин является аватаром писателя во всем, что касается рассуждений о сельском хозяйстве — помимо сублимации несбывшейся мечты об удачной женитьбе. Будучи весьма толковым помещиком, Толстой щедро делился с читателями своими выводами о непроизводительности традиционного труда, о неспособности и нежелании крестьян работать в господских «агрофирмах», об их незаинтересованности в повышении товарности и производительности труда и т.д. Он настойчиво обращал внимание на коренное отличие русской деревни, ориентированной на патриархальное натуральное хозяйство от европейской, к тому временем уже насквозь проникнутой духом капиталистического предпринимательства. И делал парадоксальный вывод: надо строить что-то свое, как в Европе у нас не получится, нужно «приноровляться» к русскому работнику, в корне иному, чем европейский фермер или батрак.

Интересно, читал ли Толстого товарищ Сталин, знал ли он о мучительных рассуждениях Константина Левина по крестьянскому вопросу? Скорее всего — да. Старый большевик Иван Голубев, товарищ Сталина по его солчевыгодской ссылке в 1910 году, вспоминал, что его приятель был внимательным читателем и даже восторженным поклонником Льва Толстого. Многочисленные пометки на полях романа «Воскресение», сделанные Сталиным в 1935 году, свидетельствуют о его уважительном отношении к Толстому-публицисту при весьма скептической оценке Толстого-морализатора. Но, конечно, как бы Сталин ни уважал мнение великого русского писателя, оно могло лишь придать ту или иную окраску его мыслям, в то время как их направление формировалось объективной исторической обстановкой. И потому очень интересно проследить эволюцию советского вождя по крестьянскому вопросу: от вполне сознательного сторонника умеренного, почти толстовского НЭПа и многоукладности, до человека, проведшего «раскулачивание» с жестокостью, превзойденной разве что кампучийским диктатором Пол-Потом.

Почему случилось это грандиозное насилие над миллионами людских судеб, какие объективные и субъективные причины привели к нему? Вот главный вопрос, на который мы попробуем ответить.

ОБМЕЛЬЧАНИЕ

Самая глубокая причина заключается в том, что упомянутые Толстым проблемы русского крестьянства революция не только не решила, но даже усугубила. С промышленностью все было гораздо легче. Как уже упоминалось в предыдущей части, крупное промышленное производство перешло в ведение государства и стало работать по государственным планам, поначалу — грамотно составленным, с привлечением хороших, умных специалистов. По сути, в лице государства фабрики и заводы получили менеджера, на первых порах – весьма вдумчивого и заинтересованного в результате. Благодаря энтузиазму первых послереволюционных лет развернулись крупные инфраструктурные проекты: ГОЭЛРО (план электрификации страны) и Турксиб (стратегическая железная дорога). В этой части большевики исправно исполняли исторический заказ на модернизацию России.

Но что касается сельского хозяйства, тут большевики оказались заложниками собственного популистского лозунга «Земля — крестьянам», не выполнить который было политически невозможно. Этот лозунг стал залогом победы в гражданской войне, одержанной массовой Красной Армией, составленной из крестьян-середняков. С этими «наемниками пролетарской революции» следовало честно расплатиться из военной добычи — земель, ранее принадлежавших помещикам и капиталистам, что и было сделано почти без оговорок. Но историческая задача революции, модернизация России от этого компромисса серьезно пострадала, поскольку привела к уничтожению крупных аграрных комплексов, известная доля которых являлась обязательным условием прогресса сельского хозяйства во всем мире. Мелкие фермеры — это хорошо, но, во-первых, средний русский крестьянин по своей производительности сильно не дотягивал даже до мелкого европейского фермера, а во-вторых, мелкий фермер не потянет ни промышленную птицефабрику, ни посадку технических культур, ни серьезную механизацию. По сути, русское крестьянство после революции стало способно худо-бедно прокормить самое себя и никого больше.

Смотря правде в глаза, следовало признать, что положение дел в сельском хозяйстве настоятельно требовало еще одной революции. Конечно, если оставить все на самотек, рано или поздно крестьянство расслоилось бы на бедных и богатых, в деревню пришел бы городской капитал, мелкие крестьяне разорились бы, частью составили деревенский пролетариат (батраков), частью бомжевали бы по городам и умирали от голода — все именно так и происходило в капиталистических странах. Природа устроена разумно, слабые умирают, сильные выживают и не испытывают по умершим ни малейшей ностальгии. Но в условиях советской России, страны, обремененной сложным комплексом амбиций, отсталости, климата и социального эксперимента, эволюционный путь представлялся заведомо невозможным. Надо было что-то решительно менять, но что, и как? При мысли о стомиллионной косной крестьянской массе у любого реформатора опускались руки — ибо издержки коренного преобразования сельской жизни обещали быть колоссальными.

Марксизм видел решение аграрного вопроса в создании мощной прослойки деревенского пролетариата, иными словами — государственных батраков, работающих «за зарплату» в механизированных, устроенных по последнему слову техники, агрофирмах. Но пролетарий — это лицо, лишенное частной собственности, которая была у каждого, даже самого бедного крестьянина, хотя бы в виде земельного надела. Чтобы обеспечить необходимое количество работников, требовалось серьезно обидеть уже не сотни тысяч лиц, принадлежавших к классам «эксплуататоров»; тут предстояло вторгнуться в частную жизнь и лишить собственных средств производства примерно 75% населения страны, обобществив 25 млн. крестьянских хозяйств. К такому грандиозному по масштабам предприятию были готовы далеко не все большевики, и по данному вопросу завязалась ожесточенная внутрипартийная дискуссия.

НОЖНИЦЫ ЦЕН

Между тем ситуация с продовольственным обеспечением растущего городского населения стала приобретать ярко выраженные кризисные черты. Конечно, несколько лет стабильности и «новой экономической политики» принесли свои плоды, и к середине 1920-х производство хлеба наконец-то достигло довоенного. Однако крестьянское производство в целом оставалось натуральным, с производительностью труда, достаточной лишь для собственного прокорма. Грубо говоря, весь рост производства продуктов уходил в крестьянские желудки, которые только-только начали насыщаться досыта. На продажу выставлялось не более 10-20% урожая. Низкая производительность труда, низкая товарность, особенно в бедняцких хозяйствах, выводили нетерпеливых модернизаторов страны из себя. Ведь что такое низкая товарность: это, прежде всего, недостаток продовольствия в городах. А современная экономика требовала крупной доли городского населения. Между тем в России простым людям было выгоднее оставаться в сытых деревнях, при своем натуральном хозяйстве, чем бросать все и ехать в город, подвергаясь опасности банально умереть там от голода.

Как это ни прискорбно, но выход из ситуации вырисовывался один-единственный: следовало изобрести какой-то способ давления на крестьянство, позволяющий «выколотить» из деревень как можно больше продовольствия, даже в ущерб сытости самих крестьян. События гражданской войны показали колоссальные издержки прямого метода воздействия, т.н. «продразверстки», когда пролукты у крестьян попросту отбирались силой. На смену ей в 1920-е годы пришли «ножницы цен», смысл которых И.В. Сталин озвучивал с подкупающей искренностью и прямотой, буквально отнимая хлеб у своих будущих «разоблачителей»: «Речь идет там о том, что, кроме обычных налогов, прямых и косвенных, которые платит крестьянство государству, оно дает еще некий сверхналог в виде переплат на промтовары и в виде недополучек по линии цен на сельскохозяйственные продукты. Верно ли, что этот сверхналог, уплачиваемый крестьянством, существует на деле? Да, верно. Как он называется у нас иначе? Он называется у нас иначе «ножницами», «перекачкой» средств из сельского хозяйства в промышленность на предмет быстрого развития нашей индустрии» (Из речи И.В. Сталина на пленуме ЦК в апреле 1929 года)

В одном из писем Демьяну Бедному Сталин высказался еще более определенно: «Так вот, этот сверхналог, получаемый в результате “ножниц”, и оставляет «нечто вроде дани». Не дань, а «нечто вроде дани». Это есть «нечто вроде дани» за нашу отсталость. Этот сверхналог нужен для того, чтобы двинуть вперед развитие индустрии и покончить с нашей отсталостью»

Такой более-менее «рыночный» способ перекачки средств показал свою относительную эффективность и стал одним из столпов НЭПа — «новой экономической политики», допускавшей частную инициативу при наличии весьма жесткого, налогового давления со стороны государства — прямого и косвенного. Тем не менее, как и всякий инструмент непрямого воздействия, «ножницы цен» не позволяли организовать «экспроприацию излишков» в той мере, которая казалась необходимой некоторым горячим головам, недовольным темпами развития страны. Они считали необходимым обобществить крестьянские хозяйства в крупные социалистические предприятия, превратить крестьян в сельхозрабочих, обучить их обслуживанию современной техники, ввести прогрессивные формы земледелия и животноводства. Такие предприятия работали бы по государственным планам, что позволяло бы, в свою очередь, четко планировать развитие тяжелой промышленности. Возможность накормить достаточное количество заводских рабочих вполне резонно считалось ключевым, базовым условием индустриализации.

Около 1926 года сторонники жесткой коллективизации сгруппировались вокруг Троцкого, а сторонники продолжения прежней политики — вокруг Бухарина. Поклонник Льва Толстого товарищ Сталин в тот момент поддерживал Бухарина. Принято считать, из тактических соображений, — но, как мне кажется, это очень упрощенный подход. Реальных оснований отрицать его изначально-умеренную позицию по крестьянскому вопросу нет; во всех своих выступлениях Сталин был весьма последователен и поддерживал Бухарина, не уставая повторять: «мы не можем … согласиться с теми товарищами, которые то и дело требуют усиления нажима на крестьянство» (Доклад активу ленинградской организации о работе пленума ЦК BKП(б) 13 апреля 1926 г.)

Такое поведение вполне согласуется и с репутацией Сталина, как политика, гениально понимавшего пределы возможного. Мечты троцкистов о сверхиндустриализации, поголовной коллективизации и мировой революции и откровенно выходили за эти пределы. Однако в скором будущем именно Сталину пришлось воплотить в жизнь часть сверхреволюционных планов троцкистов — именно в части индустриализации и коллективизации, причем сделано все было с присущей ему жесткостью и непреклонностью. Прежде чем давать этому парадоксу какую-то оценку, следует разобраться: что же могло объективно послужить причиной столь резкой смены образа мыслей?

Среди историков-разоблачителей 1990-х годов было принято объяснять все коллизии советской истории первородным грехом большевизма и перипетиями внутрипартийной борьбы, совершенно исключая из рассмотрения объективные факторы, в том числе и внешнеполитические. Однако в случае коллективизации именно внешние факторы, по-видимому, сыграли решающую роль. В поисках непосредственных причина нам придется покинуть Россию и рассмотреть ситуацию в трех соседних странах: Китае, Польше и Германии.

ВОЕННАЯ ТРЕВОГА 1927

С 1925 года в Китае шла открытая гражданская война, в которой СССР принимал весьма активное участие. Сталин, как большой специалист по национальному вопросу, курировал китайское направление внешней политики и сразу же сделал ставку на Чан Кайши, талантливого генерала, успешного командира революционной армии, объединявшей отряды мелкобуржуазных партий и коммунистов. Рационалист Сталин не видел необходимости коммунистической революции в Китае, полагая достаточным иметь в советском «подбрюшье» дружественное многоукладное государство с сильным левым компонентом. Однако гиперреволюционная группировка Зиновьева-Троцкого настояла на активной поддержке китайских коммунистов. В итоге, в охваченную гражданской войной Поднебесную потянулись эшелоны вооружения и боеприпасов, советские летчики и военные пециалисты. Ходит байка (видимо, ложная), что наши военные, вернувшись в СССР, много способствовали распространению китайской привычки показывать большой палец в знак успешного завершения дела. Ну, что ж: дело и впрямь было сделано, к 1950 году китайские коммунисты победили. Однако на пути к победе случались и поражения; в частности, 1927 год продемонстрировал советскому руководству отнюдь не победно вздетый большой палец, а затейливо сложенный кукиш, ибо в тот год почти все достижения советских стратегов оказались перечеркнуты, и «китайскую» политику пришлось коренным образом пересмотреть.

В апреле 1927 году, добившись значительных успехов в гражданской войне с «милитаристами», Чан Кайши внезапно устроил своим союзникам-коммунистам т.н. «Шанхайскую резню», в которой погибло около 5000 человек — костяк Коммунистической Партии Китая (КПК). Это был жестокий удар, в том числе по интересам СССР, шансы которого получить союзника в лице толерантного к коммунистам либерального Китая резко уменьшились. Ситуация ухудшилась тем, что, отказавшись столь брутальным способом от советской помощи, коварный Чан Кайши начал переговоры с Англией и США, надеясь опереться на них в борьбе со внезапно возникшей японской угрозой — там, на волне экономического кризиса, спровоцированного землетрясением 1923 года, к власти пришли милитаристы, которые сразу же спровоцировали вооруженный конфликт в Манчжурии.

Авторитет Сталина, ранее не скрывавшего симпатий к Чан Кайши, серьезно пострадал. Троцкий, хотя и терял уже в тот момент влияние, тем не менее, не смог удержаться от язвительной статьи, бичевавшей близорукую политику Сталина, доверившегося китайскому оппортунисту. А для самого Сталина предательство Чан Кайши стало далеко идущим уроком об опасности союза с мелкой буржуазией и о возможности удара в спину с ее стороны. Это вывод сыграл потом трагическую роль в судьбе кулаков и стал одной из причиной расширения «Большого террора» в 1937 году.

СССР и раньше испытывал серьезные опасения в виду военной активности Японии на Дальнем Востоке, а теперь к ним прибавилась еще и угроза военной интервенции со стороны Китая при поддержке европейских держав. Объект возможной агрессии был очевиден: по территории Китая проходила важная в стратегическом отношении железная дорога — КВЖД, построенная Россией еще до революции и с 1924 года находившаяся в совместном управлении СССР и Китая. Таким образом, на Дальнем Востоке, в самом уязвимом регионе России, неожиданно завязался узел напряженности, чреватый неприятным и неудобным конфликтом наподобие русско-японской войны 1904-05 гг.

Перспектива втягивания в военные действия на дальних рубежах была неприятной, но не смертельно опасной. Однако китайские дела вскоре аукнулись и в Европе. В Англии в тот момент правительство лейбористов, лояльных к СССР, сменилось свирепыми консерваторами, крайне недовольными внешнеполитической активностью докучливого государства «рабочих и крестьян». В феврале англичане, возмущенные тайным советским вмешательством в китайский конфликт, направили ноту протеста, а в мае, вскоре после переворота Чан Кайши, английская полиция произвела внезапный обыск в советском полпредстве в Лондоне и обнаружила документы, недвусмысленно подтверждающие факты такого вмешательства. Это было сочтено грубым вторжением в зону интересов Великобритании, и 27 мая английское правительство объявило о разрыве торговых и дипломатических отношений с СССР.
Но этим «европейские» неприятности 1927 году не ограничивались. К тому моменту уже полностью оформился комплекс противоречий с Польшей, в которой год назад произошел военный переворот в пользу очень враждебно настроенных к СССР сил. Немного к истории вопроса. До Первой мировой войны Польши не существовало, ее территория была разделена между Австрией, Германией и Россией. Т.к. все три державы оказались, в итоге, побежденными, Польша получила возможность «воскреснуть», впервые с конца XVIII века. Во главе государства стал Юзеф Пилсудский — старый боевик, несгибаемый борец за независимость Польши, сумевший разгромить советскую армию под руководством все того же Тухачевского и оградить свою страну от советизации по типу Украины и Белоруссии. Однако этой, условно «положительной» характеристикой деятельность Пилсудского не исчерпывается. Будучи страстным защитником национальной независимости Польши, Пилсудский в то же время мечтал о создании обширной конфедерации народов во главе с Польшей, т.е., грубо говоря, о польской империи, в «подчинении» которой оказались бы украинцы, белорусы, литовцы. Уставшие от войн поляки не одобрили эти планы, и к 1923 году Пилсудский потерял все свои государственные посты и был вынужден уйти из политики. Однако новая, относительно умеренная власть, еще быстрее потеряла популярность на фоне послевоенной бедности и неустройства. Вокруг Пилсудского сгруппировались те же силы, что и вокруг Гитлера в Германии — ветераны войны, националистическая интеллигенция, разорившаяся мелкая буржуазия, разочаровавшиеся в коммунизме левые. Это позволило ему совершить в мае 1926 года военный переворот и вновь прийти к власти, на сей раз получив гораздо больше возможностей для реализации амбициозных планов. Активность Пилсудского по созданию т.н. «Междуморья», т.е. антирусского союза государств от Балтики до Черного моря, автоматически заносила его в число злейших врагов СССР.
Напомним, что в Германии попытка аналогичного переворота во главе с фельдмаршалом Людендорфом и Гитлером произошла тремя годами раньше, но не удалась. Некоторые историки называют режим, установленный Пилсудским, «псевдофашизмом», и это очень удачное название. Действительно, новый польский диктатор формулировал очень устрашающие заявления, вел себя опереточно-агрессивно, но на деле его внешняя политика была относительно слаба и противоречива, а внутренняя — застойна, несмотря на свою показную брутальность и репрессивность. Но то, что ясно нынешним историкам, не было очевидно ни в 1926, ни многими годами позднее. Приход к власти Пилсудского вызвал в СССР серьезную напряженность, уровень которой возрастал вплоть до 1932 года. Путаник Зиновьев, толком не разобравшись, приветствовал переворот Пилсудского как «антифашистский», но был немедленно одернут Сталиным (см. письмо Сталина Молотову от 03.06.1926), который немедленно узрел националистическую подоплеку нового режима и начал просчитывать, как перемены в Польше могут сказаться на положении Белоруссии и Украины. Сталин ориентировался, помимо прочего, на аналитические письма Дзержинского, который знал Пилсудского лично и не строил иллюзий по поводу его миролюбия. Ввиду глубокой озабоченности польским вопросом, Тухачевский обобщил сумму подозрений в своей фундаментальной работе «Будущая война», оконченной в 1928 году и ставшей основой военного планирования на первую пятилетку. По сценарию Тухачевского, войну могла начать «коалиция лимитрофов» с составе Польши, Румынии и Прибалтийских стран. Целью войны предполагалось отторжение Белоруссии и Украины от СССР, способом — глубокое вторжение на юге страны в направлении на Харьков, далее — Сталинград и Баку (довольное точное предвидение направления немецких операций 1942 года). Война, по мнению, Тухачевского, будет вестись поначалу при технической, а с определенного этапа — военной помощи Франции и Англии. Оценка военных приготовлений Польши и Румынии давала срок готовности противника к войне примерно к 1932 году; таким образом, у СССР имелось пять лет на подготовку. Нетрудно увидеть в этих пяти годах нашу т.н. Первую пятилетку: время взрывной индустриализации и коллективизации.

Польско-румынская угроза становилась по-настоящему реальной только при наличии возможности оказания прямой помощи этим странам со стороны Франции. И у низ имелись все основания на нее рассчитывать. Например, в том же 1926 году Франция поставила Пилсудскому 500 танков «Рено», в то время как вооруженные силы СССР располагали всего 90 машинами аналогичных типов. К счастью, в случае масштабного конфликта возможность помощи Польши со стороны Франции ставилась в зависимость от Германии, географически разделявшей эти страны, и вот тут советская дипломатия имела серьезный козырь. В 1922 году СССР заключила с Германией целую серию договоренностей о сотрудничестве во самых разных сферах, известную как Раппальский договор. Среди прочих было и соглашение о запрещении прохода французских войск на помощь Польше в случае конфликта с СССР. Заключив этот договор, СССР чувствовал себя за Германией, как за каменной стеной, будучи уверенной в невозможности каких-либо соглашений между ней и ее злейшим врагом - Францией. Однако и эта оборонительная позиция в 1927 году показала свою ненадежность.

7 июня на варшавском вокзале монархист Коверда застрелил советского посла Войкова, активного соучастника расстрела царской семьи. СССР отреагировал очень жестко: в ответ расстреляли 20 русских аристократов, сидевших в советских тюрьмах. По дипломатическим каналам в Варшаву была направлена нота столь свирепого содержания, что перепуганные поляки обратились к своей покровительнице — Франции, за помощью в отражении возможной советской агрессии. Как видим, настороженность была обоюдной, поляки тоже боялись СССР; Пилсудский настолько опасался мнимой советской мощи, что намеревался привести в действие свои экспансионистские планы только при возникновении внутренних волнений на Украине. Французы отнеслись к несколько преувеличенной польской мольбе о помощи со всем вниманием, ибо давно изыскивали средства давления на СССР, и начали громогласные консультации с Германией о возможном пропуске через ее территорию войск в помощь Польше. И немцы неожиданно согласились! Веймарское правительство потихоньку приходило к идее о прекращении конфронтации с Францией и решило сделать дружественный шаг навстречу — за счет СССР, разумеется, сотрудничество с которым к тому времени уже признавалось не столь выгодным.
Совокупность всех этих событий впоследствии получила название «военной тревоги 1927 года». О ней сейчас редко вспоминают — ничего ведь не случилось, все тогда разошлись мирно. Однако именно «военная тревога» стала поворотным пунктом, с которого развитие СССР пошло по пути милитаризации, подчинившей себе все остальные нужды государства. Именно в 1927 году начались похороны великого эксперимента построения «социализма с человеческим лицом» и на смену ему пришла лихорадочная подготовка к оборонительной войне — сначала против ближайших соседей, а потом — против коалиции сильнейших государств мира.

ХЛЕБНАЯ СТАЧКА

Населению «военную тревогу» подали как ожидание почти неминуемой агрессии — с воспитательной и проверочной целью. На самом деле войны не ожидали ранее 1932 года, но, даже имея пять лет на подготовку, надо было с чего то начать. И вот, летом и осенью 1927 году Правительство СССР предприняло ряд шагов для проверки боеспособности вооруженных сил и готовности страны к войне. Результаты оказались обескураживающими. Выяснилось, что по числу боеспособных дивизий советская армия уступала даже совокупным силам стран-лимитрофов, т.е. Польши, Румынии и прибалтийских государств. Анализ возможностей промышленности показал, что советские заводы способны обеспечить потребность вооруженных сил по снарядам — лишь на треть, а по патронам и того меньше — на одну десятую часть от необходимого. Красная Армия уступала лимитрофам также по количеству и качеству техники.

Но хуже всего дело обстояло с продовольствием. В качестве одной из псевдо-кризисных мер правительство увеличило налог на кулацкие хозяйства и снизило закупочные цены на хлеб. Неожиданные последствия этих вполне логичных якобы предвоенных действий напугали руководство страны гораздо сильней, чем виртуальная угроза китайского или польского вторжения. Кулаки, люди тертые и опытные, накопили за несколько лет стабильности денежные запасы и решили не поставлять зерно на рынок, пока правительство не одумается и вновь не поднимет цены. Население чутко отреагировало на «хлебную стачку» и тут же смело с прилавков всю муку, сахар, соль, спички, привычно изготовившись ждать начала войны. В специфических российских условиях 1927 года «невидимая рука рынка», столь превозносимая сторонниками либеральной экономики, недвусмысленно обещала обратиться в костлявую руку голода. Анастас Микоян в выступлении на XV съезде партии охарактеризовал назвал сложившуюся ситуацию «экономическими затруднениями кануна войны без того, чтобы иметь войну».

НЕИЗБЕЖНЫЙ ВЫВОД

Итог оказался плачевным: даже тренировочная мобилизация сил, даже простая угроза войны оказалась способной поставить страну на грань катастрофы. Большевики, конечно, не позволили собой манипулировать, изъяли излишки зерна силой, временно введя продразверстку, но вывод напрашивался сам собой: кулаки представляют собой враждебную, антигосударственную силу и в удобный для них момент способны нанести коварный удар в спину. И они обязательно его нанесут, надеясь, что поражение СССР в войне вернет в страну капиталистические отношения. Можно не сомневаться, что товарищ Сталин сделал для себя именно такой вывод.

Не остался незамеченным и другой факт. В отличие от зажиточного крестьянства, молодое городское население страны откликнулось на пробно вброшенную в массы военную истерию с большим энтузиазмом. Объявленная правительством «неделя обороны» показала, что граждане СССР готовы многим пожертвовать для обороны своей страны, одних только денежных сборов хватило на постройку 130 новеньких самолетов. В стране проходили массовые митинги, энтузиасты тысячами поступали в школы ОСОВИАХИМ. Маяковский выразил общее настроение вдохновенными стихами:

Еще готовятся, пока — не лезут,
пока дипломатии улыбка тонка.
Но будет — двинут гром и железо,
танками на хаты и по станкам...
Круг сжимается уже и уже.
Ближе, ближе в шпорах нога.
Товарищ, готовься во всеоружии
встретить лезущего врага:
в противогаз — проворный и быстрый,
саблю выостри и почисть наган.
Уже эполеты и шпоры надели
генералы да бароны.
Жизнь, от сегодня будь «неделя» —
сплошная «Неделя обороны».

Так оно и повелось: с того момента и вплоть развала СССР оборона страны от внешней агрессии стала важнейшим приоритетом; забота о ней вторгалась буквально во все сферы жизни советских людей.

Но главный вывод, сделанный тогдашним руководством страны и, в первую очередь, самим товарищем Сталиным, был таков: стихийно-капиталистическое сельское хозяйство вступило в явное противоречие с плановой социалистической экономикой города. Сказав «А» следовало сказать и «Б», т.е. превратить крестьянские хозяйства в социалистические предприятия, выдающие продукцию по заявке правительства. Тогда можно будет не зависеть от «кулака», ставшего, благодаря своему экономическому эгоизму, опасной помехой подготовке к грядущей великой битве с мировым капиталом, и, как следствие — главным врагом советской власти.

Вот что большевики желали получить на выходе:

— Уничтожение враждебного социализму класса «кулаков» (разумеется, поначалу речь шла лишь об изъятии и обобществлении кулацкой собственности)

— Обеспечение бесперебойных поставок продовольствия по государственному заказу

— Повышение производительности сельского труда за счет механизации и более совершенной агрономии

— Отток населения из деревни в города, увеличение численности рабочего класса

Таким образом, коллективизация сельского хозяйства мыслилась краеугольным камнем общей модернизации страны, причем с началом всемирного экономического кризиса в 1929 году становилось все яснее и яснее, что следует торопиться, что времени остается очень мало; ибо, согласно марксистско-ленинскому учению, выход из капиталистического кризиса всегда один — военный конфликт. История учила, что масштабы этих конфликтов постоянно возрастают. Предыдущая мировая война была прозвана Великой; следующая обещала стать Величайшей. Союзников у Советской России не было, оставалось полагаться только на себя. Все эти обстоятельства требовали крайней решительности при проведении в жизнь принятых решений.

В декабре 1927 года состоялся XV съезде ВКП(б), принявший три важнейших решения: о начале коллективизации, о составлении плана первой пятилетки и об исключении из партии членов «троцкистско-зиновьевского блока». Таким образом, в течение ближайших пяти лет предполагалось решить целый ряд задач мобилизационной подготовки к войне: достижение продовольственная безопасности, резкий рост промышленной мощи, наращивание вооруженных сил, устранение партийных противоречий и возможности внутреннего мятежа в поддержку интервентов. На все отводилось ровно пять лет: ведь «бессмысленно составлять пятилетний план развития народного хозяйства страны, ожидая, что в течение этого периода вспыхнет война, которая так или иначе сведёт на нет все усилия по выполнению такого плана» (из письма Тухачевского Микояну). К концу этого периода СССР должна была уверенно противостоять коалиции лимитрофов, поддержанных Францией.

РЕЗЮМЕ

Ошибкой многих исследователей является попытка рассмотреть перечисленные выше процессы, т.е., индустриализацию, коллективизацию, военное строительство, партийную борьбу и даже террор в отношении групп населения, по отдельности. Они неразделимы. На самом деле это были звенья, пускай не вполне определенного, довольно туманного, но вполне целенаправленного процесса подготовки к будущей оборонительной войне. Слово «оборонительная» необходимо подчеркнуть, чтобы не давать почвы для дальнейших спекуляций в стиле Виктора Суворова, утверждавшего, будто активное развитие СССР в 1920-е и 30-е годы объясняется наличием планов агрессивной войны против капитализма.

На самом деле, ни один серьезный документ того времени не содержит сколько-либо последовательного изложения проектов такой агрессии. Все плановые расчеты производились строго исходя из соображений стратегической обороны. Впрочем, справедливости ради следует упомянуть сценарий войны, представленный в 1930-м году начальником военного сектора Госплана Н.М. Снитко. Этот сценарий предусматривал три варианта: отражение нападение на СССР, участие СССР в империалистической войне на стороне одного из противников (что и произошло в реальности), и третий, отнесенный в неопределенное будущее, согласно которому СССР развивался настолько, что война против всей Европы с целью ее советизации становилась «естественной». Несмотря на формальное наличие этого документа, в реальной политике СССР учитывался только первый вариант, и лишь в конце 1930-х годов возникли предпосылки к реализации второго сценария. Третий навсегда остался фантастикой, и даже попытки его обсудить со стороны Тухачевского встретили очень жестокую, до грубости, отповедь Сталина.
Конкретно на Первую пятилетку по «военной» линии был принят новый план мобилизации, по исполнении которого Красная Армия должна была выставить войска, равные по численности совокупным силам Польши, Румынии, Финляндии и стран Прибалтики, но значительно превосходящие их по техническому оснащению. Численность регулярных войск планировалось увеличить незначительно. Угрозу со стороны Франции и Англии по-прежнему предполагалось парировать, играя на их противоречиях с Германией, хотя надежды на их сохранение таяли с каждым последующим годов, вплоть до прихода к власти Гитлера.

Анализируя ход мысли советских руководителей того времени, следует признать, что они исходили из весьма правдоподобных угроз и составляли для их отражения адекватные, исполнимые планы. Коллективизация являлась важнейшим, ключевым средством достижения поставленных целей и подобрать ей альтернативу, с учетом идейных ограничений победившей революции и сжатости сроков было весьма затруднительно, просто невозможно. Перемену точки зрения Сталина на коллективизацию следует отнести именно на счет окончательного утверждения в этой мысли, убедительно проиллюстрированной «военной тревогой» и «хлебной стачкой».

Даже «разгром», учиненный на XV съезде ВКП(б) маньяковатым троцкистам, с их мечтами о мировой революции, нельзя не признать благом для страны. На тот момент и мысли ни у кого не возникало, что он обернется в скором будущем неистовым террором. К сожалению, История ревниво относится к посягательствам человека на ее исконное право определять что, когда и как случится на самом деле. Уже через два года стало ясно, что стройный замысел руководства СССР стремительно комкается, ломается и тормозится. Но его и не подумали остановить; это было уже невозможно. Немножко притормозили, подладили, и пустили снова, скорректировав для достижения еще более высоких, на сей раз — нереально высоких результатов. Как тогда казалось, этого требовала изменившаяся обстановка — и даже сейчас нельзя утверждать однозначно, насколько верным или неверным было решение прибегнуть к чрезвычайным мерам. Дело шло тяжело: слишком большие задачи, слишком велика была отсталость России. Для смазки величественного, но в то же время кустарного и неуклюжего механизма будущей военной победы заблаговременно, — и весьма обильно — полилась человеческая кровь.